355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Фромер » Хроники времен Сервантеса » Текст книги (страница 13)
Хроники времен Сервантеса
  • Текст добавлен: 5 мая 2017, 18:00

Текст книги "Хроники времен Сервантеса"


Автор книги: Владимир Фромер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Но вот настал день, когда Сервантес понял, что довольно с него превратностей военной жизни. Шел 1584 год, когда он снял солдатскую форму и возвратился сначала в Лиссабон, а затем в Мадрид. У него не было ни денег, ни профессии, ни каких-либо перспектив на будущее. Но он уже знал, что литературный труд его призвание и верил, что добьется успеха на этом поприще.

* * *

Добравшись до Мадрида, Сервантес узнал, что его родители переехали в Толедо. Отцу там пообещали какую-то работу, и он тут же сорвался с места преисполненный надежд. Родриго со своим полком находился в Нидерландах, и в столице он нашел одну лишь Андреа. Его сестра жила с дочкой в маленькой двухкомнатной квартире, которую снимал для нее богатый покровитель преклонного возраста, навещавший ее раз в неделю и не обременявший чрезмерными требованиями. Андреа отдала Мигелю хранившийся у нее узел с его пожитками, он поцеловал ее и ушел.

В тот же день он снял каморку в богемном районе у маленькой площади, называвшейся «Привал комедиантов» Недалеко от нее находился «Королевский театр». Здесь каждый день давали представления. Такой театр в закрытом помещении с крышей и декорациями был только в Мадриде и в Толедо. В те времена театральное искусство в Испании было представлено в основном бродячими труппами. Они появлялись в различных городах и деревнях и показывали спектакли прямо на площадях. Балконы окрестных домов превращались в ложи для местной знати. Крышей такого театра было голубое небо. В непогоду на площади от крыши до крыши натягивался полог. Вокруг сценических подмостков ставились скамьи для респектабельных граждан. Простолюдины смотрели представление стоя. Декораций не было, и об изменении места действия сообщал один из актеров. Все бутафорские принадлежности труппы вместе с костюмами помещались в нескольких мешках. Во второй части «Дон Кихота» Сервантес нарисовал забавную картину переезда такой вечно гастролирующей труппы:

На повороте дороги неожиданно показалась повозка с разными странными фигурами. Существо, исполнявшее обязанность кучера, походило на черта, и так как повозка была открыта, можно было легко рассмотреть все находящееся внутри нее. Прежде всего, взоры Дон Кихота поразил образ Смерти в человеческом виде. Рядом со смертью восседал Ангел с большими разноцветными крыльями. По правую руку от него помещался Император, украшенный венцом, казавшимся золотым, а у ног Смерти сидел Купидон со своими атрибутами: колчаном, луком и стрелами, но без повязки на глазах. На заднем плане виднелся украшенный всеми доспехами Рыцарь, не имевший только шлема, но взамен его украшала шляпа с разноцветными перьями. Затем еще несколько странных фигур завершали описанную нами группу.

На вопрос Дон Кихота, кого он везет в этой телеге, похожей на ладью Харона, кучер-черт ответил: «Вы видите актеров труппы Ангуло Злого. Нынче утром мы разыграли позади вот этого холма, который виден отсюда, одну духовную трагедию и сегодня вечером собираемся поставить ее в соседней деревне. И так как нам предстоит недалекий переезд, мы и не заблагорассудили переодеться».

Квартал, в котором жил Сервантес, был набит сочинителями, актерами, уличными музыкантами, плясунами, авантюристами всех мастей, продажными женщинами. Обитатели этого муравейника перебивались случайными заработками, проводили время в многочисленных тавернах и разыгрывали из себя победителей жизни. Здесь царило тщеславие под маской давно исчезнувшего рыцарства. Часто происходили дуэли, для которых не нужно было особого повода. Достаточно было косого взгляда или неудачной шутки, чтобы в ход пошли шпаги и кинжалы. Каждое утро на улицах находили тела заколотых идальго. Честь особ сомнительного поведения защищалась так, словно они были непорочными герцогинями. Шулера требовали, чтобы их именовали «ваша милость», и кичились мнимой знатностью своего происхождения.

А у Сервантеса кончились деньги до последнего медяка. Он часами бродил вокруг «Привала комедиантов», готовый на любую работу, но работы не было. И вдруг он вспомнил, как когда-то, очень давно, незабвенный дон Ойос представил его издателю Бласко де Роблесу как будущую звезду испанской словесности. К счастью, этот дон Роблес никуда не делся и принял Мигеля с радушной снисходительностью:

Ну да, конечно, он его помнит и готов помочь. Почему бы дону Мигелю не написать пастушеский роман? Этот жанр так популярен в Португалии, а вот в Испании его совсем не знают. Да нет, он имеет в виду не поэму, а именно роман в духе модной «Дианы» Хиля Поло. Книга этого португальца пользуется большим успехом у публики. Если вы, дон Мигель, не против, мы тут же подпишем контракт.

Разумеется, дон Мигель был не против. Он расценил это предложение как спасение. Издатель выдал ему аванс – целых сто реалов. Для него это была очень крупная сумма. Реалом называлась серебряная монетка весом в четыре грамма. На один реал можно было заказать отменный ужин с вином и ночлег в гостинице. Три реала стоила пара башмаков.

«Порядочные деньги редко бывают у порядочных людей. Раз уж пришла ко мне удача, то ее нельзя упустить», – сказал себе Мигель и принялся за работу. Свою «Галатею» он решил написать в смешанной форме и целыми днями просиживал в своей каморке, сочиняя прозу и стихи. Творческого подъема он не испытывал, ибо ему тошно было в мире фальшивой Аркадии с похотливо-жеманными нимфами и слащавыми пастушками, чирикающими с целомудренными юношами о добродетели. Это была риторическая патока, не имеющая ничего общего с настоящим искусством. Он предпочел бы иную работу, но «Галатея» должна была стать модным товаром и обеспечить ему пропуск в тот мир, к которому он стремился. Впрочем, и в «Галатее» есть яркие страницы, свидетельствующие о несомненном таланте автора.

Роман имел определенный успех, и на ближайшие месяцы Сервантес был освобожден от материальных забот. Его «Галатея» открыла ему доступ в круг литераторов. Такие поэты, как Хуан Руфо и Педро Падилья, приняли в свой круг бывшего солдата, который одним лишь своим дебютом ввел в испанскую литературу жанр ей прежде неведомый. Слухи об исполненной приключений и опасностей прошлой жизни Сервантеса подогревали интерес к его творчеству.

Хуан Руфо, румяный увалень с грубоватыми чертами лица, менее всего походивший на поэта, был, тем не менее, автором сатирических и эпических стихов и поэм, пользовавшихся успехом. Мигелю нравился ровный спокойный характер Хуана и его прелестная улыбка, сразу располагавшая к нему людей. В нем была та естественная раскованность, которой самому Мигелю так не хватало. Сближало их и то, что Хуан Руфо принимал участие в битве при Лепанто и получил награду за доблесть из рук самого Хуана Австрийского, который даже зачислил его в свою свиту.

Они вместе ходили в театр, вместе засиживались в таверне «Герб Леона», где за вечер опорожняли несколько графинов хереса. В этой таверне и сыграл Купидон злую шутку с Сервантесом, давно уже забывшим о возвышенной любви и довольствовавшимся случайными связями.

– Посмотри, какая симпатичная девушка нас обслуживает, – сказал ему влюбчивый поэт.

– Ничего особенного, – пренебрежительно усмехнулся Мигель. – Ты, друг мой, от каждой юбки балдеешь, как от вина.

– Нет, правда, Мигель, она восхитительна. Ты только погляди. Она не ходит между столиков, а плывет, как каравелла. Боже, сколько в ней грации.

Мигель присмотрелся. Хуан был прав. Эта девушка обладала каким-то особым шармом. У нее были мелкие, но правильные черты лица, бутылочного цвета глаза, невысокий лоб, бескровные тонкие губы. Зубы были ровными и безукоризненно белыми, поэтому она часто улыбалась знакомым посетителям. К незнакомым же относилась с ледяным равнодушием. Она умела каждого поставить на место, не выходя при этом за рамки приличия и не давая повода пожаловаться на себя хозяину.

– Как вас зовут? – спросил Мигель, когда она принесла им очередной графинчик с вином.

– А вам какое дело, – ответила она и отошла, как отчалила.

– Да, – сказал Хуан, – к ней так просто не пришвартуешься.

– Ну и черт с ней, – ответил Мигель. – Тоже мне, персона.

Когда она принесла счет, Мигель оставил щедрые чаевые и опять попытался втянуть ее в беседу.

– Некогда мне тут с вами лясы точить, – отрезала она и отошла. Хуан засмеялся.

– Наглая девка, – пробормотал Мигель. – Ноги моей здесь больше не будет.

Он пришел сюда уже на следующий день в обеденное время – вечера не было сил дождаться. Сел за столик, который она обслуживала. Он уже выяснил, что ее зовут Анна Франка. Она была дочерью шведского ландскнехта, гулявшего с ее матерью две недели, а потом навсегда исчезнувшего. В наследство от него Анна получила белокурые локоны. Мать ее торговала дешевыми безделушками на рынке Калье де Мадрид.

Она узнала его и улыбнулась, отчего у него сразу закружилась голова.

– Я уже кончила работу, – сказала Анна Франка, – но вас обслужу, потому что вчера была груба с вами. Извините. У меня было плохое настроение.

– А можно мне пригласить вас выпить со мной чего-нибудь, – спросил он робко.

– Я не пью днем, но от пирожного с чаем не откажусь, – ответила она, как ему показалось, с милой непринужденностью.

И вот она сидит так близко от него, что Мигель может вдыхать запах ее дешевых духов, который ему кажется чудесным. Он заказал пирожные, фрукты и даже уговорил ее выпить немного сладкого таррагонского вина. Заметив, что она старается не смотреть на его искалеченную руку, он стал рассказывать о битве при Лепанто, о доне Хуане Австрийском, о своих злоключениях в алжирском плену. Не только она его слушала. За соседними столиками притихли, внимая удивительным историям, которые мастерски рассказывал этот обычно молчаливый старый солдат.

Когда они вышли, был уже вечер. Солнце пока не зашло и еще сияло в золотом великолепии, но рядом с ним уже появился месяц, пока хилый и еле различимый. Они шли вдоль берега реки Мансанарес, он и его восемнадцатилетняя избранница. Много лет спустя он описал этот дивный вечер в одной из своих новелл:

«Видишь, – сказал поэт своей возлюбленной, – видишь там, наверху, этот маленький бледный кружок? Река здесь, рядом с нами, в которой он отражается, как будто только из милости несет его жалкий образ, и кудрявые волны иной раз насмешливо кидают его к берегу. Но пускай только померкнет старый день! Едва наступит темнота, в вышине запылает тот бледный кружок все прекраснее и прекраснее, вся река засветится его лучами, и волны, прежде столь высокомерно-презрительные, теперь затрепещут при виде блестящего светила и сладострастно потекут ему навстречу».

Анна Франка удивленно слушала его. В ту ночь она осталась у Мигеля, а на следующий день перенесла в его каморку свои нехитрые пожитки.

Всю свою жизнь в отношениях с женщинами Сервантес оставался «рыцарем печального образа». «Почти всегда я был несчастлив в любви», – признал он в старости. Виной тому была какая-то странная робость, которую он испытывал в амурных делах. Она проявлялась в самые неподходящие моменты и подавляла, иногда вплоть до конфуза, его страстные порывы. Из-за своей робости и скованности он упускал невозвратимые мгновения и терпел поражение в одном лишь шаге от победы. Чрезмерная утонченность души делала его неуклюжим и неловким, что раздражало готовую уже сдаться женщину. Он все делал, чтобы разрушить бастионы женской неприступности. Когда же ему это удавалось, он получал тело женщины, но не ее любовь.

«Любовь нельзя взять силой, – записал Сервантес в дневнике. – Нельзя выпросить или вымолить. Она приходит, когда ей заблагорассудится, и уходит, когда хочет. Если женщина любит, она прощает все. Если не любит – не прощает ничего. Женщина, любящая преступника, будет его любить, чтобы он ни натворил. Душою она будет с ним даже на каторге. Разлука с объектом любви может лишить любовь питательной среды. Она будет чахнуть, превратится в едва мерцающий огонек, но не умрет. Но к тому, кого она не любит, женщина безжалостна».

В том, что Анна Франка его не любит, Сервантес убедился почти сразу. Его возлюбленная оказалась абсолютно равнодушной ко всему, что ему было дорого. «Если ты хочешь со мной жить, то должен меня содержать», – заявила Анна Франка на третий день их совместной жизни и перестала работать. Целые дни проводила она на диване и грызла всякие сладости, что почему-то не портило ни ее зубов, ни фигуры. Ходил за продуктами и готовил обеды Сервантес. В довершение всего она оказалась особой вульгарной. Ей недоставало доброты и душевности. Словарь ее нагонял на Сервантеса тоску своей убогостью. К тому же она отличалась полным отсутствием вкуса.

И, тем не менее, эта женщина имела над ним неодолимую власть. Он вдруг понял, что любовь – это вовсе не блаженство, как он думал раньше, а душевный голод, безысходная тоска и горечь.

«Как я мог ее полюбить? – спрашивал он себя. – Видно, дьявол надел на меня розовые очки, когда я ее увидел». Но он любил ее всеми силами души и ничего не мог с этим поделать. Он испытывал к ней неукротимое влечение. Он растворился и исчезал в этом крепком и ладном женском теле, на котором совсем не отражался ее праздный образ жизни. Она была той женщиной, которую он искал всю жизнь. Несмотря ни на что он был счастлив.

Ее совсем не интересовало, чем он занимается там, в своем чулане, склонившись над листом бумаги. Она твердо знала, что мужчина обязан добывать деньги. Этот пытался добывать их пером в единственной руке. С ужасом узнал он, что Анна Франка не умеет читать. Когда-то умела, но потом забыла.

Вскоре она начала пропадать из дому. Сначала ее не было сутки, затем двое суток. Сервантес сходил с ума. Он не осмелился ее упрекнуть, когда она вернулась. Она сама предупредила возможную сцену: «Ты не имеешь права иметь ко мне претензии, – заявила она зло. – Ты нищий калека. У тебя нет ни гроша. Ты умеешь только марать бумагу да лезть ко мне в постель с перепачканной чернилами рукой. Ты не даришь мне ни новых платьев, ни украшений. Так оставь меня в покое. Я тебе ничем не обязана».

Сервантес поник головой. Деньги за «Галатею» ушли, а новых источников дохода пока не предвиделось. «Она тысячу раз права», – подумал он и в который уже раз проклял свою бедность.

И вдруг удача улыбнулась ему. Бродячая труппа «Испанская комедия» купила у него пьесу «Педро де Урдемалас», написанную под влиянием плутовского романа. Сервантес вывел на сцену бродяг, воров, судебных крючкотворцев, аферистов всех мастей и авантюристок, ищущих легкой жизни. На этом фоне и развивается интрига, в центре которой оказывается плут Педро Урдемалас. Его образ создан не Сервантесом, а народным творчеством и встречается в старинных испанских сказках.

Получив скромную сумму за эту пьесу, окрыленный успехом, он купил любимые лакомства Анны Франки, платье, яхонтовую брошку и, ликуя, поспешил домой. Но Анна Франка даже не взглянула на это великолепие. Она была в холодном бешенстве, ибо забеременела и было уже поздно что-либо предпринимать. С ненавистью смотрела она на этого калеку-неудачника, виновника ее беды. Она перестала с ним разговаривать, а Мигель в глубине души радовался. Он верил, что рождение ребенка их сблизит. Анна Франка изменится. У него возьмут пьесы. Все наладится.

В назначенный час Анна Франка родила девочку с зелеными глазами, которую назвали Изабелла. Но надеждам Сервантеса не суждено было сбыться. Нелюбовь к нему она перенесла на дочь и отказалась ее кормить. Сервантес сам кормил Изабеллу из бутылочки.

Однажды, когда он поздно вернулся домой после деловой встречи, Анны Франки не было. На кроватке в углу лежала завернутая в одеяло крошечная Изабелла и таращила на отца свои изумрудные глазки.

Анна Франка исчезла бесследно. Окольными путями дошли до Сервантеса слухи о том, что она сошлась с бродячим актером и присоединилась к его труппе, колесящей по Испании.

«Только одно может быть хуже, чем жизнь с ней, – сказал он себе. – Жизнь без нее». Но делать было нечего. Он знал, что никогда больше не увидит Анну Франку. Надо было жить дальше и заботиться об Изабелле, которой суждено было остаться его единственным ребенком.

Он нашел кормилицу, но она стоила денег, которых у него не было. И тут как раз вовремя пришло письмо от матери:

«Отправь малютку ко мне, мой Мигель, – писала она, – я буду растить ее, как растила тебя, когда ты был маленький».

Это было решение проблемы, и он отвез Изабеллу к родителям в Толедо.

* * *

После того как приняли к постановке его пьесу, Сервантес пристрастился к театру и почти каждый вечер приходил на «Театральный двор» смотреть представления. Посещал он и «Королевский театр», похожий на большой амбар. Выглядел он так: открытая сцена приподнята на четыре фута, грубо разрисованные занавески замыкают ее с трех сторон, в подмостках находится люк с опускающейся крышкой – единственное техническое приспособление сцены.

Наступает вечер, и театр осаждает живописная толпа. Сегодня играют новую комедию «Любовные хитрости», которую сочинил господин Лопе Феликс де Вега. Сервантес уже слышал это имя. Он еще юноша, этот Лопе, но уже считается звездой первой величины на театральном небосклоне Испании.

Постепенно партер и галерка заполняются до отказа. Кругом суматоха, шум, гам. Звучит многоголосый рев: «Начинать! Начинать!» Отовсюду доносятся свистки, гиканье, шиканье, выкрики, похожие на вопли обезьян. Центрального прохода в партере нет. Поэтому Сервантесу приходится пробираться вперед, перелезая через скамьи. Его ругают сидящие на них люди. Рядом с ним упорно рвутся вперед другие владельцы билетов. Какое счастье, что на скамьях нет спинок. Это значительно упрощает задачу. Сам не зная как, Сервантес усаживается наконец на свое место, не слишком далекое от сцены.

Но вот представление начинается. Сервантес внимательно следит за сюжетом. Стремительная и запутанная интрига. Все со всеми играют в прятки и поминутно меняют свой облик. Идальго превращается во врача. Врач – в тореадора. Девушка-цыганка становится садовницей. А тореадор уже превратился в мавра. Мавр – в немого горбуна. Горбун – в призрак. И весь этот сценический вихрь несется к финалу под натиском рифм и песенок, прибауток и танцев, в сопровождении фей и эльфов, богов и драконов. И вот уже влюбленные пары поют перед открытой рампой свою финальную песенку. Публика разражается воплями восторга. Актеры раскланиваются.

«Конечно, эта пьеса всего лишь искусная, но пустая и даже пошловатая безделушка, – решил Сервантес, – но, боже мой, какая изумительная легкость стиха, какие редкие и точные рифмы. Я так не умею». Он вспомнил чеканные строфы, полные грации и гармонии, и нехотя признал, что этот господин Лопе отнюдь не балаганный шут. Его блестящие искрометные комедии шли одна за другой, и Сервантес видел их все. Они ему нравились, но в то же время вызывали резкий протест своей легкомысленностью. Он хотел, чтобы театр стал средством воспитания, а не развлечения. Это была установка на коренную реформу театра. Сервантес смело пошел вразрез с народными вкусами. Он удалил со сцены все лишнее. Отказался от сарабанды – традиционного народного танца, так нравившегося публике. Избавил свои пьесы от народного любимца gracioso – забавного плута. Все легковесное, игривое, шутовское он заменил на серьезное, важное и высокое. Но главное его нововведение заключалось в том, что он ввел в пьесы воспоминания о пережитом, о своих приключениях, странствиях и страданиях и таким образом добился утверждения в них принципа жизненной правды, чего испанская драматургия до него не знала. Он приучал испанского зрителя не только смеяться, но и мыслить.

У Сервантеса давно была готова пьеса «Алжирские нравы». С ее помощью он надеялся обратить внимание испанского общества на мусульманскую угрозу, ибо считал ислам злейшим врагом христианской цивилизации. Ужасы, которые он видел в неволе, еще не потускнели в его сознании. Сравнивая оба народа – испанский и турецкий, он пришел к неутешительному выводу: турки более сплочены и организованы и имеют больше шансов на конечную победу. «Я хочу стать для Испании тем, чем Сократ был для Греции. Жалящим оводом, побуждающим народ к борьбе», – сказал он одному из своих друзей. Театр, по его мнению, более всего подходил для этой цели.

Но не только по идейным соображениям Сервантес начал писать пьесы. Он счел это занятие более прибыльным, чем ремесло прозаика. К тому же выдумывать диалоги гораздо легче, чем строить повествование, да и времени на сочинение пьесы уходит неизмеримо меньше, чем на написание романа. К тому же Сервантес был поэтом, что являлось в то время обязательным для драматурга, ибо тогда почти не было пьес, написанных в прозе. Эмоциональная сила ритмической речи хорошо известна. Стихотворная форма повышает эстетическое воздействие и поднимает планку красоты на такой уровень, о котором прозаики могут только мечтать.

Но талант драматурга должен быть сценичным. Этому нельзя научиться. Он или есть, или его нет. Заключается он в способности развертывать сюжет на глазах у зрителя. Он должен развиваться без помех, не отвлекая внимание публики на второстепенные детали. Самую глубокую мысль, самую тонкую реплику, самую удачную сцену необходимо изъять, если она тормозит развитие сюжета.

Сервантесу дар сценичности часто изменял. Поэтому в его пьесах встречаются длинноты и неоправданные отступления от главной сюжетной линии.

В старости Сервантес вспоминал, что написал около тридцати пьес, принятых к постановке. Ни одна из них не была издана при его жизни. До нас дошли только десять. Его пьесы так долго оставались в рукописях, что постепенно терялись. Но две самые знаменитые драмы – «Алжирские нравы» и «Нумансия» – не только уцелели, но и сохранили свое художественное значение. Их и сегодня иногда ставят лучшие европейские театры.

«Алжирские нравы» – самая политизированная из его пьес. С ее помощью Сервантес надеялся обратить внимание испанского общества на мусульманскую экспансию. Сервантес изобразил яркую картину тех мук и соблазнов, которым подвергаются христиане в плену у мусульман. В этой драме два героя. Один – человек яркий и сильный, с несгибаемой душой. Он преодолевает все искушения и, не дрогнув, проходит через горнило страдания. Второй оказывается натурой слабой и малодушной. Он не выдерживает непосильной для него борьбы и падает так низко, как только можно упасть.

Перед зрителем проходят десятки характеров, проявляющихся с самобытной яркостью даже в эпизодах. Зритель видит ренегатов, отказывающихся узнать своих христианских родственников и обрекающих их на гибель. Сервантес вводит в свою пьесу рассказ о сожжении в Алжире священника Мигеля де Аранды, ставшего искупительной жертвой за мусульманина, погибшего на аутодафе в Валенсии. Этот рассказ воспринимается публикой как протест против ужасов инквизиции. На большой риск пошел Сервантес, и спустя несколько лет ему припомнят его смелость.

Говоря о театре Сервантеса, нельзя обойти молчанием и написанную в 1586 году «Нумансию», пожалуй, наиболее совершенную из его трагедий. Автор яркими красками изобразил самые благородные качества испанского национального характера, заставил звучать его лучшие струны. Он напомнил сонным испанским обывателям о временах величия и славы их предков и призвал своих соотечественников возродить былую доблесть Испании.

В «Нумансии» нет ничего лишнего. Действие развивается стремительно и держит публику в напряжении вплоть до финала. Главным действующим лицом является все население небольшого испанского городка Нумансия, осажденного римским легионом под командованием консула Сципиона. Сервантес использует динамичный сюжет, чтобы провести параллель между национальным характером испанцев и римлян. Испанцы не только выдерживают сравнение с самым великим народом того времени, но и по некоторым параметрам превосходят его. Героическое сопротивление жителей маленького городка непобедимой военной машине римлян погружает Сципиона в глубокую меланхолию. Он понимает, что может сломить сопротивление жителей Нумансии только победив самого себя, то есть преодолев свою барственность и изнеженность. Личным примером показывает он своим солдатам, где нужно искать путь к победе. Из военного лагеря римлян изгоняются все куртизанки, уничтожаются запасы вина. Нарушители дисциплины сурово наказываются. Римляне начинают вести войну такую же мужественную, какую ведут против них жители Нумансии. Напрасно Сципион предлагает им почетные условия сдачи. Жители Нумансии решают сражаться до самого конца. Увидев, что конец уже близок и что осаждающие вот-вот ворвутся в город, они убивают своих жен и детей, а затем и друг друга.

«О, Юпитер», – восклицает легионер Марий, первым ворвавшийся в осажденный город и увидевший перед собой только трупы. Впрочем, в живых остался один юноша, последний из защитников города. В финальной сцене он возник на одной из башен и, крикнув Сципиону: «Один лишь я могу вручить тебе ключи от города», бросился вниз и разбился о скалы. «Ты победил победителя!» – воскликнул Сципион, склонившись над его телом. Эффектный конец.

Пьесы Сервантеса пробились на сцену далеко не сразу. Театры ставили только легкие и изящные пьесы Лопе Феликса де Вега. Их очень любила публика. Сервантесу рассказали, что этот удивительный юноша уже в пять лет знал латынь и декламировал целые куски из Вергилия. К двенадцати годам он уже написал несколько комедий. Когда Сервантес впервые увидел Лопе, ему едва исполнилось двадцать два года, но он уже был самодержцем театральной империи. Театры Мадрида и Валенсии, Севильи и Толедо процветали благодаря его творчеству. Театральные директора готовы был заплатить любые деньги, чтобы заполучить его новую пьесу. А он пек их, как пирожки, успевая в три дня написать чеканными стихами трехактную пьесу, в которой не было банальных рифм. Чтобы переписать такую пьесу, писцу требовалось больше времени, чем Лопе для ее создания. Самое удивительное, что такая неимоверная скорость совсем не отражалась на качестве работы.

Сервантес, которому понадобилось больше года, чтобы закончить пьесу «Алжирские нравы», завидовал быстроте и легкости его пера. Сами же пьесы Лопе де Вега он считал скорее вредными, чем полезными. В них не было никаких идей. Они никого не воспитывали и никуда не звали. По его мнению, это были пустышки, способствующие оглуплению публики. Их успех он объяснял только уникальным талантом автора. «Лопе нельзя подражать, – говорил Сервантес. – Исчезнет он, исчезнут и его творения». Но Лопе де Вега исчезать не собирался. Его время только начиналось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю