Текст книги "На окраине города"

Автор книги: Владимир Рублев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

36

Лена с Надей шли в контору: девчата передали, что Лену ждет мать, которую девушка не видела с того самого вечера, когда ушла из дому.

В конторе тепло, уборщица заботливо натопила железную печку, и просто не верится, что за стеной бушует снегопад. Лена огляделась, ища мать, но ее не было.

– Где же она? – тихо спросила девушка у Нади, но ответил стоящий рядом пожилой рабочий:

– Там, у ворот, мать ждет тебя. Звали мы ее сюда – не хочет идти.

– Ты подожди, – попросила Лена Надю. – Я сбегаю.

За воротами, облепленная снегом, стояла женщина. С ее губ шел легкий парок дыхания, мокрым было покрасневшее лицо, но она не спешила уходить отсюда, взгляд ее то и дело скользил по фигурам идущих на обед девчат.

– Мама! – тихо окликнула Лена, подходя к женщине.

Сдвинулась с места Ольга Васильевна, но тут же остановилась. Лена бросилась к ней и, обняв, ощутила, как плечи матери подрагивают от плача.

– Ну, перестань, – уговаривала девушка, закусив губу, чтобы самой не расплакаться. – Народ ведь смотрит. Почему ты в контору не пошла, стоишь на холоду, разве можно так?

– Эх, доченька, глаз теперь на народ не кажи, прославил нас… сам-то. Стыда на старости лет сколько…

– Ладно, мама, я вечером приду, вчера еще хотела, да как-то… Поздно уж было.

Мать жалостливо смотрела в лицо дочери.

– Совсем приходи. А Лена? Одной-то мне боязливо как-то. Что уж у чужих-то людей жить.

Возвращаясь в контору, Лена неожиданно столкнулась у крыльца с Володей. Она уступила ему дорогу, но он шагнул к ней.

– Мне поговорить с тобой надо, Лена, – сказал он.

– Говори, – пожала плечами она. – Я слушаю.

– Нет, не сейчас, а… Ты вечером выйдешь в коридор?

Лена отрицательно качнула головой:

– Нет. Я сегодня ухожу домой.

– Но как же, Лена? – горячо заговорил Володя. – Ведь мне обязательно надо сказать тебе, что… Я сам себя не пойму, Лена. Зачем мы ссоримся? Лена…

– А ты… приходи к нам вечером, – тихо сказала Лена. – Там и поговорим. Туда, в женское общежитие приходи.

– Леночка! – радостно подался к ней Володя, но она взбежала на крыльцо.

Нади на прежнем месте не было. Она стояла рядом с Лобунько, помогая укреплять ему свежий номер стенной газеты. Увидев Лену, Надя кивнула: сейчас идем. Но сама о чем-то снова заговорила с Виктором, с грустной нежностью глядя на него. Вот он весело рассмеялся, что-то сказал ей, Надя ласково улыбнулась, не спуская с него взгляда.

«О чем это они?» – подумала Лена, беспокойно посмотрев на настенные часы: как бы не опоздать с обедом.

А Виктор сегодня удивительно ласков с Надей, и ей просто не хочется уходить от него. Возле вывешенной ими стенгазеты уже столпились рабочие, а Надя все еще стоит около Виктора.

– Спасибо, Надюша! – весело кивнул ей он, отряхивая руки от извести. – Кстати, ты билет уже взяла?

– Какой билет? – удивленно смотрит она.

– Так ведь сегодня в театр идем. Билеты у Лени Жучкова. Леня, Леня! – окликает он проходившего Жучкова. – Ты что же это девчатам билеты не продаешь? Вот Наде билет, может, два, Надя, нужно? Подруга пойдет или…

– Нет, один, – перебивает его девушка, но, глянув на Лену, торопливо поправляется: – Два, Леня, дай. Лена со мной пойдет. А вы, Виктор Тарасович?

– Жаль, Надюша, не могу. Уж сегодня-то я бы с радостью пошел.

– Только сегодня? – замечает она. – Почему же?

– О, это секрет! – отвечает он. Как сказать девушке, что женишься, когда знаешь, что она очень неравнодушна к тебе? Собственно, сегодня именины Виктора, не свадьба, но вчера наконец-то он услышал от Вали долгожданное «да». Он вчера приехал рано домой и после ужина весело играл с Валеркой, а Валя смотрела на них и неожиданно сказала:

– А ведь ты будешь хорошим отцом.

Он обернулся к ней и, встретив ее ласкающий взгляд, решился.

– Но Валеркина мама не признает меня отцом, не так ли? – и постарался, чтобы эти слова прозвучали как можно шутливее.

– А ты ведь этого не знаешь, – смутилась она, и он встрепенулся от радости: неужели?!

– Завтра, завтра, – торопливо сказала Валя, освобождаясь из его объятий. – Завтра твой день рождения, вот и… обо всем мы поговорим, хорошо?

Вот почему так радостно сегодня Виктору, вот почему хочется ему со всеми быть ласковым и веселым.

– Знаешь что, Леня, – говорит он. – Не съездить ли до театра к Киселеву в больницу? Степан Ильич узнал, что к нему уже можно наведываться.

– Просто свинство с нашей стороны, что никто там еще не был, – подхватила и Надя.

Решили, что сегодня поедет несколько человек, а в воскресенье – все желающие.

* * *

Киселев очнулся от странной тишины, возникшей, как ему казалось, вот только что, секунду назад. Было утро. Синеватый свет на потолке и стенах все более бледнел, хлопнула дверь, донесся приглушенный, едва уловимый телефонный звонок. А может быть, звонка и не было, Петро не чувствовал твердой уверенности, что слышал его.

Рядом кто-то зашелестел бумагой, Петро скосил глаза и увидел женщину в белом халате. Дальше еще койка, и еще, и еще. Петро понял: он в больнице. Ему захотелось встать. Он силился совладать с непослушным телом, приказывая себе: «Сейчас я встану! Раз, два. Считаю до пяти. Три… четыре». Стены завертелись, стремительно понеслись куда-то, Петро оперся на локоть и огромным усилием воли сел на койке, ощущая непомерную свинцовую тяжесть в забинтованной голове.

– Что вы делаете? – бросилась к нему сестра. – Сейчас же ложитесь!

Она уложила его на койку, но теперь он уже знал, что ничего опасного с ним не случилось, и это успокоило его.

К вечеру, когда в окна палаты ударило первой крупкой снега и сразу потемнело, сделалось сумрачно, неуютно в комнате, Петра охватили невеселые мысли. Он вспомнил о ребятах, оставшихся на стройке, представил, как весело и уютно сейчас в общежитии, а он вот лежит здесь, никому ненужный. И вообще в жизни не от кого ему ждать теплого, участливого слова. Тетка, с радостью спихнувшая его в школу фабрично-заводского обучения, ни одного письма не написала ему. А кто еще? Была где-то сестра, но след ее давно уже затерялся для Петра. Один он в жизни.

Тяжело на душе у Петра. К чувству одиночества все сильнее примешивается глухая неприязнь к бандюге Крапиве. Видно, кто-то помешал Илье Антоновичу добить его, знал Петро, что не упустил бы тот его живым. Интересно, что он сейчас клевещет у следователя на него, Киселева? Извернуться постарается. Крепко сжимает зубы Петро.

Заснул он поздно ночью. А когда проснулся, был уже день, на улице бушевал снегопад. Петр решил не думать о своих делах, попросил у соседа книгу и терпеливо вчитывался в сложную историю жизни девушки, окончившуюся, конечно, счастливо.

– Ерунда, – сказал он соседу, захлопнув книгу.

– Почему же? Все окончилось очень хорошо, – возразил тот.

– В том-то и дело, – усмехнулся Петро. – В книгах все очень просто, а в жизни… И так бывает, «кто не мае щастя з ранку, тот не мае на останку».

– Ну уж, это мрачно выглядит, – возразил сосед. И не такая теперь у нас жизнь, чтобы человека ждало только одно плохое.

– Возможно, – из чувства вежливости согласился Петро.

Уже темнело, когда пришла сестра и включила свет.

– К вам, Киселев, сейчас посетители придут, – сказала она.

– Ко мне?! Хотя… – Петро усмехнулся: вероятно, это из милиции, наплел Крапива о нем.

И вот уже входят они… Но ведь… но ведь это Мишка Чередник?! С ним воспитатель, Надя Шеховцова, Леня Жучков, Коля Зарудный.

Петро немного успокаивается, тепло смотрит на товарищей, но в голове назойливо вертится: «А вдруг сейчас и те, из милиции, войдут?»

– Слушай, Миша, – спрашивает он, немного погодя. – Кто же еще пришел ко мне? Там есть кто еще?

– Вроде нет. А ты кого ждешь? – удивляется Михаил.

– Да так. – Облегченно вздыхает Петро и теперь лишь чувствует, что рад посещению товарищей. Несколько настораживает его только внимательный взгляд Лобунько, но Петро старается меньше с ним разговаривать, обращаясь с вопросами больше всего к Череднику или Наде.

– Тебя ведь тоже зачислили в комплексную бригаду, – замечает Михаил Чередник и, глядя на побледневшее от болезни лицо Петра, добавляет: – А что Крапива застрелился, ты знаешь?

– Застрелился?! Вон как…

И уже плохо слушает Михаила, думая, что уж теперь-то его появление ночью на стройке и вовсе покажется следствию загадочным. Был бы жив Крапива, правду можно было бы установить, как он ни вертись, а теперь… Скажут, выгораживаешь себя, на мертвого наговариваешь.

«Черт с ним! – решает Петро. – Поверят – хорошо, не поверят – плакаться не стану», – и замечает на себе удивленный взгляд Михаила.

– Ты не слушаешь меня? – говорит тот. – Я тебе о том, что парторг обещал завтра навестить тебя, а в воскресенье много ребят придет. Так что, давай выздоравливай.

Петро слабо улыбается, прощаясь с ребятами. Эта вымученная улыбка не может скрыть его настроение. Он все больше убеждает себя, что ему теперь совсем не по пути с этими ребятами, ему, над которым в любой час может прозвучать суровый голос правосудия, с ними – веселыми, беззаботными, свободными даже от малейших помыслов о преступлении.

37

Петро долго держал в руках областную молодежную газету, вглядываясь в знакомые лица ребят. В последние дни у ребят, посещающих его, только и разговоров, что о своей бригаде, о соревновании с мохрачевцами, о шефстве над школой. И все это сообщалось с задорным блеском в глазах, но сначала Петро усмехался над их горячностью, решив, что не пройдет и десяти дней, как от нее не останется и следа, но уже третья неделя близится к концу и вот – фотография… Петро забеспокоился.

Значит, думал он, по возвращении из больницы волей-неволей придется попасть вот в эту самую бригаду, которой так восторгаются ребята. Борьба за то, борьба за это, за третье и десятое. А Петру так хотелось сейчас покоя. И к чему они внесли его фамилию в списки бригады? Теперь не легко вырваться оттуда.

И вот – последнее: соревнование за бригаду коммунистического труда. Им-то что, пусть соревнуются. А ему…

Мысли об отъезде все чаще тревожат Петра, заманчивые, упорные мысли. Ему кажется, что там, на новом месте, все будет у него совсем по-другому.

«Люди живут всюду, – думает он, откидывая газету. – Пусть не все так, как хочется, но каждый сам свою жизнь обязан строить. Не удалось у меня здесь, надо попытать на другом месте. Там и начальство другое будет, да и я по-другому себя поведу, спокойнее мне же».

Петро уже не думает, он дремлет, успокоенный вечерней тишиной. И неожиданно открывает глаза.

– Спишь? – склоняется к нему Степан Ильич. – Я ненадолго. Врач сказал, что дня через три-четыре тебе выписываться. Сможешь сам-то добраться? А то ребята могут встретить.

– Доберусь, – говорит Петро и мысленно добавляет: «До общежития. А там – соберу вещи, расчет получу и…»

– Рождественков тебе бесплатную путевку в дом отдыха выхлопотал, – сказал Степан Ильич, поднимая брошенную Киселевым газету: – Отдохни, сил наберись, а там и работа не страшной покажется. Так ведь?

Вспыхивает лицо Петра.

– Зачем же… Ни к чему это, – бормочет он.

– Нужно, нужно, Киселев, – мягко прерывает Степан Ильич и кивает на снимок в газете: – Видал, какой твоя бригада взлет берет? Серьезные дела у вас сейчас начнутся, не забывай этого. Ну и подумай обо всем, не спеша подумай. Жизнь твоя только начинается и все – в твоих руках, все – от твоего желания и упорства зависит.

Недолго сидел в палате Степан Ильич, но после его ухода Петр не мог спокойно лежать. Он привстал, подоткнув под бок подушку, хмуро сдвинул брови, задумчиво глядя в окно на заснеженную вечернюю улицу. Как же ему быть? Понимал он, что вернуться на стройку – это значило быть совсем не таким, это… Одним словом, тогда его место там, в комплексной бригаде, начавшей соревнование за почетное право называться коммунистической. Нужно ли это ему? И как же быть с отъездом? Решать надо накрепко.

…Через три дня Петро приехал на трамвае в лесопарк. Он пошел к общежитию. Дорожка вспарывала снеговую равнину, искристую, радужную, вбегала в лес, разветвляясь там на узкие тропки. Крупными белыми латками лежит на деревьях снег. И всюду между деревьев – жилые дома. А вот и новая развилка: широкая тропинка, по которой шел Петро, разделялась надвое. Одна тропка вела через институтский городок, напрямик к мужскому общежитию, другая, вильнув меж деревьев, выводила к дороге на стройку.

Петро остановился. Уже отсюда был виден Дворец: заснеженные крыши левого крыла здания, ровная сетка строительных лесов у восточной стены, недвижимые ажурные сплетения башенных кранов. До обеда еще более полчаса. Петро вспомнил, что сейчас там все ребята. И вдруг захотелось увидеть их, посмотреть, как они работают, услышать веселые голоса девчат.

Едва он миновал ворота и вошел на территорию строительства, как увидел Лобунько, разговаривающего с Вальковым. Петро не особенно рад был этой встрече и хотел пройти незаметно мимо, но это не удалось.

– О-о, Киселев? Здравствуй, здравствуй! – шагнул к нему воспитатель. – Сегодня со Степаном Ильичом вспоминали тебя, да, признаться, и Рождественков побаивается, как бы путевка не пропала, ждет тебя не дождется. Ну, прежде всего пойдем к Астахову, это его просьба, – засмеялся Виктор, – доставить тебя, едва появившегося, живого или мертвого к нему. Идем?

Пока шли до конторы, Лобунько оживленно расспрашивал Петра о больнице, рассказывал последние новости на стройке, делая вид, что не замечает односложных, неохотных ответов паренька. Знал Виктор, что изменения, происшедшие на стройке за время болезни Киселева, насторожат его, все еще, видно, дорожащего своей забубенной независимостью, и поэтому умалчивал о том, что должно задеть самолюбие Петра.

Астахова в кабинете не оказалось. И Петро, решив, что все равно не миновать неприятного разговора, начал его тут же, не дожидаясь парторга.

– Знаете, со стройки уходить мне неохота, с ребятами сжился, а из той бригады вычеркните. Не пойду туда работать, переведите куда-нибудь.

Хмуро сдвинув брови, он стоял против Виктора, осунувшийся, с выступавшими скулами, и тому стало жаль этого неудачно начавшего свою жизнь паренька.

– Ладно, Петя, все это можно сделать, бригада ж добровольная. Но мне интересно: почему ты так решил?

Киселев передернул плечами, хотел сказать что-то, но промолчал.

Виктор положил ему руку на плечо.

– Это не только для меня будет интересно, Киселев, и чтобы тебе напрасно нервы не трепать, объясняя каждому, скажи мне откровенно и прямо. Если причины действительно серьезные, могу поручиться, что твой переход в другую бригаду обеспечу я сам.

Петро долго раздумывал, собираясь с мыслями.

– Видите ли, в той, коммунистической бригаде, – заговорил он наконец, – надо будет все делать по команде, как другие захотят. И чуть что – шпынять начнут: куда полез, ведь мы-то, как ангелочки на картинках, смирненькие, мы – пример, а ты… Э, да что там говорить?! Не умею я выразить словами это, а сердцем чувствую: не смогу и недели прожить в такой бригаде. И не потому, что… пить там, что-ли, надо мне, нет – проучили меня, а… посмотрю я сначала, что получится из той бригады. А сейчас – не могу. Спокойно хочу пожить. И путевку забирайте, не надо мне, я не обижусь, а только… Не хочу – и все.

Он замолчал, не выразив словами всех своих возбужденных мыслей, но Виктору и без того было ясно, что Киселеву и действительно еще рано быть в этой бригаде.

– Хорошо, Петро, я тебя понял и согласен с тобой. Дудке и Астахову объясню все сам. Доверяешь?

Киселев впервые слабо улыбнулся:

– Пожалуйста… А то, знаете, убеждать я не умею.

– А путевку в дом отдыха бери. Она тебе дается не за твое будущее, а в знак уважения коллектива к твоему смелому поступку тогда, ночью…

«Итак, началась работа с Киселевым, – подумал Лобунько, едва за Петром захлопнулась дверь. – И это будет, по существу, моим первым серьезным экзаменом».

38

Низко заревел заводской гудок, а минуту спустя, когда он умолк, в цехе начала устанавливаться непривычная тишина: один за другим, сделав последние обороты, застывали станки. Окончив уборку стружки, рабочие спешили к выходу, и вот уже на широком заводском дворе к проходной непрерывным, шумным потоком шли люди в промасленных фуфайках и шапках.

– Выключай, Валя! – махнула рукой Рита Уфимцева, но та, увлекшись, не расслышала ее, и лишь затихшее дрожанье воздуха в цехе, уже полупустом, заставило ее оглянуться на подругу и разъединить контакты электроподачи.

– Не жадничай, – серьезно заметила Рита, сметая стружки со станка. – А то на первых порах интерес-то да охоту собьешь, а когда настоящая работа начнется – тебе скучно покажется, вроде обыденщина какая.

– Ну уж, – только и сказала Валя, которой просто жаль было расставаться с успокаивающей мелодией, что напевал для нее станок. Едва включив его, она уже слышала, как он радостно пел ей: «Все, Валюшенька, хорошо. В твоей жизни начинается настоящее счастье».

Идти Вале по пути с Ритой. И они каждый день ходят вместе. Сейчас, когда снег в палисадниках уже подернулся синевой сумерек, а вокруг желтыми шариками вспыхнули электрические огни, подругам не хочется расставаться, Рита предлагает:

– Идем к нам? Отдохнем, телепередачу посмотрим, а?

– А Валерка? – напоминает Валя и вздыхает: – Нет уж, Рита, не сегодня. Вот будет у Виктора выходной, возьмем Валерку и – к вам на весь вечер, ладно? Только не сердись.

Конечно же, Рита не сердится на нее.

Приехав домой, Валя попросила бабушку:

– Бабуся, давайте делать пельмени, а? А то у меня опять получатся вареники.

Она знала, как любит Виктор сибирские пельмени, и позднее, вынося противень с ними в сенцы, тепло подумала, как Виктор будет рад, увидев свое любимое кушанье.

Валерик отказывался спать под разными предлогами и дождался-таки, когда приехал Виктор. Тот, умывшись, усадил малыша на колени, и Валя покачала головой: теперь сын будет ждать, когда спать его уложит сам папа.

Она вышла в сенцы за пельменями, вдруг ей показалось, что где-то возле их дома смолк, фыркнув, мотор автомашины. Вслед за этим она услышала громкие голоса и стук калитки. Валя выглянула и будто кто толкнул ее: она узнала в одном из двоих мужчин, направляющихся к крыльцу, Игоря. Да, это он, пьяно размахивая руками, говорит товарищу.

– Э-э, я только… свистну… – донеслось до нее: – Она за мной всюду. Это тогда испугалась. Глупая была, а теперь, небось, в одиночестве-то поумнела, рада будет…

«Зачем он, зачем?!» – тревожно бросилась в избу Валя, забыв про пельмени. Растерянная стала среди комнаты, глядя на дверь.

– Где ж пельмени-то? – спросила бабушка, но Валя не успела ответить: ввалился, пошатываясь, Игорь, следом вошел тот, в черной шляпе.

– Ну вот, я говорил, что найдем! – повернулся к спутнику Игорь, показывая на Валю. Потом шагнул к ней: – Поехали, Валюнчик, с нами, а? Костя все уши мне уж пропел: когда да когда я вас познакомлю. Вот и знакомьтесь…

– Уходите! – хрипло выдохнула побледневшая Валя. – Сейчас же уходите, слышите? Подлецы…

– Мы?! Значит, мы… – Игорь свел брови, с презрением глядя на нее, потом неторопливо замахнулся рукой: – Ты… осторожней. А то… Собак бьют – только учат.

Виктор, пристально следивший за движениями Игоря, встал и, весь напрягшись, подошел к тому.

– Что вам здесь нужно?

– Хе, защитник… – кивнул Игорь на Виктора, обращаясь к Косте: – Приголубила, видно. Да кто ты такой, чтобы я с тобой разговаривал? – повернулся он с усмешкой к Виктору.

– Я муж Валентины.

– Му-уж?! Ха, ха, ха… Подбираем то, что другие…

Все дальнейшее произошло настолько быстро, что Костя опомнился, когда Игорь лежал на полу.

– Ну? И тебе? – шагнул Виктор к Косте, но тот рассмеялся, блеснув золотым зубом:

– Мастерский удар, хвалю. Сам занимался боксом, знаю. – И совсем миролюбиво предложил: – Помогите-ка мне его в машину отнести.

Наблюдая за удаляющимися красными огоньками машины, Виктор не заметил, как подошла Валя.

– Одень, холодно ведь, – подала она шапку и пальто.

Он притянул ее к себе и засмеялся:

– Разве я могу замерзнуть? Со мною ты…

«Да, я теперь навсегда с тобою, – отдавшись крепкому объятию сильных рук, подумала она. – Со старым все кончено, надо начинать новую жизнь, милый Виталька. Новую, только новую».

А машины уже не было видно, она, мелькнув где-то вдали по улице красными точками задних фар, исчезла из виду…