Текст книги "На окраине города"

Автор книги: Владимир Рублев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

16

Заседание постройкома шло в большой комнате. Начальник строительства Дудка что-то писал, изредка окидывая взглядом присутствующих.

Возле Рождественкова сидели Кучерский, бригадир каменщиков Шпортько, плановик Нина Арнольдовна, чуть поодаль, склонив голову, сидел Астахов. И совсем неожиданно для Лобунько было здесь присутствие Коли Зарудного, устроившегося рядом с парторгом.

Виктор прошел и сел на свободный стул.

– Еще Владимир Ильич Ленин, – продолжал Рождественков, – в свое время говорил, что профсоюзы – это школа коммунизма. Это сказано было давно, с тех пор победоносно построен социализм, мы начали осуществлять постепенное построение и самого коммунизма. И знаменитый ленинский лозунг, что профсоюзы – это школа хозяйствования, в которой рабочие сами учатся коммунистическому отношению к труду, что это – школа коммунизма, – эти его слова очень и очень важны для нас, профсоюзных работников, сейчас, в период перехода к новому обществу…

– Давай-ка, Рождественков, по существу, – мягко заметил Дудка, поглядывая на часы. – Лозунгами нас не агитируй. К вопросу сегодняшней повестки переходи.

Александр Петрович лишь на миг смутился, но тут же торопливо кивнул:

– Хорошо. Так вот, товарищи, – он умолк, подыскивая фразу, метнув молниеносный взгляд на парторга и поспешно заговорил: – Сегодня у нас вопрос о социалистическом соревновании, ну и… – взгляд его на секунду скользнул по Виктору. – Ну и еще кое-какие назревшие вопросы. По итогам работы в июле месяце, как вы знаете, лучшие показатели у строительного участка Усневича. План выполнен на 114,3 процента, производительность труда и экономия – в норме.

«Где же Усневич?» – подумали многие, обводя взглядом комнату, но спросил об этом Астахов:

– А куда же подевался Усневич?

Рождественков глянул на парторга.

– У него, видите ли, дома не совсем хорошо. Жена, кажется, или детишки заболели. Но он пока нам и не нужен сегодня, мы об отстающих будем говорить.

– Разрешите мне? – вдруг встал Коля Зарудный.

– Ну, ну. Пожалуйста, – нетерпеливо кивнул ему Рождественков. – Только покороче, не будем затягивать заседание.

– Я очень коротко скажу, – добродушно усмехнулся Зарудный и отвернулся от Рождественкова. – Вы, товарищи, знаете, что я еще только месяц как избран в члены постройкома взамен выбывшего воспитателя. На втором заседании присутствую, может быть, не все еще порядки знаю. Но только удивляюсь вот чему, – он повернулся к Рождественкову. – Почему это итоги соревнования обсуждают всего десять человек? Разве нельзя на такое заседание пригласить всех желающих, и уж в обязательном порядке – бригадиров? А здесь что? Один Шпортько, ну и я, вроде для соблюдения демократии – от рабочих.

Дудка, подняв голову при первых словах Зарудного, улыбнулся и поглядел на парторга. Тот с любопытством посматривал на молодого рабочего.

– Вот и получается, что мы соревнуемся, – продолжал Зарудный, – а итоги подводят без нас.

– А где же их подводить? – нехотя рассмеялся Александр Петрович. – На стройке, под открытым небом?

Но тот перебил:

– Не под открытым небом, а вместе с теми, кто соревнуется! А то распределят: кому первое место, кому последнее, а почему у Усневича – первое место, а у кого-то там – последнее? До этого постройкому, видно, и дела нет! А кроме того, – разошелся тихоня Коля Зарудный, – присуждают первое место Усневичу, а его нет! А если мне хочется знать, как он добился этого места, куда идти? Домой к Усневичу?

– А если у человека в семье больные, что же, нельзя ему и пораньше уехать? – сердито вставил Кучерский. – Тебе хорошо, ты еще холостяк.

– Я не против, пусть едет, – спокойно согласился Зарудный. – Значит, заседание надо было перенести на другой день. Вот и все.

Он сел под общее молчание.

– Итоги мы вывешиваем для… – начал было Рождественков, но Дудка неожиданно перебил его:

– Извини, Александр Петрович, я слово скажу, – и неторопливо махнув рукой в сторону Зарудного, с усмешкой заметил Рождественкову: – Хорошее, нужное и полезное дело предлагает Зарудный. Я бы на вашем месте, Александр Петрович, и не пытался с ним спорить, а поблагодарил бы за такую мысль. Заседание, конечно, надо перенести и провести его так, как предлагает товарищ.

– Что ж, хорошо, – покраснев, кивнул Рождественков. – Но у нас есть еще другие вопросы. Их мы сегодня можем разобрать.

«Ну, теперь моя очередь», – подумал Виктор, внезапно ощутив, как кровь отлила от головы.

– Чередник здесь? – спросил Рождественков. – Кучерский, посмотрите-ка в коридоре.

Кучерский вскоре вернулся, с ним зашел и Чередник.

– Ага, вот и сам именинник, – обрадовался Рождественков, оживляясь. – Проходи, проходи поближе, Чередник.

Чередник вяло усмехнулся:

– Мне и так слышно будет, – и сел недалеко от Виктора.

– Все вы, товарищи, знаете, – кашлянув, заговорил Александр Петрович, – какая борьба ведется с пьянством и хулиганством. Настало время дать решительный отпор этим злейшим и вредным пережиткам прошлого…

Астахов поднял на него выразительный взгляд, и Рождественков, пожевав губами, настороженно стрельнул еще раз глазами в сторону парторга, и заторопился:

– В общем лекцию читать не буду об этом, а прямо к делу. Вот он перед вами – знаменитый наш пьяница и дебошир, – белая рука Рождественкова рассекла воздух по направлению к Череднику. – С великим трудом добился я, чтобы нам дали машины для поездки за город, думал: молодежь отдохнет, сил наберется, работа пойдет живее и лучше. И что же получилось? Этот уважаемый комсомолец… Чередник… Кстати, – с нотками негодования в голосе обратился он к Астахову, – до сих пор не пойму, как наша комсомольская организация мирится с пребыванием в ее рядах такого человека, как Чередник? Или, например, Киселев? Их нужно попросту гнать из комсомола, таково мое твердое мнение, и я думаю, все присутствующие разделят его. Не думаю, чтобы кто-нибудь стал защищать пьяниц и дебоширов, и тем более странно отношение Лобунько, который мирится с такими прискорбными фактами. Более того, он даже сам устраивает драку со своими воспитанниками! Это уж, простите, никак не на пользу авторитету воспитателя. Был такой случай, помнится, в практике нашего замечательного педагога Макаренко, когда он ударил одного воспитанника, жулика кажется. Но то был Макаренко, непревзойденный психолог, а не наш Виктор Лобунько… Да и время не то было: борьба, разруха, голод, тысячи беспризорных. А мы уже к коммунизму семимильными шагами идем, и вдруг – кулачный бой. Я обязательно сообщу о таком прискорбном случае в райком комсомола, который направил нам, вероятно, без достаточной проверки, товарища Лобунько. А перед руководством строительства ставлю вопрос о наказании в административном порядке и Чередника, и Киселева, и Лобунько.

Долго в этот вечер шло заседание постройкома. Совершенно неожиданно разговор коснулся всей воспитательной работы в общежитиях. Рождественков настаивал на замене воспитателя более опытным человеком. Парторг возразил ему, заметив, что Лобунько еще не успел освоиться в новой обстановке, надо помочь ему и работа у него пойдет. Против этого выступил прораб строительства Кучерский. С ним вступил в спор бригадир каменщиков Шпортько, один из старейших коммунистов стройки.

Время шло, а о голосовании за предложение председателя постройкома не могло быть и речи: вопрос оказался очень спорным.

Наконец, Рождественков устало произнес:

– Я сожалею, Степан Ильич, что мы не пришли к единому мнению. Ну, а поскольку время позднее, – он глянул на часы, – прервем заседание. И все-таки считаю вопрос открытым. Это в отношении воспитателя и воспитательной работы в общежитиях. Что же касается Чередника и Киселева, тут, я думаю, спору быть не должно. Таких разгильдяев нужно крепко наказывать. С этим, конечно, все согласятся.

– Нет, не все, – встал Виктор. – Знаете, товарищ Рождественков, проще всего мне было бы согласиться. Но не лучше ли в корень, в основу этого вопроса посмотреть? Не мы ли в какой-то мере виноваты, что они такие? Мы хоть раз по-настоящему поинтересовались, как они проводят время, как живут, как деньги тратят? Чуткости нам не хватает! Я не говорю о тех, кто и без посторонней помощи сами находят свою дорогу, хоть и трудно – да учатся, и тяжело – да находят силу воли миновать это тяжелое. А как быть с теми, кто уже познакомился с бутылкой и с теми, которые вот-вот схватятся за это зелье? Агитацией вообще? Нет уж, если мы говорим о будущем нашем, о молодежи, так давайте создадим такие условия для рабочих, чтобы их и к ресторану-то не тянуло.

Александр Петрович развел руками, усмехаясь:

– Да это уж ваш предшественник так работал.

– Вот видите, уже и предшественник в ход пошел, мол, он по штату обязан этим заниматься. А фактически дело в том, что мы не знаем человека, и борясь за него, считаем, что главное – поругать.

Рождественков, сурово нахмурив лоб, сдержанно усмехнулся:

– Ну что ж, товарищи, давайте кончать заседание.

* * *

Возвращались с заседания постройкома в одиннадцатом часу. В серых сумерках накрапывал мелкий дождь, зябкими порывами налетал холодный ветер. Говорить никому не хотелось, лишь Рождественков, идущий с Дудкой впереди, что-то неутомимо доказывал начальнику стройки, но Виктор не слушал его, все еще раздумывая о закончившемся заседании. Рядом молча шагал Астахов. Вероятно, и он любил размышлять вот так, на ходу, в движенье; до трамвайной остановки перебросились лишь парой незначительных фраз.

В полупустом трамвае сели рядом.

– Сердишься на Рождественкова? – неожиданно спросил Астахов, покосившись на Виктора.

Лобунько, пожав плечами, покраснел. Да, он был сердит на председателя постройкома за его въедливость и упорство, с которым тот вытащил обсуждение случая на озере.

– Не нужно, Лобунько, – махнул рукой Астахов. – Вредного в этом ничего нет, наоборот, о воспитательной работе в общежитиях давно уже надо было поговорить, правда, не с таким уклоном, как поставил вопрос Александр Петрович. У него уж такой стиль работы: каждого нового человека обязательно пропустить через свою мясорубку. Кто мягкотелый – тех он чуть ли не на побегушках у себя использует, а костистых – признает, даже прислушивается к их мнению. А как человек он не злопамятный, особо-то ты на него и не злись. Мне, кажется, что вы с ним сработаетесь. По всему видно, определил он тебя как изрядного ершика.

Замаскированная похвала сейчас, после такого сумбурного заседания, была особенно приятна Виктору.

– А о Череднике подумай, – сказал после молчанья Астахов. – Киселеву он случайный товарищ, надо заняться им серьезно. С наскоку этого, конечно, не сделаешь, но надо найти какую-то определенную линию отношения к нему и – выдерживать ее. Главное в этом, сам знаешь, должна быть – тревога за человеческую судьбу.

Дождь все усиливался, по стеклам трамвайных окон плыли водяные струйки. Входившие на остановках пассажиры отряхивали одежду. Вышел, помахав рукой на прощанье, Рождественков, потом Дудка; встал, подавая руку и Астахов:

– Ну, до завтра…

Теперь, когда Виктор остался один, он дал волю таившимся весь день мыслям о Вале. Да, она уехала к Игорю. Что происходит там, за двадцать километров отсюда, что сказал ей Игорь?

И Виктор все больше склонялся к мысли, что они, конечно, снова будут вместе – Игорь и Валя… Да и как иначе: у них – сын, ради одного него может произойти примирение.

Обиды на Валю не было. Укорить ее можно лишь в том, что она не сообщила сразу ему, Виктору, об истинной цели приезда.

Виктор вздохнул: дело, конечно, не в одном Валерке. Уходят же от нелюбимого мужа женщины с детьми к тому, без которого им невозможно жить.

Подходя к дому, Виктор постарался унять лихорадочное волнение: сейчас все решится.

…Дверь открыла бабушка. По ее молчанию, по торопливости движений, когда она собирала ужин, он понял: что-то случилось…

– Понимаешь, Виталька, – заговорила бабушка, поглядывая на него, – Валюши-то все еще нет из города. Ты не встретил ее?

Как ни готовил себя Виктор к уходу Вали, но сейчас он буквально застыл с ложкой в руке. Да, так оно и есть, они помирились.

– А… они приезжали? – глухо спросил он.

– Я ж тебе говорю – нет ее… – вздохнула бабушка. – Мальчонку-то едва укачали, не привык еще к нам-то…

«И не привыкнет, – машинально отметил Виктор, проглатывая ложку борща, ставшего сразу безвкусным. – Осталась Валя там, это ясно, завтра и Валерика заберут…»

Есть не хотелось, и Виктор осторожно прошел в свою комнату. Только недавно здесь была Валя, не верилось, что ее уже нет. Он прислушался и уловил тихое посапывание Валерика… Да, да, это он, ее сынишка, ее и… Игоря, который смело войдет завтра сюда и уверенно, по-отцовски, возьмет малыша на руки. А рядом будет прятать глаза от счастья Валя, и его, Виктора, укоризненный взгляд лишь заставит ее слегка покраснеть.

Виктор лег на диван. Постепенно его охватывало полудремотное состояние. Неожиданно он ясно увидел, как по дороге на горку бежит со всех ног плачущий Валерка, стараясь скрыться от странного существа, похожего и на автомашину, и на громадный, с высокими щупальцами-глазами, танк. И малыш спотыкается, громко зовет Валю, но вокруг никого нет, а Виктор сам потрясен видом неземного чудовища, что-то цепко сковало его самого по рукам и ногам… А чудовище вот-вот сомнет Валерку, Виктор мечется, стараясь стряхнуть это невидимое, цепкое… и… кажется, ему это удается…

– Мама! – уже наяву слышен плач Валерика, а затем доносится монотонный голос бабушки, укачивающей малыша. Тревожное ощущение сна еще настолько живо в Викторе, что ему непременно хочется потрогать, погладить живого Валерку, и он встает с дивана и включает свет.

– Дайте, бабуся, я покачаю, – протягивает он руки.

– На, если пойдет к тебе, – соглашается бабушка.

Вопреки ожиданию, Валерик затихает, поглядывая снизу на Виктора. Вскоре ребенок задремал. От сонного Валерика веяло теплом и покоем.

– Ну, клади его на койку-то, да и ложись, – позевывая, говорит бабушка, но Виктору не хочется тревожить сон малыша, он ходит по комнате осторожными, мягкими шагами и на ходу отвечает полушепотом:

– Спи, бабуся, я побуду с ним… Иди, иди, – добавляет он, а когда бабушка уходит, долго всматривается в чистое, нежное лицо спящего мальчика. Темнеют в знакомом игоревском изломе брови, застывшие серыми шнурочками.

«Да, ему дал жизнь Игорь, – закусил губу Виктор. – И поэтому Валя тянется к нему.

Как неопытная нянька, он еще не мог отличить крепкий сон от чуткого забытья, и потому все ходил и ходил с Валериком по комнате, пока в дверях не появилась бабушка.

– Ну, ну, привыкай, привыкай, – улыбалась она. – Я уже выспаться успела; правда, и сна-то мне надо, как места сороке на колу, а ты все ходишь. Давай-ка, приляг, время-то к утру.

Но Валерка не желал расставаться с сильными руками дяди, на которых спалось так спокойно, и раскричался у бабушки.

– Ишь ты, родню почуял, – ворчала та, передавая малыша Виктору. – Ты уложи его на койке-то, потом и сам приляг тихонечко.

Сон подкрался к Виктору незаметно, крепкий сон на утренней зорьке. Он очнулся не сразу, даже когда ощутил, как кто-то осторожно погладил его волосы и потом забрал Валерку; пригретый малышом бок остывал, и вот это-то, пожалуй, и заставило встрепенуться Виктора: неужели малыш упал?!

Открыв глаза, увидел: Валя стоит рядом с ребенком на руках. «Уже… уезжает?!» – взвихрилось в голове, а взгляд искал Игоря. Но его почему-то не было.

– Ты… приехала? – вопросительно глянул он на нее, уже на что-то надеясь, и от этого взбудораживаясь еще больше.

– Да, – качнула, она головой, и ее обычно свежее, яркое лицо сейчас показалось ему осунувшимся и серым.

– Долго же ты не приезжала, – сказал он, стараясь как-нибудь угадать по ее голосу, что же произошло там.

– Опоздала на автобус. Там, на автостанции, и ночевала, – усмехнулась она, задетая его сухим, бесстрастным тоном.

Он вскочил, откинув одеяло, встал рядом, не решаясь при Валерке притронуться к ней.

– А я… я черт знает, что подумал… Значит, правда, что вы… – он умолк, боясь обидеть ее своей радостью, но она, засмеявшись устало, докончила сама:

– Правда. Но об этом не надо, Витя.

Конечно же, он знал это и, торопливо одевшись, постарался отвлечь ее от горьких раздумий, ласково попросив у нее Валерку:

– Ты умойся, отдохни, а я с ним побуду. Знаешь, он даже к бабушке не шел ночью, а только ко мне. Валерик, пойдем?

Нет, теперь Валерик не желал идти на руки к дяде, и Виктор вздохнул:

– Ночью не шел от меня, а теперь…

– За одну ночь разве привыкнет ребенок? – укорила Валя. – Знаешь, сколько времени для этого надо? Много…

17

С северо-востока на город накатывалась тяжелая сентябрьская гроза.

Проливной дождь загнал Виктора в подъезд крыла здания Дворца культуры. Лобунько чуть не столкнулся с Чередником, направляющимся на улицу. И вот уже они стоят у открытой двери, наблюдая, как бьются о кучи мусора, кирпича, о доски тяжелые капли дождя.

Встреча неожиданна и для Виктора, и для Чередника, и потому оба молчат. Но и разойтись вот так просто, безмолвно, не могут: словно какими-то невидимыми нитями связало их недавнее заседание постройкома.

– На обед, Михаил? – спросил Виктор, и как ни натянуто прозвучали эти слова, Михаил с готовностью откликнулся:

– Ну да… Да вот дождик задержал, ребята успели проскочить, а я малость задержался.

– Где сегодня работаешь?

– Полы настилаем. Долго еще нам придется с ними возиться.

Мало-помалу разговор завязался, Чередник постепенно разговорился, стал рассказывать о делах в своей бригаде. А вот уже и удары о рельсу возвестили о конце обеденного перерыва.

– Вот, черт, так та не успел пообедать, – беззлобно заметил Чередник.

А дождь все лил и лил, и на территории строительства было пустынно, все спрятались в здании.

– Знаешь что, Михаил, – сказал Виктор. – Мне вечером надо об одном деле с тобой поговорить. Интересное дело, сам увидишь.

– Все дела на первый взгляд интересны, а копнешься поглубже – ерунда, – махнул рукой Чередник.

– Нет, все-таки ты не уходи из общежития, – настаивал Виктор. Он уже решил взвалить на его плечи хлопотливую обязанность библиотекаря общежития. Сейчас ее выполнял Николай Груздев.

– Ну ладно, – равнодушно согласился Чередник. – Все равно сегодня слякоть, идти никуда не захочется. А что ж за дело?

– Потом, потом, Михаил, – засмеялся Виктор, решив, что ожидание только возбудит интерес Чередника. – Одно скажу, что по душе тебе придется оно, понял?

Чередник кивнул головой. Но после работы подошел Петро Киселев, мрачный, опухший после перепоя.

– Ну, пойдем, Мишка, раздавим полбанки?

– Не хочется, Петро. Да и воспитатель хочет о чем-то поговорить со мной.

– На черта он тебе загнулся? – презрительно скривился Петро. – Еще раз морду набить хочет, да?

– Ну-ну, ладно, – вспыхнул Чередник, и помолчав, кивнул: – Ну, пошли, что ли.

В общежитие они пришли поздно вечером пьяные, шумливые. Увидев Виктора, Киселев двинулся к нему, держа руку в кармане, но Чередник рывком остановил его. Петро как-то сразу сник, пьяно мотая головой. Друзья прошли мимо. Виктор уловил из бессвязного бормотанья Киселева:

– Они… судить, но… мы раньше… на веки-вечные осудим их… Пусть тогда… судят…

И ребята вскоре затихли в своей комнате. А Виктор прошел в красный уголок, и мысли – одна другой мрачнее и безрадостнее – охватили его.

Неужели он снова ошибся, поверив в Чередника? Чем объяснить сегодняшнюю пьянку Михаила. И что делать с ним, а заодно и с Киселевым? Передать это дело широкой огласке? Но это уже не ново для них, они только еще больше отдалятся от всех и – Виктор в этом был уверен – круто пойдут по наклонной вниз, и, кто знает, где они будут через год, два?

Молчать? Нет, молчать тоже нельзя. Что же делать?

Мучительны раздумья, очень мучительны.

В общежитии все затихло. Виктор вздохнул: надо и домой направляться.

Два шага с крыльца – и он в моросящей массе дождя-буса. Капли, прильнув к щекам, ползли по коже, оставляя после себя неприятный след.

Дорожка едва угадывалась в темноте. Настороженно шепталась под дождем листва берез и – ни звука больше: так плотно поглотил этот шелестящий мелкий дождь обычно шумную вечернюю жизнь пригорода.

Виктор невольно вздрогнул, заметив на перекрестке неясную фигуру человека. Вот он двинулся навстречу Лобунько. Луч фонарика в руке Виктора блеснул, вырвав из тьмы серые падающие дождинки.

– Жучков?! Ты что, бессонницей страдаешь?

– Да нет, Виктор Тарасович, мне… странно это показалось, – Леня указал рукой в сторону Дворца. – Машина там стоит, и люди что-то грузят. Я сначала подумал, что наши, а теперь вот что-то сомнение взяло. Разве наши работают ночью? Может быть, кто-нибудь… Но ведь там же сторож?

– Ну-ка, пойдем, посмотрим.

Они быстро зашагали к темнеющей невдалеке громаде Дворца. Чем ближе подходили ко входу на территорию стройки, тем тревожней билось сердце Виктора.

– Совсем недавно, – вполголоса рассказывал Жучков, – так же вот ночью кто-то вывез три тонны цемента. Сторож уснул, его связали, так что не пикнешь, а сами орудовали. Так и не нашли никого. И главное, ведь знают эти ворюги, когда на стройку поступают особо дефицитные материалы, вот что интересно. Будто кто из своих им об этом сообщает.

«Вполне возможно», – подумал Виктор, вглядываясь в темноту: где же машина?

– Вот здесь стояла, – шепнул Леня. Оба затихли. Слышно, как где-то льется с крыши вода да шумит дождь.

– Никого уже нет, – сказал Жучков. – Посветите-ка сюда. Ага, вот след машины. Крышки колес старые, хитры же черти, к утру и остатки следа размоет.

Сторожа они нашли крепко спящим в своей будочке.

– Да он же пьяный! – воскликнул Леня, уловив характерный запах водки. – Никита Александрович, ну-ка, вставай!

Выяснилось, что перед тем, как стемнело, двое пьяных устроились недалеко от ворот на траве, чтобы распить литр водки. Один из них пришел за стаканом к Никите Александровичу.

– Ну и меня, старика, пригласил, мол, в такую погоду это очень пользительно. Я подумал, прикинул, да и согрешил, старый дурень. Их еще сюда пригласил. А вот как уснул, ей-богу не помню. Вроде все в тумане стало. Что же они увезли-то? – забеспокоился он, приподнимаясь. – Пойдемте-ка, посмотрим вместе.

Неизвестные выкрали много листов высококачественного шифера. Вероятно, здесь была не одна машина.

– Пойдем, Леня, надо в милицию заявить, – двинулся к выходу Виктор, но тут же остановился: – Кстати, Никита Александрович, когда привезли этот шифер на стройку?

– Да денька три-четыре, пожалуй.

«Да, конечно, кто-то из своих принимал участие в краже: оперативно действовали, – подумал Виктор. – Но кто?»

– Да, Никита Александрович, неприятности у вас будут завтра большие… Что ж, Леня, пойдем в отделение милиции.

Молча двинулись по шоссе к трамвайной остановке, думая о происшествии. А дождь становился все сильней, по лицу хлестко ударяли холодные водяные капли. Недалеко от женского общежития, едва вошли в лес, сверху ударил сплошной поток крупных дождевых струй.

– Бежим к общежитию! – крикнул Виктор.

Когда бежали, Виктор заметил в окне комендантской комнаты свет.

– Идем к Илье Антоновичу, обогреемся, – сказал он Лене. – Все равно спешить теперь некуда, в такой ливень любые следы в две минуты замоет.

Дверь в комнату коменданта оказалась незамкнутой. Илью Антоновича они застали врасплох: сидя на корточках возле таза, он мыл сапог. Другой сапог, облепленный грязью, измазанный в белой глине, стоял у порога.

Илья Антонович быстро вскочил, уронив сапог в таз, но, узнав Виктора и Леню, облегченно рассмеялся.

– Фу ты… А я думал… кто другой…

– Дождь захватил, вот в гости и зашли, – сказал Виктор, а, поглядев на грязный комендантский сапог, с улыбкой добавил: – Вы где-то тоже бродили по грязи, видно?

– Да так… с огорода картошку кто-то у меня роет, вот и попроведал, – равнодушно пояснил Илья Антонович, снова принимаясь за сапог. И тут же спохватился: – Что ж это я, проходите, проходите… Может, Ленке сказать, чтобы чайку согрела, аль чего покрепче? Мы это мигом, у нас задержки не будет…

– Нет, нет, мы на минутку, Илья Антонович, – запротестовал Виктор, – мимоходом, как говорится.

– Уж не зазноба ли где поблизости завелась? – лукаво прищурился Илья Антонович. – Так в таком-то виде.

Но Виктор перебил его:

– В милицию мы идем, кража на стройке. Шифер увезли.

– В милицию?! – застыл Илья Антонович и сразу напряженно-жестким стал его взгляд, – И… поймали их? Кто же это?

– Нет еще, дождь следы замыл. Ну, да там разберутся, не такие дела раскрывали.

А Леня почему-то не отводил хмурый взгляд с вымазанного в белой глине комендантского сапога.

– Так, так… – проговорил Илья Антонович, а перехватив Ленин взгляд, снова ожил: – Ну, обогревайтесь, а я… Жалко Ленку будить, сам решил помыть сапожишки-то, утром присохнет грязь, – и, оставив первый сапог недомытым, сунул в таз второй, торопливо оскабливая беловато-желтые пятна глины.

– Пойдемте, Виктор Тарасович, – тронул за рукав Леня. – Нам надо спешить.

– Куда же вы? – привстал Илья Антонович. – Я сейчас кончу, и мы чайком побалуемся. А то ведь дождь-то осенний, холоднющий, всякая хворь может пристать.

– Нет, нам и действительно пора. Может, успеют на дороге где-нибудь этих ворюг перехватить, – сказал Виктор, а открыв дверь, обернулся: – Спокойной ночи!

И вдруг его поразил взгляд Ильи Антоновича – злобный, колючий, ненавидящий. Он быстро захлопнул дверь и зашагал к Лене, ожидающему его у входа. Тот пристально посмотрел на Виктора.

– Вы ничего не заметили?

– Нет. А что?

– Комендантский огород вот он, рядом, там белой глины нет. А на сапогах Ильи Антоновича… Эх, не нравится мне этот старик, давно не нравится. Не он ли был сегодня на стройке?

Виктору вспомнился взгляд Ильи Антоновича – злобный, цепкий.

* * *

Потух свет в комнате коменданта. Но Илья Антонович и не думал спать. Вот он, осторожно ступая, появился в коридоре, прошел к выходу и, сойдя с крыльца, стал в тени, прислушиваясь, зорко поглядывая на дорожку, ведущую от трамвайной остановки, где отделение милиции. Туда ушли они, и кто знает, о чем идет сейчас там разговор.

«М-да, пронадеялся на этого слюнтяя Киселева, думал, что стоит лишь подтолкнуть его и – дело будет сделано, а теперь вот»…

Илья Антонович хмуро покусывает губы. Не случайно о грязных сапогах, знать-то, заговорил этот воспитатель, да и Ленька Жучков глаз с них не спускал. Догадываются? Или выследили, когда шел обратно? Все может быть. Остается одно: ждать, хоть до рассвета. Придут – значит, бежать отсюда, а не придут…

Да, этот Лобунько не должен долго работать здесь, да и вообще… Эх, дрянцо оказался Петька, только водку жрать. Ну, ничего, припру я тебя к стенке, будешь делать то, что заставлю, будешь, милый. Пусть только утрясется эта история с шифером. А с сыном Тараса я… сам встречусь. Сам, иначе плохо дело будет. Хорошо бы сегодня, под дождичек – но…»

Илья Антонович прощупывает глазами, насколько может, каждое темное пятно по дорожке: не идет ли кто?

Барабанит по крыше дождь, шумно катится по сточным трубам вода. Темны окна уснувшего общежития.

А Илья Антонович ждет…