Текст книги "Хроники времен Сервантеса"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Но вот при дворе стали готовиться к свадьбе дона Карлоса с четырнадцатилетней дочерью французского короля Генриха II Елизаветой. Инфанту так много рассказывали об уме, красоте и ровном характере принцессы, что он заочно влюбился в нее. Перестал безумствовать. В его характере наметился ощутимый сдвиг к лучшему, и, кто знает, возможно благотворное влияние любви излечило бы его.

Женитьба Филиппа на той, которую он уже высватал для своего сына, нанесла безжалостный удар по уму и сердцу несчастного принца. Его невеста стала его мачехой! Такой кульбит судьбы мог бы лишить рассудка и здорового человека. Противны, гадки и ненавистны стали бедному инфанту и отец, и Эскориал, и родина.

* * *

Январь 1568 года обрушился на Эскориал жесткими ветрами, оборвавшими последние жухлые листья с его редких кустарников. Шел сильный дождь, но его шум перекрывали молотки рабочих. Дворец Филиппа постоянно достраивался. Главный инквизитор Педро Родригес поднялся на верхний этаж, прошел зубчатым переходом, открытым всем ветрам, и оказался в большом квадратном зале, полном духовенства в сутанах и вооруженных людей. Офицер охраны, бряцая доспехами, отдал честь и пошел доложить королю о прибытии главного инквизитора.

Массивная резная дверь раскрылась, и Родригес вошел в королевский кабинет. Здесь было светло. Через высокое окно, занимавшее полстены, лился бледный свет прямо на письменный стол, за которым работал Филипп. Он отодвинул в сторону бумаги и благожелательно посмотрел на главного инквизитора светлыми очень спокойными глазами. Жестом предложил ему сесть и спросил негромко:

– Ну, что там у тебя?

– К сожалению, плохие новости, Ваше Величество, – ответил Родригес, кладя перед собой большую папку, – дело касается инфанта.

– Что он опять натворил? Я уже давно склоняюсь к мысли, что Господь послал мне такого сына в наказание за мои грехи, – сказал король тихо, не поднимая глаз.

– Государь, на сей раз все гораздо серьезней. Нами перехвачена секретная переписка инфанта с главой нидерландских еретиков Вильгельмом Оранским. Принц намерен бежать в Нидерланды и встать во главе мятежников. Оранскому он написал, что подлинным еретиком является тот, кто убивает людей, стремясь навязать им свое представление о Боге и мироздании. Нет сомнения, что инфант имел в виду вас, государь.

Педро Родригес вынул из папки какую-то бумагу и осторожно положил ее перед королем. Филипп не обратил на это внимания. Его белая рука судорожно сжала висящий на груди орден Золотого руна на цепочке из темных драгоценных камней.

– Это все? – спросил он.

– Нет, к сожалению. В последнее время инфант не расстается с заряженными пистолетами. Стены своей опочивальни он увешал оружием. Каждому, кто только желает его слушать, он говорит, что ради всеобщего блага необходимо убить одного человека.

– Почему ты решил, что речь идет обо мне?

– Я бы никогда не осмелился придти к такому выводу, государь, но инфант сам рассказал о задуманном им злодеянии своему духовнику на исповеди в рождественский сочельник. Прелат, разумеется, доложил обо всем мне.

– Он нарушил тайну исповеди.

– Это был его долг.

Воцарилось тяжелое молчание. Сбоку возле Филиппа стоял столик с маленьким распятием и двумя серебряными ящиками с мощами. Филипп взял распятие и долго смотрел на него, обдумывая услышанное. За окном сверкнула молния, и сильный порыв ветра обрушил потоки дождя на оконное стекло. В кабинете сразу потемнело. Наконец, король встал, чтобы выразить свою волю. Встал и главный инквизитор.

– Как отец, я прощаю ему все. Даже злой умысел против меня. Но как король я обязан наказать его за измену. Тяжкие пороки, которыми обременен мой сын, делают его совершенно непригодным к правлению. Он погубит государство, если станет королем. Этого нельзя допустить.

* * *

18 января 1568 года около полуночи Филипп II в шлеме и с мечом в руке в сопровождении шести грандов – членов королевского совета, вошел в комнату спящего принца и прежде всего завладел его шкатулкой с бумагами. Пробудившийся инфант даже не попытался броситься к оружию, которым были увешаны стены. Протянув руки к отцу, заливаясь слезами, он воскликнул:

– Батюшка… я не сумасшедший. Не убивайте… Пощадите меня! Вспомните, я ведь единственный сын ваш…

– Никто и не собирается тебя убивать, – ответил король голосом, не выражающим никаких эмоций. – Однако же я должен родительски наказать тебя.

Король приказал взять наследника престола под стражу и перевести в пустую отдаленную комнату дворца под охрану четырех надзирателей. Все сношения с внешним миром ему были запрещены.

Стоит ли удивляться, что рассудок бедного инфанта окончательно помутился. Он рыдал, не переставая, бессвязно говорил об уготованных ему истязаниях, метался как раненый зверь, несколько раз покушался на самоубийство. Пытался уморить себя голодом и жаждой.

Каждый раз ему спасали жизнь. Его берегли. Для чего? Для казни, пытки, допросов? Этого мы уже не узнаем…

Наследник испанского престола умер в феврале 1568 года, по-видимому отравленный по королевскому приказу. Во всяком случае Филипп знал, что инфант умирает. Долгие часы следил он за агонией своего сына через отверстие в стене, как за театральным представлением, невидимый и невозмутимо спокойный.

Хроника пятая,
в которой рассказывается о возвышении дона Хуана Австрийского и о войне с морисками и турками

Дон Хуан Австрийский… Лучший полководец своего времени. Триумфатор Лепанто и король Туниса. Бастард, ставший наследником испанского престола после смерти дона Карлоса. Как у большинства любителей наслаждений, в основе его чувственности лежал эгоизм. Обладая проницательным умом, воспитанный в сознании своей незаурядности, он покорял женщин тончайшим притворством, лукавым светом неотразимого обаяния. Неутомимый любовник, истинный художник сладострастия, виртуоз амурных забав и чувственных пожаров, он был всегда скрытен, ибо скрытность является тем плащом, под которым прячут оружие.

Ему не нужно прилагать усилия, чтобы быть элегантным. Он элегантен по своей природе. Он в любом костюме привлекал к себе внимание. Никакие погрешности в одежде не могли сделать его смешным. Любая вещь выглядела на нем как последний крик моды.

Но этот дамский угодник не был развратником. Разврат привлекателен только с лицевой стороны, а изнанка его отвратительна. В любовных же делах дона Хуана ничего отвратительного не было. Женщины тянулись к нему, как к магниту, потому что каждой он давал почувствовать, что она неповторимая и единственная. Он всегда стремился ценой напряжения всех сил духовных и физических довести женщину до состояния полного блаженства. То, что дон Хуан давал своим возлюбленным, было для него важнее того, что получал он сам.

Но тот, кто любит многих женщин, на самом деле не любит ни одной. Дон Хуан писал своему другу Александру Фарнезе: «Любовь – это вздор, химера. Мне нравится любоваться собственным отражением в глазах женщины, с которой делю ложе. То, что люди называют любовью, есть радость обладания. Любят не женщину, а свою власть над ней».

И все-таки главным в этом человеке были отнюдь не его альковные подвиги. Мятежный неукротимый дух, страсть к рискованным приключениям, рыцарское понимание чести, умение находить выход из безвыходных ситуаций, стремление к безграничной свободе – таков дон Хуан у Мольера и Байрона, у Моцарта и Пушкина. Таким, по-видимому, он был и в жизни. Современники отмечали его не знающую границ отвагу, не по годам зрелую рассудительность, стратегический талант, благородство и бессистемные, но весьма обширные познания в истории, философии и искусстве.

Есть такая хасидская притча. Рабби Нахман показал своим ученикам белый лист с точкой посередине и спросил:

– Что вы видите?

Первый ученик сказал: – Точку.

Второй уточнил: – Черную точку.

Третий произнес: – Жирную черную точку.

– Почему-то никто из вас не заметил большого белого листа, – подытожил рабби Нахман. – Надеюсь, вы поняли на этом примере, что нельзя судить о человеке лишь на основе его недостатков.

Король Филипп долго относился к сводному брату лучше, чем к своему сыну, которого стыдился. Ему даже нравилось, что дон Хуан, обладавший живым открытым характером, с детства не испытывал никаких комплексов, общаясь со своим венценосным братом. Никто, даже супруга Филиппа и его сын, не смели смотреть в глаза королю, когда он с ними разговаривал. А дон Хуан не опускал глаз, и Филипп воспринимал это как должное. Он позволял младшему брату то, чего не позволял никому. Дон Хуан не придерживался этикета, обращался к королю по-родственному и всегда говорил ему то, что думал. Филипп разрешил брату иметь собственный двор и повелел гофмейстеру Кихаде заняться его заброшенным воспитанием. Настал день, когда дон Хуан был отправлен в лучший университет Испании, расположенный в Алкале. Вместе с ним туда же поступили инфант дон Карлос и сын Маргариты Пармской – незаконнорожденной сестры короля – Александр Фарнезе. Друзья проучились в этом заведении два года, увлекаясь не столько латынью и богословскими науками, сколько лошадьми и женщинами.

Инфант находился в тени своего блистательного дяди, что его отнюдь не раздражало. Он без малейшей зависти воспринимал многочисленные таланты и любовные победы дона Хуана. Под влиянием его благородного характера в поведении инфанта наметилась перемена к лучшему, и, возможно, судьба дона Карлоса сложилась бы иначе, не случись однажды беды. Возвращаясь с очередной пирушки, находившийся под хмельком инфант поскользнулся и упал с крутой лестницы, получив тяжелую травму головы. Пришлось делать трепанацию черепа. Жизнь принца удалось спасти, но с тех пор явно помутился его разум…

Тем временем бурная жизнь, которую вел дон Хуан, стала беспокоить короля. Однажды он сказал сводному брату:

– Количество любовниц никогда не переходит в качество. Зачем тебе это? Ты что, тешишь свою похоть или ищешь идеальную любовь?

В голосе короля чувствовалась ирония.

– Амурные забавы – самый приятный вид развлечений. Только и всего. Что же касается любви, то в этом мире можно найти все, кроме любви и смерти. Они сами находят нас, – ответил дон Хуан.

Король Филипп хотел, чтобы карьера его брата пошла по духовной линии.

– Я сделаю из тебя кардинала, а затем и самого папу, – пообещал он.

– Брат мой, недостаточно ли нам с вами одного общего папы? Зачем вам еще один в моем лице? – засмеялся дон Хуан.

– Кем же ты хочешь стать?

– Вашим мечом, – сказал дон Хуан, мечтавший о военных подвигах, – ну и если будет на то ваша воля, королем в какой-нибудь небольшой стране, которую я отвоюю у турок в Африке.

Филипп поморщился. Это в его планы отнюдь не входило.

В 1565 году огромные турецкие силы напали на Мальту. Нападение было отражено благодаря отчаянной храбрости рыцарей ордена иоаннитов, которые после потери Родоса переселились на Мальту во главе со своим гроссмейстером Жаном де Валеттом (в его честь столица Мальты называется Ла-Валетта). Так далеко на запад турки с тех пор уже никогда не проникали.

Когда король Филипп снарядил флот для деблокады Мальты, дон Хуан бежал из надоевшего ему университета, чтобы тайком пробраться на один из кораблей. В самый последний момент он был опознан и по королевскому приказу вернулся в Эскориал.

– Вы, брат, помешали мне предоставить свой меч в распоряжение гроссмейстера де Валетта для защиты святого дела, – с горечью сказал дон Хуан брату.

– Де Валетт обойдется без тебя. А ты обнажишь свой меч, когда наша святая церковь и я будем в этом нуждаться, – ответил Филипп. – На твой век войн хватит. А пока учись военному делу.

И дон Хуан учился. Во главе эскадры в тридцать три вымпела он совершил успешный рейд против берберийских пиратов, опустошавших южное побережье Испании. К удивлению многих, этот красивый изящный юноша оказался не только доблестным воином, но и талантливым военачальником, делившим со своими солдатами все тяготы походной жизни.

Король Филипп благожелательно отнесся к первым успехам своего младшего брата. В то время он ему еще полностью доверял. Поэтому когда разразилось восстание морисков, грозное и крайне опасное, он без колебаний назначил дона Хуана командующим действующей против них армии.

Мориски – выкресты, потомки мавров, приняли христианство в силу обстоятельств, но все знали, что они лишь прикрываются католической верой, а на самом деле живут по предписаниям Корана и верят не в Христа, а в Аллаха. Они не едят свинину, ходят дома в восточных одеяниях и тайно молятся пять раз в день. Их не часто видят по воскресеньям в церкви, зато в пятницу (священный для мусульман день) все лавки в их кварталах обычно закрыты.

На все это долгое время смотрели сквозь пальцы, но в правление Филиппа с гнилым либерализмом было покончено. Инквизиция ужасно гордилась тем, что ей удалось искоренить ересь иудаизма, и хотя все еще подозрительно косилась на новых христиан из иудеев, но уже редко находила поводы для привлечения их к суду. В отличие от испанцев, привыкших сорить деньгам, но не желающих их зарабатывать, мориски отличались трудолюбием и прилежностью, успешно занимались не только земледелием, но и торговлей и становились все богаче. Это, разумеется, вызывало зависть испанских соседей. К тому же рождаемость у морисков была выше, чем у испанцев, и существовала опасность, что они превратятся в демографическую бомбу, которая уничтожит католическую Испанию.

Этого нельзя было допустить, и все громче звучали голоса, требовавшие высылки всех морисков из страны. Раздавались даже предложения вывезти всех морисков в открытое море и затопить суда. Однако король Филипп не хотел увеличивать арабскую мощь по ту сторону Гибралтарского пролива, переправив туда сотни тысяч трудолюбивых людей. Испанские власти стали делать все для того, чтобы вызвать восстание и покончить с морисками раз и навсегда.

В 1567 году король Филипп издал эдикт, согласно которому мориски должны были отказаться от всех проявлений национальной культуры. Им запретили читать, писать и говорить по-арабски. Запретили также восточные одежды, исламские музыкальные инструменты и даже традиционные мавританские бани по пятницам – чистоплотность морисков казалась благочестивым католикам противоестественной. К тому же испанские власти не без оснований рассматривали морисков как пятую колонну, готовую при благоприятном стечении обстоятельств переметнуться на сторону османов или других врагов королевства.

Доведенные до отчаяния мориски взялись за оружие. Теперь речь шла уже не просто о восстании. Практически все население Гранады поднялось на борьбу. Мятежники избрали королем Абен Абу Абдаллаха, опытного воина и неплохого организатора, начертавшего на своем знамени девиз: «Не больше, но и не меньше». В короткий срок он создал вполне боеспособное войско, сумевшее даже ненадолго взять Гранаду. Мятеж ширился с быстротой лесного пожара. Мусульмане Северной Африки слали повстанцам оружие и добровольцев. Турецкий султан Селим обещал им помощь.

Сложилась весьма неприятная для испанских властей ситуация. Государство, обладающее громадными колониями в Новом Свете, владеющее значительной частью Европы, стало терять контроль над положением у себя дома. Король Филипп встретился с братом перед его отбытием в армию.

– Благодарю Ваше Величество за то, что вы сочли меня достойным вашего доверия. Клянусь, что я его оправдаю, – склонил голову дон Хуан.

– Да разве я назначил бы тебя главнокомандующим, если бы в этом сомневался? – сказал Филипп. – Но я написал для тебя сто страниц инструкций, которые ты обязан неукоснительно выполнять.

– Да вы что, брат? – возмутился дон Хуан. – Вы посылаете меня сражаться с мятежниками или заниматься чтением?

– Ты будешь действовать, как я приказываю, – холодно сказал король, но, видя смятение брата, подсластил пилюлю:

– Зато ты будешь подчиняться только мне и больше никому, как я подчиняюсь одному только Господу.

Мориски сражались отчаянно. В снежной Сиерре-Неваде, в гористой Альпухарии, в дикой Сиерре-де-Ронде – практически везде шли тяжелые бои. Дон Хуан методично, шаг за шагом, гасил огонь мятежа, несмотря на то что король Филипп по своему обыкновению не присылал брату ни денег, ни подкреплений. Зато солдаты дона Хуана, полюбившие юного командующего, относились к нему со слепой преданностью.

– А мальчишка-то ничего, – говорили повидавшие виды ландскнехты. – Из него выйдет толк, если власть его не испортит.

– Доблесть и боевой пыл значат многое, – внушал своим солдатам дон Хуан, – но только когда они сочетаются с осмотрительностью и самоконтролем. Я посылаю вас в бой не затем, чтобы вы гибли. Мертвые герои бесполезны. Я хочу видеть вокруг себя живых героев.

Постепенно дону Хуану удалось придать всей кампании нужное ему направление. Взаимное ожесточение сражающихся приводило к невиданным в прежних войнах зверствам с обеих сторон. Но к концу февраля в руках морисков из всех населенных пунктов остался лишь хорошо укрепленный город Галера. Его шеститысячный гарнизон поклялся умереть, но не сдаться. Осада длилась несколько месяцев. В одном из боев дон Хуан, сам водивший на приступ своих солдат, был ранен аркебузной пулей, и верный Кихада вынес его из пекла сражения. А вскоре после этого сам Кихада погиб в бою, и тогда потрясенные солдаты увидели, как дон Хуан плачет. Они бы никогда не поверили, что этот человек может плакать…

Очень медленно кровавая война шла к своему завершению. Галера пала, и все 2500 жителей этого города, включая женщин и детей, были вырезаны, несмотря на приказ дона Хуана щадить побежденных.

Весной 1570 года мориски сложили оружие. 20 мая их король Абдаллах прибыл в лагерь дона Хуана. Полководец принял его сидя в похожем на трон кресле, поставленном на небольшой помост, построенный специально для этой церемонии. Король Абдаллах подъехал к помосту на безукоризненно ухоженном белом в черных яблоках жеребце, спешился, неторопливо снял меч на золотой перевязи, отстегнул кинжал и положил оружие на помост. Потом сел на землю, скрестив ноги. Дон Хуан кивнул, и к королю подскочил писарь с пером и чернильницей. Не вставая с земли, Абдаллах подписал акт о капитуляции и склонил голову в знак полной покорности.

Судьба морисков после проигранной войны была ужасной, но мы опустим завесу жалости и не станем описывать торжество победителей. Отметим только, что в конце лета этого кровавого года королевский совет принял решение переселить значительную часть морисков в плохо пригодные для жизни горные районы Испании. В последующие месяцы свыше восьмидесяти тысяч морисков – мужчин, женщин и детей – были депортированы в те части страны, в которых они никогда до этого не жили. Изгнанников гнали пешком по труднопроходимым горным дорогам, и многие из них умерли, не вынеся тягот страшного пути.

Дон Хуан не одобрял такой жестокости. «Это было самое печальное зрелище на свете, – писал он венценосному брату. – Несчастных гнали по ужасным дорогам словно скот. Многие гибли от ледяного ветра, снега и проливного дождя. Им не разрешили взять с собой теплые вещи. Матери, случалось, оставляли своих детей на обочинах дорог. Нет ничего печальнее участи людей, которых изгоняют из их собственных домов».

Король был недоволен чувствительностью брата. «Они заслужили то, что получили, – написал он в ответном письме. – И вообще лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть».

* * *

Тем временем в Турции, достигшей к середине XVI века апогея своего имперского величия, произошли существенные перемены. После сорокашестилетнего правления скончался султан Сулейман II Великолепный. Слава и гордость Турции. Гроза и ужас христианского мира. Он принадлежал к числу тех исполинов, явление которых на земле обычно предвосхищает кровавая комета на небе. В нем причудливо сочетались противоречивые качества: живой ум и блестящая образованность с необузданными страстями, великодушие с изуверской жестокостью, непоколебимая воля с ребяческой уступчивостью, подозрительность с детской доверчивостью. Для Турции этот султан был тем же, что Петр Первый для России, хотя в смысле жестокосердия турецкий правитель оставил далеко позади российского преобразователя. При нем турецкая имперская звезда сияла в полном блеске. После него ее постепенно заволокло тучами, вплоть до полного затмения.

Не будем утомлять читателя рассказами о зверствах, которые творили войска Сулеймана в покоренных странах. В славянских землях, например, матери и сто лет спустя пугали непослушных детей его именем. В оправдание этого «бича ислама» можно сказать лишь то, что весь XVI век был кровавым потопом, насланным каким-то гневливым божеством на грешную землю. Потоки крови залили все царства – от шотландских гор до берегов Каспийского моря. Войны, религиозные распри, частые моровые поветрия опустошали страну за страной. Смерть не восторжествовала окончательно лишь потому, что ей противостояла похоть – грубая, чувственная, чисто звериная, доходившая до крайних пределов. Нравственное зло спасло народы Европы от зла физического уничтожения. Упадок нравственности в те страшные времена сохранил баланс между жизнью и смертью и не дал исчезнуть роду человеческому.

Преемник Сулеймана II султан Селим II взошел на престол благодаря интригам своей матери Роксоланы. Никаких выдающихся качеств у этого правителя не было. Правда, он считался знатоком поэзии и сам писал довольно гладкие стихи. А еще он был сентиментален, как и многие жестокие люди. Его отличительными чертами были трусость и распутство. Он не появлялся в военных лагерях, не участвовал в походах и проводил все свое время в серале, где предавался любовным усладам и пьянству. Этот султан тоже полагал, что «Магомет перехитрил в Коране, запрещая крепкие напитки». В историю он вошел под кличкой «Селим-пьяница».

Эра завоеваний еще не была окончательно завершена, и талантливым визирям удавалось и при плохих правителях еще некоторое время поддерживать блеск Оттоманской империи. Но дни ее великолепия уже миновали.

При султане Селиме государством фактически управляли два человека: политическими и военными делами – великий визирь Мехмет Соколлу, а финансовыми – Йосеф Наси, португальский марран, вернувшийся в лоно иудаизма, банкир, дипломат, адмирал и казначей. Это он задолго до Теодора Герцля пытался воссоздать еврейское государство в Эрец-Исраэль, не дожидаясь прихода Мессии. Благодаря своему влиянию при Высокой Порте – дворе султана – Наси получил милостивое соизволение отстроить лежавший в развалинах город Тивериаду и заселить его евреями. Султанский фирман и финансовые возможности Йосефа Наси обеспечили начальный успех этого замысла. В 1565 году при содействии дамасского паши город и его укрепления были восстановлены. Евреев, положение которых со дня на день ухудшалось в странах Европы, пригласили переселиться в новую колонию на Святой Земле. Однако взгляды и планы Наси опередили свое время. Возникли непреодолимые трудности политического, экономического и религиозного характера, что и привело к неудаче эксперимента.

Этот энергичный талантливый еврей появился в Стамбуле в последние годы жизни султана Сулеймана и быстро стал закадычным другом наследника престола Селима II. Наси не жалел ни золота, ни драгоценностей на подарки будущему султану и его любимым женам. Вступив на престол, Селим вознаградил друга, сделав его пожизненным правителем острова Никсос, отвоеванного у Венеции. Но для Йосефа Наси гораздо важнее был другой подарок султана. Селим предоставил ему монополию на торговлю вином по всей территории Османской империи, что приносило громадный доход.

Кроме всего прочего, Йосеф Наси имел неплохую сеть осведомителей по всей Европе и держал султана в курсе важнейших политических новостей. По-видимому, именно Наси подсказал Селиму мысль о необходимости захвата Кипра, ибо этот остров славился своими превосходными виноградниками.

Султан Селим процарствовал всего восемь лет и умер из-за своего пристрастия к горячительным напиткам. Находясь в известном состоянии в бане своего дворца в Топкапе, он поскользнулся и разбил себе голову о мраморный пол.

* * *

Венецианская республика почти сто лет вела вялую войну с Оттоманской Портой. Во главе государства стояли тогда купцы с тугой мошной, которые заботились лишь о своих прибылях и совершенно не понимали того значения, которое имеет для безопасности страны господство на море. Никакой серьезной политической стратегии они не выработали. Эти торгаши всегда были готовы продать свою помощь тому, кто больше заплатит, или же купить себе мир – пусть даже на самых позорных условиях. К тому же венецианцы были от природы не очень способны к военному делу. Поэтому Венеция с каждой новой войной теряла какую-то часть своих владений.

12 сентября 1569 года на венецианских верфях вспыхнул пожар, причинивший значительный ущерб флоту республики. Молва даже утверждала, что весь флот погиб. Это было не так, но султан Селим воспользовался удобным случаем и в ультимативной форме потребовал, чтобы Венеция уступила Турции Кипр. Венеция с превеликим негодованием этот ультиматум отвергла, и тогда Селим объявил ей войну.

В июле 1570 года капудан-паша Пиали подошел к Кипру с эскадрой в 260 судов и высадил на его южном берегу пятидесятитысячное войско под командованием паши Мустафы. Венецианский флот, находившийся поблизости, даже не попытался помешать десанту и не поспешил на помощь малочисленному кипрскому гарнизону. Остров был не готов к обороне. Число его защитников не превышало трех тысяч человек. Нечего было и думать о том, чтобы дать неприятелю сражение в открытом поле с такими силами, и они были отведены в укрепленные города Левкозию и Фамагусту.

Левкозию турки взяли штурмом довольно быстро, зато осада Фамагусты продлилась свыше десяти месяцев. Обороной руководил комендант города Брагандино – человек редкого мужества. Под его командованием защитники города отбили шесть турецких приступов.

Но венецианские правители не оказали Кипру никакой помощи. Они просто бросили его храбрый гарнизон на произвол судьбы. Когда кончилось продовольствие и истощились боеприпасы, комендант Брагандино счел возможным сдать город при условии, что его гарнизон и жители получат право свободно покинуть Кипр со всем имуществом. Паша Мустафа принял это условие и поклялся на Коране, что оно будет выполнено. Но ведь, согласно учению пророка, обязательства, данные неверным, можно нарушать, если это в интересах ислама. Как только отважные защитники Фамагусты вышли за ворота крепости, янычары набросились на безоружных людей и зарубили их – всех до единого. Женщин насиловали и увечили, детей вырывали из рук матерей и разбивали о стены.

Коменданта Брагандино турки хорошо знали и ненавидели. Поэтому они замыслили для него неслыханную казнь. С него живого ободрали кожу. Самого же страдальца привязали к коровьей спине и проволокли по улицам Фамагусты. Все его тело с ветвями набухших лиловых жил запеклось кровью. На алом лице жутко синели глаза. К сожалению, у несчастного была могучая натура, и почти целый день прожил он в таком состоянии. Содранную же кожу паша Мустафа приказал набить соломой и отправил ее в виде чучела в Стамбул, султану Селиму, продолжавшему тянуть свое запретное вино, похожее на человеческую кровь.

Трудно удержаться и не провести параллели с сегодняшним днем. И европейские политики, и американский президент, и папа римский не устают твердить, что они не против ислама, ибо ислам – религия мира. При этом мы каждый день видим и в Интернете, и на экранах телевизоров события, высветляющие совсем иную его сущность. Возникает резонный вопрос: так ли уж миролюбив ислам, как об этом твердят общающиеся с европейской аудиторией мусульманские теологи и либеральные лидеры Запада?

– Ну что ж, – говорят мусульманские проповедники, – почитайте Коран.

Читаем. И на первых же страницах наталкиваемся на проповедь мира и социальной справедливости. Вроде бы все ясно, и читать дальше уже нет смысла. Все, однако, не так просто. Мало кто знает, что суры Корана, призывающие к миру, давно не действуют. Они отменены, потому что вступает в силу принцип «насха» (отмены), заложенный в самом Коране. Более ранние суры отменяются более поздними. Мухаммед ведь начинал свою проповедническую деятельность в Мекке, где он был окружен сонмом врагов. Его тогдашние призывы к миру были всего лишь способом выживания.

После хиджары (бегства в Медину), где он обрел поддержку воинственных ансаров, тон его проповедей резко изменился. Мир был заменен на меч. «А когда вы встретите тех, кто не уверовали, то удар мечом по шее. Когда же произведете великое избиение их, то укрепляйте узы». Подобных откровений у Мухаммеда много, и все они относятся к действующей в наши дни части Корана. Ну, а мусульманские проповедники, обращающиеся к западной общественности, продолжают цитировать те пассажи, где говорится о миролюбии ислама. На лицо явный обман, что, впрочем, не является чем-то зазорным для мусульман, имеющих дело с «неверными».

Падение Кипра привело в ужас всю Европу. Было ясно, что турки Кипром не удовлетворятся. К угрозе султана Селима превратить в мечеть базилику Святого Петра в Риме наконец-то отнеслись с полной серьезностью. Страх перед турками, к тому времени почти не знавшими поражений, обеспечил успех дипломатической активности.

20 мая 1571 года Испания, Ватикан и Венеция объединились в Священную лигу для борьбы с турецкой экспансией. Совместными усилиями они довольно быстро создали такой мощный и многочисленный флот, какого никогда еще не знала Западная Европа. Он состоял из трехсот боевых галер и шести огромных венецианских галеасов – этих плавающих цитаделей XVI века.

Турецкий военный флот, которым командовал опытный капудан-паша Ага Али, имел примерно на пятьдесят галер больше. И хотя галеасов у него не было, турки, шедшие от успеха к успеху, не сомневались в победе и стремились к решающей битве. Впереди маячило грандиозное морское сражение, и от его результата зависела судьба европейской цивилизации.

В этих обстоятельствах король Филипп, хоть и не без колебаний, решил доверить верховное командование сводному брату. После блестящей победы дона Хуана над морисками Филипп регулярно получал от своих шпионов донесения о его возросшем честолюбии. Так, на одной из пирушек дон Хуан сказал, что может служить только Богу и королю. А вот когда он отвоюет для себя какое-нибудь королевство в Африке, то будет служить одному только Богу.

Не то чтобы Филипп придавал амбициям брата особенное значение, но подозрительный от природы, он решил, что доверять ему как прежде больше не следует.