Текст книги "На окраине города"
Автор книги: Владимир Рублев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Подождите, подождите, Жучков, – перебил Рождественков и встал. – А разве из-за этого бригада Шеховцовой распалась? Они же сами отказались от этого высокого и почетного звания. К чему же винить других? Испугались трудностей. А где это видано, чтоб новое в жизни приходило без труда? Это закон диалектики, и им не надо пренебрегать. Никто и не говорит, что все это легко, но надо же преодолевать трудности!
– Как преодолевать, Александр Петрович? – почти крикнул Жучков и махнул рукой в сторону Нади: – Пусть скажет, как ей не давали дранку, а когда она пожаловалась начальнику строительства, так кладовщик подсунул такую дранку, в которую и гвоздь не вобьешь: вся в сучках. Да что там говорить? Не с бригад надо нам работу налаживать, а думать, как бы лучше обеспечивать материалами и каменщиков, и штукатуров, и плотников. Вовремя все должно быть на местах! Тогда ребята сами будут драться за это почетное звание, – Леня махнул рукой и сел.
– Разрешите мне! – нетерпеливо поднялась Надя и сразу же заговорила: – Вот вы, Александр Петрович, говорите, что с коммунистических бригад надо все начинать, что это… спасение строительству, но ведь одного желания мало. Ну, хорошо! Проголосуем мы на собраниях, какая бригада будет соревноваться за это звание, а дальше что? Позориться?
– Дальше – сиди да покуривай, – вставил кто-то. Виктору показалось, что это Киселев. Лобунько окинул взглядом комсомольцев и всюду увидел хмуро сдвинутые брови, недовольно сжатые губы. Ему подумалось, что крепко, видно, наболело у ребят, коли они дают своему председателю постройкома такой решительный отпор. Виктор покосился на Рождественкова. Тот сидел, глядя прямо перед собой; лишь на виске быстро-быстро подрагивала тоненькая жилка.
В этот вечер выступили многие, и всеми были сказаны горькие слова в адрес начальства стройки.
– Вам на трамвай? – спросил Рождественков, когда они вышли в коридор. – Тогда пошли вместе.
Шли, думая каждый о своем, и лишь когда засветились впереди огни трамвайной остановки, Рождественков со вздохом сказал:
– Активность на собрании сегодня – просто неожиданная. Да и вы поступили неправильно. Надо было двум-трем дать высказаться и переходить к следующему вопросу. Все равно каждый говорил об одном и том же.
– Но в основном выступления, мне кажется, были справедливыми, – возразил Виктор.
– А вы думаете, я не знаю всего этого? Еще как знаю. Думаете, горком не знает? Или райком комсомола? Стройки, это, брат, самое больное место сейчас. Не зря меня и направили сюда.
– Ну хоть главное из того, о чем говорили сегодня на собрании, можно привести в порядок? Или…
– Можно, конечно. И приводим. Да только так получается: нос вытянешь – хвост увязнет, хвост вытащишь – нос в землю ушел.
– Что ж это, выходит, вечные недостатки? – усмехнулся Лобунько. – А если на все неполадки, на все, что мешает хорошей работе, враз насесть, а?
– Эх, Лобунько, Лобунько, – вздохнул Рождественков. – Вот подожди, попадешь в переплет, тогда узнаешь, как враз, наседают.
И он словно в воду глядел, этот Рождественков.
Скоро Лобунько действительно попал в переплет…
6
Все произошло так быстро, что Виктор опомнился от изумления лишь тогда, когда трамвай тронулся и понесся от остановки, где сошел Игорь Бобылев, муж Вали.
Да, это был он, Игорь Бобылев, в светло-сером макинтоше, мягкой фетровой шляпе. Он обернулся к спутнику, выходя из вагона, и Виктор ясно уловил знакомый смоляной блеск узких темных глаз Игоря и его усталую, снисходительную улыбку на тонких упрямых губах.
Лобунько бросился к окну, успев поймать недоуменный взгляд Рождественкова, но куда ни смотрел Виктор, никого не было.
– Кажется, знакомого увидел, – возвращаясь к Рождественкову, вздохнул Виктор, а самого сверлила мысль: почему здесь Игорь? Как он появился здесь? А… где Валя, может быть, они помирились?
Возможно, Игорь работает в геологическом управлении уральской зоны.
Размышления о неожиданной встрече занимали Виктора и в автобусе, курсирующем между центром города и поселком Злоказово, где жил Лобунько. Лишь дома за ужином он отвлекся, разговаривая с бабушкой.
– Постой-ка, Виталька, – вспомнила она, – телеграмма тебе есть. От кого? Не знаю. Я-то уж и в очках плохо разбираю, а Ольги нет.
Виктор торопливо прочитал телеграмму. Она была от Вали.
«Встречай. Поезд Харьков – Новосибирск».
Лишь позднее Виктор сообразил: она едет тем же поездом, которым приехал и он. Значит, Валя была где-то поблизости от родного города, а совсем не с Игорем?
Бурная радость все больше охватывала Виктора; он отмахивался от всех других мыслей, в сердце было лишь одно: Валя едет к нему, и это так хорошо, так замечательно, что ни о чем больше и думать не надо. Через три дня он встретит ее, взглянет в родные, милые глаза.
И совсем неожиданно промелькнуло: смоляной блеск узких темных глаз Игоря, его снисходительная усталая улыбка на тонких, упрямых губах… Может быть… к нему она!? Нет, нет, о том, что Игорь здесь, она не знает, иначе – зачем эта телеграмма? А если – узнает? Да, конечно, она должна знать это. «И скажу ей об Игоре я», – решил Виктор.
* * *
Харьковский поезд отходил ночью. Маленький Валерик уже спал, и Валя осторожно уложила сынишку на постель, прибрала вещи и задумчиво стала смотреть в окно на снующих по перрону пассажиров и носильщиков в белых передниках.
Вагон дернуло, Валерик завозился во сне, прячась от яркого, бьющего в лицо света.
– Может быть, выключить? – услышала Валя участливый голос женщины с соседней полки и пожала плечами:
– Не знаю… К свету он не привык дома.
Соседка нажала на выключатель, свет погас, а в полутьме уже слышался ее ободряющий голос:
– Вы посмелее будьте. В дороге и взрослые-то устают, а дети… К отцу, небось, едете? Далеко?
Валя назвала город, в душе радуясь, что в тени не видно ее вспыхнувшего лица.
К отцу… Каким укором прозвучали участливые, теплые слова женщины!
Трудно об этом говорить сейчас Вале, хотя она твердо знает, что ни в чем не виновата.
Вспомнились трудные, кошмарные дни их совместной жизни. Слабело, увядало в ее сердце нежное, волнующее чувство к нему, но рядом упорно пробивалась женская привязанность к мужчине, повторенному в ее крошечном, милом Валерике, и это заставляло многое прощать Игорю.
Его отъезд, почти бегство, на Урал впервые словно встряхнул ее и заставил посмотреть на их отношения со стороны. Да, он – подлец, бросивший ее и сына.
Валя нашла его адрес, который он не очень-то и скрывал. И совершенно неожиданно в ответном письме Игоря ей прочиталось между строк, что все не так, как она уже привыкла думать, что все еще можно наладить…
Но поняв это, не ощутила большой радости, предчувствуя, что вскоре же после примирения вновь начнется то, старое, что так измучило ее за эти годы. Да и в последнее время все чаще вспоминался Виктор – чистый и верный друг, с такой нежностью любивший ее. Валю все больше влекло к нему, и в какой-то момент она поняла, что не в силах потерять его, что и все-то дальнейшее, будущее ясно представляется ей только с ним…
«Зачем же тогда медлить, – внезапно решила она, – разве в этом есть смысл?»
Но Валерка… Неужели он так и останется без родного отца?
Раздумья вновь охватывали Валентину. Она знала, что шахтерский город, в котором работает Игорь, находится в двадцати километрах от областного центра, где живет Виктор, письма которого Вале передала мать. Может быть, остановившись по приезде у Виктора, попытаться в последний раз примириться с Игорем, пожертвовав ради Валерки своим чувством к Виктору? Только ради сына и – в последний раз…
Да, попытаться нужно, а чтобы Виктор не подумал о ней плохое, надо рассказать ему все – прямо и честно. Он должен, обязан понять – во имя чего она так поступает, ведь она скажет ему об этом в первый же день, нет, нет – даже в первые минуты их встречи.
…Ровно без пятнадцати двенадцать поезд тронулся. Сложные чувства охватили Валю, прощающуюся бог знает на сколько времени с матерью, с родным городом. Жалость сжала ее сердце, мучила смутная, тревожная мысль: куда я еду, зачем? Вспомнился хмурый, раздраженный Игорь, и те неясные надежды, что подогревала в себе она сама, собираясь в дорогу, предательски исчезли с первым стуком вагонных колес, оставив ее наедине с Прояснившейся вдруг жестокой правдой: «Ты напрасно едешь к Игорю! Разве это трудно понять?» Но тогда в сознании возник образ Виктора, и Валя радостно подумала: «Да, да, я еду к хорошему другу! Я все расскажу ему, и мы вместе решим, как быть»…
А поезд постукивал колесами вагонов; утихали даже самые беспокойные пассажиры, и маленький Валерик чмокал во сне губами – безмятежный и милый… Какое ему дело, куда везет его мать, с грустью склонившаяся сейчас над ним…
7
Субботнее утро. Лобунько быстро шел по шуршащей тропинке к общежитиям. Обычно он приезжал на работу к полудню, но сегодня надо подготовиться к поездке на озеро.
Первым на пути было женское общежитие. Белые стены его в лучах солнца казались розоватыми. Чуть поодаль виднелась громада строящегося Дворца культуры металлургов. На лесах здания царило оживление: рабочий день начался.
Во дворе общежития пустынно. Лениво похаживают вперемешку с курами комендантские индюки. А вот и он сам идет с топором в руках к индюшачьему стаду.
– Доброе утро! – крикнул ему Виктор и остановился.
Илья Антонович нехотя обернулся, но узнав воспитателя, закивал головой:
– Доброе, доброе…
А сам все подкрадывался к индюкам и неожиданно бросился вперед. Куры с громким кудахтаньем, индюки с пронзительными трубными криками в одно мгновенье разбежались в разные стороны, но Илья Антонович достиг своего: в левой руке исступленно бился неосторожный индюк.
– Ленка! Тащи тазик! – крикнул Илья Антонович, прилаживая индюшачью шею на пенек. – Да стакан, стакан принеси!..
Из двери в стареньком белом платье выскочила босая девушка с тазом в одной руке и стаканом – в другой, но увидев Виктора, смутилась, поздоровалась и подошла к отцу быстрым шагом.
– Вот мы сейчас его казнить будем! – с шутливой усмешкой сказал Виктору комендант.
– Подожди, подожди, папа! – испуганно крикнула Лена, бросаясь к двери.
– Боится, – сверкнул зубами Илья Антонович. – А что его бояться-то. Гоп!
Индюшачья голова отлетела в сторону. Струйкой ударила кровь в подставленный Ильей Антоновичем стакан. Индюк еще продолжал дрыгаться, а Илья Антонович уже бросил его и, выпрямившись, поднес стакан к губам. Виктор вздрогнул от отвращения, увидев, как припал к стакану комендант, а на шее Ильи Антоновича в лад глоткам заходил незаметный ранее кадык.
Опорожнив стакан, Илья Антонович крикнул:
– Ленка! Возьми-ка стакашек. Да ощипай индюшонка.
И дружелюбно обратился к неподвижно наблюдавшему за ним Виктору.
– Всюду нонче экономия идет. И в-во, видите, – он с улыбкой приподнял пустой стакан, окрашенный кровью. – Ни одна капелька не пропала, все в рот попало. Первые-то разы, по неопытности, проливал я кровь на землю, а теперь уже наловчился, за все лето ни одной капли не пропало.
– Противно, должно быть, пить, – не скрывая отвращения, заговорил Виктор.
– Даже ни-ни… С непривычки ежели… Пользительно. Врачи советуют принимать живую кровь… Свинячья, конечно, лучше, ей напьешься так, что рыгать потянет, а это что… Стакашек, не более и крови-то… Рановато что-то сегодня пожаловали? Аль работа есть?
– Да, – кивнул Виктор, а сам уже смотрел, как подходит Лена. «Все же, как она похожа на Валю», – подумал он, любуясь девушкой.
Илья Антонович перехватил его взгляд и прикусил губу. «Вот оно что! Да ты, брат, Ленкой непрочь заняться? Надо свести вас, это, пожалуй, мне на пользу будет…»
– Слышал, на озеро молодежь собирается сегодня? – спросил он, внимательно глядя на Виктора.
– Да, к вечеру. Ночевать там придется.
– А с пожилых, семейных, едет кто?
– Кто пожелает, пожалуйста, – и Виктор живо обернулся к Илье Антоновичу: – А почему бы вам не поехать?
– Куда уж нам, старым, – вздохнул Илья Антонович. – Вот разве Ленка захочет? А, Ленка? На озеро хочешь?
Лена, ощипывая индюка, удивленно глянула на отца. Ведь еще вчера он накричал на нее, когда она попросилась ехать, а сейчас…
– Поеду, – наклонила она голову.
– Только смотри, хоть и знакомый тебе народ, а все одно – чужие ребята. Ты вот поближе к товарищу воспитателю держись, он человек, по всему видно, самостоятельный.
Виктор покраснел. Знал бы Илья Антонович, как он, этот «самостоятельный человек» любовался Леной. Мельком взглянув на кудрявую русую головку девушки, Виктор торопливо сказал:
– Пусть собирается, на машине как-нибудь уместятся все.
И ушел со двора, не заглянув даже в комнаты.
В прохладном коридоре мужского общежития тихо. Лишь из кухни доносится перезвон ведер: это уборщица тетя Шура наливает в титан воду. Виктор улыбнулся, подумав, что сейчас она опять начнет жаловаться на этого «рыжего черта» Николая, который то тряпок на мытье полов не дает, и приходится у ребят выпрашивать старые мешки, то ленится привезти растопку со стройучастка, и волей-неволей нужно тащить ее на себе почти полкилометра.
– А вы изложите это все начальству, – внимательно выслушав в первый же день почти получасовую тираду тети Шуры, сказал Виктор.
– Зачем же? – настороженно глянула на него уборщица. Она даже воду перестала наливать.
– Но это же непорядки?
– Ну вот еще, буду жаловаться. Это пусть другие жалуются, а я… К чему мне это?
– Но вы же сейчас обижаетесь, рассказываете мне.
– Мало ли что я рассказываю, – заворчала тетя Шура, не переставая орудовать ведрами. – И ему тоже работы хватает, иной день до ночи мается.
– Но к чему же вы мне на него тогда жалуетесь? – рассмеялся Виктор.
– К чему, к чему, – перебила женщина, покосившись на Виктора. – А ни к чему, так просто, – и после недолгого молчанья продолжала все так же сердито: – Пусть не кричит и не думает, что один он работает, а другие целыми днями спят. Хватает и нам работы.
И так продолжается каждый раз, когда Виктор приходит в общежитие.
Сегодня, однако, воркотня технички миновала Лобунько.
Едва он зашел в коридор, тетя Шура побежала ему навстречу, рассерженно приговаривая на ходу:
– Вот, вот, я сейчас все выложу воспитателю про тебя, ухарь царя небесного.
– В чем дело? – остановился Виктор, но техничка, сжав подрагивающие губы, потянула его за рукав, показывая на умывальню:
– Пойдемте, пойдемте.
Едва Виктор ступил на порог умывалки, в нос ему ударил резкий кисловатый запах винного перегара.
– Вот, вот он, ухарь царя небесного, – кивнула тетя Шура на склоненную над раковиной фигуру в матросской тельняшке. – Полюбуйтесь.
Виктор узнал Киселева. Тот пьяно мотал головой у крана, бормоча:
– Ш-шур-ка… не ругайся. Твое дело т-телячье. Гхак… а, черт. Ты… ты – Киселев тяжело повернул заплывшее лицо. – А-а… – силясь подняться выше, улыбнулся он, увидев Виктора. – Това-товарищ воспитатель… Тут как тут… Все вы… тут как тут… Но я на р-ра-боту не п-пшел… Не-ет… З-зачем? Н-на кильку заррабат-тывать? Н-не хочу…
– Снимай рубашку! – сжал губы Виктор, подходя к нему.
– Н-не хочу.
– Принесите, тетя Шура, мыло. Снимай, снимай, – повернулся он к Киселеву.
Тот опять склонил лицо над раковиной и, покачнувшись, громко сплюнул.
– А я что… И сниму… Т-только… сам сниму…
Минут через двадцать Киселев уже лежал на своей койке. Николай Груздев ходил по комнате и зло ругался:
– Сопляк. Напился, да еще и в общежитие приполз. Не я твой отец.
– Где это он напился? – хмуро спросил Виктор. Стало ясно, что в ближайшие дни серьезного разговора с Киселевым не избежать.
– Как где? Да в Михеевке, конечно. Ходил вчера, калымничал, наверное, там, ну и набрался. Да и не один он туда ходит.
И Николай рассказал, что каждое лето из пригородного поселка Михеевки в общежитие приходят индивидуальные застройщики. Они знают, что заработки молодых каменщиков, штукатуров, плотников малы и молодежь непрочь подработать. Вот и получается, что едва окончив рабочий день на стройке, ребята, торопливо поужинав, спешили в Михеевку. Возвращались ребята в общежитие ночью, иногда подвыпивши.
Открывая ключом дверь своей комнаты, Николай вздохнул:
– А ведь мастер хороший этот Киселев. Из молодых-то, кроме Жучкова, вряд ли кто за ним из плотников угонится. Да и столярничает он неплохо. Ну его и приглашают чаще в Михеевку, знают, что не испортит работу.
– Так Киселев – хороший мастер?! – переспросил Виктор, пристально глядя на Николая.
– Очень даже хороший, – подтвердил тот, отомкнув, наконец, дверь и пропуская Виктора вперед. – Да вот, видите подставку под приемником? Его работа.
Виктор еще раньше обратил внимание на изящную подставку для приемника. Надо было иметь большой вкус, чтобы создать такую красивую вещь.
– Николай, – обратился он к Груздеву. – Ты не знаешь, разбирали хоть раз персональное дело Киселева на бюро или на комсомольском собрании?
Груздев насмешливо хмыкнул:
– Уже не раз. Строгий выговор, кажись, дали ему… Даже в райком комсомола таскали, да ничего не помогло.
«Ну вот, так оно и есть. Киселев уже, конечно, озлоблен этими разговорами на бюро и на собраниях. Потом, вероятно, и от начальства стройки перепало ему. А тут еще райком. И все это так сухо и нетерпеливо, по заведенной традиции: «Провинился – накачаем, будь здоров». М-да… Тут, пожалуй, не так надо действовать. Но и уговорами тоже ничего не добьешься. Как быть?»
Николай Груздев постучал молоточком, укрепляя гвоздики в рамке.
Виктор вдруг отметил, что мелькающие в такт ударам сильные руки Николая, оказывается, до ногтей осыпаны бледно-желтыми веснушками. «Интересно, а ладони? – неожиданно подумал он с любопытством, но тут же рассердился: – Лезет всякая ересь в голову».
– Ты получил, Николай, на складе мячи и шахматы? – подымаясь, спросил Виктор Груздева.
– А вон они лежат – показал тот рукой, в которой был зажат молоток, на угол. – Не растеряли чтобы там их, на гулянке-то. На моем подотчете они. – Николай выпрямился и посмотрел на Виктора. – Смотри, чтобы водки поменьше ребята брали, а то перепьются, возись тогда с ними.
– Водку, я думаю, мы вообще брать не будем, – сказал Виктор.
Николай как-то недоверчиво рассмеялся:
– А что это за поездка на озеро без водки? К тому же с ночевой. Мы всегда брали.
– Нельзя, Николай. Мы едем отдыхать, а не устраивать попойку на лоне природы.
– Вообще-то… – начал он снова, но не договорил, увидев входящего председателя постройкома. И сразу вспомнил о лежащем на койке Киселеве.
– Здравствуйте! – сердито поздоровался Рождественков и остро глянул на обоих. – Так я и знал. Пьяные у них на койках полеживают, а они – и воспитатель, и комендант – сидят в каптерке и сном-духом об этом не знают.
– Мы его и притащили, – хмуро ответил Николай. Виктор заметил, что Груздев недолюбливает Рождественкова.
– Откуда притащили? – живо вскинул на него глаза Александр Петрович. – Где он пил?
– Где пил, нам про то не докладывал, – ответил Груздев. – А притащили на кровать мы его из умывалки.
– Соберите материалы о нем и – гнать надо со стройки пьяницу. А то, глядя на него, и другие примутся выпивать. И будет здесь не молодежное общежитие, а вытрезвитель. У вас по плану сегодня что? Ах да, поездка на озеро. Смотрите, чтобы эта история не повторилась там.
– А что он с ними сделает, если ребята тайком водку возьмут? – вступился Николай. – Не будет же Лобунько их обыскивать.
– Это вообще недостойно человеческой личности, – вставил Виктор.
– Ну, о личности тут разговор не идет, – безапелляционно ответил Рождественков, не глядя на Лобунько. – Это дело общественное, все общество и должно бороться с таким злом, как алкоголь. И ничего зазорного не будет в том, если кто-то культурненько и осмотрит рабочих, когда они усядутся на машину.
– Ну уж, знаете… – возмутился Виктор. – Моя работа – это их сознание, их жизнь и дела, а не их карманы.
Александр Петрович криво усмехнулся:
– А вы, собственно, напрасно и вспыхнули. Я ведь не сказал, что это должны сделать именно вы. Если уж вы так щепетильны, то это с успехом может провести, скажем, Груздев. Он, вроде, поближе к рабочей массе, да и сам-то попроще. Правда, Груздев?
Николай ничего не ответил, взял график и сказал Виктору таким завидно равнодушным голосом, словно, кроме них, в комнате никого не было:
– Так я думаю, что мы вывесим график в красном уголке, Виктор? Там все его будут видеть.
– Пожалуй, – чуть не засмеялся Виктор от какого-то сложного, чуть не радостного чувства, увидев, каким бешенством загорелись глаза Рождественкова при этой невидимой пощечине, отпущенной ему Груздевым.
Николай ушел, что-то мурлыча себе под нос. Неловкое молчание все больше разъединяло Рождественкова и Виктора.
– Ну я пошел, – сухо сказал, наконец, председатель постройкома, а подойдя к двери, неторопливо обернулся: – А вы не забудьте подготовить дело относительно Киселева. Иначе мы и без вас его судить будем. Как воспитатель, вы обязаны прислушиваться к мнению профсоюзной организации.
«Подготовить дело, – подумал Лобунько. – А ему девятнадцать лет. Он только жить начинает». Взгляд Виктора упал на красивую подставку для приемника. – Но есть же в Киселеве и что-то хорошее. Вся беда в том, что плохое видеть легче: оно на виду».
Виктор и сам не заметил, как дал волю мыслям, которые в последние дни упорно не покидали его. Но за стеной лежал на койке пьяный Киселев, и надо было что-то предпринять, так как жизнь этого юноши во многом будет зависеть от умения воспитателя принять верное решение.
Виктор вышел в коридор и в раздумье прошел в комнату, где жил Киселев. Знаменитый дебошир спал, по-ребячьи сжавшись в калачик, безмятежно посапывая дерзко вздернутым носом.
«Иначе мы и без вас судить его будем», – вспомнились слова Рождественкова и жалость шевельнулась в сердце Лобунько. «Нет, нет, – подумал он, – прежде надо узнать, так ли уж плох Киселев, что ему одна дорога – в суд. Сегодня же или завтра познакомлюсь с ним поближе. А как же быть, если ребята возьмут с собой водку на вылазку? А если поговорить с Жучковым. Да, пожалуй, нужно поговорить с ним, его все знают, он всех знает…»
