Текст книги "Искатель. 1980. Выпуск №4"

Автор книги: Владимир Малов

Соавторы: Андрей Серба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

давно в ордынских да литовских тайных делах замешан. А влево

взяли потому, что боялись встретить московские дозоры, что

вокруг Дона по степи рыщут. Мы сами их несколько раз ви

дели.

Сотня? – переспросил Андрей, попеременно глядя то

на дозорного, то на Дороша. – Маловато что-то. Такая грамота

и одна сотня охраны.

А зачем больше? – спросил Дорош. – Главное для них —

скрытность, а в таких делах чем меньше людей, тем лучше.

Не на свои сабли, а на быстрых коней рассчитывают они.

Идут каждый о двуконь, – продолжал .дозорный. – Днем

спят, скачут только ночью. Опередили мы их не больше чем

на два перехода.

Где ждать их? – нетерпеливо спросил сотник.

От Гнилого ручья на Литву две дороги. Когда станет ясно,

какую они выберут, наши еще гонца пришлют. Они сейчас за

степняками по следу идут.

Не упустим?

Никто лучше нас не знает этих мест, – улыбнулся До-

14

рош. – Мы здесь хозяева. Так что готовь своих кольчужников. Но радость атамана была преждевременной. Около полуночи перед ним стоял еще один дозорный.

– Атаман, в одном переходе от тебя конники Ягайлы, – еле

переведя дух и не соскочив даже с коня, залпом выпалил

он. – Пятьсот мечей, держат путь в степь, ведут их три про-

водника-крымца.

Дорош нахмурился, зло дернул свой длинный ус.

Что скажете, други? – спросил он, глядя на сотников. —

Зачем пожаловали литовцы в наши края, что им здесь понадо

билось?

Неужели идут по нашему следу? – предположил Григо

рий.

Мне сдается, что не из-за вас Ягайло погнал в степь сво

их латников, – задумчиво проговорил атаман. – И будь я про-

нлят, если эта полутысяча не идет навстречу нашему гонцу из

Орды.

Сколько бы ни было литовцев и степняков, а грамоту мы

должны добыть, – проговорил Андрей. – Не тебе объяснять,

что она для Руси значит.

Есть у меня думка, как оставить их в дураках, – усмех

нулся Дорош.

Он подозвал к себе одного из ватажников, приказал сейчас же разыскать и привести к нему сотника Ярему. Через минуту сотник в полном снаряжении стоял перед ДорЬшем.

– Знаю, Ярема, что хитер ты как ведьмак, а потому умри,

разорвись, а задержи литовцев хотя бы на день. Дразни их,

не давай ночью отдыха, выматывай их коней, но задержи.

Не подведешь, друже?

Скуластое, с плутоватыми глазками лицо сотника расплылось в улыбке.

Ярема может черта за хвост поймать, а Ягайловых кобыл

с галопа сбить ему все одно что по ветру плюнуть.

Выступишь с рассветом, а сейчас отдыхай.

Когда сотник ушел, Дорош повернулся к Андрею и Григорию.

– И вам, други, советую то же, что и Яреме. Идите и ложитесь, потому что с солнцем поскачем и мы с вами. Пока Ярема будет морочить голову латникам, мы должны отбить грамоту...

Когда первые лучи солнца коснулись земли, степной курган был уже пуст. Лишь сиротливо торчала на его вершине одинокая сторожевая вышка да едва дымился потушенный наскоро костер...

Оба сотника скакали рядом с Дорошем, за ними растянулись ватажники атамана и дружинники Андрея. Они не проскакали и половины пути, как высланный вперед дозор вернулся обратно. Вместе с дозорными были и два неизвестных всадника. Один из них подъехал сразу к Дорошу, и они запросто похлопали друг друга по плечам, обнялись.

Чем порадуешь, сотник? – спросил у него Дорош.

Не знаю, атаман, порадую тебя или опечалю, да только

залегли басурманы в спячку, как медведи. То скакали как уго-

15

релые, а вот уже день и две ночи сидят возле одного болотца и носа оттуда не показывают. Ждут, видать.

– Говоришь, в спячку ударились? – усмехнулся Дорош и ве

село подмигнул Андрею. – Пускай отдыхают, нам не жалко.

Навалимся все разом – ни один не уйдет. И сделаем это в са

мую жару, когда всякую тварь в сон клонит...

В полдень они бесшумно сняли татарский секрет, ползком подобрались к ордынскому лагерю и по команде Дороша выпустили тучу стрел.

Андрей первым ворвался в единственный небольшой шатер, стоявший на берегу, принял на щит удар сабли прыгнувшей на него из полутьмы фигуры в полосатом халате, нанес удар мечом сам. И тотчас шатер затрещал под дружным напором снаружи, в него с разбега влетели Дорош и Григорий, на входе с копьем в руках встал сотник, встретивший их в пути.

Их мурза, – кивнул он на лежавшую в шатре неподвиж

ную фигуру в халате. – Для него одного и шатер везли, он

в нем на всех привалах один от солнца прятался. Видать, важ

ная птица.

Да, птица важная, гонец самого золотоордынского хана, —

сказал Дорош, выпрямляясь над трупом и держа в руках пер

гаментный свиток. – На грамоте печать самого Мамая.

Он протянул грамоту Григорию, сконфуженно улыбнулся.

– Держи, сотник. А то я три десятка годов за спиной оста

вил, а в грамоте ни черта не смыслю.

Григорий бросил меч в ножны, принял от Дороша грамоту. Сорвав с нее печать, он развернул свиток. Какое-то время молча смотрел на пергамент, затем нахмурился, зло заскрипел зубами.

– Тайнопись, одна цифирь. Без ключа ничего не поймешь.

Через его плечо в свиток заглянул Андрей, недоуменно пе

редернул плечами.

Читаю по-русски и литовски, понимаю письмо фряжское

и татарское, а такого еще не видывал. Ни одного слова, ни од

ной буквы, одна арифметика.

Тайнопись это, – повторил Григорий, сворачивая перга

мент. – Каждая цифирь – это буква, а вот какая – для этого

ключ знать надобно.

Боярин Боброк все знает, – уверенно сказал Дорош. —

Князь Данило не разговорил, что Дмитрий Волынец всем хит

ростям обучен и все науки превзошел. А раз так, то грамоту

быстрей к нему надо...

Но атаман переоценил способности Боброка. Получив грамоту и оставшись наедине с князем Данилой, Боброк долго смотрел на столбцы цифр, затем отложил пергамент в сторону.

Что, боярин, зря охотились мы за этой писулькой? – спро

сил князь, кивнув на грамоту.

Нет, князь. Знал я, что будет грамота с хитростью, и за

хватил с собой из Москвы одного ученого грека-схимника. Уж

он действительно все тайны сущего постиг. Он и займется этой

грамотой и цифирью.

А если не осилит ордынского да литовского секрета?

Тоже не беда. Такую же грамоту послали из Орды и ря

занскому князю. А в Рязани у меня есть немало верных людей.

16

Они ее слово в слово князю Дмитрию в Москву передадут. У нас с тобой сейчас другая забота: доставить эту грамоту тому, кому она и предназначалась. У князя Данилы от удивления округлились глаза.

– Вернуть грамоту Ягайле? Тек зачем мы .ее тогда отбивали?

Отвечу, князь. Отбивая грамоту, мы узнали маршрут и си

стему связи между Ордой и Литвой. А через время, дай бог,

мысумеем прочитать и их тайнопись. А раз так, то мы, пере

хватив нужного нам гонца, узнаем самые важные для нас но

вости. Не за самой грамотой мы сейчас охотились, князь, а за

тайной ордынского письма. Так что самая главная ордынская

грамота у нас с тобой, князь, еще впереди. Понимаешь, меня?

Понимаю, боярин.

А раз так, то поймешь меня и дальше. Но чтобы Ягайло

не заподозрил ничего неладного и не изменил свою тайнопись,

нам и надо вернуть ему эту грамоту. И сделать это так, чтобы

у него не возникло подозрений, что она побывала в наших ру

ках.

Но как это сделать, боярин? Посольство все перебито, го

нец без головы, печать с грамоты сорвана.

Боброк усмехнулся.

– Предоставь эту заботу мне, князь. Лучше скажи, есть ли

у тебя человек, которому ты верил бы, как себе? Хочу послать

его на опасное дело. Могут ждать его смерть и пытки, а пото

му и нельзя в нем ошибиться.

– Есть, боярин. Тот атаман, что отбил грамоту.

В глазах Боброка мелькнуло удивление.

– Ты говоришь о Дороше? Но что связывает тебя, родови

того русского князя, с безродным степным ватажником? Почему

он у тебя в такой чести?

Князь Данило задумчиво потер переносицу.

– Ладно, боярин, слушай. Давно это было, пожалуй, десяток

лет назад. Настигли раз в лесу мои слуги беглого холопа. Ло

вок был, крепко отбивался, двоих или троих рогатиной заце

пил. Д* только скрутили его мои молодцы и привели ко мне

на расправу. Молчал он, волком на всех смотрел, да нам и не

нужны были его слова. Потому что еще два дня тому назад

были у нас люди боярина Векши и рассказали, что один их хо

лоп из-за своей опозоренной невесты подстерег ее обидчика,

молодого паныча, и хотел его жизни решить. Да только сумел

тот, раненный, от него ускакать. За кровь моих слуг я мог сам

этого холопа насмерть забить или дать псам порвать. А мог

вернуть его на расправу к бывшему хозяину, боярину Векше.

Да только не сделал я ни того, ни другого. Велел накормить,

спрятать подальше от чужих глаз. А потом темной ночью дал

ему коня, саблю, харчей на дорогу и проводил до степного

порубежья. Не забыл он той встречи, боярин, однажды и меня

от лихой беды спас. С тех пор и держимся мы друг друга,

всегда на помощь один другому приходим. И если нужен тебз

верный человек, положись на него смело.

Некоторое время Боброк раздумывал, потом медленно скатал пергамент в свиток, положил сверху сорванную печать.

– Что ж, княже, если веришь ты ему, то мне верить и бог велел. А сейчас послушай, что за мысль мне в голову пришла...

17

Поглаживая свою пышную бороду, боярин Векша с нескрываемым интересом рассматривал стоявшего напротив него атамана Дороша. Да, сильно изменился за последнее время его бывший холоп. Пожалуй, ничего не осталось от вчерашнего смерда в этом бравом, плечистом молодце с дерзкими глазами.

–' Что, боярин, не узнаешь? – с усмешкой спросил Дорош,-вдоволь насмотревшись и сам на боярина.

– Узнал, как не узнать, – важно проговорил Векша. – А из

менился ты знатно, никогда и не подумаешь, что мой беглый

холоп.

Атаман весело блеснул зубами.

– Пустые слова говоришь, боярин. Не твой холоп я, а воль

ный человек и сам себе хозяин. Так что забывай при мне это

слово.

Рука Векши замерла на бороде, он нахмурился.

– Кому дерзишь, холоп? По плетям соскучился?

Положив руку на рукоять сабли, Дорош громко рассмеялся.

– Очнись, боярин, где видишь ты своего холопа? – Дорош согнал с лица улыбку. – Еще раз говорю тебе, и запомни хорошо мои слова: казачий атаман Дорош стоит перед тобой, вольный человек, у которого только один хозяин – он сам. И не вспоминай прошлое, боярин, не береди мою душу. А то свистну – раскатают мои ватажники все твои терема по бревнышку.

Выпучив глаза, забыв закрыть рот от испуга, слушал боярин слова Дороша. И когда тот замолчал, Векша дрожащей рукой перекрестил вначале его, а затем себя.

– Да что это ты говоришь, атаман! Да разве поминаю я ста

рое, заросло уже все быльем.

Дорош усмехнулся.

– Так будет лучше, боярин. Потому что совсем не о старом

пришел говорить я с тобой. Сдается мне, что можем мы сейчас

помочь друг другу в одном деле.

В глазах Векши зажглись огоньки любопытства, он выжидающе склонил голову набок. Дорош покосился на четверых слуг боярина, стоявших у двери, но Векша успокаивающе махнул рукой.

Что при них сказано, то похоронено.

Вольный человек я, боярин, а вольный человек не сидит на

одном месте. Кормимся мы и живем тем, что господь бог и

сабля острая нам посылают. И не разбираем в этом деле ни

кого: ни фрягов, ни литвинов, ни ордынцев. Вот и третьего дня

наткнулся мой дозор на одну татарскую сотню. И на самих та

тарах было кое-что из рухлядишки и воинского доспеху, да и

шли они каждый о двуконь. Словом, решили мы, что лишние

они в нашей степи.

По мере того как Дорош говорил, Векша все больше волновался. Несколько раз облизал свои толстые губы, глаза смотрели на атамана не мигая.

– Когда обшаривали мои хлопцы их главного, что один спал

в шатре, то нашли при нем одну забавную штуковину.

Дорош сунул руку за свой широкий пояс, достал и протянул

18

Векше печать со шнуром от Мамаевой грамоты. Боярин схватил печать, поднес к своим глазам.

Это печать самого великого золотоордынского хана Ма

мая. – сказал с испугом. – Ее он ставит на свои личные гра

моты. – В его глазах мелькнул ужас. – Значит, эту печать ты со

рвал с ханской грамоты? Выходит, что твои разбойники перебили

посольство самого Мамая?

Боярин, для нас все татары одинаковы, будь он самый

знатный бей или последний ханский нукер. У нас с ними со

всеми один разговор, как и у них с нами.

У Векши зашевелились на голове волосы, округлились глаза.

Значит, у тебя и ханская грамота? – еле ворочая языком,

прошептал он. – О боже, он вырезал все посольство и завла

дел грамотой и после этого является в мой дом, – схватился

Векша за голову. – Да что подумает обо мне великий князь,

если узнает?!

Боярин, не будь бабой, – засмеялся атаман, беря из его

рук печать со шнуром и снова суя их себе за пояс. – Чего

боишься? Не ты побил татар, а я. И не тебе ответ держать.

А потому не хнычь, а лучше выслушай, что я тебе схажу

дальше.

Дальше? Неужели ты думаешь, что я буду слушать тебя и

дальше? После всего того, что ты уже наговорил мне.

Будешь, боярин. Потому что выгоду от моих слов будем

иметь мы оба. И я даже не знаю, кто из нас большую. До

сталась мне при дележке добычи вот эта кольчуга. – Дорош

ударил себя в грудь, которую обтягивала тонкая, венецианской

работы кольчуга с серебристым отливом. – Богатая вещь, знат

ная, с самого ихнего бея сняли. А под такой доспех и конь

добрый нужен, и шлем достойный. Загрустил было я. А тут

мне эту грамоту приносят. Сорвал печать, глянул на письмена

и хотел было ее в костер бросить. И вдруг на меня словно

озарение снизошло. Ведь кому-то эта грамота писана, значит,

кому-то она нужна. А ежели она идет из Орды, то, может, ей

ждет сам Ягайло? Так почему бы мне, грешному, не сделать

людям доброе дело?

Векша от волнения зажал свою бороду в кулак, зашмыгал носом, глазки его радостно заблестели.

Правду говоришь, атаман, сущую правду. Люди мы все,

христиане, и добро должны человекам творить.

Вот и я тогда подумал об этом, – продолжал Дорош. —

И сразу вспомнил тебя. У кого табуны лучше, чем у боярина

Векши? Сам видел, пас их. Вот потому и решил повидаться

с тобой, боярин, и решить это дело полюбовно и по-христиан

ски. Вот тебе и весь мой сказ.' Хочешь меняться – давай.

А не хочешь – найду другого покупателя своему товару.

Сделав вид, что он думает над предложением Дороша, Векша какое-то время молчал, задумчиво глядя на носки своих сапог.

Хорошо, атаман, пусть возьму я у тебя грамоту, а что

скажу, если спросят, откуда она у меня? Ведь Мамай не мне

ее давал, а своему гонцу, который порубанный в степи ва

ляется.

Что хочешь, то и говори, – беспечно ответил Дорош. —

Какое мне дело до твоих слов. Я отнял грамоту у татарского

19

гонца, хочешь, скажи, что ты отнял ее уменя. Кто проверит? Векша, решившись, рубанул рукой воздух.

– Уговорил, атаман, давай сюда грамоту.

Дорош рассмеялся.

Не рановато, боярин? Когда будут конь и шлем, тогда

будет и грамота.

Дай посмотреть на грамоту, вдруг обманываешь ты меня.

Э нет, боярин, – лукаво усмехнулся Дорош. – Лучше

сделаем так: назначай место и время, где завтра встретимся,

вот там и получишь ханскую грамоту. А сам приводи того ар

гамака, что я вчера под твоим Николаем видел. И привози вот

этот аланский шелом с бармицей, что в углу стоит. Говори, где

и когда встретимся?

Давай у Старого дуба, прямо на поляне, – предложил Век

ша. – Надеюсь, то место ты еще не забыл?

Помню, боярин. В полдень я с двумя хлопцами буду тебя

ждать.

Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень. Рядом с ним восседали на огромных конях два великана телохранителя, закованные с головы до ног в доспехи, поперек их седел лежали копья. Сам Векша тоже был в кольчуге и шлеме, левое плечо прикрыто щитом. Один из сопровождавших его воинов держал в поводу красивого, золотистой масти иноходца, к седлу которого был привязан затребованный Дорошем шлем.

Атаман и два его спутника уже ждали. Их вид был вполне дружелюбным и мирным и не вызвал у боярина никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и шлемом, Векша с любопытством рассматривал его спутников.

– Вижу, боярин, что сдержал ты свое слово, – наконец ска

зал Дорош, разворачивая коня рядом с Векшей. – А раз тач,

то вот тебе и грамота.

Он сунул руку за пазуху и протянул Векше пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша тут же лихорадочно развернул ее.

Что это? – с недоумением спросил он. – Я здесь ничего

не понимаю.

Что взяли у гонца, то и передаю тебе, – спокойно отве

тил Дорош. – Видно, не для тебя писана.

Векша осторожно свернул грамоту, скова перевязал ее шнуром, стараясь не потревожить Мамаеву печать, и сунул ее за пазуху.

Что ж, атаман, прощай и не поминай лихом.

Прощай и ты, боярин, – ответил Дорош.

Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со своими спутниками медленно тронулся к лесу. Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.

Поляна, на которой происходила эта встреча, занимала значительную площадь. Когда-то давным-давно люди выжгли здесь лес, чтобы посеять хлеб. Затем они ушли на юг, на более плодородные земли, и бывшее поле превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо заросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, зарослями орешника и малины.

20

На поляне пересекалось несколько лесных дорог и тропинок. По одной из них, ведущей в сторону южного рубежа, направлялась тройка казаков.

Они проехали уже половину расстояния до леса, как из кустов стали появляться всадники и растекаться влево и вправо от дороги, охватывая казаков широким полукольцом. С десяток всадников остались на самой дороге. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Но Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, медленно и спокойно ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.

Громкое конское ржанье, внезапно раздавшееся сразу со всех сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из густой травы, которой заросло все бывшее поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, конские морды, и вот уже все пространство оказалось усеянным множеством всадников. С копьями в руках, со щитами на плечах они со всех сторон подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.

«Полусотня, сотня, две, три...» – машинально прикидывал на

глаз их число Векша. Да,Дорош оказался не той птичкой, ко

торую можно было взять голыми руками. Его ватажники за

легли на поляне, как видно, еще с вечера, сразу после при

бытия от Векши их атамана. Привычные к многочасовым без

молвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней,

они поднялись именно в ту минуту, когда их присутствие стало

необходимым. .

Закусив от злости губу, Векша следил за тем, как Дорош и следующая за ним казачья колонна приблизились к его сыну и находившимся с ним воинам. Едва расстояние между ними сократилось до полета стрелы, всадник в блестящем шлеме поднял своего коня на дыбы и, освобождая дорогу, быстро поскакал в сторону. Вслед за ним бросились и другие боярские воины.

6

Князь Данило любил охоту, и лишь наступившая темнота заставила его прекратить преследование стада вепрей, поднятых загонщиками в камышах. Нанизав на острие копья огромный сочный кусок мяса, он сунул его в костер и, сидя на корточках возле огня, следил, как мясо постепенно покрывается нежной румяной корочкой. Осторожное покашливание слуги заставило его поднять голову.

Княже, к тебе человек...

Кто он?

Неведомо мне. Говорит, что надобно сказать тебе что-то

важное с глазу на глаз...

Откуда прибыл? Воин или смерд?

Не сказывает, княже. По одежде больше на смерда схож.

Скажи, пусть обождет. Сейчас буду.

Князь передал копье одному из своих дружинников, занявше-

2!

му его место, проверил, хорошо ли вынимается из ножен короткий меч. Поведя плечами в надетой под платьем тонкой кольчуге, он двинулся вслед за слугой.

Человек, ожидавший его, стоял в тени ветвистого дуба, тесно прижавшись к нему спиной. Был он невысок ростом, тщедушен, нижнюю часть лица скрывал темный плащ, в который он был-закутан почти до пят.

Здрав будь, добрый человек, – первым сказал князь,

останавливаясь в двух шагах от этой темной фигуры и непроиз

вольно кладя руку на крыж меча.

Здоровья и тебе, князь Данило, – глухо ответил человек.—

Прости, княже, что беспокою тебя на охоте, но дело не тер

пит. Дозволь сказать несколько слов.

Может, пойдем к костру? Там ты согреешься и поешь с

нами...

Нет, княже. Не хочу, чтобы кто-то видел меня с тобой.

Потому и пришел к тебе ночью и в этом плаще. Непростое

дело хочу поведать тебе, княже, и если узнает о нашей встрече

боярин Адомас, не сносить мне головы.

Но кто ты и почему боишься боярина Адомаса?

Княже, я хочу говорить с тобой наедине, а нас трое, —

оставив его вопрос без ответа, сказал человек.

Князь Данило кивнул слуге, и тот удалился к костру. Незнакомец проводил его глазами и рывком отбросил плащ с лица.

Узнаешь, княже?

Постой, постой, – сказал князь Данило. – А не конюший

ли ты боярина Адомаса? Уж не тебя ли я видел неделю назад

в княжеском замке?

– Меня, княже, – склонил голову человек.

Князь Данило усмехнулся.

Ты прав, добрый человек. Не друзья-товарищи мы с твоим

боярином.

Мало у меня времени, княже, в любую минуту может хва

титься боярин. Дозволь к делу перейти.

Говори.

Страшен враг в чистом поле и густом лесу, княже, но

еще страшнее он в родном доме. Страшен враг, идущий на

тебя с мечом, но еще страшнее он, если улыбается тебе и

прячет свой нож за пазухой. Согласен со мною, княже?

К чему это ты?

Богат и знатен ты, княже, многих приблизил к себе и осы

пал своей милостью, многих считаешь своими друзьями. И не

знаешь, что не все твои слуги верны тебе, не ведаешь, что

некоторые только и ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об

одном из таких и хочу я предупредить тебя.

О ком говоришь ты? – спросил князь Данило, нахмурив

брови.

О воеводе Богдане говорю я.

О воеводе Богдане? – удивился князь. – О моем лучшем

и вернейшем друге? Да знаешь ли ты, холоп, что он вырос на

моих глазах? Что стал он в моей дружине из простого воина

первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв

22

и он не однажды спасал мне жизнь? Как смеешь ты, грязный холоп, клеветать на моего лучшего воеводу, моего старого и надежного товарища?!.

Он шагнул к закутанному в плащ конюшему, схватил его за грудь, рывком приподнял над землей, прижал спиной к стволу дуба.

Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто за

платил тебе за этот подлый навет?

Правду говорю, княже, сущую правду, – испуганной ско

роговоркой забормотал конюший. – Не гневись, княже, а вы

слушай меня до конца.

Хорошо, холоп, говори. Но если врешь – велю запороть

плетьми под этим же дубом.

Он опустил конюшего, тот поправил сбившийся плащ, снова прислонился спиной к дубу.

– Значит, не веришь мне, княже? – зло прошипел он. —

Тогда слушай хорошенько, что я скажу. Помнишь, гостил ты

прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И говорили вы о

том, что когда поведет Дмитрий Русь, на Мамая, то надо на

травить на Литву ее врагов, чтобы не смог князь Ягайло помочь

Орде и тоже напасть на Русь. Было вас тогда только трое, тай

ным был ваш сговор. Да только знает о нем и боярин Адомас,

и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес ему? Ты сам,

московский Дмитрий или боярин Боброк? Ответь мне, княже...

Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули его глаза.

Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле. Но

откуда он знает об этом?

А оттуда, княже, что слышал эти слова и четвертый – вое

вода Богдан. Когда вернулись вы в Литву, то передал он все

слышанное боярину Адомасу, а тот – великому князю Ягайле.

Теперь веришь мне, княже?

Нет, холоп. Другим путем попало это известие к литовско

му Ягайле. Не верю я, что воевода Богдан способен на такую

измену.

Не веришь? – язвительно улыбнулся конюший. – Хоро

шо, тогда слушай дальше. Давно был тот разговор, а этим ле

том появился в наших местах сам боярин Боброк. Разбил он

свой лагерь на Черном урочище, привез с собой из Москвы

два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее вра

гов-соседей. Прятались и в твоем доме его соглядатаи, были

среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с това

рищем снова вернулся к Боброку, а Григорий ускакал с твоей

полусотней и сотником Андреем к ляшскому кордону. И это

все тоже знает боярин Адомас, хотел он даже перехватить

Боброка и его возы с золотом, да руки оказались коротки.

Что скажешь теперь, княже?

И опять он? – глухо спросил князь Данило.

Да,княже, об этом тоже донес воевода Богдан.

Скажи, холоп, – после некоторого молчания произнес

князь Данило, – что хочешь ты за свои вести?

– _;Чего хочу? – переспросил конюший. – Ничего, княже,

23

мне от тебя не надо, потому что не в твоей власти наградить меня.

Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к князю боком. И тот только сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего все время стоял к князю лицом. Он просто не хотел показывать свое уродство.

– Ты видишь, княже, что никакая твоя награда не вернет

того, чего у меня давно уже нет. И потому не надо мне ничего.

– Но что тебя заставило прийти ко мне?

Грустная улыбка скользнула по губам горбуна.

Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня.

Большинством людей движет чувство любви либо желание раз

богатеть. Но иногда ими движет ненависть. Не любовь к тебе

привела меня в этот лес, княже, а ненависть к боярину Адо-

масу.

Но что боярин мог сделать тебе, калеке?

Что мог сделать? Хорошо, княже, слушай. Нас было у него

трое, мальчиков-слуг, когда ночные псы-волкодавы вырвались

из псарни и порвали молодого боярина. Псарей закопали живь

ем в землю, а самого Адомаса-сына отправили на лечение к

знаменитой в наших краях ведьме-знахарке. Когда он вернулся,

мы все трое пришли на следующее утро одевать его в спаль

ню. Вначале он не говорил ни слова, только смотрел на нас,

а затем стал кричать, упал на пол и зашелся в припадке.

Прибежали боярин с боярыней, стали спрашивать, в чем дело

И тогда, указывая на нас, молодой Адомас спросил, а почему

это мы лучше его – прямые и здоровые? Той же ночью нас

всех троих искалечили, а потом приставили постоянно к моло

дому Адомасу, запретив допускать к нему на глаза других его

сверстников.

Князь Данило перекрестился.

– Бог вам обоим судья, и тебе и боярину.

– Прощай, княже, к утру мне надо быть на конюшне. Если

услышу еще что о твоем воеводе или о кознях боярина, снова

приду к тебе.

Конюший набросил на голову капюшон плаща, сделал два шага в сторону и пропал среди кустов. И не хрустнул под его поступью ни один сучок, не шелохнулась ни одна ветка. Он словно растворился в темноте ночи, оставив возле дуба погруженного в свои думы князя Данилу.

7

Заложив руки за спину и глядя себе под ноги, великий московский князь Дмитрий не спеша шел по ухоженной тропинке монастырского сада. Рядом с ним, плечом к плечу, неслышно ступал его двоюродный брат Владимир, князь серпуховский.

– Великий князь, – звучал голос Владимира, – вся. русская земля поднялась на святой бой с Ордой, все русские вс^йска выступят завтра с тобой из Коломны навстречу Мамаю, И только я по твоей воле остаюсь в Москве, только я не приму уча-

стия ввеликом походе на степь. Скажи, чем прогневал тебя, чем не угодил?

В голосе брата звучала обида. Дмитрий замедлил шаги, отломил от яблони тонкую веточку, легонько хлопнул себя по высокому сафьяновому сапогу.

– Нет, брат, совсем не из-за того оставляю я тебя в Мо

скве, что не верю, – глуховато произнес он. – Как раз на

оборот. Лишь ты сможешь выполнить то, для чего даю я тебе

пятнадцать тысяч своей лучшей конницы и оставляю за своей

спиной.

Владимир Серпуховский грустно усмехнулся.

– Но что я могу сделать в твоем тылу, великий князь? За

щитить Москву от рязанского Олега? Помочь Андрею и Дмит

рию Ольгердовичам, если навалится на них литозский Ягайло?

Понимаю я, великий князь, что должен кто-то и беречь Москву,

и прикрывать твою спину, но почему это должен делать имен

но я? Разве нет у тебя других князей и бояр, разве нет в

русском войске других храбрых и опытных воевод?

Какое-то время Дмитрий шел молча, глядя себе под ноги, затем поднял голову.

Много врагов у Руси, брат, но главный из них – Орда.

Страшную силу собрал Мамай на Дону, ничуть не меньше той,

что вел когда-то на Русь Батыга-хан. Нас, русичей, вдвое мень

ше. Но против Мамая я не могу выставить даже и этих своих

сил. Потому что нависает надо мной с запада враждебная

Литва, союзник Мамая. В любую минуту может укусить нас

сзади или сбоку рязанский Олег, что тоже держит ордынскую

руку. Потому и стоят на литовском порубежье без малого

сорок тысяч русичей, оттого и вынужден я оставить в Москве

пятнадцать тысяч своих лучших воинов. Треть моего войска не

могу двинуть я из-за этого на Орду, каждый третий русский

меч пропадает сейчас попусту. А это значит, что там, на Дону,

каждому русичу придется рубиться уже не с двумя врагами,

как случилось бы, будь у меня сейчас все русское войско

целиком, а с тремя.

Понимаю это и я, великий князь, но что можно сделать

другое? Убери ты с литовского кордона Андрея и Дмитрия

Ольгердовичей – Ягайло соединится с Мамаем и тебе в бою

придется выставить против него те же сорок тысяч воинов, что

держат его сейчас в Литве. А оставь ты без защиты Москву,

кто знает, может, уже завтра будут под ее стенами рязанцы

или другие супостаты. Все мы,русские князья и воеводы, по

нимаем это, великий князь, и каждый из нас знаэт, что в твоем

положении ничего другого сделать невозможно.

И вдруг, к величайшему удивлению Владимира Серпухозского, Дмитрий весело рассмеялся.

– Да, брат, ты совершенно прав, в твоих словах нет ни

одного промаха. Уверен, что так же рассуждают и Мамай с

Ягайлой. И как благодарен я небу, что в эту тяжкую для Руси

годину рядом со мной оказался боярин Боброк, в бездну ума

которого я страшусь даже заглянуть.

Дмитрий с хрустом сломал ветку, отбросил ее в сторону. Загородив князю Владимиру дорогу, он положил ему руки на плечи.

24

25

Ягайло и Мамай знают, что, выступи Литва против меня

или даже останься на месте, она свою задачу выполнит: треть

моего войска будет не у дел. И это их вполне устраивает.

Но это никак не устраивает меня, брат, потому что мне для

победы нужно совсем другое. Мне нужно, чтобы и Ягайло со

своими полками остался в Литве и чтобы я со всем своим вой

ском один на один схватился с Мамаем.

Но это невозможно, великий князь.

Нет, брат, это возможно, – жестко произнес Дмитрий.—

И это сделаете вы, кому я больше всего верю, – ты и Боб-

рок, это сделают вместе с вами Дмитрий и Андрей Ольгердо-

вичи. Вы вернете Руси те пятьдесят с лишним тысяч дружин

ников, что держу я сейчас против Литвы и Рязани, и вместе

с тем вы не дадите Литве и Орде соединиться. Вот что дол