Текст книги "Дети Ивана Соколова"
Автор книги: Владимир Шмерлинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Глава двадцать шестая
ГАЛЯ-ГАЛИНА ИВАНОВНА
Один за другим в наш городок возвращались демобилизованные воины. Были среди них и девушки в пилотках; на их гимнастерках сияли ордена и блестели нашивки.
Мы тогда научились особой грамоте: по медалям и лентам узнавали и дорогих нам сталинградцев, и тех, кто оборонял Москву и Ленинград, и тех, кто штурмовал Берлин и освобождал Прагу.
Однажды во дворе детдома я обратил внимание на высокую девушку. Сразу было видно, что она приезжая. Смуглое лицо, темные, чуть прищуренные глаза, и одета она как-то необычно: большие ботинки на толстой подошве; яркая, вся в цветах, широкая юбка, короткая курточка. За ее плечами болталась сумка на рыжих ремнях.
Я посмотрел на нее, она – на меня.
Мы узнали друг друга. В первую минуту я не мог произнести ни слова. Это была Галя Олейник, Валина сестра. Она крепко стиснула мою руку.
Галя, оказывается, уже все знала и приехала в детдом вместе с Капитолиной Ивановной, которую по делам вызывали в Сталинград, в облоно.
В день приезда Гали мы пошли на кладбище. Галя тихо стояла у голубого обелиска. Все молчали.
Неожиданно раздался голос няни Дуси. Я даже вздрогнул.
– Слышишь, девонька, сестра пришла!
Поворотом головы и взглядом Галя остановила няню. В ее глазах я не увидел и слезинки. Она смотрела вдаль горящим взглядом, густобровая, сдержанная, сильная… В своей странной одежде она казалась мне неутомимым ходоком, кругосветной путешественницей. Но вот кончился ее долгий путь. Она стояла рядом со мной, плотно сжав губы.
Вдруг она сделала шаг и опустила голову на грудь няни Дуси. Няня растерялась. Она гладила Галю по черным волосам.
Мы пошли к выходу.
Капитолина Ивановна предложила Галине Олейник работать у нас в детдоме. Галя согласилась.
Как изменилась Галя, когда сняла с себя все чужое!
Теперь она стала такой понятной и знакомой! Мне очень хотелось узнать, что случилось с ней после того, как мы расстались.
Но Галя не сразу об этом рассказала. Нашей группе не везло с воспитательницами, они часто менялись. Одна, как узнала, что освобожден ее родной город, быстро собралась в путь; другая совсем недолго у нас побыла – вышла замуж за гвардии лейтенанта и уехала вслед за ним на фронт.
Теперь Галя стала воспитательницей нашей группы. Я почувствовал себя так, точно и меня, неизвестно за какие заслуги, «повысили в чине». Может быть, именно потому, чтобы я не возгордился, Галя была ко мне особенно требовательной и всегда давала мне множество поручений.
Вначале мне было трудно привыкнуть называть ее Галиной Ивановной. А когда мы оставались вдвоем, я, как и прежде, называл ее Галей.
Как-то в воскресный вечер мы с Галей, Сережей и Олей были в гостях у Светланы Викторовны.
Пили чай из самовара, с вареньем из терна и вспоминали, как летом собирали терн в лесу и колючки кололи нам руки. Мы пили горячий чай, а на улице февральский ветер заметал снежную пыль.
По радио передавали, что Сталинград готовится отметить третью годовщину со дня разгрома фашистских войск.
Мы ели пирог и слушали музыку. А когда кончилась передача, Галя начала рассказывать о том, как привезли ее на окраину Берлина в бараки, обнесенные четырьмя рядами колючей проволоки. Там долго осматривали ее богатые немцы, заставляли открывать рот, изгибаться, поворачиваться кругом. Ее купила маленькая толстая немка, жена генерала.
Хозяйка жила в особняке. Она поместила Галю в длинной, узкой комнате за кухней.
В первый же день Галя вымыла гору грязной посуды, перетрясла все ковры и убрала семь комнат.
Генеральша на хлеборезке отрезала тоненький кусочек хлеба и кинула ей, пододвинула миску с какой-то коричневой жидкостью…
Хозяйке не нравилось, как Галя стелила скатерть, как раскладывала ложки. А дети ее были капризны и, чуть что, подставляли свои кулаки прямо Гале в лицо.
Особенно донимал Галю хозяйский сын. Он ходил в черной форме с блестящими аксельбантами, перекинутыми через плечо. Он состоял в организации маленьких фашистов «Гитлер-югенд».
Этот «гитлер-югенд» часто кидал в Галю свои ботинки, смеялся и противно фыркал: «Фи, фи». Иногда он вдруг начинал кричать: «Ура! Ура! Галя, Галя, твой рус-солдат валит в штаны!»
У нас горели глаза. Эх, схватить бы нам его за эти аксельбанты!
Галя рассказала, как ее хозяйке принесли извещение о том, что на Восточном фронте погиб ее брат. Хозяйка прибежала на кухню, схватила с плиты кастрюлю и плеснула кипятком Гале в лицо…
Муж хозяйки, генерал, воевал на Восточном фронте. Галя каждый день убирала его кабинет. На одной стене в позолоченной раме висел портрет длинноухого и надменного владельца кабинета; напротив же, тоже в раме, висел портрет его любимой собаки.
Галя рассказала о том, как в 1943 году начались сильные бомбардировки Берлина. Самолеты летели низко над крышами; грохот моторов и взрывов потрясал даже стены глубоких подвалов.
После налета советских самолетов Галя вышла из бомбоубежища. Она обрадовалась, увидев берлинские дома, объятые пламенем.
Все чаще и чаще она слышала, как генеральша и ее гости стали произносить слово «Сталинград».
Вскоре в Берлине был объявлен шестидневный траур. Немцы ходили злые и мрачные, с черными повязками на рукавах пальто. А Галя радовалась: выстоял и победил Сталинград!
Генеральшу часто навещали военные. «Откуда ты?» – спрашивали они Галю. А она им гордо отвечала: «Из Сталинграда!»
– Если бы вы видели, как перекашивались их морды! – сказала Галя. – Живьем проглотить хотели.
Тут Оля не выдержала, соскочила со стула и, подпрыгнув, бросилась обнимать Галю. Она забралась к ней на колени, обвила ее шею руками и, не отпуская от себя, повторяла:
– Еще, еще рассказывай!
Глава двадцать седьмая
ЛАМПОЧКИ
Война кончилась, а у нас в детдоме стало беспокойней. Каждый ждал каких-то перемен в своей судьбе.
Все чаще приезжали отцы и матери. На наших глазах происходили незабываемые встречи.
А некоторые уезжали ни с чем; в списках облоно была большая путаница, в них значились и те, кто всего несколько дней прожил в нашем детдоме, а потом был отправлен дальше. В бумагах терялись следы, зато в жизни возникали неожиданные встречи, совпадения и догадки.
Приедет кто, а сердце не на месте: а может быть, это приехали за мной, а может быть, это мне привалило такое счастье?
Как-то у нас в городке на несколько дней остановились цыгане. Начали цыганки ходить из дома в дом, предлагали погадать. Им рассказали, что в детдоме тоже маленькая цыганка живет.
И мы говорили Земфире:
– Вот и за тобой приехали!
Она очень испугалась, раньше была такая веселенькая, а теперь притихла; боялась нос высунуть.
А откуда вы знаете, что я цыганка? Это кто-то меня ударил палочкой, вот я и почернела.
Если бы ты была не цыганка, ты бы так плясать и петь не умела, – говорили мы ей.
Однажды цыгане толпой подошли к детдому.
Как узнала об этом Земфира, схватила тетю Фешо за юбку и спряталась.
Мы выбежали во двор на цыган посмотреть.
Хотели они в корпус зайти, но сторож их не пустил. Больше всех шумела старая цыганка:
– Отдайте нам нашу девочку! Будет у нас жить, будут ей завидовать, монистами звенеть будет. Цыган цыгана никогда не обидит.
– Она вовсе не ваша, а наша, – возразил кто-то старой цыганке.
А она не унималась:
– Нехорошо птичку в неволе держать.
– У нас не неволя, а специальный детский дом, – спокойно объяснил сторож.
– У вас гнездышко, дорогой человек, умная головушка, но пора птенчику из гнездышка выпорхнуть; отвыкнет девочка от цыганской жизни. Послушай старую цыганку, будет тебе закуска, будет и выпивка.
Но сторож был неумолим. И мы решили в случае чего защитить Земфиру. Только после того, как Капитолина Ивановна вмешалась в этот разговор, цыгане нас оставили, а вскоре покинули городок.
Курчавая, смуглая наша Земфира опять стала непоседой и даже хвасталась:
– Если бы они схватили меня за руку, я бы все равно вывернулась и убежала.
Не удалось цыганам увезти Земфиру. Она уже не держалась за юбку тети Фени, которая называла своих девочек то «трещотками», то «притворами», не позволяла разбрасывать вещи, заставляла платья вешать на вешалки и говорила при этом:
– Смотри, девка, неряхой вырастешь!
Приехали к нам из Сталинграда муж и жена. Мы сразу поняли, что приехали они неспроста, а хотят кого-то из нас взять «в дети».
Каждый приезд «названых родителей» всех очень тревожил. На кого падет их выбор?
На звонкий голос Земфиры многие обращали внимание.
Муж и жена переглянулись. Мы поняли их безмолвный разговор. Земфира покорила их с первого взгляда. Они принесли ей конфет, игрушек и нас всех угощали.
Земфире понравилось, что ее новые родители служат на железной дороге, могут бесплатно по всему Советскому Союзу разъезжать и ее с собой возьмут и всюду она побывает – и в Москве и во Владивостоке…
Всем детдомом провожали мы Земфиру. А когда прощались, она вдруг расплакалась и долго обнимала тетю Феню!
Увезли от нас Земфиру.
Хоть и не с цыганами, а выпорхнул «птенчик из гнезда».
Как-то прибежала ко мне в корпус Оля. Я рисовал в комнате для групповых занятий. Оля всегда любила разглядывать мои рисунки, а сейчас не обратила на них никакого внимания, только дернула меня за рукав:
– Ой, боюсь, какая-то тетенька к нам приехала и на меня так смотрит…
Мне пришлось долго ее успокаивать:
– Вдвоем нас никто не возьмет, а Капитолина Ивановна никогда нас не разлучит. Мы теперь всю жизнь будем вместе.
Я нарисовал ей дом в саду.
Трудно мне было с Олей. Бывало, возишься с ней, мальчишки на меня косятся, да и взрослые говорили, что при мне Оля капризничает.
А как-то я несколько дней не был в корпусе у девочек. Капитолина Ивановна меня встретила и сказала:
– Не стесняйся быть ласковым с Олей.
Теперь, вспоминая об этом, мне хочется сказать, что не только я любил Олю, но и другие наши мальчишки любили девочек. Ведь все они были нам сестренки! Но в этом ни один другому тогда не признался бы.
После того как в августе 1945 года позывные возвестили о победе наших войск над фашистской Японией, мы стали ждать наших отцов и с другой стороны.
Мы были уверены, что именно на Дальнем Востоке задержались наши отцы: надо только вооружиться терпением и по-прежнему ждать.
Много прошло времени, пока мы наконец увидели и у нас в городке медаль «За победу над Японией». К нашему школьному товарищу Рафе Козодону вернулся отец.
Мы с Сережей подошли к нему, когда он стоял у дома. Сережа внимательно разглядывал розовые, синие, зеленые полосочки на груди Рафиного отца.
А когда мы вернулись в свою спальню, Сережа плюхнулся на койку, уткнувшись лицом в подушку. Он лежал так несколько минут, а потом вскочил и схватил меня за руку:
– Почему это за нами не едут отцы? Ведь был же и у меня какой-нибудь папа, и мама, должно быть, была. Хоть бы кто-нибудь из них приехал!
Что я мог ответить Сереже?
Сережа выбежал из спальни. Во дворе он нашел пустую бутылку, поставил ее на бочку и метким ударом камня разбил.
У нас в детдоме все мальчишки любили швырять камни. Один только Слава не кидал камней. Он был среди нас самым аккуратным и вежливым; его рубашки словно не пачкались и не мялись, на его ботинки боялась садиться пыль. Он хорошо учился и двоечников называл «тюфяками». Говорил он медленно, не спеша; любил, чтобы его слушали. Он постоянно подчеркивал, что видел всякие виды в жизни, и смотрел на всех нас несколько свысока.
Особенно часто Слава навещал палатку, в которой неразговорчивый дяденька в темных очках принимал пузырьки, бутылки, тазы без дна, исписанные тетрадки и даже лошадиные хвосты. Слава любил ходить по рынку. Однажды он взял с собой Сережу и угостил его сладким донским каймаком.
И вот, когда мы играли в доме Степана Разина, Слава сказал нам насмешливо:
– Эх вы, голытьба!
Себя он, по-видимому, счел атаманом.
– Некоторые из вас нюни распускают, чего-то ждут, на почту надеются. Все это пустяки и ерунда.
Никогда раньше Слава так не говорил.
– Никто нас не ищет. Да и вообще, кому это может прийти в голову искать нас в такой дыре. Мы сами должны искать, а для этого прежде всего нам нужны деньги.
– Правильно! – подхватили мы.
– Мы должны дать объявление во всех газетах, объявить по радио, что Гена Соколов ищет отца, Ивана Соколова…
Слава посмотрел мне в глаза. У меня сильно забилось сердце.
Как это раньше мы до этого не додумались!
– А твой портрет мы должны повесить в окнах многих фотографий и в Москве, и в Ростове, и в Сталинграде. Не может быть, чтобы среди тысячи прохожих не нашелся хотя бы один человек, который знал тебя раньше, – сказал Слава, не спуская глаз с Сережи.
А тот едва стоял. Ему не терпелось как можно скорей сфотографироваться.
Через несколько дней на кладбище мы сняли железную ограду, окружавшую заброшенную могилу, и сдали ее утильщику.
Ваня Петров под руководством Славы в районе городской мельницы срезал хвост у лошади.
Один из нас уже знал, что ему не надо искать отца. Это был Андрей Давыдов. Детский дом еще осенью 1945 года получил письмо из части, где воевал его отец. Командование сообщало, что отец Андрея погиб смертью храбрых во время штурма Берлина.
А еще через несколько месяцев Капитолина Ивановна собрала нас всех в зале. Мы почтили память отца Андрея. Командование прислало сыну орден отца – орден Отечественной войны 1-й степени.
Этот орден лежал в несгораемом шкафу в кабинете нашего директора.
Андрей перестал ходить на ходулях, и теперь уже никто не подтрунивал над ним.
…Новый, 1947 год мы встретили костюмированным балом.
Под звуки детского духового оркестра плясали друг с другом рогатые чудовища и бабочки с марлевыми крылышками.
Андрюша играл в оркестре.
Ваня Петров бил в барабан.
Только Слава со скучающим видом, прислонившись к стене, стоял в стороне.
Вот к нему подскочил заяц и поднял лапки.
– Эх ты, косой! – произнес Слава и отвернулся от зайца.
Мне даже показалось, что больше всего он смотрит не на танцующих, а на электрические лампочки, которые в этот вечер светили особенно ярко.
Бывало, на некоторых улицах темно, а у нас – всегда яркий свет.
Когда после бала я лег спать, Слава и Сережа еще не пришли. А потом я увидел, как тихо, на цыпочках, боясь потревожить спящих, они вошли в спальню.
Сережа держал в руках несколько лампочек. Он заметил, что я не сплю, подошел ко мне и шепотом поведал очередную тайну.
Эти лампочки они вывернули, когда кончился маскарад, а вместо них ввернули другие, перегоревшие. Вывернутые лампочки Слава передаст одному дяденьке на рынке. Этот дяденька хорошо за них заплатит. Скоро мы наберем денег и объявим о себе во всех газетах и по радио.
Я, конечно, понимал, что не так уж хорошо вывертывать лампочки в своем доме и нести их на рынок какому-то дяденьке. Но, признаюсь, я думал – раз за это взялся Слава, наши объявления о розыске родных появятся и в районной газете и в «Сталинградской правде». А может быть, даже по радио передадут на весь Советский Союз…
Только начали тяжелеть веки, как сквозь сон увидел я няню Дусю с кочергой в руке.
Она подошла к Славиной кровати.
– Ах ты, дрянь, улегся, как ангел! – произнесла она «шепотом» на всю спальню.
– С Новым годом, бабуня! – ответил ей Слава.
– Говори, куда лампочки дел? – строго спросила
няня.
– А ты залезь на пожарную каланчу и посмотри. Прошу не мешать спать детям! – отрезал Слава.
Няня Дуся подняла кочергу:
– Выкладывай лампочки.
– Попробуй вдарь только!
Няня Дуся ухватила рукой Славино одеяло. Слава поднялся и не спеша извлек лампочки. Няня Дуся завернула их в фартук, собралась уходить, но вдруг передумала и сказала:
– Знаю я, чем ты дышишь. Так только жулики и проходимцы поступают.
– Хватит, хватит панихиду читать! – попытался прервать ее Слава.
Но няню Дусю уже трудно было остановить.
– Кочергой этой подучить тебя уму-разуму. А заявление в детсовет я напишу, хоть и царапаю пером, как курица лапой, – сказала няня Дуся. – Надо жить честь по чести!
И с этими словами она вышла из спальни.
Глава двадцать восьмая
МАНЕКЕН
Учились у нас в школе две сестры: одна – со мной, другая – на класс старше.
Переменки они всегда проводили вместе. Обе они были высокие, худые и носили очки в позолоченной оправе. Их называли цаплями.
Жили они в собственном домике, окруженном палисадником. Зимой в их доме не замерзали окна, так как между ставнями стояли граненые стаканы, в которых была налита жидкость желтоватого цвета.
Мать этих девочек часто приходила к нам в школу: то завтрак дочкам принесет, то калоши.
Многие в городе называли ее с особым почтением– Евгенией Петровной. Она была портнихой.
«Мадам портниха», как узнал Слава, была недовольна, что детдомовцы стали ходить в ту же школу, где учились ее дочери. Она хлопотала, чтобы для нас устроили специальные классы, даже подписи родителей хотела собрать, но ничего у нее не вышло; пристыдили ее за это, вот она и злится.
Нашего учителя Захара Трофимовича срочно вызвали в Москву – получать новый протез правой руки. Его заменяли другие учителя, и Галина Ивановна тоже приходила заниматься с нами.
Прозвенел звонок, а мы одни в классе. Было шумно. Вдруг приоткрылась дверь, и мы увидели Евгению Петровну. Пока она раздумывала, входить ей или не входить, мы дружно встали.
Она вошла, окинула нас всех взглядом и сказала: – Садитесь.
В это время прямо к ней навстречу выехал верхом на палке Ваня Петров.
Недаром Светлана Викторовна называла его «невозможным». Действительно, невозможно было не рассмеяться, когда Ваня начинал смешить. Его выставляли за дверь, а он и там смеялся. Часто Ваня смеялся без всякой причины, просто потому, что он хорошо выспался, вкусно поел или увидел нахохлившегося воробышка на телеграфном проводе.
Он так и ждал, что в ответ Евгения Петровна, так же как и другие взрослые, улыбнется и дружный смех всего класса вознаградит его за выдумку.
Но портниха вовсе не собиралась смеяться. Она никак не могла подыскать подходящие слова, чтобы выразить свое негодование.
Никогда еще Ваня не терпел такого полного поражения. Он растерянно смотрел на Евгению Петровну.
Евгения Петровна несколько раз прошлась по классу.
– Вот как вы себя ведете! – процедила она и зло посмотрела на Ваню.
Как раз в эту минуту открылась дверь, и в класс вошла Галина Ивановна.
Евгения Петровна, не дав ей опомниться, сказала:
– Вот полюбуйтесь, как ведут себя ваши дикари! Я проходила мимо, хотела навести порядок, а этот чуть не сбил меня с ног.
– Этот? – удивилась Галина Ивановна. – Какой же он дикарь? Правда, он у нас только недавно стал свободно рукой владеть.
– Конечно, вы их защищаете. Странные порядки в вашем пансионе! Как вы за ними смотрите? Таким место не в школе, а в исправительной колонии. Недаром они все тащут!
– Это вы уж слишком! – возмутилась Галина Ивановна.
– Про лампочки весь город знает! – подчеркнуто сказала Евгения Петровна, подошла к парте, где си дела ее дочь Серафима, и потянула ее за собой.
Галина Ивановна задумалась, а потом посмотрела Славе прямо в лицо.
…На следующий день, перед началом урока, Серафима громко спросила:
– А правда, что ваша воспитательница в плену была?
– Была в неволе, – ответил Сережа и насторожился.
– Сразу видно, какая фрейлейн! – сказала Серафима.
Мне показалось это очень обидным. Серафима же продолжала:
– А может быть, и ваши отцы тоже в плен сдались? Сергей стоял как вкопанный.
– Почему ты думаешь, что мой отец к немцам ушел? – спросил он, тяжело дыша.
– Я не знаю, спроси мою маму.
Сережа отошел. А Серафима бросила ему вдогонку:
– Подумаешь, сын без отца!
Не знаю, слышал ли это Сергей.
Во время тихого часа он лежал с широко открытыми глазами и о чем-то думал. Вдруг вскочил и сказал:
– Пойдем со мной!
Мы быстро оделись и побежали. Уже темнело. В этот час еще не всем улицам электростанция давала ток. То там, то здесь появлялись огоньки.
Вот и домик в палисаднике. За домом, на небольшом участке земли, – яблони. Через окно видна была зажженная висячая керосиновая лампа.
Сережа хотел постучать. Но как-то само собой получилось, только схватился он за ручку, как дверь открылась.
Мы оказались в большой комнате. Натоплено крепко. Половики разостланы по крашеному полу. На стенах картины в рамах висят. Вот бы посмотреть!
В комнате кто-то крикнул. Мы оторопели от неожиданности.
Высокая морщинистая старуха поднялась нам навстречу.
В это время полуоткрылась другая дверь, и мы увидели высунувшееся испуганное, вытянутое лицо Евгении Петровны.
– Это детдомовцы! Фу ты, а я так испугалась! Гони их, мама, проверь кладовую! – раздался ее пронзительный голос.
– Детдомовцы! – брезгливо повторила старуха. – В дом лезете, мало даровых яблок натрясли, покоя нет от вас…
И тогда тихо, но внятно Сережа спросил, прямо смотря старухе в глаза:
– Серафима сказала, что ее мама знает моего отца. Откуда она знает, что он в плену?
– Вон! Вон отсюда! – зашипела бабка. – Чтобы ноги не было в нашем доме!
Она толкнула нас к двери так, что мы чуть лбами не стукнулись. И оказались за дверью. До нас доносились какие-то крики, кто-то задвигал стульями, зашаркал шлепанцами, залаяла собачонка.
Так хотелось всем им дать сдачи!
Зачем только мы пришли сюда!
Мы молча побрели к дому. Было очень обидно. Врет старуха, никогда мы не лезли к ним в сад.
Через полчаса после нашего возвращения Галина Ивановна обнаружила – Сережа исчез.
За ужином его место было пусто. И оставленная каша давно остыла.
Такой переполох поднялся в доме! Даже фонари «летучая мышь» приготовили, чтобы искать Сергея.
Он мог уйти только пешком, так как все городские машины были на месте в своих гаражах.
Слава первым обнаружил пропавшего.
Оказывается, по приставной лестнице он залез на чердак нашей новой бани.
Галя поднялась на чердак и сняла Сергея. Она говорила ему:
– Сережа, какой ты чумазый, пойди умойся!
Сережа сказал, что не хочет больше ходить в школу.
– Почему?
– Просто так, – ответил он, а у самого голос за дрожал. – Откуда эта пиявка, свинья рогатая знает, что мой папа в плену? – спросил Сергей Галину Ивановну.
Галина Ивановна, несмотря на поздний час, собрала нас вокруг себя. Она говорила о том, что на белом свете, кроме хороших, отзывчивых людей, есть еще и равнодушные, черствые. Они, эти люди, как манекены, как истуканы.
– Манекены? – переспросил Андрюша Давыдов. А я вспомнил, что такого болвана, с выпяченной грудью, мы видели в комнате у портнихи.
Только Галя вышла из спальни, как Слава, молчавший до сих пор, дал нам знак рукой.
– Эх вы, шпингалеты, – сказал он. – Вместо того чтобы лазить по чердакам, мы должны обдумать, как лучше отомстить портнихе. Проучить ее надо.
Я не сомневался, что именно он, Слава, придумает наказание Евгении Петровне.
Не только Сереже, но и всем нам хотелось как можно скорей ринуться в «бой», сделать что-либо в пику этой женщине.
– Завтра ночью мы покажем ей, почем сотня гребешков! – таинственно сказал Слава.
И вот настал долгожданный час.
Городок уже спал глубоким сном. Было морозно и тихо. Мы шли молча. Каждый думал свое.
Засидевшиеся допоздна жители в этот час выключали свет и тушили лампы. Все реже сквозь шторы и ставни просачивался свет.
Впереди шел Сережа, шествие замыкал Слава.
Все наши карманы были полны камнями. Мне казалось, что это не камни, а боевые гранаты.
Со всех сторон мы обступили дом на Поперечной улице.
У каждого был свой сектор обстрела.
Слава заложил три пальца в рот, свистнул и первый метнул камень.
Сигнальная ракета не взвилась в небо, но разом засвистели десятки камней.
Звякнули стекла.
Я размахнулся. Снова свист, и, как по команде «пли», опять в ненавистные черные окна полетели наши камни.
Кто-то в белом выбежал на крыльцо и сейчас же скрылся.
Обстрел продолжался несколько минут.
Мы слышали, как гремит железо, как падают с подоконников глиняные горшки, как мать Евгении Петровны истошным голосом зовет на помощь соседей.
Вдруг мы увидели, как Андрей Давыдов быстро подскочил к окну, дернул створку рамы и исчез в темноте. Там мелькнул слабый свет электрического фонарика. Прошло несколько секунд – и раздался необычный шум и треск: из окна выпрыгнул Андрей, будто соскочил с ходулей; он тащил что-то белое, напоминавшее человеческую фигуру.
Рядом с ним оказался Ваня Петров. Что-то большое упало в снег.
– Вот он, манекен! – произнес Давыдов.
Весь боевой запас уже был израсходован, и мы по заранее намеченному плану, окружным путем, уходили с поля боя, захватив с собой настоящий трофей.
Но что мы с ним будем делать?
Манекен жалобно скрипел, словно пытался вырваться из рук Андрея и Вани.
– Куда вы его? – забеспокоился Слава.
Андрей не ответил.
А Ваня Петров вдруг засмеялся:
– Знай наших!
Мы шагали через заснеженное поле. Подул ветер. Никогда еще в это время суток, да еще зимой, я не был у дома Степана Разина.
Наша крепость продувалась ветром. Над входом висела гигантская сосулька.
Андрюша и Ваня внесли манекен. По команде Андрея мы положили его на пол и начали закидывать снегом.
– Так не замерзнет, – пояснил Андрей. Поодиночке, затаив дыхание мы пробрались в спальню. Трудно было заснуть. Мне хотелось пойти сейчас же к Капитолине Ивановне и все ей рассказать. Но ведь сейчас ночь. Это не положено правилами внутреннего распорядка.
О ночном нападении говорил весь город. Подсчитывались убытки. Нас никто не спрашивал об этом «происшествии», хотя все в городке говорили, что это «работа» детдомовцев.
Мы пошли взглянуть на взятый в плен манекен.
Андрею пришла в голову мысль – превратить манекен в снежного человека.
Мы подняли его с пола и поставили на ноги. Потом водрузили его в липкий снег и надежно укрепили, чтобы он не шатался.
Облепили его снегом. Довольно ему быть безголовым. Мы приделали ему снежную голову.
Потом манекен стал обладателем и двух рук; в одну из них мы воткнули настоящую, но довольно тощую метлу.
Мы покрыли его снежным тулупом, а на голову надели кем-то выброшенную, широкую соломенную шляпу. Тулуп опоясали красным кушаком из кумача.
Мы были довольны своей работой.
Манекен стоял теперь, как на посту, у нашей крепости, похожий не то на деда-мороза, не то на дворника.
Ваня Петров назвал вылепленное нами произведение памятником Степану Разину.
В тот же день, когда мы укладывались спать, в комнату незаметно вошла Капитолина Ивановна.
Она приходила обычно после вечерней линейки, читала Гайдара, причем обрывала чтение на самом интересном месте, и мы с нетерпением ждали продолжения в следующий вечер.
На этот раз Капитолина Ивановна оперлась рукой о тумбочку и ждала, чтобы мы улеглись. Она показалась мне очень усталой.
– Ребята, неладно у вас получается. Я пришла поговорить с вами о Вячеславе.
Многие из нас посмотрели на Славу. Он сосредоточенно смотрел на потолок, будто приход директора не имел к нему никакого отношения.
Знаешь, Вячеслав, нам нечего таиться. Давай поговорим при всех. Смотри, сколько в тебе плохого– сразу и не узнаешь. Где ты только всего этого набрался? Я все думала о твоих словах, о том, что ты считаешь себя испорченным, или, как ты говоришь, «конченым». Можно подумать, что ты даже гордишься этим. А знаешь ли, Слава, мой долг тебе сказать всю правду о тебе. Знаешь ли ты, что Ленин не одобрил бы твои поступки?
– При чем тут Ленин? Против Ленина идут враги, а я не враг! – сказал Слава, сжимая подушку.
– Ты, конечно, не враг, а ведешь себя так, что враги бы могли порадоваться. А матери твоей было бы очень больно.
– Ничего не больно. Она не такая умная, как вы! – вдруг закричал Слава.
– И здесь ты ошибаешься, – сдержанно ответила Капитолина Ивановна.
Она обратилась ко всем нам:
– Мать Славы жива. После того как от голода на ее руках умер Славин брат, она потеряла рассудок. Но сейчас ей лучше, и она уже давно разыскивает Славу.
– Я не хочу ее видеть! Если она придет сюда, мне будет стыдно. Раньше моя мама тоже была умная, а теперь она поет песенки и дерется. Я не могу слышать этих песен! Я все равно убегу от нее опять, уйду куда глаза глядят!
Мне казалось, что Слава задохнется от своих же слов. «Как же так? – подумал я. – Мать жива, а он не хочет ее видеть!»
Капитолина Ивановна подошла ближе к Славиной кровати:
– От кого ты хочешь бежать? А кто позаботится о ней?
Капитолина Ивановна села к Славе на кровать и сказала совсем тихо:
– Кроме того, твои товарищи должны знать, что ты их обманул, проев на каймак и конфеты деньги, добытые, к сожалению, таким скверным, позорным путем.
Слава вздрогнул.
Андрей вскочил с кровати.
Сережа тряхнул головой и насупил брови.
Мы не могли опомниться от ее слов. Ведь как мы мечтали, что в газетах появятся наши объявления!
Капитолина Ивановна продолжала:
– Вы думаете, что отомстили портнихе, а она заявила, будто Галина Ивановна на нее натравила ребят.
Капитолина Ивановна замолчала, а потом, не смотря ни на кого, сказала:
– Я отвечаю за вас всех.
Я хорошо запомнил все это. Капитолина Ивановна говорила, что никогда ей не надоест возиться с нами, и, если Слава спрашивает, кому он нужен, он должен знать – он нужен нам всем.
И тут же Капитолина Ивановна сказала, что она с удовольствием нашлепала бы Ваню Петрова за то, что он выехал на палке во время урока, и мама его поступила бы так же.
– Ведь верно? Но как я тебя нашлепаю, когда ты выше меня ростом? – с сожалением добавила Капитолина Ивановна.
Мы попросили Капитолину Ивановну, чтобы она не уходила, еще нам что-нибудь рассказала.
Она осталась. Начала рассказывать об Ульяновске, о доме, где жил Ленин.
– Должно быть, летом и многие из вас побывают в Ульяновске, поймут, как высока была дружба в семье Ульяновых, как младшие и старшие братья и сестры уважали и понимали друг друга.
Капитолина Ивановна несколько раз повторила тогда, что скоро мы поедем в Сталинград на слет детских домов всей области, выступим перед сталинградцами на олимпиаде со своей самодеятельностью, побываем на заводах и в гостях у шефов, а после, возможно, вверх по Волге, отправимся на пароходе в Москву.
Эта весть взволновала всех мальчишек. Мы готовы были слушать и слушать об этом сто раз подряд.
Я прижал руки к груди. Стало как-то тревожно, и я подумал: «С кем я увижусь?.. А вдруг!..»
Так хотелось, чтобы скорей сошел снег!.. Как во сне уже мерещились родные улицы и доносились знакомые голоса.
Капитолина Ивановна вдруг оборвала свой рассказ, пожелала всем доброй ночи, накинула на плечи пуховую шаль, еще раз внимательно взглянула на Славу и бесшумно вышла из спальни.
