Текст книги "Начало игры (СИ)"
Автор книги: Владимир Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Соседи, любопытствуя и ничуть не смущаясь, проходят мимо, глазея, заходят и задают вопросы. Поскольку атмосфера у нас в комнате царит рабочая, то в основном по работе, переглядываясь и прикидывая степень рукастости…
… а на неудобных вопросах мы внезапно глохли, погружались в работу, и чуть погодя переводили разговор на нужное нам. Мы же, блин, впечатление производим… и кажется, произвели.
У той, что с зобом, аж глаза стеклянные стали, и когда мы столкнулись с ней в коридоре, улыбнулась так сладко и заискивающе, что стало ясно – подойдёт по-соседски, с просьбами и просьбишками, а вернее всего – задолбает… Ну да и чёрт с ней!
На шею если сесть попытается, то навернётся, пытаясь, а по мелочи, в обмен на хвалебные отзывы о нас, таких хороших, так почему бы и нет? Это ж, при грамотном применении и толике везения – ресурс!
– Матрасы нужно купить, – сказала мама, поджимая губы и уже жалея о широком жесте, которым мы оставили большую часть нажитого новым жильцам. Сейчас, наверное, она уже нашла с десяток вариантов, как можно было ответить, отреагировать иначе, понести меньшие потери…
… ну да знакомо, сам такой. Семейное.
Как это у французов называется? Кажется, «Остроумие на лестнице» – то бишь, когда тебя уже спустили с неё, буквально или фигурально, и ты, отряхнувшись, придумал ах какой остроумный ответ… вот только уже поздно.
– Водку надо купить, – задумчиво ответил отец, – ящик!
… вот знаю, что это мне только кажется, но – в голове у меня будто кусок мультика промелькнул, и в этом мультике слова о ящике водке передались в самые дальние соседские уши, работающие сейчас на стройках или стоящие на конвейерах ЗИЛа.
' – Ящик…' и сглатывается слюна, а в глазах, красноватых от недосыпа и алкоголя, загораются предвкушающие огоньки. Я, наверное, утрирую… но шевеление в коридоре явно оживилось!
– А хватит? – так же громко, чуть напоказ, сомневаюсь я, – Может сразу два? Ну, чтобы за добавкой не бежать?
В глазах отца промелькнули весёлые искорки и полное одобрение.
– Да пожалуй!
– Ну тогда и винца какого-нибудь, – вздохнула мама, подхватывая игру, – женщины ведь тоже будут!
Вино, понятное дело, подразумевается самое бюджетное – из тех, что послаще и покрепче, а ног сшибает как бы не лучше водки. Сухое или полусухое не оценят, проверено…
– Довезти только как? – чуточку напоказ грустит она, – По здешним дорогам всё ж побьётся….
– Да, – подхватываю я, – это машина нужна, да и ящики укутать бы… Вот в матрасы как раз и хорошо было бы!
Понятно, что всё это, про матрасы, ерунда… но слово сказано, и в одном предложении утрамбовались слова о ящиках (!) матрасах и машине. Пройдёт, или нет…
– Соседи, доброго здоровьичка! – заглянул к нам не слишком ещё старый, но весь какой-то трухлявый и мшистый дед, у которого даже уши заросли густым волосом, – Заселяетесь?
Он прошёлся по комнате, с любопытством озираясь по сторонам и уделив особое внимание мебели, попробовав ковырнуть её потрескавшимися желтоватыми ногтями с застарелой грязью под ними.
– Добро… – покивав, дедок оценил не то мебель, не то факт нашего заселения, – Вам, я слышал, машина нужна?
… прошло.
– Вот сюда, вот сюда… левее! – командует подпитой мужичок в лихо сдвинутой набекрень кепке, размахивая рукой, замотанной в грязноватый бинт, через который проступают фиолетовые пятна, – На меня! Да на меня, бля! Хули ты…
Грузовик, обдав его чёрным, едким солярочным выхлопом, взревел и отъехал назад, перевалившись в широкой колее. Водитель, не выпуская из толстогубого рта папироски, высунулся по пояс, и, глядя назад, подъехал-таки поближе к бараку, остановившись неподалёку от входа и заглушив двигатель.
– Ну вот, бля! – удовлетворённо сказал самодеятельный регулировщик и рыгнул сивушно, – Тютелька в тютельку!
Он ещё что-то говорил, тщетно привлекая к себе внимание – этакий деревенский непрошеный конферансье, приходящий без зова на любое застолье, привычный, как комар над ухом, и так же регулярно битый за своё назойливое жужжанье.
– … а я говорю… – не унимается он, борясь за внимание со всеми разом.
– Здаров! – тяжело спрыгнув с подножки, водитель, сдвинув плечом непрошеного помогайку и обтерев руки тряпкой, подошёл к отцу, – Иван!
– Здаров, тёзка, – улыбнулся отец, пожимая руку, и несколько секунд они играли в извечное мужское – кто кого передавит, остановившись на ничьей. Нисколько не сомневаюсь, что отец, с его широкими запястьями и плечами, увлёкшийся, и всерьёз, в последние месяцы гирями и турником, мог бы передавить руку водителя, но с мозгами у бати ещё лучше, чем с силушкой богатырской.
Водила – молодой ещё, но уже грузный, рыхловатый, лысеющий парень из тех, что свои обильные телеса считают признаком силы и здоровья. Просчитать такого – на раз…
– Иван, хы… – осклабился водитель, отпуская руку, – а на самом деле?
– Шимон, – ответно усмехнулся отец, – ну или Семён, но так-то без разницы. Привык.
– Эко тебя… – не вполне понятно сказал водитель, закуривая, впрочем, вполне благодушно.
В СССР антисемитизм своеобразный. Идёт он не столько из нутра, из утробы, из неприятия чужой крови, сколько от властей, тянущийся корнями в проповеди о распятом Христе, в олицетворение инородчества из газетных статей и вечное, преследуемое властями инакомыслие, своемыслие, отсутствие желания идти в ногу.
По мнению народному, есть некие таинственные и вредоносные жиды, и есть – евреи, которые почти такие же, как и все люди, только за каким-то чёртом обрезанные. Рамки эти нечёткие, колеблющиеся сейчас вместе с Линией Партии, когда какой-нибудь инженер или врач, ещё вчера «вот такой мужик», становится внезапно «жидярой пархатым» – потому что Государству понадобился внутренний враг, чётко обозначенная «Пятая колонна».
Ну а если у еврея мозоли с въевшимся насмерть машинным маслом, жёсткий прищур человека, умеющего ответить не только словами, то в «Пятую колонну», при всей ведущейся сейчас антисемитской пропаганде, впихнуть его сложно. Потому, что с такими мозолями он прежде всего не еврей, а человек труда, и значит, согласно основным советским постулатам – такой же пролетарий и гегемон, как и все нормальные люди. С национальным (неправильным!) колоритом.
А если такой еврей проставляется ящиками водки, то…
… золотой ты наш человек!
– … свининки, свининки не забудьте! – даёт мама последние наставления супругу, и это – тоже копеечки к просчитанному образу «своих» евреев, правильных. Чёрт его знает, но почему-то именно кошерная еда, или хотя бы попытки соблюдать кашрут, возбуждают особей, так сказать, примативных…
– … вот такой мужик! – а это отцов тёзка ещё раз напоминает, почему его прораба нужно пригласить на грядущую пьянку, – Маршрутный лист составил – чин чином, ни одна падла не подкопается!
Отец кивает, ничуть не возмущаясь, ибо «вот такой мужик», если он прораб, а вокруг стройки, это фигура козырная, притом как бы не из старших. Пузырь или даже два за такое знакомство не цена, потому что, при некотором везении и умении, через этого прораба протянутся ниточки ко всем здешним начальникам и начальничкам.
Сейчас главное, что сопровождающий нас товарищ оказался не настолько ответственным, и хотя бы вживание мы проводим, не преодолевая заранее нашёптанного и предубеждённого. Потом они, наверное, спохватятся… но у родителей большой опыт выживания в подобных местах, так что надеюсь, вовсе уж плохо не будет, по крайней мере – не сразу.
– Докурю сейчас, и поедем, – предупреждает водила, и полминуты спустя грузовик, взрычав, выехал на дорогу и поехал, переваливаясь на колеях и ухабах.
Дороги здесь… не танкодром, но близко, близко… да и бараки по какой-то неведомой причине не ограждены заборами, стоя метрах в десяти от… хм, дороги. Зная не понаслышке, какое количество алкоголя может плескаться в крови работающего на стройке шоферюги, равно как и о привычке ездить за водкой не то что на грузовике, но и на тракторе, притом нередко – по сложной синусоиде, соседство так себе. Судя по следам колёс и гусениц, синусоиды эти подходят подчас в опасной близости от стен барака.
Так что наша комнатка, выходящая окнами на задки, по здешним понятиям почти лакшери…
– Мишенька… – соседка с зобом ухватила меня за рукав, чтобы, не дай бог, не удрал, – вы потом с отцом, как сможете, загляните ко мне, по-соседски! А то, мальчик мой, сам понимаешь, без мужских рук…
– Ага, ага… – киваю болванчиком, не пытаясь вырываться из цепких лапок, – я скажу отцу!
На самом деле, невелика проблема. Ну что там может быть сложного? Полы перестелить и покосившуюся мебель отремонтировать? Да тьфу… два рукастых мужика, покуривая и зевая, с такими задачами справятся за неделю после работы.
– Миша! – позвала меня мама, спасая от соседки, которой за каким-то чёртом понадобилось подробно объяснять мне суть своих проблем, несчастий и жизненных перипетий, – Иди сюда, мужская сила требуется!
Извинившись фальшиво, я поспешил к маме, незаметно (во всяком случае, надеюсь!) выдыхая. Неприятная тётка, и всё как-то одно к одному – зоб, щёки, состояние общей засаленности, голос и запах изо рта, так что даже мне, уже привыкшему, кажется, к коммунальному бытию, делается изрядно не по себе.
На заднем дворе уже вовсю идут приготовления к застолью. Расставляются столы, то бишь доски на козлах, вытаскиваются из сараев лавки и достилаются спешно протираемыми досками, от неказистой летней кухни тянет густыми запахами борща, а женщины снуют с видом необыкновенно озабоченным и важным, будто священнодействуя.
Я, как человек бывалый и умеющий сварить не только магазинные пельмени, но и борщ, да и многое другое, вижу прекрасно, что суета эта по большей части напоказ, ну и отчасти – от бестолковости. Впрочем – пусть, если им так нравится…
– Всё, всё… – отмахнулась мама от моего вопроса, – иди, не мешайся под ногами!
Вернувшись в комнатку, взял, скривившись, пачку папирос и накинул лёгкую куртку, а потом, чуть поколебавшись, положил в карман кастет. Знакомства, они такие… никогда не знаешь, как обернутся.
– Ну, с Богом… – сам себя благословляю, и выхожу, пригнувшись на выходе, чтобы не стесать макушку о низкую, потемневшую от влаги и времени притолоку. Ровесники мои давно уже измаячились на горизонте, так и этак постояв и посидев в стратегических местах, разглядев всё, что можно было, и додумав всё остальное. Не стоит заставлять их долго ждать…
Вышел неспешно и пошёл с развальцой, давая себя разглядеть и догнать без лишней суеты. Догнали…
– Здаров! – приветствую честну́ю компанию, не доходя до них метров пять и (хотел ведь бросить!) закуривая. Меряемся взглядами, оценивая стати и степень отмороженности.
Не без удовлетворения отмечаю, что и с ростом, и с плечами у меня всё хорошо. Да и… не знаю, как насчёт именно что отмороженности, но пробивающийся сквозь время жизненный опыт, да и, наверное, отчасти генетика, дали моему взгляду достаточно жёсткости.
– Здаров, – не слишком дружно ответили они, и я, вполне удовлетворённый завязкой, перехватываю управление.
– У вас как тут… – достав из кармана трояк и пару мятых рублей, верчу их перед глазами, – насчёт культурного досуга?
– Можно, – чуть помедлив и сглотнув слюну, кивнул старший, долговязый и чуть прыщавый в силу возрасту, но видно – жилистый и крепкий парнишка с правильными, даже какими-то античными чертами лица. Не сговариваясь, идём навстречу друг другу…
– Михаил, – наши ладони соприкасаются, и для меня эта примитивная уличная дипломатия важней всех достижений современной, чуждой мне Советской.
– Илья, – руку пережать не пытается, пожатие сухое, твёрдое, но без давления. Где-то в глубине души чувствую толику сожаления – парень, кажется дельный… но, мать её, среда!
Кто бы что ни говорил, но гетто, оно не только в Америке, а социальная среда, с гегемоний пролетариата и культурой «на троих» оставит ему исчезающее мало шансов. Может, и пробьётся… вот только зачем ему, если не имеющий квалификации гегемон, не просыхая, зарабатывает больше начинающего инженера?
Да и видно уже сейчас – пьёт! Пьёт, и не видит в этом ничего такого, потому что – как все, потому что можно – так, потому что вовсе уж опустившихся пьяниц жалеют и перевоспитывают, а в бытовом пьянстве обществе не видит проблемы.
– Алексей, – это откровенно низкорослый крепыш, так старательно пытающийся быть выше, что аж прогибается назад, показывая широкие ноздри и щербинку на подбородке. У него, судя по всему, комплекс по поводу роста успешно заменил личность, да так, быть может, и потащит по жизни, преодолевая ненужные сложности и доказывая окружающим то, что им, в общем, и не интересно.
– Станислав, – ничуть не примечательный парнишка с носом-бульбочкой и тем прищуром чуть припухших, внимательных глаз, что, согласно моему опыту, выдаёт человека, умеющего недурно устроиться в жизни, вне зависимости от образования и официальной должности.
– Предлагаю портвешку за знакомство, ну и так… всякого, – раз уж деньги мои, то и инициатива на мне.
– Годится, – солидно кивает Илья, и мы, свернув на обочину, заросшую жилистым бурьяном и строительным мусором, побрели в сторону магазина, беседуя так, будто ступаем по минному полю. Я такого рода экзамены сдал давным-давно… но не сказать, что разговор даётся легко, отчасти ещё и потому, что подспудно давит раздражение – не на ребят, а на всю эту дурацкую ситуацию!
Чёрт… я, взрослый человек, без пяти минут кандидат наук, владелец собственной клиники, без всякой натяжки сделавший себя сам, вынужден заниматься вот… этим, выстраивая отношения с маргинализированными подростками. А мог бы…
Давлю гнев и активней включаюсь в разговоры, больше, впрочем, расспрашивая, чем рассказывая о себе. Давит изнутри желание похвастаться, но взрослый опыт подсказывает, что личную информацию нужно выдавать дозировано и непременно к месту.
– … а я ему такой – н-на по чайнику! – выпятив челюсть, повествует крепыш, – а потом за грудки, и лобешником в носяру!
Киваю сдержанно, глазами и чуть-чуть мимикой показывая своё уважение. Кажется, я не слишком ошибся в его оценке… все разговоры Алексея так или иначе сводятся к превосходству над окружающим и выпячиванию собственной крутости.
Потом, если перерастёт эту подростковую дурость, и сумеет трансформировать комплексы не в драки и тому подобную ерунду, а в карьерные достижения, он, может быть сделает недурственную карьеру. Но вряд ли.
– … шарага, – и Станислав длинно сплёвывает в придорожный бурьян, – на водителя отучиться. В армейке попроще будет, да и вообще – заработки…
– А… ну да, ну да, – киваю согласно, походя вставляя свои пять копеек о том, что успел поработать.
Но вообще, информацию о себе цежу через ситечко – благо, опыт переговоров разного рода за плечами богатый. Сперва – выпивка, которая, как известно, сближает, а информация о еврействе и прочем… после портвешка она чуть иначе пойдёт.
– Н-да… небогато, – дёргаю головой, оглядевшись в магазине.
– Ну а хули? – пожал плечами Илья, разглядывая товары и толкающийся в магазине народ с видом не то чтобы флегматичным, а скорее – фаталистичным, – Не Москва.
С какого хрена Чертаново не Москва, переспрашивать не стал, своя сермяжная логика в этом есть. Кто бы что ни говорил о городской черте, но такие вот кварталы, перекопанные траншеями, это, действительно, ещё не Москва…
Выбор в маленьком магазине-времянке соответствующий, для непритязательной публики из тех, которым преимущественно выпить и закусить. Отстояв небольшую очередь, состоящую, в большинстве, из страждущих граждан в спецовках, безо всяких проблем купили портвейн, а к нему – советскую классику – половинку батона, три сырка и «Бычки в томате». Нашлись и стаканы – изрядно заляпанные, они стояли в углу возле пыльной витрины, и являются, очевидно, общественным достоянием.
Устроились неподалёку, сунувшись было на зады магазина, но там уже своя компании, с… хм, блэк-джеком и дамой облегчённого социального поведения. Дама, не слишком ещё, кажется, старая, но изрядно засаленная, с некоторым недостатков зубов и переизбытком синяков, наслаждается вниманием кавалеров, завлекательно хихикая и матерясь через слово, успевая пить, курить и закусывать.
– За стакан даёт, – со знанием дела поведал низкорослый Алексей, он же Лёха, он же бычок, – Правда, на винт намотать – на раз-два!
Понимающе киваю – дама выглядит так, что с ней не то чтобы спать, но и, кажется, дышать одним воздухом рискованно. В вендиспансере, наверное, у неё давно персональная койка с именной табличкой, а медперсонал, вплоть до уборщицы и сестры-хозяйки привык к ней, как к детали пейзажа.
Дружки начали подкалывать Лёху насчёт «раз-два», интерпретируя это совершенно однобоко и похабно, тот привычно и довольно-таки беззубо огрызается. Ему, кажется, привычней отвечать словами «хули ты…» и ударом лба в переносицу, но это ж дружки! Вот и буксует мозг, с непривычки.
– Ну вот, – удовлетворённо оглядевшись вокруг, Илья прошёл через бурьян к грудам кирпича, успевшим рассыпаться и местами порасти травой, – хорошее местечко, и главное – никого пока!
Хорошее местечко за грудами кирпича было оборудовано столиком, то бишь катушкой из-под кабеля, и лавочками, представляющими собой рулоны толя с не слишком свежими картонками поверх. Насчёт «никого», это, наверное, какое-то чудо – ибо, если попытаться экстраполировать количество страждущего народа в спецовках на подобного рода «хорошие местечки», то, как мне кажется, здесь должна быть очередь, как в хороший бар.
– Ничего так, – оценил я, отчаянно кривя душой и внимательно глядя по сторонам в поисках подозрительных обрывков газет и прочих признаков минирования территории, и, к своему облегчению, не находя их, – зачётно!
– А то! – задорно отозвался Илья, приняв всё за чистую монету.
Впрочем, а чего бы не принять? На фоне бараков… да и в моей молодости, когда жили пусть в херовой, но в отдельной квартире, подобные места более чем котировались не только у нас, подростков, но и у взрослых работяг. В гараже – это уже изыски для интеллектуалов, где не просто хряпнуть между делом и поговорить за международную политику, но и поковыряться в железе, а в рюмочных у нас собирался народ откровенно криминальный – из тех, что плавают по самому дну.
Расстелив на катушке не очень свежую газету из тех бесцветных отраслевых, где, кроме передовиц и фотографий, ничего интересного нет, разложили еду и поставили бутылку. Станислав лихим жестом вытряхнул из рукава финку и свирепо вспорол консервы.
– Зоновская, – как бы между прочим сказал он, – кореша подогнали.
Цокаю уважительно языком – дескать, брэнд, да… и получаю на руки сперва легендарный холодняк, а потом и несколько бессвязные куски лекции, в которых перемешалась всякая ерунда о холодном оружии, зоне, крытках, греве и намёках на то, что он, Станислав, к чему-то и зачем-то причастен. Киваю, слушаю, но без особого фанатизма, чтобы не получить на свою голову цикл лекций на соответствующую тему, которые (не дай Б-г!) могут закончится предложением поближе проникнуться, так сказать, культурой…
– Ну… – на правах спонсора разлил портвейн по стаканам, радуясь уже тому, что он, портвейн, в магазине вообще был, а не то пришлось бы пить какой-нибудь «Солнцедар», проклятый самой Вселенной, – за знакомство!
– Всю жизнь, сколько себя помню, на Северах, – в ответ на вопрос выдаю тщательно дозированную инфу о себе, и, сделав паузу, мякишем батона промокаю жижку в консервной банке и сую в рот.
– А как оно там? – не утерпел Станислав, который, по-видимому, в своём воображении накрутил интересного, с лагерной спецификой.
… ожидаемо.
– Да по всякому, – жму плечами и выдаю несколько северных баек, одним из которых я сам был свидетелем, а о других, о чём честно предупреждаю парней, мне только рассказывали.
Разговор неминуемо сводится к лесоповалу, заработкам, татуированному криминальному миру и тому подобным вещам. Как это обычно и бывает, все что-то слышали и заспешили поделиться, хвастаясь информированностью и причастностью… к чему бы то ни было.
– А это, ну… – Стас мнётся, но решается наконец, – а ничего, что вы евреи? Как там оно с этим, на Севера́х?
– Да всем по… – жму плечами, – мне, собственно, тоже. Было. Смотрят какой ты человек, а остальное…
' – Удачно вбросил', – оцениваю я, не продолжая тему. Да впрочем, и без меня справляются, и разговоры идут о толерантности и дружбе народов, понимаемых почему-то через призму уголовных понятий.
– А в Москву чего? – поинтересовался Илья как бы между прочим, затягиваясь и щуря глаз от едкого дымка.
– Учиться, – снова пауза, во время которой лезу булкой в банку, – я Севера́ во всяких видах навидался, да и родители тоже. Надоело мал-мала. Ну и так… мне биология и химия интересны, а там у нас и школа до восьмого класса только, ну и так, слабовато.
– А… врачом хочешь быть? – понимающе кивает Илья, в глазах которого я стал чуть лучше соответствовать образу канонического еврея.
– Врачом? – вскидываю брови, – Да нет, наверное… скорее – биология и такое всё…
– Егерем можно после биологического, – авторитетно заявил Лёха, и все закивали, а весы качнулись в нужную сторону.
– Да хотя бы, – киваю, изрядно кривя душой, – интересно ведь!
– А чего… так? – дипломатично (ну, как понимает!) поинтересовался Стас, который уже в курсе о нашей непростой ситуации – в самых общих чертах, разумеется.
– Это там похуй… – дёргаю подбородком, имея в виду Север, – а здесь, как оказалось, нет! Ну и…
Сделав паузу, кривлюсь, старательно не замечая жадного любопытства.
– Перекрыли кислород, в общем… – выдыхаю я, – после восьмого на завод пошёл, и в вечёрку, а чёрта с два! Не то что в институт…
Не договорив, делаю такое лицо, что с расспросами парни не лезут. После совместно распитого алкоголя, да ещё и за мой счёт, я ещё не друган, но – «вот такой пацан!»
… а остальное додумают.
Посидев так ещё минут пять, прощаюсь, делая вид, что ах как сожалею о нашем расставании…
– Приглашать не буду, парни, – развожу руками, – сами понимаете! На днях ещё пересечёмся, ну и так… более глобально отметим. Здесь как, нормальные пацаны?
Заверив, что здесь – да, а вот среди соседей всякие бывают, меня проводили почти до самого барака. На прощание стукнулись по моему почину кулаками, что им, в новинку, очень понравилось…
– Не ругайся, – завалившись в комнату, прошу маму, уже учуявшую запах и подперевшую руками бока, – знакомство, сама понимаешь…
– Да уж! – выдохнула она,– Ну ты хоть понимаешь…
– Понимаю,– перебиваю её, – и совсем от этого не восторге! Но либо так, либо…
– Да уж лучше так, – вздохнула она, прекрасно поняв недосказанное, – чем либо…
К тому времени, как я вернулся, начал возвращаться народ, работающий всё больше окрест, или привозимый служебными автобусами откуда-нибудь с ЗИЛа, и окрестности барака гудят, как пчёлы у перевёрнутого улья.
– … вот такой! – это водитель представляет прорабу отца, или отца – прорабу. Водила использует ограниченный словарный запас и выразительную, но такую же ограниченную мимику с жестикуляцией.
– Сейчас ополоснусь, рубашку сменю и подойду, – светится алкогольным предвкушением немолодой мужик с костистым лицом.
– Гармонь, гармонь не забудь! – кричит ему вслед супруга, такая же немолодая, костистая и нескладная.
– Да вы садитесь, садитесь… – хлопочет мама, показывая себя хозяйкой.
… и мы наконец-то сели, а потом – выпили! По чуть, да для аппетиту, и даже я, под разрешающим взглядом мамы – чуть-чуть, потому что – ну совсем уже взрослый мужик у тебя, Людочка!
– … холодечику ещё чутка, – привстав, прошу одну из соседок, и, попросив искомое, щедро набухиваю горчички и ломаю вилкой.
– Ух… – выдыхаю сквозь довольные слёзы, – хорошо!
– Сейчас бы водочки, да? – заговорщицки толкает в бок молодой мужик, косясь то на свою супругу, то на мою маму.
– Ага… – киваю, и как бы спохватываюсь, – то есть нет, конечно!
Он хохочет и передаёт это дальше, на меня весело косятся, похохатывая. Ничего… так, собственно, и надумано.
Не слишком играя, я тяну к себе то холодечик, то сало – с прожилочками (!), то ещё что-нибудь такое – исконно-посконное, нашенское!
– … да и на лесоповале, – не забывая жевать, рассказываю любопытствующему соседу, – ага! Сучкорубом.
Еврейства не скрываем, но на фоне Севера и рабочих биографий, а главное – холодечика и сала, считать нас жидами будет сложно…
– И-эх! – гармонист растянул меха.
– Миша! Миша! – слышу маму, – Давай за гитарой, подыграешь дяде Коле!
– Ага! – киваю ей, и, подцепив напоследок ещё кусочек сала (бедная моя печень!) срываюсь с места.
– Чёрт… – выдыхаю я, закрыв за собой дверь комнаты, и силой бью кулаком в пол. Нет, я не имею ничего против этих людей… но я не хочу – вот так.
Минута слабости, и, взяв гитару, выхожу во двор, где уже вовсю выводят «Шумел камыш»…
* * *
Вечером, раздеваясь, отец, изрядно выпивший, не без труда снял ботинки и долго сидел на кровати, усмехаясь криво. Мама, не говоря ни слова, молча то гладила его по плечу, то целовала куда-то в ухо, шепча что-то утешающее на идише.
– Нас здесь быстро съедят, – сказал он глухо и протер руками лицо.
– Не эти… – он тяжело мотанул головой в сторону двери, – а те, что с партбилетами. Фора есть а так… сложно ли умеючи? А они что-то, а нагадить мастера…
– Здесь, – отец улёгся как был, в брюках, подложив под голову руку, – легко нам неприятности устроить. Разные! Пусть не соседи, а так… проходного народа много – и подведут нужного, и подскажут, что делать надо.
– Я, – почти трезво сказал он, повернувшись к супруге, – к адвокату завтра пойду. Решения в нашу пользу, конечно, не будет, но хоть так… душу отведу, да и вообще – мы что, травоядные?
– Кого-нибудь напрягут потом, – вступаю в разговор, – из нижестоящих, стрелочников каких-нибудь.
– Да и чёрт с ними, – перебил меня отец, – Пусть стрелочников!
– Нарушений было – во! – он провёл ребром ладони по горлу, – И кто-то обязательно ответит за это, пусть хоть выговором или отпуском я ноябре! В другой раз, глядишь, осторожней будут… а то ишь, с каким азартом травить нас начали!
– А я… – он чуть помолчал, будто решаясь, – Да! Не хотел, но раз уж так взялись…
– … есть у меня ещё козыри, есть!
Я понял, что речь идёт о той информации от бабки – об архивах, которые то ли есть, то ли нет. О том, что отец, тогда ещё маленький мальчик, мог видеть и слышать что-то, напрочь выбивающееся из канонических биографий советских вождей.
– Опасно, да… – почти прошептал он, – но и так – тоже нельзя… затравят.
А я уже не в первый раз подумал, что не потому ли за нас взялись так резво, что какая-то сила, или может быть – силы, хотели узнать хоть что-то об архивах?
О том, что в них написано, и есть ли они вообще… и о том, что, просто нажимая на нас, эти таинственные и сволочные некто могут вести игру, в которой мы – пешки, и все наши трепыхания, быть может, это крохотная часть большой аппаратной игры. Игры, в которой наши судьбы, да и жизни, не имеют значения. Никакого…
