Текст книги "Доктор Голубев"

Автор книги: Владимир Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

16

С Кленовым в этот день поговорить не довелось. Николай Николаевич до самого вечера был занят на операциях.

Голубев, тревожась за Сухачева, не подозревал, что в это время другой человек тоже думает о Сухачеве, и не только думает, но и старается помочь ему.

Этим человеком был майор Бойцов.

Утром, слушая взволнованный рассказ Голубева, Бойцов почувствовал, что между молодым врачом и старым начальником назревает конфликт, и, по-видимому, крупный. Речь шла о жизни человека. Бойцов понял, что Голубев предлагает что-то новое, необычное. Песков осторожничает, перестраховывается, не хочет брать на себя ответственность. А между тем больному все хуже и хуже. Бойцов решил вмешаться в это дело, чтобы помочь больному.

Всего три месяца назад Бойцова избрали секретарем партийного бюро госпиталя. До этого Бойцов никогда с медиками дела не имел, разве что в войну, когда, раненный лежал в госпиталях.

В юности Бойцов два года учительствовал в Казахстане. Первое время ему было очень трудно: он не знал языка, не понимал людей, и они его не понимали. Когда он изучил язык – работать стало легче. Он мог общаться с людьми, они его узнали и полюбили. Теперь происходило нечто сходное. Медицина была для него чужим, незнакомым языком. Необходимо было познакомиться хотя бы с азами этого «языка». Иначе работать невозможно: с тобой не станут считаться. Ночами он сидел за медицинскими учебниками, каждую свободную минуту старался бывать в отделениях, присутствовать на операциях, на консилиумах.

Врачи вначале смотрели на него как на человека со странностями, подшучивали над ним, кое-кто иронизировал, называл «профессором», а кто поумнее – начал помогать Бойцову.

Сегодня утром, когда он прямо от Пескова прошел в кабинет начальника госпиталя и доложил ему обо всем, генерал, выслушав его, внимательно сказал:

– Иван Владимирович – опытнейший врач. Тут что-то не так. Я разберусь, конечно, но мне думается, что вы просто недостаточно знакомы с терапией. Трудно, знаете ли, судить.

Бойцов ответил, что он не специалист, но слышал, что такие больные, как Сухачев, если и выживают в острый период, то затем все равно умирают. И потому ему кажется, что мысль Голубева заслуживает внимания.

Генерал удивился, услышав правильные, хотя и общие суждения о той болезни, которой страдал Сухачев.

– Н-да… – протянул он, внимательно разглядывая Бойцова.

Генерал был моложавый, весь начищенный, блестящий, он, видно, недавно побрился, от него пахло одеколоном и здоровьем, именно здоровьем. Бойцов был уверен, что здоровье и болезнь имеют свои запахи.

– Повторяю, я плохо разбираюсь в медицине, – сказал Бойцов. – Но в людях я кое-что понимаю, товарищ генерал.

– Решим так, – проговорил генерал, вставая из стола. – Я выясню, что и как, и сообщу вам о своем решении.

Генерал Луков вызвал к себе Пескова. Когда Ива Владимирович явился, генерал вышел ему навстречу, тепло поздоровался, усадил рядом с собой на мягкий диванчик:

– Как, Иван Владимирович, здоровье?

– Здоровье, гм… не жалуюсь.

– А работа?

– Как всегда, товарищ генерал.

– Я слышал, у вас тяжелый больной.

Песков покраснел, лицо его покрылось пятнами, брови сошлись на переносье. «Уже сюда дошел слух, – подумал он с раздражением. – Не на шутку взялся молодой человек».

– Так точно, товарищ генерал. С выпотным перикардитом.

– Ну и как он?

– К сожалению, надежд мало.

– Мне доложили – есть какое-то предложение? Песков покачал головой, иронически улыбнулся:

– Ах эти молодые врачи! Шумят, предлагают, что-то пытаются изобрести… А сами… даже диагноза не могут правильно поставить…

– Быть может, надо собрать консилиум?

– Как прикажете, товарищ генерал. Но я, простите, не понимаю, к чему весь этот шум. Зачем лишний раз травмировать больного? Случай вполне ясный.

– Вы не волнуйтесь, Иван Владимирович.

– Я не могу не волноваться, товарищ генерал, это, простите, касается моего авторитета…

Генерал Луков не любил длинных разговоров.

– Давайте соберем консилиум: всякое бывает.

После этого разговора генерал пригласил Бойцова:

– В одиннадцать ноль-ноль двадцать первого соберем Консилиум.

– Отлично.

– И все-таки я не думаю, – сказал генерал, – чтобы Иван Владимирович дал маху. Я даже уверен, что он прав. Ведь Голубев, оказывается, даже диагноза – выпотной перикардит – не поставил.

Бойцов пропустил это замечание мимо ушей: он уже слышал об этом…

– Разрешите пригласить профессора Пухова?

– А вы его откуда знаете?

– Знаю, товарищ генерал.

Бойцов знал профессора как страстного охотника. На охоте они и познакомились. Юркий, выносливый старичок измучил тогда Бойцова. За день они отмахали по лесам и болотам километров двадцать.

Генерал сел, перелистал настольный календарь и на листочке «21 октября» написал красным карандашом: «11–00 консилиум».

– Занят он очень, сможет ли приехать?

– Я попытаюсь, товарищ генерал.

Клиника профессора Пухова жила своей жизнью. Был седьмой час, и нянечки разносили ужин, несколько больных стояло у окна, с завистью разглядывая по-вечернему оживленный город: их тянуло на воздух, под открытое небо, на ярко освещенные улицы.

У профессора шло совещание.

Бойцов сел возле дверей кабинета и начал обдумывать план разговора с Сергеем Сергеевичем.

Сергей Сергеевич Пухов всегда тщательно готовился к выезду на охоту. Он любил все делать своими руками: почистить, проверить и смазать ружье, впрок наготовить патронов, подогнать и починить одежду и обувь. Делал он все это неторопливо, старательно, с удовольствием. Однако последние недели в клинике были настолько трудными, что пришлось перенести из дому в свой служебный кабинет аккуратно увязанные мешочки с порохом и дробью, коробки с пистонами, два патронташа, набитых пустыми гильза» ми, и прочее, что относилось к разделу боеприпасов. Все Это хранилось у Сергея Сергеевича в столе, в нижнем ящике, и в свободную минуту он занимался своим хозяйством.

Сегодня Сергей Сергеевич рассчитывал набить патроны и после совещания поспешил всех выпроводить из кабинета, вынул из ящика все, что требовалось, и только было взял первую гильзу, как в дверь постучали. Свои, конечно, стучать бы не стали: Сергей Сергеевич дал им понять, что в кабинете будет происходить нечто такое, чему нельзя мешать. Стучался кто-то чужой.

«Сколько раз говорил, чтобы посторонних после пяти часов в клинику не пускали. Хоть кол на голове теши!», ворчал Сергей Сергеевич, укладывая охотничьи принадлежности в ящик.

Он, видимо, не узнал Бойцова и, не пропуская его кабинет, остановил вопросом:

– Вы ко мне?

– Да, к вам, товарищ генерал.

– Обязательно ко мне?

– Да, обязательно к вам, товарищ генерал. – Бойцов широко улыбнулся: – Не узнаете?

Сергей Сергеевич наклонил абажур настольной лампы так, чтобы свет падал на пришельца.

– Ну-ка, ну-ка!

Увидев знакомую улыбку, он быстро вскочил из-за стола и мелкими, скорыми шажками побежал к Бойцову.

– А-а! – воскликнул он, протягивая свою маленькую крепкую руку. – Какими судьбами? Милости прошу! – Он ловко повернулся и потащил за собой Бойцова.

Усадив гостя в кресло, он подхватил стул и сел рядом.

– Очень рад, очень рад, – повторял он, похлопывал Бойцова по коленям. – Как охота? Ездили или нет? – не давая Бойцову ответить, продолжал: – А я все вырваться не могу. Уйма работы. Засосала работа. Лекции, совещания, диссертации – прямо дохнуть некогда…

Говорил он быстро, словно боялся, что не поспеет мыслью.

«Огонь старик», – с уважением подумал Бойцов.

– А вы-то как? – словно спохватившись, спросил Сергей Сергеевич.

– Я теперь в госпитале служу, товарищ генерал.

– У-у, батюшки мои, куда вас махнуло!

– Мы – люди военные.

– Позвольте, позвольте, – перебил Сергей Сергеевич, – так вы у генерала Лукова?

– Так точно.

Сергей Сергеевич вдруг закинул назад голову и звон захохотал. Бойцов, еще ничего не понимая, тоже невольно рассмеялся. Сергей Сергеевич хохотал до слез, потом так же неожиданно остановился, утер слезы платком.

– Ой, батюшки мои, так и до инфаркта можно. – И объяснил: – Я сегодня одного вашего эскулапа выставил отсюда. Видели бы вы его физиономию при этом.

– Как?

– Да так. Очень просто. – Сергей Сергеевич нахмурился и уже с возмущением сказал: – Я оппонент его. Так он мне, видите ли, посылочку подсунуть решил. Мерзость какая!

– Кто же это может быть? – недоумевал Бойцов. – У нас, по-моему, и нет таких.

– Есть! – раздраженно крикнул Сергей Сергеевич. – Майор Брудаков, вот кто.

– Не может быть. Он у нас положительный товарищ.

– Хм… положительный. – Сергей Сергеевич сердито забарабанил пальцами по столу. – Во времена моей юности – я еще понимаю… Но откуда сейчас такая патология?

Зазвонил телефон. Сергей Сергеевич схватил трубку:

– Слушаю! Пухов. Есть… Есть, – повторил он, положив трубку, и поднялся: – Извините. Вызывает начальник академии. Над генералами тоже есть старшие. – Он добродушно засмеялся.

– Ах ты! – вырвалось с досадой у Бойцова. – А я к вам по важному делу, товарищ генерал.

– Что ж, это ничего. А сложное дело? – надевая драповую на шелковой подкладке шинель, спросил Сергей Сергеевич.

– Это уж вам судить, товарищ генерал.

– Что же, пойдемте вместе. По дороге расскажете… А на охоту когда поедем? – спрашивал на ходу Сергей Сергеевич. – Я, знаете, собачку приобрел. Легавую. Молодая еще, но с будущим. Поехали, а?

17

Утро выдалось сырое, ветреное, холодное. Было еще темно. Шел мокрый снег и дождь. Автомобили, автобусы и троллейбусы проносились по проспекту с зажженными Фарами. Уличные фонари раскачивались из стороны в сторону. Свет их расплывался в желтые трепещущие пятна.

Свист ветра покрывали разноголосые гудки машин.

Напротив стадиона в очереди на троллейбус стоял Владимирович Песков. Он беспокоился: то и дело вскакивал на дорогу, вглядывался, прикрывая глаза ладонью, не идет ли троллейбус.

На, повороте мелькнула яркая, искрящаяся дорожка, показались знакомые «усики». Подошел троллейбус. Тотчас вся очередь пришла в движение. Народу было много. Иван Владимирович понял, что ему не попасть. Троллейбус тронулся.

Иван Владимирович заметил, что на перекрестке зажегся красный глазок светофора. Он мелкой рысцой побежал за троллейбусом. Водитель, увидев полковничью папаху, открыл переднюю дверь.

Молодой лейтенант уступил ему место. Иван Владимирович сел. И сразу его начало клонить ко сну. Он почти три ночи не спал. Под утро наконец была закончена многострадальная статья о гастритах (кое-что он выдумал, кое-что взял из последних журналов и переписал своими словами).

Кто-то легонько ткнул Ивана Владимировича в спину. Он открыл глаза, недовольно повернул голову. Позади него сидел Николай Николаевич Кленов.

– Дорогой товарищ, станцию свою проспишь, – наклоняясь к уху Пескова, шутливо сказал Николай Николаевич.

В ответ Песков что-то буркнул под нос.

– Ты не бурчи, а давай мне язвенных больных.

– Нет подходящих.

– Ты посмотри получше.

– Гм… народ молодой.

– Вот и давай, пока не состарились. Состарятся – поздно будет.

Давнишней страстью Николая Николаевича было подкусывать терапевтов.

– Давай. Все равно ваша терапия лечит по принципу; да исцелися сам.

Песков молчал.

– Кстати, у вас гнойный перикардит появился. Что это за больной?

«Ну и пройдоха, – с раздражением подумал Песков Голубеву. – Везде раззвонил. Все уже знают. Это возмутительно!»

– Плох. Очень плох, – сказал Песков, поворачивал вполоборота к Николаю Николаевичу.

– Давай оперировать.

Кленов уже загорелся, сдернул очки, в глазах появился азартный блеск.

– Это бессмысленно. – Песков покачал головой, зашептал в самое ухо Кленова: – Что я тебе, труп привезу. Если желаешь, можно сделать тактический ход: чтобы умер не у нас, а у вас.

– Ты говоришь, не операбельный?

– Да-с. Не надо его тревожить. Все равно не поможете.

– Как его фамилия?

– Гм… фамилия… Сухачев.

– Я посмотрю его на всякий случай.

Песков покашлял. В нем боролось несколько чувств: глубокое убеждение, что больному ничто не поможет, боязнь ответственности, если операция, не дай бог, состоится, и, наконец, болезненное самолюбие – все идет как-то мимо него.

– Взгляни, если хочешь. Но, по-моему, напрасен весь этот «новаторский» шум. Лучше оставить больного в покое.

В проходной госпиталя полковникам сообщили, что нужно идти в конференц-зал на совещание.

Когда они поднялись на третий этаж, там уже все были в сборе. Офицеры сидели группами, большинство в конце зала. Халаты повесили перед собой на спинки стульев.

Песков и Кленов прошли в первые полупустые ряды: Иван Владимирович – налево, Николай Николаевич – направо.

Увидев Кленова, Голубев поднялся.

Николай Николаевич шел своей особой, подпрыгивающей походкой. Туго набитый портфель он носил не в руках, а под мышкой, очки поднял на лоб и то и дело раскланивался с товарищами, блестя гладко выбритой лоснящейся головой.

Подождав, пока Николай Николаевич сядет, Голубев подошел к нему, поздоровался.

– Ба, дорогой товарищ! Что же вы не заходите! – Николай Николаевич долго жал руку Голубева. – Вам отыграться надо.

– Зайду, – пообещал Голубев. – А сейчас у меня к вам важное дело. Разрешите?

– Пожалуйста.

Николай Николаевич придвинулся, уступил место Голубеву и, глядя на собеседника поверх очков, приготовился слушать.

– Помните, я вас позавчера спрашивал о применении пенициллина? – начал Голубев.

– При гнойных перикардитах? Помню. Голубев постучал кулаком по колену:

– Так вот, я не зря спрашивал.

– Догадываюсь, дорогой товарищ.

– У меня есть такой больной, – Голубев помедлил, будто раздумывая – говорить дальше или нет, затем решился: – Не согласитесь ли вы взять его к себе и оперировать? А туда, – он приложил руку к груди, – влить пенициллин так же, как при перитонитах?

Николай Николаевич заерзал на стуле, сдернул очки, почесал дужкой за ухом.

– Надо сперва посмотреть больного. Как его фамилия?

– Сухачев.

– Су-ха-чев? – медленно переспросил Николай Николаевич, и лицо его стало мрачнеть.

Только что об этом больном говорил с ним начальник отделения Песков; он упоминал о «тактическом переводе», о «новаторском шуме». Теперь понятно, кого Песков имел в виду. «Ну, ничего, я миндальничать не буду. Я отучил этого хитреца от порочной тактики».

– Молоды еще, дорогой товарищ, меня за нос водить, – неожиданно сердито сказал Николай Николаевич. – Не выйдет.

Голубев смотрел на Кленова, ничего не понимая.

– Нечестно так, дорогой товарищ, – гневно продолжал Николай Николаевич. – Так у нас не ходят.

Большой лоб и бритая голова Николая Николаевича покрылись крупными каплями пота. Он достал платок и, морщась, как от боли, вздохнул и повторил с упреком:

– Стыдно.

– Разрешите… – произнес Голубев.

– Не разрешу, – повышая голос, проговорил Кленов и установил свой толстый палец в грудь Голубеву: – Не разрешу хитрить. Вы думаете, вы умный, а я дурак?..

В этот момент послышалась команда: «Товарищи офицеры!»

Все встали. Генерал поздоровался, попросил пересесть поближе.

Голубев прошел на свое место.

Генерал сел за стол, накрытый красным бархатом, подождал, пока наступит тишина, и предоставил слово офицеру штаба.

Началась читка последних приказов.

Голубев не слушал. «Что же это происходит? – думал он. – За что он так? С кем бы посоветоваться?» Он огляделся и заметил знакомую голову. Она виднелась в первом ряду над всеми головами.

Это был Песков.

Сосед Пескова достал из кармана металлическую коре бочку с монпансье и угостил Ивана Владимировича. Голубев видел, как Песков вытянул два тонких, костлявых пальца и будто щипчиками взял только одну конфетку, забросил ее в рот, еле заметно кивнул головой – поблагодарил и опять замер в привычной строгой позе, вытягиваясь и распрямляя спину.

В воображении Голубева вдруг связались воедино и эти вытянутые пальцы, которыми Песков достал конфетку, и то, что он взял только одну и не положил, а забросил в рот, и его разговор о больном, и крик на консилиуме, и вчерашний неожиданный приход в палату, и сегодняшний эпизод с Кленовым, и Голубев понял, что он и начальник – совершенно разные люди, что новое столкновение с Песковым неизбежно.

Как только окончились совещание, Голубев, опережая товарищей, выскочил из конференц-зала и быстрым шагом направился в партбюро. Он хотел посоветоваться с Бойцовым.

На лестнице его кто-то нагнал, взял под руку. Он оглянулся – перед ним стоял Бойцов.

– Завтра в одиннадцать ноль-ноль консилиум по поводу Сухачева.

– Что?! Кто сказал?

– Собирает сам начальник госпиталя. Я кое-кого пригласил.

– Это очень кстати, – возбужденно воскликнул Голубев. – Очень!

Он круто повернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по лестнице в свое отделение.

18

В ординаторской было просторно, тепло и уютно. Шесть столиков стояли у стен, на каждом лампа под зеленым абажуром. Два топчана для осмотра больных. Высокие пальмы у окна. В простенке – большое трюмо на дубовой подставке. Здесь царила какая-то особая, мягкая и настороженная, тишина, какая бывает только в госпиталях и больницах.

В ординаторской можно было сосредоточиться, подумать, посоветоваться с товарищами. Тут же стоял небольшой шкаф с самыми необходимыми книгами, справочниками, таблицами.

Больные, приходя в ординаторскую для первичного осмотра, поддавались этой обстановке и рассказывали врачу все самое сокровенное, самое интимное. Это была комната человеческих секретов – своеобразный медицинский сейф, где оставлялось и надежно хранилось все самое важное и значительное. Доступ к сейфу имели особые лица – врачи, облеченные высоким доверием людей…

Голубев вбежал в ординаторскую. Все подняли головы. Он направился к майору Дин-Мамедову и, не скрывая радости, громко объявил:

– Завтра новый консилиум для Сухачева, Майор Дин-Мамедов привскочил:

– Правду говоришь?

– Правду. Сам начальник госпиталя собирает. Голубева окружили товарищи.

– Надеюсь, это мой совет помог? – спросил Аркадия Дмитриевич.

– К сожалению…

Открылась дверь кабинета, послышался голос Пескова:

– Леонид Васильевич!

Песков усадил Голубева рядом с собой и заговорил певуче и мягко:

– Леонид Васильевич, я хотел бы побеседовать с вами не как начальник, а как старший товарищ.

– Пожалуйста…

– Леонид Васильевич, я хотел бы предостеречь вас, гм… Терапия, изволите видеть, не математика. Да-с. Терапия – наука не точная. – Он сделал паузу, кашлянул. – Мне понятны все ваши высокие стремления. – Песков покосился на портрет Павлова в позолоченной раме. – Я тоже когда-то был таким, как вы.

«Зачем он меня отговаривает? – подумал Голубев. – Разве он не понимает, что дело вовсе не во мне, а в больном?»

– Вы еще полностью не осознали… не пережили на собственном горьком опыте, – поправился Песков, – насколько ответственна работа терапевта. Одно неточное слово, не та цифра, запятую не там поставишь, и… суд.

– Я не боюсь ответственности, – сказал Голубев.

Песков придвинулся к нему ближе:

– Вы совершенно не знаете, чем это кончится. Да-с. Может кончиться благополучно, а вероятнее всего – плохо. Пункция-то не дала ожидаемого эффекта.

– Это ничего не значит… Операция и пункция – две разные вещи.

– Согласен. Но представьте, Леонид Васильевич, – я не хочу этого, но представьте, – что больной… умрет, что скажут недоброжелатели? Скажут: эксперименты на людях.

– Так скажут глупцы, – прервал его Голубев. – Это не эксперимент. Это правильный шаг, пусть неизведанный, но правильный.

– Как знать!

– Я перечитал монографию. Пенициллин не может повредить, но помочь может.

Песков посмотрел на Голубева из-под нависших бровей. Голубев выдержал взгляд, подумал: «Непонятный вы человек, Иван Владимирович: то приезжаете ночью, чтобы спасти больного, то противитесь тому, что может его спасти».

– Поймите, Леонид Васильевич, я вам добра желаю… – А больному?

– Гм… больному… Больному я не враг. О нем я, может быть, больше вас забочусь. Но есть вещи, против которых мы бессильны. Вы – человек способный, молодой, у вас вся карьера впереди…

– Простите, товарищ начальник, я не карьерист.

– Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что в случае неудачи все станут говорить: «Ах, это тот Голубев, из-за которого больной погиб? Не желал бы я у него лечиться».

– Он еще не погиб, товарищ начальник, и я верю, что его можно спасти.

Лицо Пескова покрылось пятнами, он помедлил, видимо сдерживая раздражение.

– Да не обольщайтесь вы призрачными иллюзиями. Да-с!

– Значит, покорно ждать смерти человека?

– Я этого не сказал. Я из самых благородных намерений предупреждаю вас о тех неприятностях, на которые вы сами себя толкаете. Больной умрет, начнутся расследования, разговоры…

– Повторяю, я ответственности не боюсь и ничего противозаконного не предлагаю. – Голубев поднялся: – Разрешите идти?

– Пожалуйста. Но запомните – я вас предупреждал, Чтобы ко мне потом никаких претензий не было.

– Это я вам обещаю.

– Я лично… гм… буду категорически возражать, потому что люди не кролики…

– Как скажет консилиум, товарищ начальник!