Текст книги "Линия Крови"

Автор книги: Владимир Границын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Антон Петрович обхватил запястье девушки. Рука ее была холодна, словно мрамор.

– Маньяка все-таки? – переспросил врач. – Она ранена? Что именно произошло? Похоже большая потеря крови…

– Да вроде ран никаких нет, – неуверенно проговорил боец. – Он ее в рабстве держал.

– В рабстве? Похоже на общее истощение, – машинально произнес Антон Петрович, отметив про себя, что пульс не прощупывается.

И тут Замотаев понял, что в девушке было неправильно – она была АБСОЛЮТНО неподвижна. Совершенно не вздымалась грудь. Несчастная не дышала.

– Да она, похоже, мертва, – сказал доктор. – Не довезли вы ее…

И потянулся к шее пациентки, чтобы убедиться в отсутствии пульсации на сонных артериях. В глаза бросилась пара черных ранок на несколько сантиметров ниже уха.

Рука Замотаева легла на восковую холодную шею.

И тут потерпевшая резко встрепенулась. Из горла ее вырвался отчаянный хрип. Тело несчастной выгнулось в судороге.

Антон Петрович испуганно дернулся. Затем, поднявшись над пациенткой, постарался прижать ее ладонями к кушетке.

– Тихо, милая, тихо, – приговаривал он.

Но приступ был так силен, что усилий старого врача было просто незаметно.

– Помогите! – выкрикнул он.

Омоновцы бросились ему на помощь.

Совместными усилиями кошмарный приступ удалось обуздать. Несчастная затихла, плотно прижатая к кушетке. Замотаев посмотрел ей в лицо и обомлел. В крупных, широко распахнутых глазах отсутствовали белки. Не видно было и радужной оболочки. Огромные, абсолютно черные зрачки заполонили все глаза без остатка.

– Н-не п-понимаю, – пробормотал Антон Петрович.

Вдоль позвоночника у него медленно поползла волна липкого, безотчетного страха. Неуклюжим движением, будто сопротивляясь неведомой силе, он вытянул из кармана фонарик. Направил тонкий луч потерпевшей в глаз. Зрачок не прореагировал. Прореагировала она сама – зашипела и задергалась так, что предыдущий приступ показался детской забавой.

– Тихо! Тихо! – воскликнул Замотаев и закричал сестре: – Реланиум! Два кубика, быстро!!

Через минуту инъекция была сделана. Еще через минуту больная утихла.

– Ничего, – громко проговорил Замотаев, обращаясь к милиционерам, но успокаивая больше себя. – Покой, вот что ей сейчас нужно. Покой и качественное питание и все будет хорошо… Нина Егоровна, у нас ведь в изоляторе есть свободные боксы?

– Да, – отозвалась сестра. – Есть.

Антон Петрович кивнул.

– Ребята, помогите нам перенести ее в инфекционное отделение. Нина Егоровна покажет куда. Впрочем, я пойду с вами…

Омоновцы на руках перенесли девушку в палату, потом ушли. Ушла и медсестра. Антон Петрович задержался. Глядя на необычную пациентку, врач подумал об обитателях соседних боксов инфекционного отделения. В последние дни многих Зареченцев поразило странное заболевание. У всех наблюдались схожие симптомы: пониженная температура тела, слабость, сонливость, болезненная реакция на солнечный свет. Причину заболевания выявить пока не удалось. Говорить об эпидемии пока рано, но…

Замотаев коснулся тыльной стороной ладони лба несчастной девушки и содрогнулся.

«Какая она холодная! Как бы не умерла… Нужно распорядиться, чтобы ее укрыли дополнительным одеялом»

Доктору пришло в голову, что в симптомах этой странной пациентки есть нечто, роднящее ее с другими обитателями инфекционного отделения, и ему стало страшно.

* * *

– Разрешите? – в кабинет заглянул дежурный по РУВД, сказал многозначительно: – Кравчук.

Расположившийся за столом Михайлов махнул рукой:

– Заводи.

Борецкий молча сидел на подоконнике напротив двери.

– Пошел! – Дежурный втолкнул подозреваемого в кабинет.

Дюжий майор тащил тщедушного Кравчука как котенка, и видно было, что милиционеру это в радость. Весть о том, что задержан «маньяк» – человек, подозреваемый в совершении жутких преступлений последних недель, мигом облетела все управление. Когда следователь областной прокуратуры приказал доставить задержанного на допрос, дежурный не доверил такое дело никому, повел его лично.

Майор подволок Кравчука к стоящему в центре кабинета стулу.

– Стоять!

– Спасибо товарищ майор, – кивнул Михайлов. Посмотрел на Кравчука и сказал: – Присаживайтесь, гражданин.

– Сесть! – гаркнул Лёне на ухо майор и подкрепил команду резким толчком.

После этого козырнул Михайлову и вышел. Борецкий недобро усмехнулся.

Некоторое время в кабинете царила тишина. Следователь и опер внимательно рассматривали сидящего перед ними человека. Здесь, в свете электрических ламп, они, наконец, смогли рассмотреть его как следует.

На стуле сидел, сутулый, невзрачный мужичонка невысокого роста. На темени широкая, подернутая жидкими волосенками плешь. Над ушами волосы пучками, жесткие, с проседью. Лоб изрезан глубокими морщинами. Широкое лицо нездорового, желто-серого цвета. На крупном прямом носу большие квадратные очки в темной оправе, одна линза треснута. Одет Леня был в поношенный коричневый костюм, ладони держал между коленями. Глядя на этого замухрышку, трудно было поверить, что он замешан в кровавых, самых жутких преступлениях последнего времени. Взгляд Кравчука был направлен куда-то мимо присутствующих, расфокусирован. Но вот он быстро, искоса глянул на сидящего перед ним следователя. Снова отвел глаза. Борецкому показалось, что губы Кравчука на мгновение тронула… улыбка?

– Так. Фамилия, имя, отчество, – прервал молчание Михайлов.

Лёня снова зыркнул на него сквозь очки, глухо проговорил:

– Кравчук. Леонид Сергеевич.

– Пожалуйста, говорите громко, отчетливо. Еще раз: фамилия, имя, отчество.

Михайлов говорил очень ровным, равнодушным голосом. Как робот.

Кравчук повторил. Михайлов записал.

– Так. Число, год, место рождения? Вы знаете, за что задержаны?

Начавший отвечать на первый вопрос Лёня осекся, замолчал.

«Браво» – мысленно похвалил Михайлова Борецкий.

– Вы поняли вопрос? Вы понимаете, за что задержаны?

Кравчук безмолвствовал.

– Что, сука, в молчанку играть надумал?! – взорвался Александр. Он в мгновение ока оказался возле допрашиваемого, навис над ним. – Ты может, мразь, думаешь, что с тобой здесь церемониться будут, права зачитывать?! Щас я тебе зачитаю по затылку! Где сообщники твои?! Быстро сказал!!

Александр поставил ногу на стул Кравчука. Лёня съежился, видно ожидая удара. Удара не последовало. Тогда Кравчук распрямился и с ненавистью прошипел:

– Безмозглые человечишки. Скоро, скоро придет ваш час! Конец уж виден…

Резкий удар в солнечное сплетение заставил его поперхнуться, слова застряли в горле.

– Твой час уже пришел, мудила! Быстро говори, где нам сообщников твоих искать?! Про подвиги свои да про идеологию потом расскажешь – сидеть тебе долго… Ну?!

Борецкий ухватил Кравчука за подбородок, задрал ему голову. Кравчук оскалился. И получил по физиономии открытой ладонью. Голова его резко мотнулась, очки слетели на пол.

– Тихо, тихо, Александр Васильевич, – холодно проговорил Михайлов. – Держите себя в руках. Все еще только начинается. Так, Леонид Сергеевич? Леонид Сергееви-ич, что вы молчите? Позвольте, я расскажу Вам, в чем вы подозреваетесь, и что вам грозит за нежелание сотрудничать со следствием… вы слышите меня?

– Слышу.

– Хорошо. Итак, вы подозреваетесь в серии убийств. И не простых убийств, а имеющих громкий общественный резонанс. Вы понимаете, что я вам говорю?

Кравчук медленно кивнул.

– Хорошо. Вы признаете, что принимали участие в убийстве девушки в церкви села Дмитриевское?

У Лёни на губах вновь появилась улыбка. Похоже, воспоминания кровавой ночи подняли ему настроение.

– Да какая тебе разница начальник? Твоего умишка все равно не хватит, чтобы понять, что происходит вокруг тебя…

– Короче! – рявкнул над ним Александр, – ты был не один. Кто был с тобой?!

Улыбка на Лёнином лице стала шире.

– Скоро узнаешь, начальник. Все узнаешь…

– А ты мне сказать не хочешь? Просветить, так сказать? – в голосе Борецкого звенел металл.

Лёня отвернулся. Александр закинул верхнюю часть пиджака ему за плечи и сильно надавил пальцем в выемку за ключицей. Кабинет наполнился истошным воем. Кравчук, извиваясь змеей, стал сползать со стула. Борецкий рывком за грудки усадил его обратно.

– Ты, сука, все мне расскажешь! С кем девок убивал?! С попом?! А семью на улице Королева, когда забили?! Прошлой ночью?! Отвечай!!

– Ка… какую семью? – переспросил Лёня.

– Забыл? – зловеще осведомился Борецкий. – Сейчас вспомнишь!

– Подождите, Александр Васильевич, – хладнокровно проговорил Михайлов. – Он нам все расскажет по доброй воле. Ведь правда, Леонид Сергеевич? Не хотите же вы провести следующую ночь в камере с уголовниками? Среди заключенных не очень любят сексуальных маньяков, не так ли? И убийц детей тоже… Да, Леонид Сергеевич?

Стоящий рядом с Кравчуком Борецкий поразился перемене произошедшей с лицом маньяка. Глаза Лёни расширились, потемнели. Все черты исказились, стали похожи на студень. Верхняя губа заметно затряслась.

– Даю вам минуту, – продолжил Михайлов. – И, если вы не начнете давать показания, вас отведут в камеру к уголовникам. Это я вам обещаю.

– Я… я-а скажу, – сразу же проговорил Кравчук, заметно заикаясь. – Я все скажу. Только вы все равно ничего уже не сможете изменить. Ничего не сможете. Он вернулся!

Слова хлынули из Кравчука подобно прорвавшей плотину воде.

Глава пятая

Лай за окном усилился. Сон ушел окончательно.

– Да что с ней такое сегодня?! – раздраженно процедил мужчина сквозь зубы и откинул одеяло. – Ну, я ей сейчас…

– Не ходи, – жена схватила его за руку. – Что-то как-то нехорошо, я боюсь.

– Чего-о? Еще чего не хватало.

Мужчина выдернул руку, сердито прошлепал к выходу.

– Ну что ты, сука, растявкалась? – свирепо крикнул он, выходя в сени. Распахнул дверь на крыльцо и понял: что-то действительно не так. Никогда прежде его собака, псина, в общем-то, незлобная, не проявляла такой лютой ненависти. Сейчас эта дворняга ростом с немецкую овчарку стояла на широко расставленных, слегка согнутых лапах и злобно, с глухим рычанием, лаяла в направлении заднего двора. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Цепь натянута, но не во двор, а прямо напротив будки. Непонятно: цепь мешает ей броситься на того, кто там притаился, или убежать?

– Кто там?! – грубо крикнул мужчина во тьму.

– Челове-ек, впусти-и меня, – услышал он тихий, протяжный стон.

По спине пробежали мурашки.

– Кт-то… кто здесь? – хрипло спросил мужчина. Неожиданно для самого себя он почувствовал, как подгибаются колени. Липкий, иррациональный страх сковал, лишил воли. Так страшно ему не было никогда.

* * *

Любила ли она его?

Да!

Окончательно в этом он убедился позже, когда на себе познал, что такое Жажда и насколько трудно ее контролировать, удержаться на грани…

Влада…

Те несколько дней, что сходила вода, просыхали дороги, Андрей провел словно во сне. Дни, но не ночи. Каждую ночь к нему приходила Она. Они беседовали, смеялись, вместе любовались луной. Граф любовался своей загадочной гостьей, восхищался ее красотой и страстно, до умопомрачения желал ее. Вожделел и в то же время страшился перейти какой-то незримый, но ясно ощущаемый рубеж. Она помогла ему сама…

Они стояли у распахнутого окна, в полумраке, освещаемые лишь серебряным светом высокой луны. Влада была в белом вечернем платье, оставлявшим открытыми шею, плечи. Волосы цвета воронова крыла были забраны в высокую прическу. За окном дышала сладострастием южная весенняя ночь.

Влада с грустью проговорила:

– Луна убывать.

– Убывает, – машинально поправил Андрей.

У него уже появилась привычка исправлять речь Влады. За неделю девушка сделала в русском языке значительные успехи.

– Луна убывает, – тихо повторил он и повернулся к Владе.

Луна, равно как и неправильное произношение девушки, заботили его в те минуты меньше всего. Близость прекраснейшей из женщин мутила рассудок, кружила голову. Он проглотил вставший вдруг в горле ком и произнес хрипло:

– Влада… милая… прости мои слова, но… Я не могу молчать…

Белоснежная лебединая шея перед глазами манила, графу нестерпимо хотелось прикоснуться к ней губами, осыпать поцелуями. Вместо этого он взял девушку за руку. От него не укрылось, что Влада чуть напряглась. И еще он явственно ощутил холод ее ладони. Не холод – прохладу. Прохладу, от которой все тело пронзил нервный импульс, зажгло грудь. О, как хотелось ему согреть ее прохладную кожу…

– Влада, я вас люблю… – выдохнул он.

Главное слово, вырвавшись, повлекло за собой половодье прочих.

– Я страстно, безумно люблю вас, Влада. Вы лучшая из женщин, с которыми когда-либо я имел честь быть знаком… И я твердо намерен просить у вашего отца вашей руки… Я… я богат, в России у меня поместья, не одно. У отца, помимо прочего, ситценабивная фабрика. Если ты захочешь, я оставлю службу. Я… я могу жить там, где ты пожелаешь, только не говори «нет»…

Произнося эти слова, граф пытался приблизиться к девушке вплотную, но меж ними выросла незримая стена. Даже возникло ощущение, что неведомая сила отталкивает их друг от друга, подобно одноименным полюсам магнита. Нестерпимо жгло грудь.

Трудно сказать, что чувствовала тогда Влада. Чувствовала ли вообще? Несомненно – ДА. Влада была несравнимо выше любого рядового вампира, что руководствуются лишь инстинктами. Выше, утонченнее, развитее. Как многому она его научила… впоследствии. Еще большему он научился сам, после гибели любимой.

Тогда же, далекой весной тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, она просто тихо прошелестела:

– Сними крест.

Граф на секунду замер. Чувствуя себя на краю пропасти, взялся двумя руками за шнурок и медленно, с замершим сердцем, шагнул с обрыва.

* * *

Перед рассветом, в миг расставания, Андрей вновь спросил Владу:

– Ты станешь моей женой?

– Ты все еще хочешь?

– Больше жизни.

– Поговорим об этом следующий ночь. Ты меня к себе впустить?

– Конечно!

Давно рассвело. Андрей лежал на кровати и не мог уснуть. Девятый вал восторга от близости со столь желанной и еще более загадочной женщиной схлынул. Обнажились острые, черные скалы сомнений и… страха? Андрей провел ладонью по тому месту, где еще вчера был нательный крест. Грудь была непривычно пуста. Граф пошарил под подушкой, посмотрел на столе, на полу. Креста нигде не было. Он встал, закурил. Подошел к окну. Новый день обещал быть душным, знойным. Пустым.

Возвращаясь к постели, Андрей увидел свой нательный крестик под кроватью. Наклоняться он не стал – ему было уже все равно.

Хозяева в тот день увидели своего гостя лишь к вечеру. Едва посмотрев на него, госпожа Ана и Думитру все поняли. За ужином старый Бранковяну завел разговор о России. Отметил, что вода сошла, дороги просохли. Кони хорошо отдохнули, да как бы не застоялись – не ровен час зажиреют.

Полковник в ответ только задумчиво улыбался. В конце ужина сказал:

– Господин Думитру, позвольте мне остаться в вашем доме еще на одну ночь. Завтра я уеду. Или скажу вам что-то очень важное.

Услышав эти слова, старый Бранковяну потемнел лицом. Долго сидел нахмурившись, молча. Потом положил Андрею на руку широкую ладонь и сказал:

– Послушай, сынок… – Думитру говорил, избегая встретиться с Андреем взглядом. – Послушай, сынок, прими совет старика. Уезжай прямо сейчас, не доводи до беды. Бери солдата своего – он заждался уже – и уходи. Заночуете в селе, а на рассвете уезжайте.

Думитру поднял на Андрея глаза и похлопал его по руке. Граф упрямо мотнул головой.

– Нет.

Думитру тяжело вздохнул. Не говоря больше ничего, поднялся из-за стола и направился к выходу. Походка его была в те минуты походкой глубокого старика.

Последние часы перед встречей тянулись особенно медленно. Казалось, время остановилось. Андрей не находил себе места. Он подобрал с пола крестик, подумал и сунул под матрас. Потом ходил по комнате взад-вперед, подолгу смотрел из окна во тьму, курил. Наконец часы внизу пробили двенадцать раз. Ждать осталось недолго – Влада обычно появлялась минут через тридцать – сорок после полуночи. Андрей прошел к столику, зажег от дотаивающей свечи новую.

– Скучаешь? – прошелестело за спиной.

Андрей резко развернулся.

– Как ты вошла?

– Через дверь, как обычно.

Они стояли лицом к лицу. Влада была еще прекрасней, чем всегда. В эту ночь она пришла в белой тунике, скрепленной на плече золотой пряжкой. Черные кудри, как и накануне, были забраны в высокую прическу. В колеблющемся свете живого огня на меловом лице отчетливо выделялись черные крылья бровей, крупные прекрасные глаза, ярко-красные губы. Губы едва различимо дрожали. Андрей, не отрывая от лица Влады восхищенного взора, протянул руку к столу, где лежала приготовленная для нее роза. Как зачарованный он шарил по столу, нашел, при этом сильно укололся о шип. Не обращая внимания на боль, протянул цветок девушке. Меж пальцев его выступила капелька крови.

– Вот, сегодня украл в цветнике твоей мамы, – проговорил он и поймал себя на мысли, что бормочет вздор. – Ни один цветок не может сравниться с твоей красотой, Влада. Я люблю тебя. Ты станешь… моей женой?

Влада с минуту стояла молча. Она пришла рассказать русскому гостю правду о себе. Страшную правду. Это оказалось совсем нелегко, а тут еще запах вырвавшейся на волю крови. Он сводил с ума, возбуждал и пьянил. Из груди Влады вырвался похожий на хрип стон, тело ее содрогнулось. Она взяла розу из рук Андрея, всхлипнула и сказала:

– Стану. Только если ты украсть меня.

– Украду! Увезу хоть на край света – куда пожелаешь! Прямо сейчас…

– Завяжи свой рана – она делает меня безумный, – перебила она его, слегка оттолкнув, и отступила к кровати. Села.

Граф не сразу понял, о какой ране идет речь. Догадавшись, достал из кармана платок, замотал палец и шагнул к Владе. Опустился перед ней на колени.

– Уходи, – зашипела она. – Убирайся, если тебе дорога твоя жизнь! Я не человек – я мертва!

– Что ты такое говоришь, любимая?! Я…

– Замолчи! Выслушай, что я сказать тебе. Я – мертва. Я проклята. Я вампир.

Несколько секунд Андрей молчал, не понимая.

– Ты знаешь, что есть вампир? – спросила она.

– Ерунда, это сказки, – прохрипел он, но все странности последних дней сложились вдруг в его сознании в ПОНИМАНИЕ. – Не может быть, – прошептал граф, уже осознав: МОЖЕТ!

– Да, – печально подтвердила она. – Я чудовище. И… мы не можем быть вместе, ни здесь, ни в твоя Россия. Рано или поздно я не смочь справиться с собой и ты станешь таким как я. А потом… потом твои крестьяне отрезать нам голова.

Несколько минут Андрей безмолвствовал, по лицу его текли слезы.

– Но как же? – всхлипнул он, наконец. – Но я не могу жить без тебя… Я НЕ ХОЧУ без тебя жить!

Он, плача, целовал точеные белоснежные ноги. Уткнулся лицом в ее колени и зарыдал. Влада гладила его голову, плечи. Потом притянула его к себе…

Упала на пол туника. Андрей покрывал поцелуями прекрасное лицо, безукоризненную холодную грудь. Платок с пальца слетел. На мраморной груди осталось пятнышко крови – там, куда спустя сорок лет с хрустом войдет острие осинового кола.

* * *

Денщик господина не дождался – сбежал. Думитру с гостем своим старался не встречаться. Неожиданной пособницей безумного плана стала госпожа Ана. Именно она помогла графу Воронову раздобыть четверку лошадей и большую закрытую карету. Андрей сам, не сильно заботясь о внешнем виде экипажа, забил досками единственное оконце и отправился в путь.

До самого Зареченска он был как во сне. Дни напролет, лишь изредка останавливаясь перекусить, правил лошадьми; ночи проводил в беспокойном сне возле своей впавшей в оцепенение, ставшей похожей на куклу, избранницы. Как они пересекли границу, Андрей не помнил. Смутно помнились переправа через Волгу и прибытие в усадьбу в Дмитриевском. Приезд молодого барина наделал тогда немало шума. Забегали все, особенно управляющий. Вскоре выяснилось, что проходимец вел дела заботясь лишь о своем кармане, отнюдь не о хозяйском. Он раздавал господские земли хлеборобам в издольщину, а полученную с них часть урожая делил еще на два. Причем не поровну. Выручку с большей части забирал себе, с меньшей – отправлял родителям Андрея в Петербург. Каждый год он сочинял письма о заморозках, засухах и прочих бедах, послуживших причиной неурожая. Проверки плут не опасался – за двадцать лет, прошедших после похорон старого графа – деда Андрея, никто из хозяев в Дмитриевском не бывал ни разу. И вот на тебе!

Кровь управляющего послужила долгожданным ключом для пробуждения Влады. После этого люди в окрестностях Дмитриевского стали пропадать регулярно. Постепенно те места стали пользоваться дурной славой, каменную громаду барского дома все обходили стороной. А в остальном жили, как и прежде – граф Андрей хозяйством не интересовался. Все дела вел через нового управляющего – неразговорчивого попа-расстригу Никанора. Воровал Никанор Иваныч ничуть не меньше, чем покойный Ефим, но барина видно все устраивало. Жил отставной полковник замкнуто, из дома не выходил. Жену же его, то ли турчанку, то ли валашку, которую по слухам он привез с войны, и вовсе ни разу никто не видел. Но по округе ходили упорные слухи, что живет в барском доме опутавшая графа чарами колдунья. Днем спит, а по ночам летает с нечистой силой, веселится. И все были уверены, что колдунья та красы неописуемой, а для сохранения красоты и молодости принимает ванны из крови девственниц и детей.

Сам Андрей стал вампиром спустя месяц после прибытия в Дмитриевское. Стал по доброй воле – ему невыносимо было видеть, как в моменты близости Влада разрывается от искушения. Было понятно, что однажды она с инстинктом не справится. И потом: сказал «А», говори и «Б» – граф решил пройти этот путь до конца.

Был ли он счастлив? Скорее нет, чем да. Но Андрей никогда ни о чем не жалел.

Сорок лет продолжалась их беззаботное существование вдали от страстей большого мира. Сорок лет владычествовали они над округой, вселяя ужас в сердца людишек. Глупые людишки… всегда находились такие, кто отрицал оберегающее значение символов веры. Они становились пищей , а потом и сами бродили во тьме, влекомые инстинктом . Андрей и Влада старались не допускать, чтобы по окрестностям бродили другие упыри – незачем привлекать излишнее внимание. Участь бывшей пищи – оставаться пищей, теперь уже для червей. Бывали, правда, и осечки. Некоторых хозяева уничтожить не успевали, упыри успевали привлечь внимание… тогда крестьяне уничтожали их сами. Постепенно среди людишек появились такие, кто осознал свою силу, перестал бояться. Такие были особо крепки в вере.

Вера. С годами, по мере роста силы и познания собственной природы, Воронов все острее ощущал могущество веры. Ее силу, власть креста, святой воды, ладана. Возвышающаяся над селом церковь с ее огромными крестами чувствовалась сквозь каменные стены, давила. Воронов не осознавал, но это понимание происходило параллельно с ростом и развитием в его душе побегов тьмы. Исподволь, постепенно бывший полковник становился все более кровожадным, беспощадным, жестоким. Осторожная, умеющая обуздать свою натуру Влада – вот тот предохранитель, что удерживал его от кровавого безумия. Но храм над селом угнетал и ее. Со временем в графском особняке родился и постепенно созрел план. Воплощение этого плана в жизнь заняло в итоге почти два года. А первый шаг к его реализации выпало сделать Никанору.

* * *

Однажды, в один из темных, бесконечно долгих вечеров поздней осени последнего года девятнадцатого века, в окно дома Дмитриевского приходского священника Василия постучали. Семидесятилетний Василий, сухощавый, но крепкий еще вдовый иерей, сидел в тот момент за столом. В центре стола стояла зажженная керосиновая лампа. Перед Василием лежала раскрытая книга. Старик оторвался от чтения, прислушался. Стук повторился. Василий вздохнул, поднялся со стула и, прихватив лампу, направился к выходу.

– Кто там?!

– Доброй ночи, святой отец. Это я, Никанор, – донеслось из-за двери.

– Никанор?! – в голосе старика послышалось нескрываемое удивление.

Лязгнул запор. Скрипнула, отворяясь, дверь.

Желтый свет керосинки осветил стоящего у порога звероватого мужика. Среднего роста, кряжистый и сутулый, поп-расстрига был в широком и длинном плаще-дождевике. Длинные волосы и борода на его крупной, похожей на кочан голове были, как обычно, взъерошены. Круглые, рыже-коричневые глаза уперлись в лицо священника. Графский управляющий на любого собеседника всегда смотрел не мигая, а учитывая, что один глаз у него слегка косил, взгляд получался жутковатым. Играть с Никанором в гляделки желающих, как правило, не находилось. Поп-расстрига осклабился, блеснули крепкие белые зубы. От этой попытки улыбнуться он стал похож на дикого зверя еще больше.

– Здравствуй, Никанор, – глухо произнес старик. – Какими судьбами? Зайдешь?

– Нет, – мотнул лохматой головой ночной гость. – Слушай, Василий, я сейчас мимо церкви проходил. Кто это там у тебя заперт?

– Что? – озадаченно переспросил священник. – Что значит «заперт»? Где?

– Так в церкви, говорю же.

– Нет там никого.

– Ну как же! Есть, говорю тебе. Девчонка какая-то, что ли? Плачет. Наружу просится.

– Ничего не понимаю, – пробормотал старик. – Я когда уходил, точно помню, не было никого. Да и откуда ей взяться-то?

– Ну, я уж не знаю, откуда. Тебе видней. Тока она там, это точно. Я токо что оттуда… Отпустил бы ты девчонку-то, а?

– Ничего не понимаю, – повторил иерей. – Погоди. Сейчас я ключи возьму, вместе сходим.

Василий вернулся в избу. Накинул пальто, сунул в карман связку ключей и, что-то невнятно бормоча под нос, поспешил на улицу.

На улице было холодно. И темно – низкое осеннее небо сплошь затянула мутно-серая облачная пелена. Холодный ветер гнал мимо тускло просвечивающего молочно-белого пятна луны завесу облаков, срывал и заставлял кружиться в безумном танце последние листья, трепал жидкие седые волосы и такую же бороду старого священника, холодил затылок. В воздухе присутствовал отчетливый запах дыма. Василий, вытянув вперед руку с фонарем, другой поднял воротник пальто. Он пожалел, что не надел шапки. Поначалу священник и графский управляющий шли молча. Потом Василий решился задать давно его беспокоящий вопрос:

– Никанор, скажи, почему ты в церковь не ходишь?

– Как же не хожу, хожу.

– Что-то я тебя ни разу не видел.

– А сейчас я куда с тобой иду? Не в церковь?

– Я имею в виду, почему ты не ходишь к службе? – терпеливо пояснил старик.

– Да знаю, – огрызнулся Никанор. – Все некогда. Дела… Но скоро, питаю надежды, буду ходить чаще.

– Дай Бог… Скажи, а господа твои, граф Андрей с супружницей, они как? Живы-здоровы?

– Слава богу.

– Что же и они в храм ко мне никогда ни ногой?

– Так они ж в Зареченске живут. Здесь-то почти и не бывают. Вот и по церквам, значит, ходют там.

– В Заре-еченске? – недоверчиво протянул Василий. – А люди говаривают, что здесь их иной раз встречают. Отчего-то только очень поздно всегда – ночью или после заката… чаще, говорят, Андрей Александрович выходит, но бывает и вместе с супругой.

– Врут все люди твои, – зло перебил Никанор. – Зенки сивухой зальют, вот и мерещится, что ни попадя. Последний раз граф Андрей здеся были еще в середине сентября.

Василий замолк. Он свернул на короткую тропу, по которой ходил в церквовь каждый божий день не по одному разу. Шагал по укрытой опавшей листвой тропе, думая о чем-то своем. Когда начали подниматься на церковный холм, не удержался, спросил еще:

– Так, а в Зареченске-то у них что? Дом? Или квартиру снимают?

Никанор хохотнул.

– Скажешь то же, «квартиру». У них там особняк – не чета этому. На Панской улице, между прочим, стоит.

Они поднялись на холм. Короткая тропа, по которой они пришли, вела не к центральному входу, а к калитке в стене, которой Василий пользовался как «служебным» входом. Не доходя до него двух десятков шагов, старик спросил:

– Где, ты говоришь, слышал крики-то?

– Крики? – переспросил графский управляющий. – Ты смотри вперед.

Что-то в голосе управляющего показалось священнику подозрительным, но обдумать мелькнувшее сомнение он не успел. Посветив туда, куда указывал Никанор, он ахнул.

– Господи Боже! Да что же это такое?!

Василий, не желая верить глазам, бросился вперед – у стены на земле сидит на корточках и трясется от холода девчушка лет тринадцати. Сидит на таком холоде в одной ночной рубашке. Руки ее скручены за спиной и привязаны к наружной решетке, что закрывает вход дополнительно.

– Бож-же милостивый! Ты откуда здесь взялась, милая?! Кто тебя так?!

В ответ несчастная только дергалась, отчаянно крутила головой и что-то глухо мычала.

– Что?! Чего, милая?!

Василий присел перед девчушкой и разглядел, что во рту у нее торчит кляп. Она задергалась сильнее, силясь подать ему какой-то знак. Огромные, расширившиеся до размеров вселенной, полные ужаса глаза смотрели священнику за спину. В последний миг старик что-то понял. Он начал подниматься, одновременно разворачиваясь к Никанору лицом, но завершить движения не успел – под нижнюю челюсть ему с чавканьем врезалось лезвие топора. Из разрубленного горла вырвался короткий вскрик, тотчас оборвавшийся хрипом и бульканьем. За первым ударом последовал второй. Потом еще и еще. После четвертого голова старого иерея отвалилась от осевшего на землю тела. В пляшущем свете выскользнувшей из ослабевшей руки и упавшей на бок лампы можно было видеть, как прямо на голову обильно хлынула из обрубка шеи густая, темная кровь. Багровые капли щедро брызнули и на повалившуюся на мертвую холодную листву девчонку. Окропили белую рубашку, готовое посоперничать с ней белизной лицо. Страдалица больше не мычала, притихла. Никанор посмотрел на нее и счастливо улыбнулся – он всегда предпочитал, чтобы они молчали. Графский управляющий склонился над обезглавленным телом священника, запустил руку тому в карман. Звякнули, вынырнув наружу, ключи. Никанор бросил топор рядом с телом старика – окровавленный инструмент упал почти бесшумно. Потом через убитого перешагнул и присел рядом с девчонкой. В руке управляющего блеснул большой нож.

Никанор ухватил широкой, сплошь покрытой волосами лапой девчонку за подбородок, повернул перепуганное лицо к себе. Из клочьев бороды блеснули в довольной улыбке зубы.

– Гы-гы, – вырвался из глотки безумный смех. – Молчишь? Молчи, молчи.

Он разжал пальцы, поднялся. Долго возился с ключами, подбирая нужный. Наконец замок на решетке клацнул, открывшись. Никанор сдвинул решетку вместе с привязанной к ней девчонкой на полметра. Протиснулся в щель и отпер дверь.

– Вот и хорошо. Вот и все, – приговаривал он при этом.

Когда вход в церковь был открыт, Никанор вернулся. Он обрезал конец веревки, соединяющий руки пленницы с чугунными прутьями. Легко, будто невесомую, подхватил девчонку на плечо. Поднял с земли лампу, огонек которой продолжал теплиться, и прошел внутрь храма. Слабый огонек залитого керосином фитиля, после того как лампа в волосатой руке Никанора приняла нормальное положение, разгорелся с необычной силой. Свет выхватил из тьмы стены и высокий свод. Ярко осветил иконостас. Суровые лики святых глянули на непрошеного гостя пристально и строго.