Текст книги "Начало игры (СИ)"
Автор книги: Владимир Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
… и вот что-то мне подсказывает, что может быть – интересно! Но всё это, разумеется, сильно потом.
А пока – отчасти социальный эксперимент, а отчасти – жалость к молодой девчонке. Быть может, теперь не будет той самой Новодворской, а будет обычная в общем-то женщина с ничем не примечательной судьбой… с мужем, детьми, и разговорами не дальше кухни.
А быть может, рокеры и неформалы в СССР станут чуть более диссидентами, чем были в моей истории? Не знаю… но ведь интересный вариант, и чёрт подери, ещё какой!
И уж во всяком случае – Леру, которую знает (будет знать!) вся московская неформальная тусовка, не так просто будет впихнуть в психушку! Впихнуть, а потом удержать… и делать с ней то, за что советская психиатрия и считается – карательной.
Но всё это потом, а пока…
– Лера? Ну наконец! – подхожу к ней, – Пойдём, я тебя с ребятами познакомлю!
– Жара! – с восторженным придыханием сообщил приятелю какой-то парень справа от меня, донося до окружающих своё мнение и свежий пивной выхлоп, приправленный лёгким ароматом несвежей пепельницы, – «Сокол» и «Скоморохи» в одном концерте, это ж…
Недослушав, продираюсь дальше, отворачивая лицо и таща за собой Леру, как на буксире, вцепившись в потную ладошку. Концерт и правда выходит знаковым, хотя сама музыка и текста́, в общем, не особо вставляют меня, привыкшего к другому качеству, но по здешним меркам – уровень…
… и имена. Не сплошь, но – Отцы Основатели, не больше, но и не меньше!
Выступать будут и другие коллективы, не столь именитые, но в целом – очень и очень неплохие по здешним понятиям, так что и правда – жара. Событие!
Заметив Айзеншписа, курящего у входа в компании музыкантов, окликаю его. Юра, вскинув голову, близоруко прищуривается, почти тут же расплываясь в улыбке. Приветственный взмах рукой, несколько слов стоящим поблизости парням, и толпа расступается перед нами, как воды Красного моря перед Народом Моисеевым.
Подойдя, начинаю здороваться со всеми, пожимая руки всем присутствующим.
– А это Валерия, – доставая сигареты, представляю девушку, которая чуть смущённо улыбается, – в Универе столкнулись и разговорились, да вот, решил вытащить сюда – интересный человек, и ни разу не цивил. Пообщайтесь!
Юра Ермаков хмыкает, меряя взглядом Леру, но впрочем, вполне благожелательно. А Игорь Гончарук[i], заинтересованно блеснув глазами, начинает, как выражаются в некоторых кругах, «подкатывать яйца» к девушке.
' – Однако…' – озадачиваюсь я, хотя собственно, чему удивляюсь? Валерия не то чтобы красотка, но сейчас она молода, и, в общем-то, почти симпатична просто в силу возраста, так что почему бы и не да⁈
В голове, правда, вертится что-то[ii]… но нет, не помню! А, неважно…
Прикурив-таки сигарету, верчу её в руках, время от времени поднося к губам, чтобы не погасла, чтобы быть – как всё, не выделяться, иметь право стоять здесь, в мужской компании, с никотиновой палочкой…
Неформалы, с презрением относящиеся к «цивилам», они всё равно – плоть от плоти советских дворов и коммуналок, так что поведенческие паттерны у них, в общем-то, одинаковые. Говорить, впрочем, об этом особо не рискую – не побьют, но многие обидятся.
– … Валерия, да? – слышу краем уха, – Вас, наверное, близкие Лерой называют? Да? А можно я тоже буду называть вас Лерой?
Глянув быстро, сохраняю в памяти картинку кокетничающей Новодворской, ведь это, может быть, в первый и последний раз! А может…
… и нет.
Айзеншпис, дымя почти без перерыва, ухитряется вести несколько разговоров одновременно, отдавая распоряжения по поводу концерта, выступая арбитром в сварах музыкантов и жалуясь мне на дефицит, когда доставать приходится – всё!
– … «Ямаха» – это мечта, – доверительно сообщает он, чуть наклоняясь вперёд, – но ты попробуй – найди! Через морячков, через какие-то схемы…
Не договорив, он сплюнул в сердцах и глубоко затянулся, сделав такое лицо, что и без слов понятно – как его всё это достало!
– Либо кланяться за свои же деньги неприятному человеку, – понимающе вздыхаю я, – либо тоже иметь что-то интересное на обмен или в довесок, и поди угадай, что именно ему нужно.
С этой проблемой я хорошо знаком, хотя и не так близко, как Юра. С отцом мы, хотя и с очень большой оглядкой, занимаемся мебелью, а там – фурнитура, лаки-краски, шпон… куда ни ткнись, сплошь дефицит, который и за деньги не вдруг купишь. А вот если к просьбишке о фурнитуре добавить пачку «Кэмела», или ещё какую ерунду того же толка, то выходит совсем другое дело! Да и по деньгам, опять же, дешевле…
У Айзеншписа, как я понимаю, схемы сложнее на два порядка, и вовлечено в них намного больше людей и товаров. Да и тяга к «красивой» западной жизни имеется, в чём не вижу греха я, но видит Советская Власть, и в реалиях СССР это очень выборочно, когда сидящим на Олимпе и к ним приравненным позволено то, за что обывателей могут посадить или даже – расстрелять.
– Вот-вот… – снова затягивается Юра, ненадолго замолкая, – обменный фонд! А я, боюсь…
К нему, прервав нашу беседу на полуслове, подлетел какой-то взъерошенный парень со свежей ссадиной на скуле, ткнулся почти в самое ухо продюссера, и зашептал что-то, очень быстро и горячечно.
– Шлемазлы… – сдавленно прошипел Айзеншпис, выбрасывая сигарету и начиная продираться в ДК. Ловлю его взгляд и вопросительно вздёргиваю брови, пристраиваясь рядом, и готовый, если надо, поддержать не только морально.
– Да есть тут… – отвечает вместо Юры тот самый взъерошенный парнишка, сплёвывая на асфальт, – говнари! Дайте воды попить, а то так кушать хочется, что переночевать негде, а потом как так и надо, и претензии ко всем разом.
Пояснений не требуется – народ в этой тусовке скандальный, неуживчивый, с потугами на гениальность и готовностью начать склоку в любой момент, как правило, самый неподходящий. Богема!
Влетев в гримёрку, Айзеншпис, сходу оценив обстановку, врезался плечом в какого-то смутно знакомого парня, наседающего на зажатого в углу Градского. Будущий Мэтр, обрадовавшись такому подарку судьбы, достаточно ловко сбил своего обидчика с ног, оседлал, и принялся вколачивать кулаки в голову.
Я, с отставанием на пару секунд, влупил носком ботинка по икре лохматого парня, наседавшего на Буйнова, лохматый невольно отвлёкся, и тут же получил удар в челюсть, уложивший его на пол. Собственно, на этом моё участие в драке закончилось, да наверное, оно было и не очень-то нужными.
Гримёрку почти тут же заняли крепкие ребята из окружения Айзеншписа – не то охрана, не то представители «крыши», и уже от себя добавив агрессорам, очень неласково вытащили их из комнаты, в лучших традициях не существующего сейчас ОМОНа. Юра выскочил вслед за ними, пожелав, как я понял, доброго пути и всего хорошего.
' – Удачно! – цинично подумал я, надеясь, что эмоции сейчас не проступают на моей физиономии, – Вот это я в жир ногами влетел!'
Ситуация – лучше не придумаешь для хорошего знакомства и нормальной мужской дружбы – с поправкой на реалии СССР, разумеется. Будущие Мэтры пока ещё совсем молодые парни, и вот такие вот совместные драчки против кого-то, в этом возрасте – самое то! На всю жизнь!
– Саш, ты как? – на правах знакомого обращаюсь к Градскому, сдавленно ругающегося и баюкающему руку. С ним мы не то чтобы приятельствуем, но тусовка рокеров пока совсем невелика, и все друг друга знают. Я в это «все» вхожу с некоторой снисходительной оговоркой, но всё-таки – да!
В ответ – густой мат, приправленный эмоциями, и хорошо ещё, не в мой адрес! Старые знакомые… я же не говорил, что все между собой дружат? Бывает и вот такое.
Народ в рокерской тусовке, что называется, с характером, а проще говоря – те ещё мудаки бывают, с гонором и воспалёнными самолюбием, когда он – Гений, а окружающие должны это ценить. Дышать с Гением одним воздухом, бегать ему за сигаретами и безвозвратно одалживать трёшку – это возможность как-то войти в Историю, понимать надо!
Некоторые, к слову, понимают, и бегают, одалживают, прислушиваются к каждому слову… А потом наступает разочарование в былом Кумире, переосмысление ценностей, и – склоки, интриги и сплетни, что куда там дружному женскому коллективу!
Дерутся не то чтобы очень часто, но и не редко, хотя казалось бы – музыканты, руки беречь надо…
– Рука… чёрт! – озвучил мои мысли Градский, с болезненной гримасой помассировав запястье, опухающее на глазах.
– Замену поищи, – без задней мысли предложил я, копаясь в аптечке, думая найти эластичный бинт или что-то подобное. Но чёрта с два… стандартный набор из йода, зелёнки, бинтов, жгута и валерианы.
– Да тут, блять… – в ответ целая тирада о мудаках, которые рады подсидеть, и настроении, которое вот совсем ни к чёрту! Не обращая на это внимание, бинтую ему запястье обычным бинтом, за неимением эластичного.
– Да Мишку и возьми, – предложил Буйнов, прикладывая какую-то вонючую ватку под наливающийся глаз и с недовольным видом рассматривая себя в чуть облупившемся зеркале, – Сложную композицию он пока не вытянет, не на сцене, по крайней мере, а так – справится.
Ругнувшись ещё раз, Градский хмыкнул недовольно… и принял мою кандидатуру. Как я понимаю – не то чтобы за неимением лучшего, а потому что все остальные, в данный момент – мудаки!
Спорить с этим утверждением я не стал, и, живо подхватив гитару, начал, с помощью владельца примерять её во всех видах.
– Ну, сойдёт! – постановил наконец Градский, отчаянно морщась при некоторых моих аккордах, – Но это только на сегодня, понял⁈
Я – понял, и внял, и… нет, ну правда, нужно же показать человеку, что ценю предоставленную возможность⁈ Потому что он – Гений, и дышать с ним одним воздухом – большая честь для меня!
… но кажется, немного переиграл.
– Тебе ведь похуй? – хохотнув, спросил Буйнов, отняв примочку от глаза и покосившись на дверь, закрывшуюся за Градским. Отношения у них сложные – когда вроде и друзья, и, пожалуй, друзья они без всяких «вроде», но ясно уже, что хотя они ещё и не осознают этого, им уже немножечко тесно, и не слишком далёк тот день, когда музыканты разойдутся.
– Ну не то чтобы совсем, – дёргаю плечом, невольно косясь на дверь вслед за Александром, – но так-то я у Локтева в ансамбле больше года занимаюсь, уже привык к сцене. Не реже двух, а то и трёх раз в месяц в каком-нибудь концерте участвую.
– Седьмой слева в пятом ряду хора? – съехидничал Буйнов, – В подшефном колхозе «Красные зорьки»?
Он сам же заржал над своей шуткой, весело толкаясь плечом, и я посмеялся вместе с ним, из вежливости.
– Ошибся? – почти тут же прервал своё смех Буйнов. Он далеко не глупый парень, умеющий, если надо, признавать свои ошибки. Задав вопрос, Александр вопросительно уставился на меня – так, будто ему и вправду интересна моя жизнь.
– Чуть-чуть, – улыбаюсь едва заметно, – когда в «Красные зорьки», то бывает, что и солистом! Хотя конечно, на серьёзные отчётные концерты в хоре стою, голос ещё не переломался до конца, сбойнуть может.
– А если танцевальные номера, – продолжаю, – то и вовсе…
Не договорив, изображаю робота, что пока – свежо, неизбито, и производит должное впечатление.
– Да-а… – тянет Буйнов, на которого, судя по всему, мой импровизированный танец произвёл куда большее впечатление, чем он хотел показать, – неплохо! А вместе с английским…
Он, замолчав, закуривает, и, поглядывая время от времени на меня, думает напряжённо что-то своё, а я в кои-то веки благодарю свою физиономию – вполне благообразую, но не слишком эмоциональную, потому что это всё – в яблочко!
Всё это – ни разу не секрет, но то ли чёртов возраст, то ли ещё что… но рокеры и прочая музыкальная братия вовсю эксплуатируют мои таланты, воспринимая при этом не вполне всерьёз. Мелкие ништяки и дружеское отношение – да, да, и ещё раз да… но всё-таки чего-то не хватало для перехода на следующий уровень.
А сейчас Буйнов, судя по всему, наконец-то осознал, что текста́, которые я могу переводить на слух, и притом хоть буквально, а хоть бы и рифмованно, это ж… возможности!
Заимствование, да… назовём это так. Оно у музыкантов распространенно по всему миру, и никого не удивляет ни сейчас, ни будет удивлять значительно позже, десятилетия спустя. Ссоры, споры, судебные постановления и штрафы, скандалы и прочее… чаще всего просто хайп, реклама, попытки привлечь внимание.
Но в России, а сейчас – в СССР, заимствований и откровенного воровства интеллектуальной собственности больше в разы, если не на порядки!
Не потому, разумеется, что люди здесь какие-то особенно плохие, а в силу законодательства, не регулирующего такие вопросы, закрытости страны и прочих факторов, благодаря которым всё это стало возможным. Ну и неискушённости публики, разумеется. Пипл хавает[iii]!
Пипл, собственно, и выбора особого не имеет, по крайней мере – сейчас. У него, пипла, в меню одобренные цензурой советские ВИА, немного Восточного Блока, условно «левые» исполнители с Запада, и немногочисленные шансонье из стран, в которых сильны позиция Коммунистических партий – Франции и Италии[iv].
Щепоткой специй в этом сомнительном вареве – просачивающиеся сквозь все железные занавесы «Битлы» и все те, кого проигрывают на «Радио Свобода», и кого привозят советские моряки из загранок. Ничего плохого сказать об этом не могу, но ассортимент, предоставленный пиплу, очень невелик.
А эстрада, даже советская, и тем более рок, это очень специфический жанр. Хороших поэтов и композиторов, занимающихся роком – по пальцам одной руки, и все они – уже востребованы, уже заняты…
… да и немного их, хороших! Попробуй – пробейся через цензуру на всех уровнях, да ещё будучи, де-факто, в андеграунде!
Когда за «бездуховную» песню можно получить выговор по партийной линии, а за песню об Ильиче премию, орден и внесение в «списки», выбор становится не то чтобы вовсе уж очевидным… Но для большинства – так уж точно!
А музыкантам хочется славы, денег, секса и всего прочего, и большинство идёт по лёгкому пути, то есть – воруют! Тащат слова и музыку, не слишком утруждая себя аранжировкой…
… и я их не осуждаю.
Моя грядущая (очень на это надеюсь!) Нобелевка будет с несколько сомнительным привкусом… хотя это будет не в первый, да и не в последний раз[v]!
– Ну… пошли, что ли? – спохватился Буйнов, поглядев на часы, – Мы с тобой последние в раздевалка, Сашка, наверное, уже психует.
Градский встретил нас за кулисами бешеным взглядом, но не сказал ни слова, негромко отчитывая бас-гитариста Юрия Шахназарова за какой-то действительный или мнимый косяк, причём, как я понял, очень давний. Лёгкий толчок в плечо от Буйнова, и я присоединяюсь к остальным музыкантам, жму руку Шахназарову и барабанщику Владимиру Полонскому, и, прижав гитару к себе, стою молча, чувствуя, как меня начинает колотить нервная дрожь.
Всё, казалось бы, знакомо и привычно, да и выступаю я на концертах не первый раз, но… каждый раз – нервы, каждый раз – а вдруг не справлюсь⁉ Пока всё было хорошо, но… а вдруг⁈
– … когда Сашка начнёт вверх тянуть, ты чуть выжди… – торопливо наставляет меня Шахназаров, докуривая папиросу.
Киваю, слушая сосредоточенно и мысленно проигрывая музыку в такт словам, звучащим в моей голове. А там, в голове, помимо музыки почему-то ещё и Марти, мать его, Макфлай[vi], отжигает на сцене с гитарой, и меня прямо-таки разжигает повторить!
– … выждать, – киваю я, борясь с желанием закурить, потому как курю я – только в компании, и только тогда, когда надо для дела, а так – ни-ни! У меня ж сила воли, и вообще…
Наткнувшись взглядом на Леру, общающуюся со своим кавалером, ловлю флешбэки с ней из прошлого… или будущего? Это всё очень странно, и…
… но Марти, мать его, Макфлай, убрался из моей головы, разломав на прощание гитару! А я отыграл так, как и требовалось! Нормально.
… и всё-таки отчётный концерт перед коллективом педагогического института, и рок-концерт – это очень разные вещи! Особенно если ты сам – на сцене.
Была бешеная энергетика на сцене и ответная реакция зала. Лера, восторженно пританцовывающая у края кулис и что-то восторженно вопящая…
… и я запомнил всё, что было на концерте, но почему-то так, будто это было очень давно и не со мной.
[i] Ермаков и Гончарук стали авторами первой рок-композиции, написанной на русском языке(«Где тот край», 1965)
[ii] Новодворская не скрывала, что об интимной жизни она знает только теоретически и никогда не интересовалась этим вопросом.
[iii] Фраза из интервью популярного в начале 1990-х гг. поп-исполнителя Богдана Титомира в ответ на вопрос Владимира Познера: – Богдан, ты же не глупый человек, образованный, а песни твои, в общем, довольно заурядные. Неужели тебе самому всё это нравится? – А чё? Пипл хавает!
[iv] Желающие могут поискать сами, но в СССР деловые и культурные связи с другими странами чаще всего выстраивались не с позиции выгоды, а именно на наличии (или отсутствии) коммунистических (в крайнем случае – социалистических) партий в стране. К примеру, когда руководство СССР задумало построить автозавод, «Фиат» (который мы знаем как «Жигули») был выбран для сотрудничества сугубо по политическим соображениям. Технологичность и прочее (согласно мнению ряда историков) рассматривалось даже не во вторую, а в третью очередь.
[v] Нобелевские премии по литературе или мира – часто, а может, и чаще всего, носят сугубо политический окрас. В науке не так всё плохо, но случаев, когда Нобелевскую премию получает не первооткрыватель, а плагиатор, вполне достаточно. Хватает и награждений за очень сомнительные достижения, например – за лоботомию, но это уж вовсе уж дикий случай.
[vi] ГГ фильма «Назад в Будущее»
Глава 3
Рабство начинается с молчания
В который уже раз перечитываю строки письма, мысленно оказываясь там, в Посёлке. Слова, не слишком складно выписанные Ванькой Литвиненко на выдранных из школьной тетради листках, будто зачитывает он сам, своим ломающимся голосом. Написанное им домысливается, додумывается, складываясь в моей голове в довольно-таки стройную картину происходящего, и все эти поселковые новости, вроде бы и давным-давно не нужные, отзываются у меня яркими эмоциями.
Здесь всё скопом, всё вперемешку, важное и нет. Да и мне ли, москвичу, решать, что важно, а что нет, для жителей маленького посёлка?
Там – ледостав, запомнившаяся бестолковой и заполошной стрельбой из ружья пьяная драка, замёрзший «по синьке» приезжий, очередной «серьёзный» хахаль Дуськи-продавщицы и разборки из-за её увядающих прелестей, новая медсестра в больничке и утопленный в реке трактор. Всё близко, всё знакомо… и потому новости не кажутся, да в общем, и не являются мелкими для жителей посёлка.
В больших городах событий такого рода ничуть не меньше, но они размываются, кажутся совершенно неважными на фоне чего-то более глобального. Обсуждаются и пьянки, и драки, и сложные переплетения взаимоотношений…
Но есть события более важные – запуск нового цеха на заводе, строительство микрорайона и продвинувшаяся очередь на квартиру.
Да и культурная составляющая, хотя и состоит преимущественно из сплетен о соседях и коллегах по работе, включает в себя ещё и разговоры о театральных премьерах, остановившемся в городе цирке, приехавшем с проверкой большом начальнике из Главка, и это уже – привычка мыслить другими категориями.
Где хуже, а где лучше, каждый, наверное, решает сам. Не скажу, что я вовсе уж перерос уровень поселковых новостей и сплетен, но информация о том, что Нина-«Бульдожка» лишилась девственности, вызывает у меня скорее досадливое недоумение, нежели интерес. Какая разница, с кем она, где…
Ваньку я за обсасывание сплетни не виню, он дитя своего времени, а в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году вещи такого рода считаются необыкновенно важными. Провинция, она такая… и свадьбы по школьному залёту не редки, и окровавленная простыня, распяленная на жердинах на всеобщее обозрение, и всё это – не из ряда вон, а естественный ход вещей.
Хмыкнув, устраиваюсь поудобнее и читаю дальше. Письмо едва заметно пахнет рыбой, и это, вероятнее всего, не фантазия – когда оно писалось, рыбой в посёлке пахло всё и вся, а поселковые собаки и коты ходили отожравшиеся и ошалевшие от сытости.
Под конец уже, после всех новостей, Ванька сообщил, что стал-таки мужчиной, и между строк можно было прочитать и нешуточную гордость этим событием, и имя Дульцинеи. Ей, как несложно догадаться, оказалась Дуська-продавщица, которой наличие официального хахаля и полудюжины любовников не мешает просвещать молодёжь.
– Насколько я помню рассказы старшаков, – бормочу себе под нос, – это обычно или подсобке происходит, наспех, или по синьке на какой-нибудь вечеринке.
– Хотя… – чуть сморщившись, вспоминаю своё… хм, первое детство, в глубокой и очень депрессивной провинции, – ничего особо и не изменилось. Всё та же обязательная синька, всё те же пьяненькие, визгливо хихикающие бабёнки, к которым иногда выстраивалась очередь…
… и это ещё не самый плохой вариант. Хотя бы – по согласию…
Дочитав, долго лежал на кровати, уставившись в потолок над головой, но видя не побелку, а Посёлок. Нет, я ни разу не пожалел, что уехал, но есть люди, по которым я скучаю, и наверное, буду скучать. Немного… но они есть.
Проблема только в том, что сейчас я даже не знаю, о чём писать им! Возраст у нас сейчас самый тот, чтобы разобидеться из-за случайной оговорки на всю оставшуюся жизнь, очень скоро пожалев об этом и до конца жизни так и не собравшись с духом помириться.
Писать о том, что в соседнем подъезде мужик допился до белочки и долго шатался то в подъезде, то на улице, в одних семейных трусах, а иногда и без? О том, что неделю назад я дрался район на район и получил по башке так, что её пришлось зашивать?
Так это не то чтобы неинтересно для них, а скорее – не ново. Привычно.
От меня ждут чего-то более интересного, городского… а мне не хочется врать. По ряду причин я не открываю, где же, собственно, живу, а рассказать, между тем, есть что!
Участие в ансамбле, случайная встреча в московском гастрономе с одним из членов Политбюро (совсем не похожим на свой портрет!), и даже съёмки в кино. Пусть это роли не второго плана и даже не «в эпизодах», а всего лишь участие в массовке, но для ребят из затерянного в лесах северного посёлка и это – событие.
Сперва – какие-то документальные фильмы и съёмки для новостных программ об ансамбле Локтева, где я – во-он та фигура, гарцующая вприсядку! Да-да, в красной рубахе и лакированной фуражке с наклеенным на фуражку чубом!
Ничего, что лица не видно, да и показан я секунд пять, но это – точно я! У Антонины Львовны в комнате телевизор стоит, мы всей квартирой этот концерт смотрели, я это, точно я!
Потом была какая-то проходная картина категории «Б», где я – стоящий в строю юнкер-белогвардеец, пучащий глаза на проходящего мимо Деникина. Белый генерал, согласно утверждённому в институтах Марксизма-Ленинизма шаблону, был отменно мерзок, во время речи плевался и корчил рожи, а сама речь на две третьих состояла из слов вроде «пороть» и «вешать».
Наконец, неделю назад я отметился в кино уже серьёзней, оттанцевав на балу мазурку, будучи затянутым в отчаянно тесный и воняющий нафталином гусарский мундир, или вернее – то, что костюмеры и сценаристы Мосфильма считают таковым. В кадре меня достаточно много, и может быть (на что очень надеется мама) моё имя окажется в титрах – там, где «в эпизодах». Если, конечно, кадры с моей физиономией не вырежут по какой-либо причине.
Собственно, этим моя карьера в кино и ограничивается… и добрая половина локтевцев может похвастаться куда как более впечатляющим резюме. Нас, умеющих держаться на сцене, и получивших какие-никакие, но всё ж таки навыки сценарного мастерства, охотно набирают в массовку и эпизоды, так что «пасущиеся» возле ансамбля помощники режиссёров – вообще не редкость!
Бывают и гости поинтересней, вплоть до кандидатов в Члены, старичков с маршальскими звёздами и деятелей культуры из числа обласканных и приближённых. Но они, как правило, приезжают со свитой, о приезде в ансамбле знают сильно заранее, и встречают либо хлебом-солью с последующим коньяком в кабинетах, либо хорошо отрепетированным «Ой, а мы вас не ждали!», показывая Высокому Гостю как бы рабочий процесс.
Но и в первом, и во втором случае, среди встречающих в первых рядах оказывается руководство ансамбля и миловидные детишки, умеющие неподдельно сиять лицом и глазами при виде Небожителя.
А я недостаточно улыбчив, не готов сиять, правильно отвечать на тупые и абсолютно однотипные вопросы коммунистических старцев и лобызаться с мужчинами в морщинистые уста, так что в составе встречающих если и оказываюсь, то редко, и как правило, в задних рядах.
Биография родителей, полагаю, если играет в этом какую-то роль, то исчезающе маленькую. В основном – собственное моё нежелание, ну и пожалуй – неправильная физиономия и манеры.
Причём претензии отнюдь не к еврейству, как можно было бы ожидать, а скорее к тому, что я слишком – «не советский» типаж. Все мои роли, в том числе и не случившиеся, они либо белогвардейские, либо дворянские… хотя казалось бы!
Перебирая воспоминания, отбрасываю одно за другим – не годится, и это не годится…
Ведь напиши я правду, и через три дня подробности письма будет обсуждать весь Посёлок! Весь!
А там и Колька Второв с папашей активизируются, и… не знаю, но найдутся и другие. Я ж тогда, пока с телом не сжился, со стороны одержимого, наверное, напоминал… да и так-то, как и у любого мальчишки, хватало искренних, неподдельных врагов.
Одно на другое если наложилось у кого в голове, триггернуть может не на шутку!
А у отца? А у мамы? Они ж не святые, и среди людей жили, как все.
Кому-то ноги оттоптали, кто-то им… а теперь, если рассказ о нашей жизни разойдётся кругами по воде, так сразу всё вспомнится!
Наверняка ведь найдутся те, кто поскрипит зубами, помучается бессонницей пару ночей или пару недель, да вспомнит классику советского эпистолярного жанра – то есть анонимки и доносы…
… потому что – не как все, потому что – лучше стали жить! А советская общественность, кто бы что ни говорил, это не только про дружбу, но и про ведро с крабами[i].
Это ж здесь, в СССР, а потом и в России, фраза «Ты что, самый умный?» звучит угрозой, а ещё чаще звучит пожелание стать проще. Как все…
А у меня жизнь и без того достаточно сложная, чтобы писать, зная, что оно непременно аукнется неприятностями…
… и не зная, что делать, я просто лежал, глядя в потолок и вспоминая посёлок, и чувствуя, как с каждой минутой отдаляюсь от Ваньки и Лёхи, и во мне будто рвётся что-то очень важное…
… и я не знаю, что делать, потому что всё – хуже.
* * *
– Можно? – приоткрыв дверь, заглядываю в танцкласс, ни на секунду не прекративший занятия из-за такой ерунды, как я. Подумаешь, фифа! У нас не на каждого генерала отреагируют! Так, покосятся…
– Савелов? – быстро взглянул на меня хореограф, не прекращая контролировать учеников, – Выздоровел?
– Да, Павел Игнатьич, – протягиваю справку.
– Ну смотри… – пробежав её глазами, качнул головой наставник, не став продолжать.
– Да точно, точно! – понял я недосказанное, – Пал Игнатьич, я же не балбес какой! Мне не голову проломили, а просто кожу рассекли! На третий день уже всё нормально было, а неделя, это так… перестраховался участковый.
– Ну да, травма головы штука такая, что лучше перестраховаться, – понимающе кивнул хореограф, – Постой! Рассекли?
Он подозрительно уставился на меня, сощурив глаза и пытаясь продавить взглядом.
– Рассекло! – поправляюсь я, – Оговорился!
Как и положено, я отвожу глаза в сторону, потому как пободаться взглядами я могу и с куда как более серьёзными людьми, но – не положено! Есть правила игры, согласно которым взрослый, а тем более учитель, существо априори высшее, с которым не то что в гляделки играть, а пререкаться нельзя! Уши надерут мигом, и что характерно – при полной поддержке окружающих… а родители потом добавят вдвойне!
– Ну смотри, – качнул головой наставник, который, полагаю, о моём участии в драке знает всё, но (согласно правилам игры!) делает вид, что вот ну совершенно не в курсе… – Завтра чтобы как штык был, ясно?
– Ясно, Павел Игнатьевич! – вытянулся я, – Как штык!
По белогвардейски щёлкнув каблуками и вскинув голову, я вылетел из класса под смешки приятелей и заспешил прочь, едва заметно улыбаясь пусть мелкой, но удавшейся провокации.
Манеры у меня те самые, поставленные для фильма старичками и старушками из «бывших», а поскольку я и ранее не сморкался в скатерть и умел пользоваться за столом не только ножом и вилкой, то и получил несколько больше, чем остальные в нашей группе.
А у Пал Игнатьича на это что-то вроде аллергии, несколько странной, и, пожалуй, забавной, при его-то профессии. По этому поводу ходят разные слухи, но я склоняюсь к мнению, что в молодости он влетел в очередную «Кампанию» и долго, муторно отмывался от обвинений в преклонении перед старым режимом и недостаточном уважении пролетарской культуры.
«Влететь», при некотором «везении» можно было на раз-два, особенно в творческих коллективах, с их гадючьей средой. Да и судя по возрасту, его юность пришлась на конец двадцатых и начало тридцатых, а тогда, если не ошибаюсь, шла массовая компания по «очищению» армии от военспецов[ii].
Ну и как водится в СССР, кампания была широкой, массовой и всеохватной, так что брызгами могло окатить всех причастных и непричастных, а пресловутыми «щепками» оказаться было легче лёгкого.
Какой-нибудь деятель культуры, делающий карьеру не за счёт таланта, а за счёт пролетарского происхождения и политической активности, расчищающий себе дорогу и давящий потенциальных конкурентов, легко мог сломать судьбы десяткам людей. Не обязательно со ссылками, лагерями и поражением в правах, а просто вот так вот… оставив на всю жизнь напуганными, знающими свой шесток и с предупредительной пугливостью уступающими дорогу любому наглецу.
… когда я ссыпался вниз по лестнице, мелькнула мысль, что завтра Пал Игнатьич мал-мала отыграется на мне, но это – тоже правила Игры!
– Всё? – нетерпеливо поинтересовался Стас, ожидающий меня у входа с сигаретой в руке, и тут же, не дожидаясь ответа, заспешивший к остановке.
– Угу, – на ходу натягиваю вязаные перчатки и догоняю приятеля, пристраиваясь слева, – так чего спешка-то?
– Я не говорил? – удивился Стас, – С родными познакомить хочу.
– Да? Разве не с новой группой? – засомневался я, – Какие-то твои знакомые…
– Это тоже, – не оборачиваясь, ответил он, – но дед обещался зайти, ненадолго. Познакомить вас хочу.
Пожав плечами на эти армянские заморочки, заскакиваю вслед за ним в автобус, едущий в один из новых микрорайонов, и передаю пятачок за проезд. В автобусе пышет жаром печка и одновременно сквозит изо всех щелей, но впрочем, всё как обычно!
