Текст книги "Охота за атомной бомбой"

Автор книги: Владимир Чиков

Соавторы: Гари Керн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Сталин молчал, посасывая свою трубку. Он думал о том, что в тот период, когда Красная Армия несла поражения одно за другим, а нацистские войска стояли у дверей Москвы, насущной необходимостью было обеспечить фронт артиллерийскими орудиями, самолетами, танками и стрелковым оружием. И он закончил разговор в отношении информации внешней разведки следующим образом:

– Да, Лаврентий, не время сейчас нам думать о неизвестно какой супербомбе. Посмотри-ка сюда...

Берия вернулся к себе с убеждением, что больше не стоит беспокоить Хозяина, не получив твердых данных по этому делу. В данный момент приоритетной задачей было не дать нацистам войти в Москву. И Красная Армия вместе с подкреплениями из Сибири была способна справиться с этой задачей.

Ученый-разведчик

Независимо от чьих-либо сомнений атомная проблема оставалась. В конце 1941 года Советский Союз приобрел одного из своих самых эффективных агентов, ведущих разведывательную работу в области атомной проблематики. Это был упоминавшийся выше ученый, который сам активно участвовал в создании устрашающего оружия...

В сентябре 1933 года молодой студент университетов в Лейпциге и Киле, участник антигитлеровского движения Клаус Фукс бежал из Германии в Великобританию. Его товарищи из германской Коммунистической партии, считая, что ему грозит опасность и надеясь на его будущую роль в строительстве новой Германии, снабжают его деньгами для побега. Высадившись в Дувре всего лишь с узелком вещей, без знания английского языка он сумел через своего двоюродного брата познакомиться с богатым промышленником по имени Рональд Ганн. Сочувствующий коммунистам и Советскому Союзу, Ганн предоставляет ему кров и рекомендует его Невиллу Мотту – заведующему кафедрой физики университета в Бристоле. Член Ассоциации культурных связей с Советским Союзом профессор Мотт разделяет политические взгляды Ганна. Более того, он говорит по-немецки и уже принимал у себя в лаборатории беженцев из Германии и в их числе Ханса Бете, который впоследствии станет руководителем отдела теоретических разработок в Лос-Аламосе. Фукс вошел в эту группу в качестве ассистента-исследователя.

В течение последующих четырех лет Фукс концентрирует свои усилия на научных исследованиях и изучении английского языка. Он выделяется своим спокойным характером, скромностью, усидчивостью в работе и способностями к математике. Тощий очкарик, малообщительный и неприспособленный к обстоятельствам повседневной жизни, но с блестящими знаниями в области своей специальности, он олицетворял собой классический тип ученого. В конце 1936 года Фукс получает научную степень доктора наук и поступает в Эдинбургский университет для работы под руководством Макса Борна – одного из известнейших физиков того времени. В качестве его ученика и партнера Фукс начинает публиковать совместно с ним научные статьи. Именно с этого момента он привлекает к себе внимание других физиков, таких, как Рудольф Пайерлс. Тогда он был на пороге своего тридцатилетия1.

В Великобритании Фукс не скрывал своих прокоммунистических убеждений. Вместе с профессором Моттом он часто посещал собрания Ассоциации по культурным связям с Советским Союзом, в ходе которых нередко зачитывались сообщения из Москвы о показательных политических судебных процессах.

Принимая участие в этих зачастую театрализованных чтениях, Фукс избавлялся от своей обычной застенчивости и играл роль прокурора СССР Андрея Вышинского, клеймя позором тех, кто еще вчера были руководителями партии, а "сегодня стали презренными предателями". "Он исполнял эту роль с холодной язвительностью, которую я никогда не мог бы предположить у такого застенчивого и скромного молодого человека", – вспоминал впоследствии профессор Мотт. В Эдинбурге Фукс продолжает посещать собрания Ассоциации по культурным связям с СССР и даже организует Комитет антифашистских действий совместно с Гансом Келлерманом – еще одним немецким физиком из университета. Эта его деятельность не привлекает к себе особого внимания, а впрочем, для тех мест и того времени она и не была особенно радикальной.

Однако он старается избежать огласки в отношении своего членства в германской Коммунистической партии и не ставит об этом в известность своих друзей. В целях сохранения своего положения в партии он встречается в Лондоне с Юргеном Кучински – немецким коммунистом польского происхождения, через которого отправляет в Германию листовки. Кучински – человек талантливый и изворотливый, поддерживал контакты со своей партией в Германии, с Коммунистической партией и левым крылом лейбористской партии в Великобритании, а также с рядом влиятельных лиц в Москве. Фукс был знаком с ним со времени учебы в университете в Германии1.

В 1939 году Фукс обращается в министерство внутренних дел Великобритании с ходатайством о принятии его в британское подданство. Почти одновременно нацистская Германия подписывает с Советским Союзом Договор о ненападении, известный как пакт Молотова – Риббентропа, который вызвал столько замешательства и растерянности у коммунистов и их политических попутчиков. В своих признаниях на суде в 1950 году Фукс говорил, что тогда он испытал первые сомнения в отношении советской политики, но в конце концов сказал себе: "Мои сомнения ошибочны, а партия права"1. Спустя месяц, уверенная в советском нейтралитете, Германия напала на Польшу, а Великобритания в ответ на это объявила Германии войну. Семьдесят тысяч проживавших в стране немцев и австрийцев, в числе которых находился и Фукс, были объявлены враждебными иностранцами. В мае следующего года его интернируют в лагерь на острове Мэн, а затем переводят в лагерь Шербрук в канадской провинции Квебек. В декабре того же года в результате неустанных усилий Борна и Ганна Фукса освобождают, и он возвращается в Англию. С этого времени начинается взлет в его карьере.

В начале 1940 года Отто Фриш покидает Бирмингемский университет и переезжает в Ливерпуль, для того чтобы совместно с Джеймсом Чедвиком заняться там экспериментами с плутонием. Блестящий научный тандем Пайерлс Фриш распался, и Пайерлс вспомнил о Клаусе Фуксе, которого он неоднократно встречал в Эдинбурге. Он был знаком с научными статьями Фукса, написанными совместно с Борном. Для приглашения немецкого исследователя требовалось разрешение службы безопасности, и он попросил Борна и Мотта дать Фуксу рекомендации. Тем временем сам Пайерлс, который был беженцем, получил британское подданство и на его основании допуск без ограничения к британским ядерным исследованиям. Его лаборатория в университете Бирмингема стала составной частью британского проекта по созданию атомной бомбы, получившего кодовое наименование "Тьюб эллойз" ("Сплавы для труб" – англ.). Но в досье Фукса оказалось два неблагоприятных для него документа. Первый, относящийся к 1934 году и полученный из германского консульства, касался его прошлых дел с коммунистами, а второй подтверждал содержание первого документа и исходил из контрразведки МИ-5, которая ссылалась на своего информатора из числа немецких беженцев. Поскольку Германия и Советский Союз были в то время союзниками, Фукса с полным основанием могли рассматривать как человека, представляющего для Великобритании большой риск. Но рекомендации Фуксу, пришедшие из высоких сфер, его устойчивая репутация антифашиста и большая польза от его участия в важной военной программе перевесили негативное влияние его коммунистического прошлого. В июне 1941 года, еще до прихода извещения об ожидавшей его работе, Фукс получил разрешение службы безопасности на допуск к секретной деятельности. После этого он дал подписку о соблюдении требований Закона о государственных секретах.

Работа, возложенная на Фукса, относилась как раз к той области, которую правительственный Комитет по научным исследованиям (SAS) считал абсолютно приоритетной – расчет критической массы урана-235. Фукс также взялся за решение проблемы разделения изотопов методом газовой диффузии, который станет впоследствии его специализацией. Едва он успел поближе познакомиться с этой не освоенной учеными областью науки, как нацисты напали на Советский Союз. Фукс сразу же принимает решение.

"Разработка атомной бомбы, – сказал он себе, – может обернуться против Советского Союза". Впоследствии на суде он дал такие объяснения: "В то время я полностью доверял советской политике и считал, что западные союзники намеренно обрекли Советский Союз и Германию на беспощадную, смертельную для обеих стран битву. Я не испытывал ни малейших колебаний по поводу передачи имевшейся в моем распоряжении информации, даже если иногда мне приходилось передавать данные, касавшиеся результатов моей собственной работы". Каждый месяц он печатал на машинке под копирку свои отчеты, направляя оригинал профессору Пайерлсу, у которого он прочно обосновался, а копию – своему советскому знакомому, которого он даже не знал по фамилии1.

В интервью немецкому кинопродюсеру Иоахиму Хельвигу, данном в 1980-м и опубликованном на русском языке в 1991 году, Фукс объясняет, как он действовал:

"...после того как я начал работать над проблемами цепной нейтронно-урановой реакции, мне стало совершенно ясно, что эти исследования могут стать поворотным пунктом и революцией в современной технике. Окончательно убедившись в этом, я в конце 1941 года в один из своих первых приездов в Лондон связался с одним товарищем, который, как я предполагал, мог передать имевшуюся у меня информацию советским представителям. Я проинформировал его в самых общих чертах о характере имевшейся у меня информации и уехал в Бирмингем.

Когда я в следующий раз приезжал в Лондон, этот товарищ сообщил мне один лондонский адрес, куда я должен был прийти в определенное время. На первое время этот лондонский адрес стал моей личной квартирой. Позднее был найден более конспиративный метод организации этих встреч: в определенное время я должен был встречаться с другим товарищем, на этот раз женщиной, причем каждый раз мы обговаривали и назначали новые места встреч, включая соответствующие опознавательные признаки..."

Вспоминает Юрген Кучински, в прошлом профессор кафедры политической экономики Берлинского университета, директор института экономики Академии наук ГДР:

"...вначале я связал его с одним товарищем из советского посольства, а затем, когда этот контакт в силу различных обстоятельств прервался, я связал его с Соней. Таким образом, я дважды связывал его с советскими представителями. То, что он, обладая такой важной информацией, сам решил передать ее Советскому Союзу, показалось мне абсолютно правильным и необходимым в той ситуации. Я всегда считал Клауса Фукса не только настоящим коммунистом, но и замечательным человеком..."

Первым советским товарищем, с которым его познакомил Кучински, был Семен Кремер – помощник советского военного атташе. Фукс знал его по прозвищу Александр. Как указал в своем признании на суде Клаус, тот товарищ (Кучински) поддерживал "постоянные отношения с лицами, которые мне были совсем не знакомы и в отношении которых я знал лишь то, что они передавали советским властям всю ту информацию, которую я мог им сообщить"1.

Прозвище, в отличие от оперативного псевдонима, используется в более или менее открытых отношениях между людьми. Посторонние люди, то есть третьи лица, могут его слышать или видеть его написание, причем оно известно человеку, который его носит. В то время как оперативный псевдоним используется только в секретных сообщениях, обычно зашифрованных, и может быть не известен тому лицу, в отношении которого он используется, прозвище может звучать как обычное имя, например Сэм, а оперативный псевдоним, как мы уже видели, может звучать абстрактно, как, например, "Сирота", "Девушка" и т. д.

То, что Кремер использовал прозвище, чуть было не привело к провалу Фукса, который был не болтлив, но не знал правил конспирации. После первой встречи с Александром в укромном уголке Гайд-парка неподалеку от советского посольства, расположенного в Кенсингтон-Пэлес-Гарденс, у Фукса вдруг появились сомнения в отношении своего собеседника, и во время своего следующего приезда в Лондон он отправился в посольство, с тем чтобы их проверить. По счастливой случайности Кремер оказался на месте и смог успокоить его, но необдуманная инициатива Фукса была серьезным нарушением правил конспирации. Это просто чудо, что британские спецслужбы не засекли его и не взяли под наблюдение. Чудо и то, что Кремер смог взять это дело в свои руки после того, как осенью 1940 года перебежчик Вальтер Кривицкий на допросах в Службе безопасности МИ-5 определенно указал на него как на сотрудника разведки. Как бы то ни было, после такой оплошности Фукса необходимо было самым тщательным образом соблюдать осторожность. В ходе личных встреч Фукс рассказал Кремеру, что завод по разделению изотопов будет сооружен в северном Уэльсе и что американщы и англичане совместно работают по проекту создания атомной бомбы. Со своей стороны, Кремер провел с Фуксом инструктаж в отношении соблюдения правил конспирации в разведке. После этого Фукс был передан на связь другому оперативному сотруднику1.

Человек, которого Фукс называл "другой товарищ", была Соня – родная сестра Кучински Урсула, ветеран разведки с таким же богатым и насыщенным прошлым, как и у ее брата, включая разведывательную деятельность в Китае и Швейцарии, причем в последнем случае вместе с легендарным Рихардом Зорге. По специальности Соня – радистка. Приехав в Великобританию, она вмонтировала узлы радиопередатчиков внутрь плюшевого медведя, которым играл ее ребенок. Будучи замужем за натурализованным британским подданным Леоном Бэртоном, который находился в Великобритании под именем Лен Брюер, она вместе с ребенком проживала в городе Кидлингтон под именем Рут Брюер. Ее муж – симпатизирующий Советскому Союзу коммунист – остался в Швейцарии, решая вопрос с визой. Город Кидлингтон находился недалеко от Оксфорда, то есть ближе к Бирмингему, чем к Лондону. Начиная с середины 1942-го по 1943 год встречи Фукса и Сони проводились один раз в три или четыре месяца в городе Бэнбери на полпути между двумя этими городами. В телевизионном документальном фильме "Красная бомба" (студия "Рэпид продакшнз", 1994) Соня, а ныне Рут Вернер, рассказала о тех встречах в ходе велосипедных прогулок на перекрестках сельских дорог, в то время как пара актеров изображала этот эпизод в действии1.

Соня рассказала о том, как Фукс передал ей голубую книгу, набитую научными документами, которую она спокойно отвезла к себе домой на велосипеде. В то время Фукс не ограничивался передачей отчетов, относящихся к его собственной работе, а прихватывал все, что попадало под руку. Став в 1942 году подданным Великобритании, он получил неограниченный доступ к документам с грифом "совершенно секретно", в том числе и к донесениям агента по имени Пауль Росбауд, который работал в самой Германии в области военных исследований нацистов.

Фукс, вероятно, не знал, что Юрген, Александр и Соня работали на ГРУ Разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных Сил СССР (официальное наименование советской военной разведки). Такие детали его не интересовали, и он занимался лишь передачей документов. Соня передавала все, что можно, сеансами коротковолновой радиосвязи, а когда материалы были слишком объемными и технически сложными, она предпочитала пересылать их Кремеру, который направлял их в Москву дипломатической почтой. Таким же образом она передавала по радио содержание документов правительства Черчилля, которые добывал ее отец Роберт, поддерживавший отношения в высоких сферах, в частности со Стаффордом Криппсом – послом Великобритании в СССР. Соня сама завербовала своего отца для работы на советскую военную разведку. Она же передавала по радио и материалы, добытые ее братом Юргеном, который протянул свои щупальца повсюду. Его Соня тоже завербовала.

Между ГРУ и НКВД-КГБ всегда существовало ожесточенное соперничество, поэтому можно только догадываться, как в первые годы обе эти службы делили между собой добычу, полученную от Фукса. Впрочем, Сталин получал доклады как от тех, так и от других, так что можно предположить, что он знал о деятельности шпиона-ученого. НКВД завладел этим источником информации только в конце 1943 года, когда Фукс переехал в Америку и вошел в состав группы ученых в Лос-Аламосе. Там с ним установил контакт Раймонд (Гарри Голд), который передал его на связь оперработнику советской разведки Анатолию Яковлеву, настоящая фамилия которого – Яцков1.

Позднее, в 1950 году, Фукс рассказывал о психологическом воздействии, который оказывала на него двойная жизнь.

"Я обратился к моей марксистской философии, чтобы создать в моем сознании две изолированные сферы. В пределах первой сферы я позволял себе иметь друзей, помогать людям и быть во всех делах, которые носили сугубо личный характер. Я мог быть свободным, хорошо себя чувствовать и ощущать счастье с другими, не опасаясь выдать себя, так как знал, что другая сфера сразу напомнит о себе, если я подойду к опасному пределу. Я мог забыть о существовании второй сферы и тем не менее вести образ жизни, обусловленный ее существованием. В то время мне казалось, что я стал абсолютно свободным человеком, так как в другой сфере мне удалось стать совершенно независимым от окружающих меня социальных сил. Когда я обращаю ретроспективный взгляд на тот мой образ жизни, то наилучшим определением, которое могу подыскать для него, представляется термин "контролируемая шизофрения". Ни один из руководивших моими действиями разведчиков не мог бы объяснить мое состояние"1.

Загадка погибшего нациста

Второй признак существования таинственного и мощного фактора, который нарастал в разных странах, дал о себе знать там, где его меньше всего ожидали, – на советском театре военных действий.

В феврале 1942 года Красная Армия предприняла неожиданную атаку против немецкого гарнизона в населенном пункте под названием Кривая Коза недалеко от Таганрога. Из ста шестидесяти военнослужащих гарнизона десять человек были взяты в плен, остальные утонули в ледяной воде залива. Среди захваченных трофеев оказалась толстая тетрадь в картонной обложке, принадлежащая какому-то немецкому майору и обнаруженная в чемодане после того, как он и его водитель были убиты в своей машине. Пленные, которых допросили, сообщили, что майор не входил в состав гарнизона, а был из корпуса инженерных войск. В течение трех дней он уже второй раз приезжал в гарнизон Кривая Коза по дороге Мариуполь – Таганрог, но последний раз прибыл слишком поздно и его не пропустили на территорию гарнизона. Вынужденный переждать ночь в машине, он оказался объектом неожиданной атаки. Его тетрадь была тщательно изучена, и в ней нашли листы с формулами, диаграммами и описаниями. Не ясно было, как с ним поступить, поэтому старший сержант показал тетрадь офицеру НКВД Илье Старинову, который, не понимая по-немецки, передал тетрадь другому офицеру, владевшему этим языком.

Последнего все это не очень заинтересовало/

– Тут, товарищ полковник, по поводу материалов, полученных путем синтеза. Какие-то "эрзацы", как это обычно у фрицев. И еще разная ерунда в отношении атомной энергии.

Поскольку из штаба тетрадь не затребовали, Старинов ее сохранил и вернулся к своим обычным обязанностям, заключавшимися в установке мин. В апреле, приехав в Москву, он зашел в Государственный комитет обороны (ГКО) на улице Жданова. В составе ГКО было управление по вопросам науки, которым руководил Сергей Кафтанов. Старинов вручил пакет заместителю Кафтанова Степану Балезину, который в свою очередь передал его своему начальнику. Оба пришли к выводу, что немецкий текст, написанный не отвратительным готическим шрифтом, а легко читаемыми латинскими буквами, относился вовсе не к производству эрзацев, а к расщеплению ядер атомов. Более того, теоретический уровень текста свидетельствовал скорее о технологическом интересе автора, чем чисто научном. Они поняли? о чем это свидетельствовало: Мариуполь и Таганрог были важными районами рудных разработок.

Старинову суждено было осознать истинное значение всего этого дела только спустя сорок три года, когда он прочитал мемуары Кафтанова об атомной программе. Балезин и Кафтанов догадались, что убитый в районе Кривой Козы немецкий офицер совсем не случайно совершал поездки по южным районам нашей страны, которые в то время были оккупированы немцами. Он искал уран1.

В мемуарах Кафтанова описывается продолжение истории с вышеназванной тетрадью. После перевода на русский язык ее отправили Александру Лейпунскому – руководителю лаборатории ядерной физики Харьковского физико-технического института (ФТИ). Харьковский ФТИ, где в 1932 году было осуществлено расщепление атома лития, находился в авангарде исследований советской физики. Лейпунский играл в нем одну из главных ролей, но он сомневался в возможности осуществления цепной реакции и считал, что нужно проделать еще очень большую работу, прежде чем удастся подойти к ней. С одной стороны, он был первооткрывателем, а с другой – консерватором, точно такого же плана, как и Иоффе, основатель Харьковского ФТИ.

На состоявшейся в 1939 году в Харькове конференции, посвященной ядерной физике, Юлий Харитон и Яков Зельдович – оба протеже Николая Семенова из Института физической химии в Ленинграде – открыли два пути в направлении осуществления цепной реакции. Первый – с использованием урана-238 и тяжелой воды в качестве замедлителя, и второй – с использованием изотопа уран-235. Последний вариант совпадал с тем, что предлагали два других физика из Харьковского ФТИ – Виктор Маслов и Владимир Шпинель, которые в октябре 1941 года получили свидетельство об изобретении из отдела военных разработок Государственного комитета по открытиям и изобретениям. Это открытие под названием "Об использовании урана в качестве взрывчатого или токсичного вещества" по времени приходится на период между меморандумом Пайерлса – Фриша (март 1940 года) и докладом "Мауд коммитти" (июль 1941года), о которых в СССР не было известно. Однако открытие Маслова и Шпинеля встретило в официальных советских инстанциях намного менее благожелательное отношение, чем открытие их коллег в Великобритании. В течение многих месяцев харьковские ученые обивали пороги всех ведомств, включая и Красную Армию, но им так и не удалось получить существенной поддержки. Маслова мобилизовали на фронт, и он погиб в бою, а Шпинель оказался в эвакуации в Алма-Ате вместе со своим Харьковским ФТИ. Там ему поручили вести работы, непосредственно связанные с задачами обороны. Некий Фриц Ланге – друг и коллега Маслова и Шпинеля, но немец по происхождению был немедленно отстранен от работы по специальности, так что инициатива Харьковского ФТИ по развитию советской программы создания атомной бомбы оказалась заблокированной1.

Лейпунский, эвакуированный в Уфу, получил из Москвы тетрадь немецкого офицера и стазу же ответил, что "в ней нет ничего такого, чего бы не знали советские физики. Совершенно очевидно, что нацисты разрабатывают возможности военного применения атомной энергии, но эта проблема может быть решена не раньше, чем через пятнадцать или двадцать лет". Вследствие этого он считал несвоевременным для Советского Союза тратить ресурсы на эту программу, пока идет война2.

Трудно сказать, что было причиной такой осторожности Лейпунского, научные сомнения или личный жизненный опыт. Он один из ученых, арестованных в тридцатые годы по надуманным обвинениям в несуществующих преступлениях, таких, как антимарксистский уклонизм и контрреволюционная деятельность. Семь или восемь руководящих сотрудников харьковского института бросили в тюрьму на основании таких же обвинений, что и выдвинутые против его руководителя. Эти преследования не были направлены специально против физиков, они проводились в рамках общей политической чистки в масштабах всей страны, которая достигла апогея в 1937 году.

Лейпунскому еще повезло: после года, проведенного в тюрьме, его освободили, так как вступил в действие пакт Молотова-Риббентропа и становилось ясно, что нацисты и советское государство оказались в результате этого добрыми друзьями. Такой личный опыт давал основания для осторожности. Когда мы оцениваем замечательные достижения и одновременно слабости советских физиков при сталинском режиме, нельзя не принимать во внимание политический фактор1.

Кафтанов осознавал эти трудности, но он не разделял мнение, высказанное Лейпунским. И прежде всего потому, что был другой физик, молодой и заслуженный, который все время подталкивал руководителей науки к риску.

Решительный молодой физик

У ученых Великобритании, Америки и Советского Союза были серьезные основания опасаться того, что нацисты первыми создадут урановую бомбу, в особенности после того, как немцам удалось осуществить расщепление атома урана.

Это произошло в декабре 1938 года в Институте имени кайзера Вильгельма, в пригороде Берлина. Руководили группой ученых Отто Ган и Фриц Штрассман. Их эксперимент, подтвержденный в следующем месяце в Париже французскими физиками Ирен и Фредериком Жолио-Кюри, доказал, что ядро атома урана, подвергнутое бомбардировке медленными нейтронами, расщепляется на две части. Двое бывших коллег Гана и Штрассмана Лизе Мейтнер и Отто Фриш, уехавшие в изгнание в Скандинавию, объяснили, что при этом расщеплении, названном французами по аналогии с процессом, происходящим в биологической клетке "делением", выделяется невероятное количество энергии, которое можно подсчитать при помощи ставшей с тех пор знаменитой формулы Альберта Эйнштейна E = mЧc2 (количество выделившейся энергии равно произведению массы на квадрат скорости света). Таким образом, один фунт урана мог выделить такое же количество энергии, как и миллион фунтов углерода. Или же произвести взрыв, эквивалентный взрыву тысяч тонн тринитротолуола (ТНТ).

Опыты Гана и Штрассмана показывали, кроме того, что обе части расщепленного ядра, будучи более тяжелыми, чем это определялось величиной их заряда, и сами могли излучать нейтроны, что влекло за собой цепную реакцию. Таково же было и мнение венгерского физика Лео Сциларда, который еще в 1933 году предвидел такую возможность. Сциларда поставил в известность об эксперименте Гана – Штрассмана Нильс Бор, которому сообщил об этом Отто Фриш. За несколько дней международное сообщество физиков-ядерщиков пропустило через себя эту новость в режиме цепной реакции: урановая лихорадка распространялась тогда подобно огню по бикфордову шнуру. В конце января 1939 года в Вашингтоне состоялась конференция физиков, созванная по инициативе Джорджа (Георгия) Гамова физика, сбежавшего за три года до этого из Советского Союза. Конференция проводилась при участии и шефстве таких научных светил, как Нильс Бор, Энрико Ферми, Эдвард Теллер, Ханс Бете и Отто Штерн. Она провозгласила наступление атомной эры, которая обещала и суперизобилие энергии, и невообразимые разрушения.

Советских физиков проинформировал об этих событиях Фредерик Жолио-Кюри, который в своем письме к Иоффе направил ему также соответствующие статьи из газеты "Нью-Йорк таймс" и журнала "Физикэл ревью"1. Лейпунский, Харитон и Зельдович немедленно засели за совместную работу, о которой говорилось выше. Один из самых блестящих протеже Иоффе Игорь Курчатов предложил использовать свою лабораторию в Ленинградском физико-техническом институте для проверки и дальнейшей разработки научных открытий немцев.

Его ученики Георгий Флёров и Лев Русинов экспериментально установили, что при делении ядро атома урана излучает от двух до четырех нейтронов, что увеличивало шансы возникновения цепной реакции. В рамках другого эксперимента молодой Флёров, работая совместно с Константином Петржаком, настолько улучшил конструкцию ионизационной камеры, что они с ее помощью могли наблюдать процесс произвольного деления урана, то есть деления ядер урана при отсутствии нейтронного облучения. Проявив удивительную изобретательность, Курчатов еще раз поставил этот эксперимент в московском метро, для того чтобы исключить влияние, если таковое было, космических лучей. Получив необходимое разрешение городских властей, доставив громоздкое оборудование по городским улицам и преодолев сопротивление машинистов поездов метро, физики с неортодоксальным мышлением достигли своей цели: эксперимент под землей давал такие же результаты, что и на ее поверхности. Космические лучи не играли при этом никакой роли1.

В июне 1940 года ободренные исследователи, поддержанные Курчатовым, который великодушно отказался засекречивать результаты их работы, направили телеграмму в американский журнал "Физикэл ревью" – одно из ведущих изданий по этой научной специализации – и обратились в Академию наук СССР с предложением срочно выделить средства на изучение проблемы деления атомов урана. Это предложение первоначально выдвинул Иоффе, но, прозвучавшее из уст молодых ученых, оно не встретило у их опытных коллег особого энтузиазма.

Вызванные в столицу для доклада Курчатов и его коллеги ощутили определенное сопротивление, но им тем не менее удалось реализовать свое предложение о создании Комиссии по урану в рамках Академии наук. Директор Института радия в Ленинграде Виталий Хлопин возглавил эту комиссию. В ее состав вошли люди с самыми известными в советской науке именами: Абрам Иоффе, Владимир Вернадский, Александр Ферсман, Сергей Вавилов и Петр Капица. Все эти люди родились в прошлом веке, и каждый был лидером в своей области науки: они изучали законы природы, основывали свои научные школы и достигли желанного звания академика. Курчатов, которому только что исполнилось тридцать шесть лет, и Юлий Харитон, тридцати четырех лет, руководившие лабораторией под эгидой Иоффе, принадлежали к новому, набирающему силу поколению физиков. Еще не академики, но уже доктора наук, они были включены в состав комиссии в качестве младших членов. Флёров, Петржак и Русинов, не достигшие тридцати лет, имели звания еще ниже.

Комиссия по урану занялась созданием советской ядерной физики, обращая особое внимание на производство материалов и подготовку технологической инфраструктуры. Были созданы планы разведки и эксплуатации урановых месторождений, производства тяжелой воды и разработки методов обогащения урана, получены ассигнования и построено оборудование. Однако конкретные результаты появлялись довольно медленно, поскольку Курчатов и его молодые коллеги хотели хорошо подготовиться к исследованиям.