355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Фромер » Хроники времен Сервантеса » Текст книги (страница 9)
Хроники времен Сервантеса
  • Текст добавлен: 5 мая 2017, 18:00

Текст книги "Хроники времен Сервантеса"


Автор книги: Владимир Фромер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Дон Хуан пытался что-то предпринять для спасения своего несостоявшегося королевства. Он вывел из Палермо в море все свои галеры, но сильнейший шторм заставил его эскадру укрыться в порту Трапани, где ее блокировал турецкий флот. Дон Хуан стал готовиться к прорыву, но тут пришла весть о том, что в Тунисе все кончено. Пришлось ни с чем возвращаться в Палермо.

Пройдет много лет, и Сервантес подробно опишет в «Дон Кихоте» тунисскую трагедию: «Султан, горько оплакивавший потерю Туниса, с присущим всему его роду коварством, заключил мир с венецианцами, которые желали этого еще больше, чем он, а в следующем, семьдесят четвертом году осадил Голету и форт неподалеку от Туниса – форт, который синьор дон Хуан не успел достроить…

Пала Голета и пал форт, в осаде коих участвовало семьдесят пять тысяч наемных турецких войск да более четырехсот тысяч мавров и арабов, согнанных со всей Африки, Причем это несметное войско было наделено большим количеством боевых припасов и военного снаряжения и располагало изрядным числом подкопщиков, так что довольно было каждому солдату бросить одну только горсть земли, чтобы и Голета и форт были засыпаны. Первою пала Голета, слывшая дотоле неприступною. Пала не по вине защитников своих, которые сделали все, что могли и должны были сделать, а потому что рыть песок, как показал опыт, в пустыне легко…

…Из множества мешков с песком турки соорудили столь высокий вал, что могли господствовать над стенами крепости, осажденные же были лишены возможности защищаться и препятствовать обстрелу с высоты…

Пал также и форт, однако туркам пришлось отвоевывать его пядь за пядью, ибо его защитники бились до того яростно и храбро, что неприятель, предприняв двадцать два приступа, потерял более двадцати пяти тысяч убитыми. Из трехсот защитников, оставшихся в живых, ни один не был взят в плен целым и невредимым – явное и непреложное доказательство доблести их и мужества, доказательство того, как стойко они оборонялись. Свидетельство того, что никто из них не покинул своего поста.

Был взят в плен комендант Голеты дон Педро Пуэртокаррера. Он сделал все от него зависящее для защиты крепости и был так удручен ее падением, что умер с горя по дороге в Константинополь, куда его угоняли в плен.

Турки отдали приказ сравнять Голету с землей (форт же находился в таком состоянии, что там уже нечего было сносить), и чтобы ускорить и облегчить работу, они с трех сторон подвели под нее подкоп, но что до сего времени казалось наименее прочным, то как раз и не взлетело на воздух, а именно – старые крепостные стены. Все же, что осталось от новых укреплений, воздвигнутых Фратино, мгновенно рухнуло».

Грустны и печальны были последние годы жизни дона Хуана. Он хотел властвовать, ибо знал, что не успокоится, пока не обретет собственного королевства. Неутоленное честолюбие отравляло ему существование, опустошало душу. Подстегиваемый тщеславием, он метался, теряя связь с реалиями жизни. Он вынашивал удивительные по наивности и безрассудству планы. Мечтал о вторжении в Англию, о том, как он освободит Марию Стюарт, которую королева Елизавета держала в заточении, и женится на ней. А не выгорит это дело – не беда. Почему бы ему не предложить руку и сердце самой Елизавете? Избалованный женщинами дон Хуан считал, что ни одна из них ни в чем ему не откажет.

Король Филипп, окруживший дона Хуана своими шпионами, знал о каждом его шаге. Прежняя сердечность в его отношениях с братом сменилась ледяной холодностью. В это время характер дона Хуана начинает существенно портиться, и в нем все чаще проявляются такие черты, как эгоизм, мелкое тщеславие и чрезмерное самолюбие.

В 1576 году Филипп неожиданно назначил дона Хуана штатгальтером мятежных провинций в Нидерландах, доведенных коварством и жестокостью герцога Альбы до открытого возмущения. Усмирение этих провинций было уже невыполнимой задачей, но дон Хуан, хоть и знал это, принял новую должность с радостью. Он уже изнывал от безделья.

Король Филипп велел брату отправиться в Нидерланды немедленно. Он не хотел видеть в Мадриде победителя при Лепанто, популярность которого так раздражала его. Но дон Хуан, переживший много горьких разочарований, больше не желал быть королевской марионеткой. Он явился в Эскориал и буквально заставил короля себя принять.

Встреча братьев было официальной и сухой. Филипп ни разу не вышел за рамки этикета и не сказал брату ни одного доброго слова. Он лишь пожаловался на то, что безрассудные действия герцога Альбы разожгли в Нидерландах такой пожар, который теперь очень трудно погасить.

– Но я верю, что победитель при Лепанто с этим справится, – в голосе короля явно прозвучала ирония. – Ты будешь получать от меня подробные инструкции, как и что нужно делать.

– Это, разумеется, хорошо, – холодно ответил дон Хуан, – но мне нужны будут не инструкции, а деньги и солдаты.

– Это будет зависеть от наших финансовых возможностей, – сказал Филипп и встал, давая понять, что разговор окончен.

– Нидерланды теперь для Испании почти что труп, и я понимаю, что моя задача заключается в том, чтобы принять их последний вздох, – сказал дон Хуан, и направился к выходу.

Сразу же возникла проблема, как добраться до места назначения. Туда можно было попасть только морским путем, а на море хозяйничали англичане и гезы. Дон Хуан долго не раздумывал. Он выкрасил волосы, отпустил бороду и, взяв пистолеты, шпагу и хорошего коня, поехал через враждебную Францию в одиночку. Он скакал день и ночь, его ноги одеревенели, но слез он со взмыленного коня уже в Брюсселе.

Ситуация в мятежных провинциях оставляла желать лучшего. Своему брату он написал жестокую правду: «Мы почти потеряли Нидерланды. Ваши подданные недовольны, ваши слуги месяцами не получают жалование. Отовсюду несутся жалобы. Но больше всего чувствуется недостаток в людях: нет людей ни для крупных должностей, ни для министерских постов. У меня такое впечатление, что мой король уже смирился с утратой Нидерландов».

Дел у нового штатгальтера хватало, а тут еще в Брюсселе неизвестно откуда возникла матушка дона Хуана, та самая «насмешница и плутовка», которую он не знал и не помнил. Располневшая с годами, она превратилась в вульгарную и неприятную особу, требовавшую почестей и денег. Сгоравшему со стыда дону Хуану с трудом удалось спровадить ее в Испанию.

В Брюсселе дон Хуан сразу же оказался во враждебном окружении. Агенты принца Оранского и королевы Елизаветы регулярно возбуждали недовольство против испанцев, используя для этого любые средства. Находясь в почти безвыходной ситуации, принц сумел добиться успеха там, где это казалось невозможным. Бельгийцы оценили его благородство и умеренность после того, как он обнародовал свой «Вечный эдикт» (Edictum perpetuim) в феврале 1677 года, провозглашающий такие меры по умиротворению провинций, как вывод испанских войск, терпимость к протестантской ереси и созыв Генеральных штатов.

Южные провинции (современная Бельгия) признали его наместником, но вождь Северных провинций Вильгельм Оранский с этим не согласился, потому что не верил в благие намерения испанцев.

Дон Хуан еще одерживал победы, его удачливость еще не совсем оставила его. Ему казалось, что над его головой по-прежнему сверкает звезда Лепанто, и действительно она, уже затянутая тучами, иногда вновь появлялась во всем блеске. Король Филипп не присылал ему подкреплений, не давал денег. Дон Хуан отправил в Мадрид своего друга и помощника Эстебадо с письмом, в котором умолял Филиппа не бросать его на произвол судьбы. «Государь, пришлите хотя бы немного денег и солдат, и, клянусь вам, что я покончу с мятежом в считанные дни», – заверял он.

Король ответил презрительным молчанием. Более того, верный Эстебадо жизнью заплатил за свою преданность опальному принцу. Он был тайно убит в Мадриде по приказу короля, но дон Хуан так и не узнал об этом.

К довершению всех неприятностей у него начались проблемы со здоровьем. Он писал своей сестре герцогине Пармской: «Мое здоровье разрушено, мне шесть раз пускали кровь, но я еще не поправился. Мне уже более тридцати. Я чувствую, что жизнь подходит к концу. У меня нет ничего, кроме усталости да маячащей впереди смерти. Я в отчаянии и, как безумный, мечтаю стать отшельником. Я ничего не понимаю в том, что здесь происходит. Здешние люди не думают ни о Боге, ни о спасении души. Все их мысли о банковских выгодах и торговле». Где уж дону Хуану, первому рыцарю и Дон Кихоту разваливающейся империи, было понять психологию нарождающейся буржуазии.

Тем временем мятежники, перехватившие инициативу, обложили его со всех сторон. Положение ухудшалось с каждым часом, но он еще раз показал, на что способен затравленный лев. Он собрал в кулак все свои силы, прорвал окружение и овладел двумя важными крепостями – Намюром и Шарльмоном. Развивая успех, он в январе 1578 года наголову разбил нидерландские войска под командованием Вильгельма Оранского. После этой победы он захватил всю Фландрию и стал готовиться к походу на Амстердам. Но тут с горечью пришлось ему признать, что его сил для такого предприятия явно недостаточно.

Зато силы его врагов многократно увеличились. На помощь Вильгельму Оранскому прибыли протестантские войска из Германии, Англии и Франции. Дон Хуан, имевший в своем распоряжении всего лишь семнадцать тысяч солдат, потерял возможность наступать и мог только обороняться. Под Рименаном он потерпел первое в своей жизни поражение и стал отходить к французской границе.

– Бывает, что победа не самое главное. Наше поражение – навоз будущего успеха, – попытался утешить друга Александр Фарнезе.

– Да, но одна лишь победа чего-то стоит, – ответил дон Хуан.

В довершение всех бед его войско поразила чума. Духовник дона Хуана рассказал, что принц, ставший к этому времени глубоко верующим человеком и превративший военный лагерь в большой монастырь, лично ухаживал за больными, утешал их, пока не заболел сам.

Уже умирающего, его вынесли из чумного лагеря и положили на ложе рядом с высокими деревьями. Сумрак ночи постепенно сгущался. На черном небе не было ни одной звезды. Вокруг пылали костры – считалось, что их дым отгоняет заразу. Кроны деревьев вздрагивали и звонко гудели от порывов ветра. Два факела, поставленных у изголовья, лизали тьму золотистыми языками. Позвали духовника.

Дон Хуан приобщился святых тайн и соборовался.

– Падре, – спросил он духовника, – вправе ли я, не имевший на этом свете места, где мог бы преклонить голову, желать беспредельности небес?

С этими словами отлетела душа его, и ответа он уже не услышал.

* * *

Жизнь в Генуе Сервантесу не нравилась. Солдат в этом городе, как, впрочем, и в других городах Италии, не любили. Жалование им платили редко и скупо. Новых походов не предвиделось. Солдаты разбрелись по городу угрюмые и злые. Они хвастались своими военными подвигами, презирали местных жителей, скандалили в пивных и приставали к женщинам. Их не за что было любить.

Сервантес после долгого перерыва стал получать вести из дома. Радостного в них было мало. Младшая сестра Луиза приняла постриг. Мигель помнил застенчивую девочку в выцветшем платье и не мог представить ее в черной одежде монахини.

Старшая сестра Андреа неоднократно меняла мужей и давно уже не жила с родителями. Не существовало больше и родительского дома в Алькала, который Сервантес так часто вспоминал. Его продали за долги. Брат Родриго служил в армии, как и Мигель, но о его судьбе ничего не было известно.

Родители переехали в Вальядолид, где отец получил работу писца в конторе какого-то стряпчего. Сервантес как мог помогал старикам, но был не в состоянии обеспечить им безбедный закат жизни, и это мучило его.

Поскольку его полк бездействовал, Сервантес без труда выхлопотал себе продолжительный отпуск и отправился в Рим. Он купил по дешевке старую клячу, ставшую много лет спустя прообразом Росинанта, и поехал по via Appia в сторону Вечного города. На пятый день к вечеру в золотистом летнем мареве возникли перед ним купола римских церквей.

Он медленно ехал по улицам, которые так хорошо помнил. Только теперь он понял, как не хватало ему мудрых наставлений кардинала Аквавивы, с какой радостью он встретится с ним.

Сервантес оставил лошадь в конюшне, расположенной у входа в Ватикан, и отправился в цитадель католической веры. А вот и знакомый дворец. Его ворота почему-то гостеприимно распахнуты. Он устремился вверх по знакомой лестнице. Навстречу ему шли монахи, с любопытством оглядывающиеся на покрытого пылью однорукого солдата. Вот они наконец апартаменты Аквавивы. Он робко постучался.

– Вы кого-то ищите, господин солдат? – спросил возникший привратник.

– Я хотел бы встретиться с кардиналом Аквавивой, – сказал Мигель.

– Он умер два года назад. Это был святой человек. Если бы вы знали, как скорбел весь город, когда его не стало.

– Блаженство небесное было ему уготовано, – дрогнувшим голосом произнес Сервантес.

– Amen, – сказал привратник.

Больше ничто не удерживало его в Риме. Настало время возвращаться в свой полк, в Геную. Он продал за гроши свою лошадь, сдал шпагу и щит в военный обоз, поместил скудные пожитки в небольшой кожаный мешок, засунул за пояс кинжал и пистолет и отправился в путь пешком. Шлем, как котелок, болтался за его плечами. Попутные телеги подбрасывали его в нужном направлении. Он не спешил. Обедал и ночевал в небольших гостиницах, которых было немало вдоль дороги. Здесь все было дешево. Большая кружка вина стоила всего одно сольдо.

На десятый день пути он прошел Тоскану, переправился через Арно и двинулся дальше, в сторону моря. Взошла луна, а он продолжал идти до тех пор, пока серебристая дорога не привела его в местечко с полуразрушенной стеной. Это был город Лукка, мирный и тихий, окруженный зелеными холмами с каштанами и виноградными лозами. Крестьянские дворы раскинулись здесь в полной беспечности. Было видно, что этот край уже давно не опустошала война.

Он устал и проголодался. Улицы города были пустынны в этот час. Он заметил, что за закрытыми ставнями одного из домов мерцает свет. Над дверью висела выцветшая от солнца вывеска гостиницы. Он долго стучался, прежде чем ему открыла дверь миловидная молодая женщина с испуганным лицом и свечкой в руке. Сервантес учтиво представился и попросился на ночлег.

– Мне боязно впустить вас, господин солдат. Вы ведь испанец?

– А разве испанцы пользуются в этих местах дурной репутацией?

– Мы люди мирные и опасаемся военных, – уклончиво ответила она, но поколебавшись, пригласила его войти и проводила на верхний этаж, в небольшую уютную комнату.

– Не могли бы вы принести мне хлеба и бутылку вина? – попросил он.

Вино оказалось прохладным, а хлеб вкусным.

Давно уже Сервантес не спал в такой чистотой и мягкой постели. И не удивительно, что ему всю ночь снились хорошие сны. Он их, правда, не запомнил, но радостное чувство не покидало его потом целый день.

Утром хозяйка подала ему на завтрак сыр, свежий хлеб, яичницу и молоко. Он намеревался сразу после трапезы отправиться в путь, но внимательно посмотрев на хозяйку, решил задержаться здесь еще на некоторое время.

Да и куда ему спешить? Его нигде не ждут. Вот уже шесть лет носит его нелегкая по свету, а чего он добился? Денег как не было, так и нет. Избавить своих стариков от нужды он не в состоянии. Военная карьера ему не светит, несмотря на покровительство дона Хуана. Его единственное достояние – это рекомендательное письмо принца королю Филиппу. Благодаря такой протекции он, возможно, станет капитаном. Чтобы обычным путем добиться капитанского звания, надо десять лет проходить в прапорщиках. А он до сих пор всего лишь простой солдат.

«Фортуна раз в жизни приходит в дом к каждому человеку, – записал он в дневнике, – но когда она приходила ко мне, то меня не было дома. Наверно, я в это время сидел в таверне». Мечтал он когда-то и о литературной известности. Маэстро Ойос верил в него, восхищался его стихами. Как давно это было…

Он остался в этой гостинице на день, потом еще на день. Каталина – так звали хозяйку – стала выделять его из числа других постояльцев. Когда она смотрела на него, на ее губах появлялась едва заметная улыбка, а в восхитительных черных глазах смущение. Он узнал, что ей всего двадцать четыре года, но она уже вдова. Ее муж ушел на заработки во Фландрию и там погиб при невыясненных обстоятельствах.

Однажды он увидел ее плачущей. Она вытирала стол в гостиной, и слезы текли по ее лицу.

– Что с вами, – спросил Сервантес, – могу ли я чем-нибудь помочь?

– Ах, господин солдат, – ответила она, – здесь уже два месяца живет один ландскнехт из Богемии. Мало того что эта свинья жрет и пьет за двоих и ничего не платит. Сегодня он попытался затащить меня в свой номер и изнасиловать. Я еле вырвалась. Он сказал, что убьет меня, если я не уступлю ему.

– Ну, этой беде можно помочь, – успокоил ее Мигель.

Пять минут спустя он вежливо постучался в номер богемца.

– А, ты все же пришла, крошка. Входи, – услышал он хриплый голос и открыл дверь.

Крупных габаритов рыжий богемец сидел за столом. Его камзол с позументами был расстегнут. Перед ним стояла бутылка, к которой он успел уже основательно приложиться. Он уставился на незваного гостя маленькими заплывшими глазками.

– Кто вы такой, черт побери?

– Это неважно. Важно лишь то, что вы немедленно соберете свои вещи, заплатите хозяйке все, что вы ей задолжали, и уберетесь отсюда.

Богемец рассмеялся. Ему показалось забавным, что этот калека смеет ему угрожать. Но смех застрял у него в горле, когда Сервантес вынул из-за отворота куртки правую руку, в которой был пистолет. Его черное дуло глядело богемцу прямо в лоб.

– Не советую испытывать мое терпение, – сказал Сервантес. – Сейчас оно находится в моем указательном пальце на курке. А ну встать, богемская свинья!

Богемец поднялся с побледневшим лицом. Он оказался жалким трусом, как и предполагал Сервантес, знавший эту породу людей. Через десять минут он покинул гостиницу, предварительно расплатившись с хозяйкой.

– Как мне благодарить вас? – спросила Каталина, глядя на него с обожанием.

– Поужинайте сегодня со мной, – сказал Мигель.

В эту ночь он узнал, как она прекрасна и добра. Впервые за долгое время он почувствовал себя счастливым. Прекрасны были ее нежность, ее шепот, тепло ее тела и запах волос.

В состоянии радостного покоя прожил Сервантес в этой гостинице еще две недели. Казалось, что он обрел наконец благополучие. Хорошее жилье, хороший стол и хорошая женщина. Что еще нужно солдату?

Каталина была счастлива и светилась внутренним светом теплоты и женственности. Однажды она спросила как о чем-то само собой разумеющемся:

– А когда мы поженимся?

Он понял, что должен принять решение. Он мог обрести жену, дом и скромный достаток. А почему бы и нет?

Но задав себе этот вопрос, он уже знал ответ. У него иная судьба. Ему не суждено стать трактирщиком и полноправным гражданином этого симпатичного города. Это не для него.

Он обнял Каталину и сказал:

– Спасибо за все. Я знаю, ты любишь меня. Но зачем тебе нищий солдат-калека? Ты еще найдешь свое счастье, и прошу тебя – не удерживай меня!

– Когда? – спросила она почти беззвучно.

– Завтра утром.

Она заплакала горько и безутешно.

* * *

В середине августа Сервантес был уже в Генуе. Он зашел в свою казарму, сбросил вещевой мешок и только тогда заметил, что на его кровати лежит, заложив руки за голову, какой-то рослый детина, не потрудившийся даже снять ботинки. Подобных вещей Мигель не терпел. Кровь бросилась ему в голову.

– А ну-ка встать, сукин сын! – приказал он.

Детина лениво повернул голову:

– Если я сукин сын, то и ты тоже.

Потом стремительно вскочил и бросился его обнимать. Тут Сервантес узнал своего брата Родриго.

– Все, Мигель, – сказал Родриго, когда схлынула волна первой радости, – мы ведь больше не расстанемся, правда?

– Я хочу оставить военную службу и вернуться домой, – произнес Сервантес.

– Я поеду с тобой.

– Но ты ведь уже прапорщик. Ты еще можешь сделать военную карьеру.

– Еще десять лет тянуть лямку? Благодарю покорно.

– Хорошо, тогда поедем вместе.

Братья всю ночь провели в портовом кабачке и переговорили обо всем на свете. Родриго хоть и служил дольше Мигеля, но в военных операциях почти не участвовал и не мог похвастаться чем-то особенным. Рассказ же Мигеля о битве при Лепанто и о рекомендательном письме дона Хуана королю Филиппу его потряс.

Он бережно взял письмо из рук брата и торжественным голосом прочитал: «Солдат, доныне безвестный, но достойный всеобщего почтения благодаря своей доблести, разумности и безупречному поведению».

– Тебя ждет великое будущее, Мигель. Король даст тебе полк, – произнес он убежденно.

– Я совсем в этом не уверен, – улыбнулся его энтузиазму Мигель.

Прапорщик Родриго был похож на своего брата чертами лица, но выше его и крупнее. Он с детства относился к Мигелю с благоговением, находил несравненными его ум и подвиги и ни разу не усомнился в том, что его брат великий человек.

В сентябре 1575 года испанский галеас с красивым названием «Эль Соль» держал путь на родину, стараясь не удаляться от французских берегов, чтобы не сделаться добычей берберийских пиратов. Внезапно наперерез старому невооруженному галеасу, приспособленному для перевозки грузов, вылетела неизвестно откуда взявшаяся черная галера с красной полосой вдоль борта. На ее мачте развевалось зеленое знамя пророка. Это были алжирские корсары – бич Средиземного моря.

Капитан галеаса побледнел и перекрестился. Он сразу понял, какая грянула беда. Отчаяние овладело всеми, находившимися в тот момент на палубе обреченного судна. Тяжелый галеас значительно уступал пиратской галере в скорости, и спасения не было.

Мигель и Родриго стояли на юте и широко раскрытыми глазами смотрели, как приближается неумолимая сила, от которой нет защиты.

– Вот он, голубочек сизый, – усмехнулся Мигель. – Я ведь чувствовал, что этим кончится. Зря ты отправился со мной, Родриго. Я ведь рожден под несчастливой звездой и знаю, что неудачи будут преследовать меня до конца жизни.

– Брось, Мигель. Сам дон Хуан воздал тебе должное, – сказал Родриго, пытаясь сохранить спокойствие – но как же нам быть? Может, возьмемся за шпаги?

– А что толку? На нашем галеасе нет солдат. Что мы сможем одни, кроме как с честью погибнуть? К тому же после Лепанто какой из меня воин? Я могу сражаться разве что пером.

– Которое стоит любой шпаги.

– Возможно, брат. Я и сам думал, что Господь лишил меня левой руки для вящей славы правой. Но, кажется, я был слишком самоуверен, а Господь, как видишь, карает за это.

– Но что же делать, Мигель? Смотри, они уже совсем рядом.

– Ничего, – пожал плечами Сервантес.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю