Текст книги "Хроники времен Сервантеса"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Однажды он отправился на прогулку поздно вечером, спрятав под черным плащом свою шпагу, – в ночном Риме опасность подстерегает одинокого прохожего на каждом шагу.

Он прошел мимо гробницы императора Августа. Вокруг этого огромного строения сгрудились узкие переулки и глухие тупики – идеальные места для засад и убийств. Рим мрачен здесь. Сквозь красные кирпичи стен проступают пятна сырости и разрушения. Мигель любил древние кварталы, заброшенные памятники, упавшие колонны, обвитые виноградными лозами, и тут же рядом новые дома с вделанными в их стены античными обломками. Рим – город контрастов, придающих ему особый характер. Этим он отличается от остальных городов.

Мигель шел по улице Рипетта, когда услышал шум яростной схватки. Он бросился вперед и в свете полной луны увидел четверых бретеров, напавших на одного человека, который искусно защищался. Он отражал удары умело и ловко, не отступая ни на шаг, с удивительным хладнокровием, как если бы находился в фехтовальном зале.

– Держитесь, синьор, я иду к вам на помощь, – крикнул Мигель, обнажая свой клинок.

Нападающие оказались не из трусливых. Двое из них сразу же повернулись к нему. Мигель, не имевший в дуэлях никакой практики, но хорошо усвоивший теорию, дрался отчаянно. Шпага оцарапала его плечо, но и сам он ранил одного из нападавших. Впрочем, положение было незавидным, и он отступил, прижавшись спиной к стене и с трудом успевая парировать удары.

– Теперь я иду к вам на помощь – услышал Мигель звучный голос, и незнакомец, которому он помогал, сбоку обрушился на его противников. Не приняв боя, они обратились в бегство и скрылись в темноте.

Мигель увидел два лежащих на земле тела и спросил:

– Они мертвы?

– Можете в этом не сомневаться, – ответил незнакомец. – Но я должен поблагодарить вас. Вы вовремя пришли мне на помощь со своей твердой рукой и славной шпагой.

– Вы так великолепно сражаетесь, что, думаю, справились бы и без меня.

– Откуда вы узнали, кто я такой?

– Я и сейчас этого не знаю, – сказал Мигель.

– Тогда ваше мужество делает вам честь вдвойне.

Разговаривая, они вышли на площадь. Здесь горели два факела, воткнутые в кольца, вбитые в стены двухэтажных домиков слева и справа, и Мигель смог наконец рассмотреть человека, с которым его свела судьба. Он был среднего роста, уверенный и спокойный, чувствовались в нем привычка повелевать и равновесие ловкости и силы. Бросалась в глаза изящная небрежность во всей фигуре.

– Вам полагается разъяснение, – сказал незнакомец. – Напавшие на меня люди – это наемные убийцы, подосланные неким герцогом, приревновавшим меня к своей жене. Должен признаться, не без оснований. Этот герцог – неприятный тип, и я передал ему привет, оставив засос на ее прелестной шейке.

Мигель растерялся и не знал, что сказать.

Вдруг послышался лязг оружия, и из темноты возникли несколько всадников.

– Слава богу, Ваше Высочество, – сказал один из них. – Мы получили известие о том, что ваша жизнь в опасности, и бросились вас искать.

– Вы должны были сделать это раньше, Диего, – ответил незнакомец и повернулся к Мигелю.

– Ваше Высочество… – с трудом произнес он, потрясенный.

– Ну, да. Я дон Хуан Австрийский. А как вас зовут, храбрый молодой человек?

– Мигель.

– Просто Мигель?

– Мигель де Сервантес Сааведра.

– Я запомню.

Хроника седьмая,
в которой рассказывается о сражении при Лепанто, где храбрый идальго Мигель де Сервантес Сааведра потерял руку

Священная лига, в которую входил Ватикан, готовилась к масштабной войне с Османской империей. Турки, уже захватившие Кипр, одерживали победу за победой. Сервантес понимал, что если их не остановить, то погибнет все, чем он дорожит в этом мире. И хотя перспектива военной славы прельщала Сервантеса, его мощный интеллект хоть и не сразу, но переключился на нравственный аспект происходящих событий.

Тем временем по всей Италии слышался лязг оружия и звучали патриотические речи. На верфях Генуи ускоренными темпами строили галеры. На римских площадях испанские офицеры производили смотр новобранцев.

Когда же король Филипп назначил своего брата Хуана Австрийского верховным главнокомандующим союзным флотом, то и в Италии, и в Испании последовал всплеск пассионарной энергии. Со всех сторон в Рим стекались добровольцы. Студенты отложили в сторону книги и пошли в армию. Все надежды находящегося под угрозой христианского мира связывались теперь с доном Хуаном, имя которого после победы над морисками окружал особый ореол. Мигель был рад. Он видел этого человека в деле и знал ему цену.

В атмосфере всеобщего ликования и решил Мигель, что его место в армии, но он понимал, что без свидетельства о чистоте крови военная карьера ему не светит. В Испании, в силу исторических причин, даже у самых рьяных защитников истинной веры могли обнаружиться изъяны в происхождении. Самые знатные семьи и те часто имели евреев среди своих предков, что тщательно скрывалось. Это сегодня испанская семья гордится, если происходит от марранов. Ведь это означает, что родословная такой семьи насчитывает свыше пятисот лет.

«Срочно вышли бумагу, свидетельствующую о чистоте моей крови», – пишет Сервантес отцу. Возможно, Сервантесу-старшему пришлось дать взятку чиновнику, чтобы не всплыло еврейское происхождение матери Мигеля. Так или иначе, но требуемый документ был выдан.

Сервантес записался во флот и получил назначение в базирующуюся в Мессине эскадру.

Был ясный осенний день, когда он пришел попрощаться с кардиналом Аквавивой. Ночью прошел дождь, пропитавший свежестью воздух. Кардинал, закутанный в пуховый плед, сидел у распахнутого в сад окна. Он еще больше сдал за последнее время. Заострились черты изможденного лица, на котором, словно пробившись откуда-то изнутри, появилось выражение искренней радости, когда он увидел гостя.

– Я отправляюсь на войну и пришел поблагодарить вас, ваше преосвященство, за то, что вы были так добры ко мне, – сказал Мигель.

– Садись сюда, напротив меня, чтобы я видел твое лицо, – произнес Аквавива. – Отличная погода, не так ли? Воздух такой свежий, что мне легче дышится. Ты замечал, Мигель, как мало нужно человеку для счастья? Иногда для этого достаточно всего лишь вырвать больной зуб.

Кардинал помолчал, потом грустно улыбнулся:

– Итак, Мигель, ты все-таки решил стать воином. Хочешь сражаться за нашу святую веру. Это, конечно, похвально, но мы ведь с тобой уже говорили о том, что человеческая жизнь является частью божественного предопределения. А если так, то задача человека понять, чего от него хочет Господь, и выполнить его волю. Уверен ли ты, Мигель, что верно понял, чего Он хочет от тебя?

– Думаю, что да, ваше преосвященство

– А я вот в этом сомневаюсь. Знаю, что ты будешь хорошим солдатом. Но хороших солдат много. У тебя иная судьба. Твое поприще – это мир искусства. Лишь там ты сможешь достичь истинного величия. Станешь великим поэтом, например. Военные подвиги забываются, а подлинная поэзия бесценна, потому что имеет неограниченный срок годности. Ведь истинная ценность жизни – это время. Кстати, Мигель, ты обедаешь со мной сегодня. Я вижу, ты совсем отощал из-за своих романтических переживаний.

– Благодарю за честь, ваше преосвященство. Вы, разумеется, правы, и в дальнейшем, если Господь сохранит мне жизнь, я посвящу ее искусству. Оно ведь карает зло, а жизнь с этим не справляется. Но мы с вами теперь не скоро увидимся, и мне бы хотелось исповедаться перед вами.

– Я внимательно тебя слушаю, Мигель.

– В последнее время меня одолевают сомнения. Я стал задумываться над тем, для чего человеку нужна вера. Иногда мне кажется, что люди нуждаются в ней, чтобы им жилось и умиралось легче, и поэтому не следовало бы превращать ее в тяжкое бремя всякими запретами. И пусть бы монахи и священники жили, как все люди, увлекая их на путь истинный не словами, а личным примером. Трудились бы в поте лица своего, добывая хлеб насущный и разделяя печали и радости бедняков. И еще я сомневаюсь в том, что Господу угодно, чтобы людей сжигали на кострах в его честь, даже если это еретики.

– То, что ты говоришь, это ересь, – нахмурился Аквавива. – Царство Божье должно воцарится в душе человека, а не на земле.

– Я знаю это, ваше преосвященство, и мне очень хочется, чтобы вы избавили меня от сомнений.

– Господь возвратит мир и покой твоей душе, но не пытайся понять умом то, что можно постичь только сердцем.

– Благодарю вас. Я обдумаю все, что вы мне сказали.

– Ты ведь помнишь историю о том, как папа Лев Первый спас Рим, заставив Атиллу повернуть вспять свои войска?

– Конечно, помню. В этой поразительной истории есть нечто загадочное. Я однажды видел во сне, как это было. Огромное войско гуннов у стен Рима. Кажется, что город уже ничто не может спасти. Но вот из римских ворот выходит босой старик, опираясь на посох. Атилле, встретившему его у входа в свой шатер, он говорит: «Приветствую тебя, бич божий!» Он беседует с Атиллой несколько часов, а потом возвращается в Рим. Атилла же приказывает своей армии отступить. Меня всегда интересовало, что мог сказать папа этому дикарю. Чем он подействовал на его воображение. Как сумел заставить отказаться от богатой добычи и уйти того, кому принадлежит похожая на удар меча фраза: «Там, где ступают копыта моего коня, трава не растет».

– Закрой окно, Мигель, холодно становится, – попросил Аквавива, кутаясь в плед, и, помолчав, продолжил: – Нам известно, что говорил вождю гуннов святой отец. Он сам записал свой разговор с Атиллой, и эта запись хранится в наших архивах. А сказал он примерно следующее: «Ты, Атилла, победил почти всю вселенную и достиг высшей степени человеческих возможностей. Но я прошу тебя совершить самый великий подвиг и победить самого себя. Только тогда ты достигнешь истинного величия и уподобишься Богу, который милует смиренных и покорных».

Ты хочешь знать, к чему я тебе это рассказал? Ты, Мигель, тоже должен научиться побеждать самого себя. Лишь тогда ты сможешь выполнить свое предназначение в этой жизни.

* * *

Битва при Лепанто была последним сражением гребных флотов в мировой истории. Парусные корабли к тому времени существовали уже давно – именно на них Колумб пересек Атлантику. Но для боя парусники не очень годились – искусство парусной навигации было освоено позднее. Против боевых галер не мог устоять ни один из них. Но если у древних греков и викингов гребцами были сами воины, то в средневековой Европе – каторжники и военнопленные.

Галера представляла собой легкое, узкое, быстроходное судно длиной в сорок семь метров. Длина каждого весла – пятнадцать метров. На каждое весло приходилось по пять гребцов. На больших галерах их общее число доходило до двухсот пятидесяти. Гребцами были преступники – для чего и было введено специальное наказание – ссылка на галеры. Чтобы обеспечить нужное количество гребцов, судьям было велено приговаривать к каторжным работам на галерах даже самых отпетых злодеев.

По сравнению с галерами самые мрачные тюрьмы выглядели курортами. Галерные рабы были обречены на ужасающую жизнь. Прикованные цепями к гребным скамьям, они оставались там днем и ночью, в жару и в непогоду, всегда под открытым небом, в грязи и паразитах. Они получали бобовую похлебку и тридцать унций хлеба в день. При этом от них требовалась тяжелейшая работа – от десяти до двадцати часов на веслах. Если кто-то ослабевал от голода или болезни, его выбрасывали за борт.

Вооружение галер состояло из пяти-шести орудий, установленных обычно на носу. Солдаты, входившие в состав экипажа, имели мушкеты и аркебузы, но пользовались также и арбалетами. Низкие мелкосидящие галеры не могли противостоять непогоде, поэтому управление ими требовало большой осторожности.

Недостатки галер должны были компенсировать тяжелые суда – галеасы. В 1571 году в союзническом флоте их было всего шесть, и все они были построены на венецианских верфях. Эти плавающие крепости по своей огневой мощи намного превосходили галеры. Каждый галеас имел десять тяжелых носовых орудий в два яруса и восемь кормовых, кроме того, по бортам устанавливалось много легких пушек, так что общее количество орудий могло доходить до семидесяти.

* * *

Союзнический флот собирался медленно. Венецианская эскадра и галеры его святейшества уже около двух месяцев крейсировали у Мессины. Было там и несколько испанских судов, но основные испанские силы во главе с главнокомандующим Хуаном Австрийским еще не подошли. Венецианскими галерами и галеасами командовал адмирал Себастьян Вениеро, а судами папистов – адмирал Марк Антонио Колонна. Вениеро был старым морским волком, многое повидавшим в жизни – его трудно было чем-либо удивить. Живой и подвижный, он выглядел моложе своих семидесяти лет. Не отличаясь особыми талантами, он был упрям и храбр.

Адмирал Колонна – доверенное лицо папы – больше всего ценил осторожность и не любил проявлять инициативу.

А дон Хуан не спешил. Сначала он задержался в Генуе, где проводил время в увеселениях. Потом целый месяц находился в Неаполе, где было еще веселее. Турниры и балы сменялись церковными торжествами. Король Филипп прислал своему полководцу украшенный алмазами жезл. Устроенный по этому случаю пир продолжался двое суток. Потом целых три дня готовилась церемония освящения знамени Лиги. Ну и так далее. Поводов для веселия хватало.

На эскадрах в Мессине ничего этого не знали. Экипажи кораблей редко отпускали на берег, потому что в переулках и тавернах веселого портового города дело всегда кончалось кровавой дракой между итальянскими и испанскими матросами. Итальянцы не выносили испанцев из-за их высокомерия.

Экипажам кораблей приходилось нести утомительную службу. Корабли постоянно требовали ухода. Нужно было смолить, конопатить, в кровь обдирать руки на такелаже, заниматься упражнениями в стрельбе и фехтовании.

А дона Хуана все не было.

Сервантес жил теперь на борту «Маркезы» – среднего размера галеры. Полтораста солдат спали здесь в кубрике, таком низеньком, что не каждому удавалось встать в полный рост. Люди тут не мылись неделями, вонь стояла жуткая, но Сервантес, хоть и не сразу, к этому привык.

Командовал «Маркезой» капитан Диего Урган, тучный служака с вечно багровым лицом, свидетельствующим о склонности к возлияниям. Он был добродушен и справедлив. Его любили. Каждое обращение к своему экипажу он начинал словами: «Я вам вот что скажу, господа солдаты».

Скромного ватиканского юношу трудно было узнать. Он возмужал, окреп, отпустил усы. Глаза весело смотрели из-под железной каски. Сначала ему приходилось скверно. Его сослуживцы, в основном всякий сброд, укрывшийся под военным знаменем от карающей длани правосудия, с ненавистью почуяли личность тонкой душевной структуры. Каждый день ему приходилось доказывать, что раздавать тумаки он умеет не хуже них. Он усвоил их жаргон, их манеру поведения, покорил умением рассказывать различные истории и добился того, что его признали своим в этой грубой среде, стали считать славным малым и хорошим товарищем. Лишь одна его слабость раздражала их. Сервантес много читал. Несколько томиков всегда были у него под рукой. Особенно дорожил он «Записками о Галльской войне» Юлия Цезаря в кожаном переплете – прощальным подарком кардинала Аквавивы с дарственной надписью на титульном листе: cognosce te ipsum[1]1
  Познай самого себя.


[Закрыть]. Он никогда не расставался с этой книгой, хранил ее у себя под подушкой.

Однажды, когда Сервантес спустился в кубрик после работы, его встретило странное молчание. Он сразу почуял неладное. Когда же бросил взгляд на свою койку, то у него потемнело в глазах. «Записки» Цезаря лежали на подушке – мокрые. От них остро пахло мочой. Сервантес задрожал от гнева. Он знал, кто это сделал.

На этой галере служил Андреас – огромный детина из Андалузии. Он возненавидел Сервантеса из-за его пристрастия к чтению. Видел в этом какой-то вызов себе. У него были кривые ноги и огромные руки, волосатые, как у обезьяны, один глаз сильно косил. Виски были покрыты редкими рыжими волосами. На затылке выделялось несколько шишек, крупных, как каштаны. Его звериная неукротимая сила так и перла наружу. Он помыкал всеми. Разговаривал всегда на повышенных тонах и, не задумываясь, пускал в ход кулаки. Не проходило вечера, чтобы он не избил кого-нибудь. Его ненавидели и боялись. К тому же Андреас не расставался с огромной, окованной железом дубиной. Мечи и шпаги он презирал.

Сейчас он лежал на своей койке, заложив руки за голову, и с вызовом смотрел на Сервантеса. Несмотря на брезгливость, тот взял обесчещенную книгу двумя пальцами и тихо спросил: «Это ты сделал, мерзавец?» Не дожидаясь ответа, швырнул ее прямо в ухмыляющуюся рожу. Листы разлетелись по всему кубрику. Андреас, взревев, вскочил на ноги – и сильно ударился головой о низкий потолок. Мгновенно воспользовавшись этим, Сервантес схватил его дубину, лежащую у койки, и обрушил на голову врага. Андреас рухнул, взмахнув руками. Со всех сторон раздались крики восторга.

Все поздравляли Сервантеса так, словно он совершил великий подвиг. Потом пришедшего в себя Андреаса избили и вышвырнули на палубу, где он еще долго выл, жалуясь небу на несправедливость судьбы.

* * *

24 августа вся Мессина была на ногах. Ночью в порт вошла эскадра главнокомандующего. Город украсился разноцветными флагами, весело трепетавшими в лучах восходящего солнца. Набережная была покрыта пурпурным бархатом. Прибывший с доном Хуаном папский нунций собственноручно освятил каждый корабль. Присланные понтификом щепки с голгофского креста были распределены по корабельным командам. На флагманской галере дон Хуан велел поднять знамя Святой Девы Марии. Флаг Священной лиги, благословенный самим папой, было решено поднять в день решающей битвы.

В четыре часа пополудни начался смотр флота. Все команды были выстроены на палубах, и корабль главнокомандующего медленно проплыл мимо них под грохот пушек, являя всем своим великолепием суть испанского боевого изящества.

Дон Хуан Австрийский находился на капитанском мостике под золотой сенью адмиральского штандарта. По левую его руку, но немного позади стояли покрытый черной броней Марк Колонна и одетый в серебристую мантию венецианского адмирала Себастьян Вениеро. По правую руку, но тоже позади, стоял Александр Фарнезе, друг дона Хуана и член королевского дома.

Но все смотрели только на главнокомандующего. Его прекрасное с тонкими чертами лицо было озарено внутренним светом. Мягкие светлые волосы развевались вокруг юной головы. Декоративный панцирь из серебра ослепительно сверкал в лучах сицилийского солнца. Из шейной брони изящно выбивались похожие на белые розы, искусно нагофрированные брыжи. В руке полководец держал освященный папой жезл. С шеи на броню спадал орден Золотого руна. Дон Хуан стоял неподвижно, как статуя. Нелегко было выстоять так всю церемонию. Солдаты и матросы приветствовали его неистовыми криками восторга. Теперь никто не сомневался в грядущей победе. Разве можно проиграть сражение, если вами командует полубог.

Но у дона Хуана было немало проблем, осложнявших ему жизнь. Его молодость, самоуверенность, надменная снисходительность и отсутствие опыта в морском деле раздражали командующих эскадрами. Особенно напряженные отношения сложились у него с венецианским адмиралом Себастьяном Вениеро, считавшим унизительным для себя находиться в подчинении у желторотого юнца – пусть даже и королевского брата. К тому же между венецианцами и испанцами издавна существовало соперничество на море. Венеция, считавшая Восточное Средиземноморье своей вотчиной, с подозрением отнеслась к появлению там крупных испанских морских сил. Венецианцев мучила мысль, а вдруг они там и останутся. Так что дон Хуан имел основания настороженно относиться к венецианскому союзнику. К тому же венецианская республика, скаредность которой была общеизвестна, плохо снарядила свою эскадру. Адмирал Вениеро был вынужден считать каждую копейку и испытывал острую нужду не только в солдатах и матросах, но и в продовольствии. Дон Хуан это прекрасно знал.

– Мне доложили, что ваша эскадра безобразно снабжена припасами, – сказал принц адмиралу Вениеро. – Разумеется, у моего короля достаточно средств, чтобы обеспечить всем необходимым и своего союзника. Но я, клянусь Мадонной, и не подозревал, что венецианская республика так обнищала.

Адмирал побагровел, но проглотил эту колкость. А куда денешься, если в трюмах венецианских галер уже сдохли с голоду последние крысы.

В тот же день по приказу дона Хуана на венецианские корабли было погружены все необходимые припасы. Кроме этого на них перешли четыре тысячи испанских солдат. Они должны были гарантировать выполнение венецианскими капитанами приказов главнокомандующего. Это вызвало ссоры, драки и даже поножовщину между испанцами и венецианцами. Но все успокоилось после того, как зачинщиков подобных безобразий дон Хуан велел повесить. За добрым нравом и веселым характером главнокомандующего все почувствовали железную волю и твердую руку.

Пока союзники собирались, турки не сумели воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы уничтожить их флот по частям. Вместо этого капудан-паша Али зачем-то предпринял рейд вдоль Адриатики, разоряя и грабя принадлежащее Венеции далматинское побережье. Потом осадил крепость Корфу, где встретил отчаянное сопротивление. Гарнизон крепости, вдохновляемый митрополитом Спиридонием, не только отбил все приступы, но и потопил артиллерийским огнем несколько галер. Турецкому флоту пришлось бесславно отступить, и он взял курс на Коринфский залив.

Туда же медленно из-за тихоходных галеасов двинулся и флот союзников. У Эпира флот догнал корабль-гонец, который привез известие о захвате турками Кипра и падении Фамагусты.

По приказу капитана Диего Ургана на палубе «Маркелы» были выстроены все сто пятьдесят человек экипажа.

– Я вам вот что скажу, господа солдаты, – начал капитан. Его добродушное лицо было краснее обычного. Было видно, что ему трудно говорить, но события были красноречивее слов. – Кипр захватили неверные. Фамагуста пала. Ее сдавшиеся в плен защитники, которым обещали жизнь, были зверски убиты. Турки не пощадили ни женщин, ни детей. Особенно страшной оказалась участь доблестного коменданта Фамагусты Брагандино – с него живого ободрали кожу. Вот, господа солдаты, каковы ваши враги. Да не будет жалости в вашем сердце. Разите их, убивайте их, как бешеных собак, – закончил капитан Урган.

Весть о чудовищном злодеянии потрясла всех. Солдаты клялись отомстить. Сервантес шатался, когда все расходились. У него невыносимо болела голова. Он перегнулся через борт, и его стошнило. С трудом дошел он до кубрика и бросился на ложе. Лихорадка воспламенила кровь. Зубы стучали. Когда пришли остальные устраиваться на ночь, он бился, как в припадке падучей, бредил и кричал:

– Месть господня! Все к оружию!

Из-за его криков никто не мог заснуть. В конце концов, его вынесли из кубрика и положили на мешки под лестницей, где оставался небольшой свободный уголок. Люк был открыт, и туда проникал свежий воздух. Он перестал метаться и заснул.

7 октября утром на востоке показался турецкий флот, построенный в боевой порядок у входа в Коринфский залив. Здесь и разыгралось самое кровопролитное морское сражение из всех происходивших с начала новой эры. Свое название оно получило от города Лепанто, находившегося в тридцати милях оттуда.

Погода была хорошая, ясная. Дул легкий ветер, морской бриз был незначителен. Дон Хуан приказал выстроить весь флот развернутым фронтом в длинную линию, причем фланги немного выдавались вперед. Левым флангом, примыкавшим к отмелям у берега и состоявшем из 63 галер, командовал венецианец Агостино Барбариго. Правым флангом, выдававшимся в открытое море и состоявшим из 64 галер, командовал генуэзец Андреа Дориа.

Главнокомандующий с 37 кораблями стоял в центре и имел при себе адмиралов Вениеро и Колонну с их крупными флагманскими кораблями. Дон Хуан был невысокого мнения об их способностях и считал, что они не смогут эффективно командовать флангами.

Такое построение соответствовало обычному боевому порядку, но дон Хуан ввел в него две особенности, обеспечившие союзникам победу, а ему славу выдающегося флотоводца. Он выдвинул вперед перед центром все шесть галеасов, чтобы использовать их артиллерийскую мощь уже при приближении неприятеля. Второе новшество заключалось в том, что позади центра он поставил в резерве 35 галер под командованием маркиза де Санта-Круза. Таким образом, вопреки установившейся традиции, центр был крепко усилен и состоял из трех линий.

Флот капудан-паши Али наступал обычным турецким строем в виде широкого полумесяца. Правым крылом командовал Александрийский паша Мухаммед Сирокко, левым – итальянский ренегат Улуг-Али, берберийский пират, прославившийся своими разбоями, ну а центром командовал сам Али.

Берберийские легкие суда уже давно следили за передвижениями христианского флота. Лихой корсар Кара-Ходжа, выкрасив свой галиот черной краской, ночью дерзко проник в самую середину союзнического флота и пересчитал суда. Но галеасов, стоящих в отдалении, он не заметил.

Капудан-паша Али созвал военный совет на флагманском корабле. Флотоводец выглядел величественно. Его седая борода была аккуратно подстрижена. Смуглый профиль напоминал хищную птицу. Зеленый тюрбан, на котором сверкал изумрудный полумесяц, был надет на стальной шлем.

Турецкие капитаны также были в боевом облачении. Большинство из них советовали капудан-паше воздержаться от сражения.

– Уже осень, и не стоит нам рисковать сейчас, – настаивал Улуг-Али. – Подождем до весны, как следует подготовимся и тогда уж обрушимся на них всей мощью.

Его поддержал и второй флагман Мухаммед Сирокко:

– У гяуров мушкеты и аркебузы, а у нас только луки, – заметил он.

Но капудан-паша был непоколебим:

– Я обещал султану, да умножит Аллах его могущество, уничтожить весь флот гяуров и клянусь бородой пророка, что это сделаю. По сведениям лазутчиков, у них не так уж много сил. К тому же, пока их аркебуза выстрелит один раз, наш лучник успеет выпустить тридцать стрел. Преимущество на нашей стороне, и мы будем атаковать. Все. Совет окончен.

Дон Хуан не спал уже двое суток, обдумывая план предстоящего сражения. Он вникал в каждую мелочь, старался не упустить ни малейшей детали. Ведь любой даже самый незначительный просчет мог привести к тяжелым последствиям. В канун битвы он принял важное решение. Капитанам было приказано снять цепи со всех христианских гребцов и раздать им оружие. На флагманском корабле он объявил об этом сам.

– Я знаю, – сказал он, – среди вас есть отпетые негодяи и убийцы. Но сегодня день очищения. Папа дарует вам всем отпущение грехов. Вы теперь свободные люди, так докажите же, что вы заслуживаете такой милости.

Они плакали и целовали ему руки.

Тем временем заканчивались последние приготовления. Палубы посыпали песком, чтобы не скользить по крови. Солдаты молились. Некоторые писали близким прощальные письма.

Солнце было уже в зените, когда главнокомандующий со своим секретарем Хуаном Сото на легкой шлюпке провел смотр готовому к сражению флоту.

– Наш главнокомандующий – Христос! – кричал он стоящим на палубах экипажам. – Сегодня наш день, и он принесет нам победу! От имени папы я дарую вам отпущение грехов!

Слова главнокомандующего тонули в криках восторга. Людьми овладело возвышенное чувство. Вчерашние враги обнимались, прощая друг другу былые обиды.

Вернувшись на флагманский «Реал», дон Хуан приказал поднять над грот-мачтой знамя Священной лиги и огромное распятие. В руке главнокомандующий сжимал меч с крестообразным эфесом, на лезвии которого был выгравирован его девиз: «Только вперед!»

– Под сенью этого распятия мы сегодня или победим, или обретем вечный покой, – сказал он своему другу Александру Фарнезе.

– Знаешь, хотелось бы все-таки победить, – ответил тот, застегивая кирасу. – На покой всегда успеется.

Огромный турецкий флот медленно и тяжело двинулся в атаку. Туркам тоже нужна была только победа.

– Живым я обещаю полные карманы золота, а о мертвых позаботится Аллах! – объявил турецкий главнокомандующий. – Гурии в райских кущах достойно встретят моих храбрых львов.

Когда турки приблизились, они издали жуткий, леденящий кровь крик.

Христианский флот двигался молча.

Сервантес очнулся, когда лучи полуденного солнца обожгли ему лицо. Была странная тишина. Галера стояла неподвижно. Лихорадка покинула его, но слабость осталась. Он встал, взял меч и доспехи и, шатаясь, поднялся на палубу. И все стало ясно. Два флота готовились к бою. «Маркеза» находилась почти в центре, и то, что он видел, было похоже на детскую игру, увеличенную до невероятных размеров. Повсюду у бортов плечом к плечу, шлем к шлему, стояли солдаты, как на параде. Сверкали щиты и брони. Лучи солнца преломлялись на обнаженных мечах.

А впереди во всем своем варварском великолепии медленно приближался вражеский флот. Искрились на солнце тройные килевые фонари. Золотой и серебряной вязью мерцали на бортах изречения пророка. Весь флот переливался дикими красками Азии. Всюду на палубах теснились войска в украшенных перьями тюрбанах, с кривыми саблями, пиками, топорами. У многих были луки и стрелы. Над турецкими галерами развевались белые с золотом стяги Сиятельной Порты.

Их адмиральский корабль, находившийся в центре, был выдвинут немного вперед. Сервантес увидел на его палубе под зеленым знаменем немолодого уже человека в тюрбане и серебристых доспехах. В руке он держал увенчанный полумесяцем жезл. Он смотрел на флагманский корабль христиан, туда, где стоял дон Хуан в ослепительном, покрытым золотом панцире. Сервантес понял, что это и есть капудан-паша.

Чья-то рука легла на его плечо. Он повернул голову и увидел своего капитана.

– Ты что, парень? Куда тебе сражаться. Ты же еле на ногах стоишь. Возвращайся в кубрик! – сказал Диего Урган.

Сервантес отрицательно покачал головой:

– Святая дева Мария даст мне силы, – с трудом произнес он.

Послышался сильный голос священника. Всем отпускались грехи. В это мгновение все сорок тысяч бойцов на двухстах кораблях преклонили колени, внимая своим священникам. Но вот прогремел пушечный выстрел с флагманского корабля. Это был сигнал к бою. Началось.

* * *

Турецкие корабли атаковали по всему фронту под звуки труб и грохот барабанов. В центре они сразу же напоролись на плотный огонь галеасов. Несколько галер были разнесены в щепки, а остальные замедлили ход. Артиллеристы галеасов сосредоточили огонь на турецком флагмане. Ядра сметали все с его палубы. Но капудан-паша по-прежнему стоял на капитанском мостике спокойный и невозмутимый. Его пример вдохновил турок, и они продолжили наступать, несмотря на потери.