Текст книги "Хроники времен Сервантеса"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Хроника двенадцатая,
в которой рассказывается об удивительной жизни Лопе де Вега, о его отношениях с Сервантесом, о гибели Великой армады и о других событиях

С пьесами Лопе де Вега Сервантес ознакомился вскоре после того как опубликовал пасторальный роман «Галатея», ставший его пропуском в мир творчества, вне которого он не мыслил жизни. Об этом наивном своем творении Сервантес предпочитал не вспоминать и все помыслы сосредоточил на театре. Свою единственную готовую пьесу «Алжирские нравы» он принес издателю Бласко де Роблесу. Тот, бегло просмотрев рукопись, сказал:

– Ну что ж, дон Мигель, драма – это не плохо. Но не могу же я издать одну-единственную пьесу. Напишите еще десять, и тогда получится солидная книга, которая принесет прибыль и мне, и вам.

– Вы хотите, чтобы мы увиделись через десять лет? Ведь эту драму я писал свыше года, – улыбнулся Сервантес.

– С такими темпами вам никогда не добиться успеха. Лопе достаточно трех дней, чтобы написать трехактную пьесу. Поучитесь у Лопе, дон Мигель. Он нашел самый короткий путь к деньгам и славе. А свою драму покажите директору королевского театра «Коралле» Херониму Веласкесу. Может быть, она его заинтересует. Но, главное, это Лопе, мой друг, Лопе. Я поговорю с Веласкесом о вас, дон Мигель. Зайдите ко мне через несколько дней.

Спустя две недели Сервантес тщательно почистил свой единственный камзол, взял под мышку папку с рукописью и отправился в театр. До вечернего представления оставалось еще несколько часов, но зал уже был почти заполнен. Люди приходили заранее, чтобы занять места получше.

Солнце уже заходило, и становилось прохладно. Сервантес прошел за кулисы и присел на табуретку у какой-то ширмы. Работники сцены тащили куда-то декорации. В углу на бочонке примостился совсем еще молодой человек, лихорадочно строчивший что-то гусиным пером на листах бумаги, которые по мере заполнения соскальзывали на пол, накрывая его белым веером.

– Кто это? – спросил Сервантес.

Один из работников ответил на бегу – ибо тут все куда-то спешили:

– А это наш Лопе пишет новую пьесу к завтрашнему представлению.

Сервантес не сводил глаз с этого человека и даже не заметил, как возник тучный господин лет пятидесяти, явно страдающий одышкой, и уселся напротив Лопе в незаметно подставленное кресло.

– Вы пришли вовремя, дон Херонимо. Я уже закончил, – сказал Лопе с чарующей улыбкой.

– Очень хорошо, мой мальчик. Актерам ведь еще предстоит выучить свои роли, а времени совсем ничего.

– Не впервые. Они нас еще никогда не подводили.

Сервантеса, скрытого ширмой, эти двое не заметили и продолжали беседу, которую он слушал, затаив дыхание. Речь шла, насколько он понял, о театральной программе на ближайший месяц. Сервантес узнал, что этот странный юноша намерен заполнить почти весь репертуар своими новыми пьесами, которых он еще даже не начал писать. В это время к ним присоединилась полногрудая дама с томными глазами, как оказалось, дочь хозяина театра Елена Веласкес.

– Боже, как вы сегодня прекрасны, донья Елена, – галантно воскликнул Лопе.

– Вы, господин Лопе, – сказала донья Елена грудным голосом, – обещали написать драму, где будет роль специально для меня. Где она?

– Да я за неделю напишу несколько драм с очень выигрышными ролями для вас. В последнее время в театре вашего отца ставились лишь мои пасторали и комедии. Там не было ролей, соразмерных вашему таланту. Грустно, что публика уже давно лишена удовольствия видеть на сцене такую великую актрису. Но у меня уже готова драма об эстремадурской колдунье, заманивающей в свой замок путников, которых она опаивает любовным зельем, а потом убивает обезумевших от любви. Эта роль вам понравится. Она написана специально для вас.

– Чудесно, – захлопала в ладоши Елена Веласкес. – Когда же я получу текст?

– Сегодня вечером, если вам будет угодно, – сказал Лопе, окинув чувственным взглядом ладную фигуру актрисы.

– Становится холодно, – сказал директор. – Приглашаю вас в таверну. Поужинаем, согреемся хересом и поговорим о вашем гонораре, Лопе. Елена сказала, что мне придется повысить его с шестидесяти до восьмидесяти талеров, потому что столько вам предлагают в Толедо.

Все трое вышли. Сервантеса они так и не заметили. «Боже мой, восемьдесят талеров! Ведь это же целое состояние», – подумал он и решил, что еще рано показывать директору свою пьесу. Вот напишет он несколько комедий, добьется легкости стиля, а там видно будет. Он верил, что придет и его время.

* * *

С Лопе де Вега Сервантеса познакомил Хуан Руфо. Однажды вечером, когда он и Сервантес сидели как обычно в «Гербе Леона», в таверну вошел Лопе в сопровождении Елены Веласкес. Впрочем, дочь директора театра уже успела выскочить замуж за какого-то богатого бездельника и именовалась теперь Еленой Осорио, что нисколько не мешало этой парочке совместно проводить время.

– Лопе, Елена, – приветствовал их Хуан Руфо, – присоединяйтесь к нам.

Парочка не замедлила воспользоваться предложением. Лопе тут же заказал для всех херес, кофе и пирожные.

– Я прочел твою новую поэму, Хуан, – сказал Лопе. – Хочешь знать мое мнение?

– Разумеется, нет.

– Ну и правильно, – засмеялся Лопе. – Мне ведь тоже наплевать, что ты думаешь о моих пьесах. Для меня важно лишь то, чтобы мне за них хорошо платили.

– Познакомьтесь, – сказал Руфо, – это Мигель Сервантес, герой Лепанто, воин, писатель и поэт.

– Мне отец говорил о вас, – с улыбкой произнесла Елена. – Он прочел вашу трагедию об Алжире, и она ему понравилась. Не исключено, что он примет ее к постановке, когда комедии выйдут из моды. Но сейчас публика желает видеть на сцене одни лишь комедии.

– А их с таким виртуозным мастерством и непостижимой скоростью пишет господин Лопе, – улыбнулся Сервантес.

Лопе уловил едва заметную иронию в словах этого однорукого и нахмурился.

– Я тоже прочел вашу пьесу, – сказал он холодно. – Она была бы безупречной, если бы не тяжелый стих, трудный для восприятия. Ну, и характеры слишком уж схематичны. А кроме этого все замечательно.

– Ты сегодня зол, Лопе, – заметил Руфо. – Не обращай внимания, Мигель. Он не всегда бывает таким.

– Без зла все было бы бесцветно, как человек, лишенный страстей, – сказал Лопе.

– Уж не стал ли ты философом вдобавок ко всем прочим твоим достоинствам? – поинтересовался Хуан Руфо.

– Вот уж нет. Тот, кто философствует, тот не живет, а кто живет, тот не философствует, – ответил Лопе.

– Я разделяю ваше мнение, – обратился к нему Сервантес. – Страсть – это источник энергии, огненный двигатель всего. Когда же она превращается в самоцель, то становится злом. Но скажите, господин Лопе, разве вам не надоело писать легковесные вещи, потакая низменным вкусам? Ваш талант, чудесный, как матовое серебро, достоин лучшего применения. Конечно, искусство требует свободы, но свободы разумной, вытекающей из требований самого искусства, а не из прихоти публики. Вы, один из самых изящных и редких умов нашего королевства, могли бы стать светочем для людей, а вы их смешите. Перестаньте паясничать и научите их быть серьезными.

За столиком воцарилось тяжелое молчание. Лопе нарушил его первым:

– Я ценю вашу солдатскую прямоту, дон Мигель, – сказал он с усмешкой. – Но идейная драматургия – это вообще абсурд. Те, кто требуют от комедии глубоких мыслей и нравоучительных рассуждений, даже не представляют, насколько это не реально. Хороший автор не изображает жизнь, какой она есть, потому что это было бы достаточно грустное и унылое зрелище. Ведь люди для того и ходят в театр, чтобы погрузиться в мир иллюзий и забыть на время о своих заботах. Цель комедии заключается в том, чтобы заставить людей смеяться, и ни в чем больше. В конце концов, за все платит публика, значит нужно считаться с ее желаниями.

В тот вечер Лопе и Мигель расстались вполне дружелюбно, но избалованный лестью идол публики так и не смог простить Сервантесу граничащей с резкостью прямоты и в дальнейшем старался избегать общения с ним. Это огорчало Мигеля. Он искренне восхищался талантливым молодым человеком, не человеком даже, а волшебником, выпускающим чуть ли не каждые две недели новый том своих творений по двенадцати пьес в каждом. И хотя ни одна из них не отличалась совершенством, зато во всех были сцены, потрясающие душу чистой и высокой поэзией.

«Что это, если не гениальность»? – задавал себе вопрос Сервантес. Творчество Лопе де Вега представлялось ему мощным потоком, уносящим с собою все, что встречалось на пути. Все, абсолютно все, пройдя через горнило его вдохновения, превращалось в удивительное варево, приходившееся, однако, почти всем по вкусу. Любой сюжет годился. Убийство короля и обычный адюльтер, безумства обманутых мужей и безрассудство любовников, городские сплетни и легенды о святых подвижниках, любовные истории и услышанные в трактире скабрезные рассказы. Все преображалось под пером этого кудесника и приобретало черты, свойственные только ему. Действие могло происходить в любой стране, в любой век и в любом месте. Лопе де Вега воспринимал весь мир как один большой театр.

В его творческой неутомимости было нечто мистическое. Не удалось даже установить точное число написанных им пьес. Известно только, что их было свыше двух тысяч. До нас дошли около пятисот, и некоторые из них, такие как «Собака на сене», «Овечий источник», «Учитель танцев», до сих пор украшают репертуары самых именитых театров.

О Сервантесе почти нет воспоминаний современников, а о Лопе де Вега их великое множество. Веселый и дружелюбный, он был на короткой ноге со всеми знаменитостями и завязывал бесчисленные знакомства, часто весьма сомнительного свойства. И хотя он поддерживал дружеские отношения со многими, по-настоящему близких друзей у него не было. Всегда погруженный в кутерьму текущих событий, он, как губка, впитывал впечатления, стараясь прожить каждый день с максимальной интенсивностью. Он легко говорил на нескольких языках и везде чувствовал себя как дома, но подлинного дома у него не было нигде. Он был своеволен, распущен, расточителен и легкомыслен. О его любовных связях ходили легенды. Его вкус считался эталоном, несмотря на некоторую слабость ко всему цветистому и напыщенному. Его современники вспоминают, что он прекрасно сидел в седле, метко стрелял, превосходно фехтовал, а в случае необходимости умело пускал в ход кулаки. Был храбр и не раз смотрел в лицо смерти, не опуская глаз.

Высокий, прекрасно сложенный, с броскими чертами мужественного лица, Лопе везде был любимцем общества, в особенности женской его части. Франты ему подражали в выборе одежды. Вдобавок ко всему этому Лопе был занимательным собеседником, хорошим рассказчиком и любителем посплетничать.

Человек бурных страстей, кипучей энергии и авантюрного характера, он в течение своей долгой жизни успел испытать все мыслимые и немыслимые приключения. Его исключили из университета, лишили гражданства, изгнали из Мадрида, держали в тюрьме. Он дрался на дуэлях. Погибал вместе с Великой армадой.

Он не представлял себе жизни без женщин – неиссякаемого источника его творческих фантазий и чувственных удовольствий. Разумеется, речь идет не о возвышенной любви, увековеченной Данте и Петраркой. Любовь Лопе чаше всего представляла собой страсть в сочетании с огненным темпераментом, требующим немедленного удовлетворения.

Фортуна долго снисходительно относилась к своему любимцу. Ей нравилось, что он ценит чувственные удовольствия выше своего таланта и, будучи игроком по натуре, без колебаний ставит на кон свою жизнь. Она, словно забавляясь, играла с ним, как кошка с мышкой, подбрасывала, ловила, пробовала на зуб и, когда казалось, что ему уже не вывернуться, вдруг отпускала. Она позаботилась о том, чтобы его жизнь была многогранной и фантастически пестрой. И лишь в самом конце она вдруг перестала щадить своего избранника и обрушила на него целый каскад несчастий, по-видимому для того, чтобы сохранить силу равновесия, на которой зиждется мир.

* * *

Лопе Феликс де Вега и Карпио родился 25 ноября 1562 года в Мадриде в семье Феликса де Вега Карпио и его супруги Фернандес Флорес. Чуть ли не с пеленок он поражал всех чрезвычайной одаренностью. Сочинять стихи начал еще до того как овладел грамотой, и родители записывали их под его диктовку.

В десять лет перевел поэму «Похищение Прозерпины» римского поэта IV века Клавдиана. Отец, мать и все друзья семьи были в шоке, ибо это произведение с явно выраженным эротическим характером изобиловало такими чувствами и эмоциями, передать которые было не под силу даже зрелому поэту.

Но еще больше он удивил их, когда спустя два года дал родителям почитать свое первое самостоятельное произведение под названием «Истинный любовник». Это была поэма, содержавшая столь фривольные сцены, что мать, читая ее, не раз краснела.

Встревоженные родители поинтересовались у сына, как он может писать о таких вещах, до которых еще не дорос? В ответ Лопе потупил взор, но от матери не ускользнула его ироничная усмешка. Судя по всему, в 12 лет Лопе уже знал, о чем пишет.

А вскоре у мальчика проявился еще один дар. Он с необычайной легкостью вскрывал любые замки, проникал в чужие квартиры и оставлял там неприличные надписи на стенах. Случайно стало известно, кто этим занимается, и начался скандал. Пришлось родителям устраивать сына в школу иезуитского ордена, известную своими строгими нравами, в надежде, что уж там-то он не забалует. За малейшую провинность иезуиты секли провинившихся детей нещадно, и Лопе после первого же наказания присмирел, но не душой, а поротой задницей.

Род Лопе де Вега происходил из австрийских крестоносцев. Его родители хотя и гордились участием своих предков в Реконкисте, но к сословию идальго не принадлежали. Не имевшего дворянских прав Лопе никогда не называли доном. Тем не менее, благодаря покровительству епископа де Авилы, пораженного способностями мальчика, он в пятнадцатилетием возрасте поступил в университет Алькала де Энарес под Мадридом, где за четыре года не только изучил грамматику и риторику, но и блестяще усвоил искусство танца и фехтования. С большим энтузиазмом добивался он совершенства и в искусстве обольщения. Университет он так и не окончил, ибо был исключен за аморальное поведение.

К интимным наслаждениям Лопе приобщила замужняя сеньора по имени Доротея, женщина рубенсовского типа с белыми, не знавшими загара руками. В шестнадцать лет ее выдали за пожилого сборщика налогов. Лопе впервые увидел ее в церкви во время мессы и был очарован. На ее голове была накидка, но он все же успел заметить высокий гладкий лоб, сияющую глубину глаз и пухлые чувственные губы.

Она тоже обратила внимание на обаятельного юношу и прислала ему записку с приглашением к себе на ужин. Он подумал, что муж ее, вероятно, уехал, и с трудом дождался назначенного часа. Наконец он поднялся по каменной лестнице мрачного дома, вошел в какую-то дверь и услышал тихий смех. Прозрачная фарфоровая лампа освещала украшенную коврами комнату. В глубине на персидском ковре на подушках сидела его матрона и ласково улыбалась. На ней была коротенькая рубашка, доходившая до середины живота, и прозрачная юбка, не закрывавшая ног с белоснежными ступнями.

– Сядь рядом, – сказала она. – Я не кусаюсь.

Лопе тут же очутился рядом с ней – и помчались восхитительно-блаженные мгновения. Он не знал, сколько времени они занимались любовью, не говоря друг другу ни единого слова. Но вот красавица отодвинулась от него, глубоко вздохнула и предложила закусить чем-нибудь, дабы подкрепить силы.

– А где же ваш муж, – спросил Лопе. – Он не может вернуться и застать нас врасплох?

– А он никуда и не уходил, сидит в кресле в салоне, – сказала она.

Салон был отделен от комнаты наслаждений всего лишь занавеской, похожей на старое знамя. Лопе вскочил так стремительно, что едва не опрокинул низенький мраморный столик.

– Да не переживай так, дорогой, – засмеялась Доротея. – Он ничего не соображает. Я дала ему китайский порошок, и при нем можно вести себя, как при мертвом, до самого утра. И поделом ему. Этот пузатый старикашка извел меня своей ревностью.

Полгода спустя случилось так, что влияние чудодейственного порошка закончилось раньше обычного, в результате чего впавший в неистовство «пузатый старикашка» задушил свою любвеобильную супругу.

Лопе к тому времени уже давно с Доротеей расстался. Его новым увлечением стала Мемфиса, симпатичная вдовушка, влюбившаяся в пылкого молодого человека, умевшего облекать свои чувства в звонкие стихи. Наслаждаясь ласками своих «гурий», Лопе не думал о последствиях, и когда Мемфиса родила ему сына, был весьма озадачен. Грех можно было загладить женитьбою, по легкомысленному поэту это и в голову не пришло. Спасаясь от нависшей над ним угрозы брака, он отплыл на Азорские острова в составе военной экспедиции, результатом которой было присоединение их к испанской короне.

В 1587 году он возвратился в Мадрид, где быстро приобрел популярность как автор талантливых комедий, которые каждый вечер шли на сцене театра Херонима Веласкеса, причем неизменно при полных сборах. Лопе чувствовал истинное удовольствие от бесконечного театрального праздника, но доминировавшая в его характере авантюристическая жилка не позволила ему долго наслаждаться спокойной жизнью.

Роман Лопе с дочерью директора театра Еленой Веласкес – Фелида в его стихах – протекал бурно и закончился разрывом. Елена, уставшая от эксцентричности поэта и жаловавшаяся, что он, как вампир, высасывает из нее энергию, завела нового любовника, некоего дона Франсиско де Гранвеля. Взбешенный Лопе решил наказать соперника, но не шпагой, а пером, то есть тем оружием, которым владел в совершенстве. Он осыпал де Гранвеля ядовитыми эпиграммами и стихотворными памфлетами, а заодно и Херонима Веласкеса с его дочерью. К тому же он поклялся, что больше не напишет для этого «канальи Веласкеса» ни одной пьесы. Тут уже взбесился Веласкес, которому отнюдь не хотелось терять такую «золотую жилу».

Лопе был арестован прямо в театре во время спектакля. Ему предъявили обвинение в клевете, порочащей честь и доброе имя почтенных граждан. На суде Лопе остался верен себе и язвительно издевался не только над своими обвинителями, но и над судьями. Поэтому приговор был суров: изгнание из королевства на два года, а из столицы – на четыре. Но судьи на этом не успокоились и увеличили наглецу срок изгнания из Мадрида до восьми лет.

Лопе было строго-настрого предписано немедленно покинуть город, но он остался, несмотря на связанный с этим риск. За подобное непослушание ему грозила ссылка на галеры.

Дело, однако, в том, что он неожиданно для себя влюбился в девицу знатного происхождения Исабель де Урбино. Ее отец занимал должность герольдмейстера при дворе короля Филиппа II и пользовался авторитетом в высшем свете.

Изящная и музыкальная, обаятельная и артистичная Исабель не считалась красавицей из-за не совсем правильных черт лица, но она с легкостью затмевала всех красавиц веселостью нрава и живостью характера.

В нее был страстно влюблен влиятельный гранд Хулио Лопес де Фуэнтес. Чтобы произвести впечатление на свою избранницу, он заказывал у Лопе любовные сонеты, которые преподносил ей от своего имени. Платил он так хорошо, что Лопе выполнял заказ с неподдельным вдохновением. Обладавшая хорошим вкусом Исабель благосклонно относилась к ухаживаниям дона Хулио до тех пор, пока случайно не узнала, кто подлинный автор посвященных ей дивных сонетов. А узнав, влюбилась в своего истинного трубадура. Ну, а Лопе вообще потерял голову от страсти.

* * *

Но как быть дальше? Опасности подстерегали влюбленных со всех сторон. Отец Исабель и слышать не желал о подобном мезальянсе:

«Как это?! Дочь геральдмейстера выйдет замуж за какого-то бумагомарателя, бедного, как церковная мышь, да к тому же не дворянина?! Только через мой труп! И почему этот приговоренный к изгнанию негодяй все еще в Мадриде»?

Оскорбленный в лучших своих чувствах отец обратился в суд. Для Лопе перспектива галер стала вполне реальной.

А тем временем терзаемый ревностью взбешенный ухажер Хулио де Фуэнтес поклялся насадить коварного соблазнителя на свою шпагу, как куропатку на вертел. У влюбленных остался только один выход: бежать, пока еще есть время. Исабель знала, что обожающий ее отец рано или поздно смирится. Ведь еще в детстве достаточно ей было топнуть своей маленькой ножкой, чтобы получить от него все, что хотела. Парочка отправилась в Толедо, где беглецы оформили брак.

Лопе, понимая, что судебные приставы, как ищейки, идут по его следу, придумал простой, но эффектный план спасения. Он знал, что война Испании с Англией неизбежна. Уже создана Непобедимая армада – флотилия невиданной мощи, призванная выкорчевать английскую ересь раз и навсегда. Уже объявлено, что тот, кто поступит в эту флотилию, получит отпущение грехов. Лопе решил стать моряком. Он верил в свою звезду и был убежден, что вернется в Мадрид в блеске славы, целым и невредимым.

Но надо было позаботиться о молодой жене, и Лопе устроил ее в один из толедских монастырей, где она в безопасности должна ждать его возвращения. Сам же поспешил в Лиссабон. Там в порту уже находились свыше ста боевых кораблей. Лопе сопровождал его младший брат Хуан, также решивший стать матросом Непобедимой армады. Все считали, что судьба Англии предрешена. Разве можно противостоять такой убийственной мощи?

Но Хулио де Фуэнтес, пылавший жаждой мести, не дал обидчику так просто ускользнуть. Он прибыл в Лиссабон и явился прямо в гостиницу «Львиный рык», где остановились братья. Его сопровождал дон Франциско де Мало, настойчиво советовавший приятелю кровью смыть нанесенное ему оскорбление.

– Где вы прячете донью Исабель? – спросил дон Хулио дрожащим от бешенства голосом. – Я приехал сюда, чтобы вернуть ее в отчий дом. И клянусь, что я это сделаю.

– Вы напрасно клянетесь, – ледяным голосом ответил Лопе. – Донья Исабель моя жена, и я никому не обязан сообщать, где она находится.

– Негодяй, ты ответишь за это.

– Когда вам будет угодно.

– Сейчас. Немедленно.

Вмешался дон Франциско:

– Если вы хотите драться сейчас в этой комнате, то нужно принести свечи. Уже темнеет.

Хуан пошел к портье и принес свечи. В их колеблющемся свете заметались на стене мрачные тени. Грозным блеском засверкали скрещивающиеся клинки. Стремительные атаки следовали то с одной, то с другой стороны, а с улицы доносился мирный шум обыденной жизни.

Дон Хулио – опасный противник. Он мастерски владеет шпагой, ибо брал уроки у лучших учителей фехтования в Мадриде. Лопе тоже неплохой фехтовальщик, но ему явно не хватает опыта. Вскоре свидетелям поединка стало ясно, что дон Хулио возьмет верх и что Лопе долго не продержится. Ему все труднее парировать финты и терции соперника. Он перестал нападать и сосредоточился на защите, но конец уже близок.

И вдруг совершенно случайно его шпага задела лоб дона Хулио. Хлынувшая кровь прервала схватку. Согласно дуэльному кодексу того времени, поединок должен вестись до первой крови, если не были оговорены другие условия.

Изрыгая страшные проклятия, дон Хулио произнес: «Это не конец. Я еще доберусь до тебя, сукин ты сын».

* * *

Непобедимой армадой историки назвали громадную флотилию, снаряженную королем Филиппом для покорения Англии и потерпевшую жесточайшее фиаско. Испанцы никогда эту флотилию так не именовали. Ее первый командующий опытный флотоводец маркиз де Санта-Круз называл ее Счастливой армадой. Для злополучного адмирала Медина-Сидонии она была просто Армадой, а в испанских документах совсем прозаически значилась как Испанский флот. Ни один из испанских адмиралов, офицеров или историков ни разу не назвал ее Непобедимой. Ну, а король Филипп вообще полагал, что виктории не одерживаются людьми, а даруются Господом.

Филипп II, находившийся на вершине могущества, всю жизнь грезил о создании всемирной католической империи с единым королем и с единой верой. Во второй половине XVI в. столетия казалось, что до вожделенной цели остается всего один шаг. Владения Филиппа раскинулись на четырех континентах. Его империя включала половину Европы, громадные территории в двух Америках, значительную часть Африки. Еще никогда в истории ни один человек не обладал такой непомерной властью над таким множеством народов и государств. Судьбы мира находились в холеных руках этого короля, которого льстиво называли защитником истинной веры и искоренителем ереси.

В золотых рудниках Америки добывалось больше золота, чем во всем остальном мире. «Золотой флот», состоящий из тяжелых галеонов, раз в год доставлял в испанский порт Кадис добычу, о которой грезили отчаянные английские корсары, подстерегавшие «золотые галеоны» на пути от Нового Света до испанской гавани. Не раз случалось так, что бесценные грузы попадали не в испанскую, а в английскую казну. Для того чтобы спокойно вывозить золото из Мексики и Перу, необходимо было сокрушить Англию. Король Филипп был убежден, что после того как это произойдет, вся протестантская Европа вернется в материнские объятия католической церкви. Больше всего короля возмущала помощь, которую королева-еретичка оказывала его мятежным подданным в Нидерландах.

Предшественница Елизаветы на английском престоле королева Мария была женой Филиппа II, и они вместе выкорчевывали протестантскую ересь в стране. Мария была старше своего мужа на одиннадцать лет. У нее была дряблая кожа, морщинистое лицо и плохая фигура. Раздражительная, лишенная женской привлекательности, постоянно болевшая, она раздражала Филиппа, но он терпеливо ждал ее смерти в надежде заполучить английский трон.

Пять лет по всей стране пылали костры, на которых сжигали еретиков, за что Мария удостоилась в народе прозвища «Кровавая». После ее смерти Филипп хотел жениться на Елизавете, но та ответила решительным отказом.

Когда Елизавета взошла на престол, ей было всего двадцать пять лет. Уставший от варварского правления Марии Кровавой, народ с надеждой и радостью приветствовал новую повелительницу. Люди ликовали так, словно они избавились от страшного кошмара. Небо, надолго скрытое за дымом костров, вновь стало ясным.

Рыжеватая, стройная, с несколько длинноватым для женщины носом, Елизавета не считалась красавицей, но была недурна собой. Умная и щедрая, вероломная и лживая, она унаследовала отцовскую вспыльчивость и часто бывала несправедливой. Тем не менее в истории Англии не было ничего славнее ее сорокапятилетнего царствования.

В 1585–1587 годах ситуация резко обострилась. Английский морской волк Фрэнсис Дрейк блокировал испанские коммуникационные линии в Карибском море и совершал опустошительные набеги на испанские поселения.

В феврале 1587 года, после двадцатилетнего пребывании в английском плену, была казнена католическая королева Шотландии Мария Стюарт, также претендовавшая на английский престол. Это была капля, переполнившая чашу терпения.

К тому времени уже была создана Непобедимая армада, состоявшая из 130 боевых и 30 транспортных судов с 2630 орудиями на бортах. Экипажи насчитывали 8000 матросов и пушкарей и 19 000 солдат – мушкетеров, аркебузиров и алебардистов. Но это еще не все. Мощнейшая в истории флотилия должна была принять тридцатитысячное испанское войско, сражавшееся в Нидерландах под командованием Александра Фарнезе, герцога Пармского.

Король Филипп полагал, что таких сил вполне достаточно для завоевания Англии. Организатором армады и ее первым командующим был опытный адмирал маркиз де Санта-Круз, но он неожиданно скончался от сердечного приступа. На его место Филипп назначил своего кузена герцога Медина-Сидонию, знатнейшего дворянина Испании. Герцог не был ни героем, ни флотоводцем, но отличался благоразумием и усердием. Никогда не проявлявший инициативы, он чувствовал себя уверенно лишь выполняя королевские инструкции.

Медина-Сидония попытался отказаться от оказанной ему чести: «Государь, – написал он Филиппу, – я не очень сведущ в морском деле и полагаю, что армадой должен командовать более профессионально подготовленный человек».

«Ваша скромность весьма похвальна, – ответил Филипп, – но беспокоиться вам не о чем, ибо Господь, которому мы все верно служим, дарует победу правому делу».

27 мая 1588 года попутный ветер позволил Великой армаде выйти в море. Береговые батареи провожали каждое судно тройным салютом, а корабли армады любезно отвечали тремя залпами, хотя следовало бы беречь порох, которого было не так уж много. Герцог доносил королю: «Как ведомо Вашему Величеству, орудийный салют вселяет бодрость духа и укрепляет сердца любого воинства».

Англия тем временем не бездействовала. Испанская угроза вызвала невиданный подъем национального духа. Все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет прошли курс обучения военному делу. Флот государства, состоявший из тридцати четырех боевых кораблей, значительно пополнился за счет собранных народом средств. Некоторые советники королевы подбивали ее истребить в Англии всех католиков как потенциальную пятую колонну.

Елизавета с негодованием отвергла эти предложения. «Для королевы все подданные равны. Они для меня, что дети для матери, и я никогда не поверю в их дурные наклонности», – заявила она на заседании Государственного совета.

Английские католики отплатили своей повелительнице непоколебимой верностью, проявив себя людьми чести, достойными и храбрыми. Вся Англия в едином порыве поднялась на борьбу. По обоим берегам Темзы в рекордно короткий срок возникли укрепления. Солдаты и матросы заняли свои места. Страна ждала появления Великой армады, готовая умереть, но не покориться.

Сама королева, облаченная в серебристые доспехи, верхом на белой лошади обратилась в форте Тилбери к своим воинам с вдохновенной речью, встреченной с неподдающимся описанию восторгом.

А тем временем корабли армады вошли в Ла-Манш и поплыли вдоль него, выстроившись полумесяцем столь громадным, что ширина его доходила до семи миль. Но легкие английские суда стремительно нагнали испанцев, и неповоротливым галеонам, даже самую малость отставшим от полумесяца, пришлось худо. Три из них были захвачены, три потоплены. А вскоре и совсем рухнул миф о непобедимости Великой армады.

27 июля ночью Фрэнсис Дрейк отправил в самую ее сердцевину восемь отчаянно паливших боевых кораблей и несколько горящих брандеров. Испанские суда в ужасе устремились в открытое море, где начавшаяся буря разметала их в разные стороны. Громадные волны швыряли их на скалы и рифы, и непобедимый флот, потерявший в ту ночь тридцать больших кораблей и десять тысяч солдат и матросов, перестал существовать как боеспособная сила. И хотя у испанцев оставалось еще около ста кораблей, герцог Медина-Сидония официально объявил об отступлении. О высадке десанта нечего было и думать. И флот, вернее то, что от него осталось, направился восвояси через Северное море, огибая Шотландию и Ирландию. Нужно было пройти 750 лье по Северному морю, о котором в те времена почти ничего не было известно. Корабли плыли наугад. А тут еще выяснилось, что катастрофически не хватает питьевой воды и провизии.