Текст книги "Охота за атомной бомбой"

Автор книги: Владимир Чиков

Соавторы: Гари Керн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Затем Терлецкий вспоминает, что Бор с удовольствием говорил о своем бывшем ученике Льве Ландау. Он горячо хвалил его, вне всякого сомнения желая помочь человеку, попавшему перед войной в тюрьму. Бор вместе с Капицей выступил тогда в защиту Ландау, написав письмо самому Сталину. Как утверждают, именно их вмешательство и спасло молодого ученого1.

"Бор отвечал спокойно, – продолжал Терлецкий, – однако общими фразами. Каждый раз он извинялся, утверждая, что не знает подробностей проекта Лос-Аламоса и что он никогда не посещал лаборатории, расположенные на западе Соединенных Штатов".

Какой смысл имела эта странная миссия? Терлецкий считал, что она никак не могла быть разведывательной операцией в прямом смысле слова. В конце концов Курчатов и его ближайшие сподвижники вскоре получили возможность задать вопросы самому Нильсу Бору!1 Возможно также, эта миссия предоставляла Судоплатову удобный случай произвести впечатление на Берия. Или Берия произвести впечатление на Сталина. Если только они действительно не верили, что Бор окажет им помощь. Пусть читатель сам выберет версию, которая кажется ему более правдоподобной.

"Консервация" агентов

В конце 1945 года Леонид Квасников вернулся в Москву, чтобы отчитаться за три года работы в качестве резидента советской разведки, занимавшегося атомным шпионажем в Соединенных Штатах. Генерал Фитин, довольный успехами Квасникова, представил его к государственной награде, однако злопамятный Берия вызвал Фитина в свой кабинет и в присутствии Квасникова отменил представление, заявив, что тот скорее заслуживает "подвала", а не фотографии на Доске почета. Так была выражена признательность человеку, положившему начало операции "Энормоз" и руководившему ею на решающей стадии.

Когда Квасников покинул Нью-Йорк, резидентом стал Анатолий Яцков. Американские власти знали его под фамилией Яковлев. В своей первой шифрованной телеграмме он направил в Центр отчет о деятельности Луиса и Лесли. Напомним читателям, что в оперативной переписке "Горгона" обозначала атомную бомбу, "Лагерь-2" – лабораторию Лос-Аламоса, "Карфаген" – проект "Манхэттен", "Тир" – Нью-Йорк, "Осьминог" – ФБР, "атлет" – агента, а "наша секция" – резидентуру НКВД в Нью-Йорке. Новый псевдоним Моряк был присвоен курьеру, прибывшему в Нью-Йорк на пароходе.

"Секретно

Москва. Центр.

Тов. Виктору

Луис вернулся с Западного фронта. Контакт с ним возобновлен после трехлетнего перерыва. Он по-прежнему предан нам и готов выполнять любые задания. Намеревается воспользоваться предоставленными ему, как участнику войны, льготами для поступления на учебу в Колумбийский университет. В настоящее время ему передан на связь только один Фрэнк.

Лесли по-прежнему не работает, что позволяет ей активно сотрудничать с нами. Материалы, которые она получила недавно от Млада, будут направлены в Центр через Моряка.

По данным Млада, набирает силу движение ученых против использования Горгоны. Некоторые из них увольняются из Лагеря-2, возвращаются к себе на родину. К всеобщему удивлению, Роберт Оппенгеймер тоже объявил, что уходит с поста руководителя Карфагена. Такие же мысли высказывает и Млад. В очередной заплыв1 мы попытаемся переубедить его в том, чтобы он остался в Карфагене.

В дополнение сообщаем: в Тире в связи с событиями в Лесовии2 усилилась активность Спрута3. Данное обстоятельство нами учитывается в работе со стажерами4.

Алексей".

Реакция Центра на это сообщение оказалась для Яцкова совершенно неожиданной:

"В связи с резким обострением оперативной обстановки в Монблане5 и Лесовии рекомендуется до особого распоряжения прекратить связь с наиболее ценными стажерами. Возможность восстановления связи допустима только с санкции Центра и при условии, если возникнет острая необходимость сообщить особо важные сведения.

Петров6".

Возможно, это была перестраховка. Но она была в какой-то мере оправдана в связи с предательством И. Гузенко заботой о безопасности сотрудников резидентуры и тех агентов, которые уже оказали немало услуг советской разведке и могли еще сделать много полезного. С другой стороны, это нарушало отлаженный годами ритм и режим работы с источниками. К тому же некоторые из агентов могли расценить прекращение связи как проявление недоверия и уничтожить полученную уже интересующую разведку информацию из опасения хранить ее дома или на работе.

В личном письме, направленном вдогонку отбывшему из Нью-Йорка Квасникову, выдержанный и немного осторожный Яцков на сей раз, руководствуясь интересами дела, был категоричен и решительно не согласился с поступившим из Центра указанием, подписанным неизвестной ему фамилией Петров:

"...Это непродуманное и потому оперативно неграмотное указание может иметь самые негативные последствия для функционирования такого сложного и весьма чувствительного ко всяким волевым решениям организма, каким является институт стажеров. Я еще могу как-то понять, чтобы прервать связь с Фрэнком, Мортоном и другими, с которыми, как вам известно, мы и раньше встречались не так уж часто. Но как быть с такими источниками, как Арно, Лесли, Кинг? Они же, вы знаете, настолько втянулись в работу с нами, что уже не мыслят себя без нее! Почти каждую неделю они встречались с членами своей группы и доставляли нам ценнейшую информацию. И вдруг – так вот сразу – все оборвать?! Нет, я не согласен с таким решением! Расслабляться и терять бдительность, созданный годами настрой на конспиративные формы работы нашим стажерам никак нельзя!.."

Эти тревожные размышления заставили возвратившегося в Москву Квасникова пойти к начальнику разведки и высказать ему свои соображения по поводу прекращения связи с источниками.

Генерал Фитин уважал и ценил Квасникова как человека широкого оперативного мышления и потому принял его сразу.

– Ну что там у тебя, Романыч, накипело? – как-то по-домашнему обратился к нему Фитин. – По глазам вижу, ты чем-то озабочен...

– Да, Павел Михайлович, вы угадали. Я усомнился в целесообразности указания Центра, направленного в Нью-Йорк несколько недель назад.

– Что ты имеешь в виду?

– Прекращение связи с агентурой. Скажите, кто мог бы быть инициатором такого необдуманного указания?! И кто такой этот Петров?

Фитин, прижав указательный палец к губам, остановил его, затем взял карандаш и размашисто написал на листке бумаги: "Прошу быть поосторожнее в своих высказываниях. Тут, как и в Нью-Йорке, окружающие нас стены могут тоже иметь "уши".

Прочитав, Квасников взял у Фитина карандаш и на том же листке скорописью нацарапал: "Спасибо, я понял. Но все же кто?"

Фитин снова черкнул: "Это человек Л. П. Б.1 – Меркулов. Он и подготовил это указание по приказу Л. П.".

"Но почему не сведущие в разведке люди бесцеремонно вмешиваются в ее тонкие дела?"

Фитин: "По-моему, так было всегда".

Прочитав, Квасников вернул записи генералу, тот зажег спичку, сжег скомканный листок над пепельницей, затем осторожно собрал пепел и сбросил его в коробку, лежавшую на дне сейфа. И, подмигнув собеседнику, Фитин уже официальным тоном заметил вслух:

– Лишь крайние обстоятельства, Леонид Романович, заставили нас направить в загранточку такое указание. И продиктовано оно было стремлением сохранить закордонные источники для дальнейшей работы с нами.

– Но вы же прекрасно знаете, в разведывательном процессе не бывает и не должно быть никаких перерывов. Не могу себе представить, как можно прекращать работу таких связников, как Лесли и Раймонд. Я настоятельно прошу вас, Павел Михайлович, понять меня правильно: Лесли нельзя отстранять от работы с нами. Да и Луиса тоже, если он приступил к работе. Они же этим живут! Сказать, чтобы они прекратили работу с нашими помощниками, – это просто глупо! Мы так можем навсегда потерять их для разведки!

– Не надо нервничать, Леонид Романович. Мы постараемся сделать все необходимое для этой пары. Яцкову подготовьте телеграмму, чтоб он оказал им материальную и моральную поддержку. Я со своей стороны обещаю вам сделать все, чтобы "Волонтеры" не выключались из разведывательного процесса. Что касается указания, – Фитин развел руками и улыбнулся: мол, не взыщи, мы все ходим под Берия и Меркуловым! – то его надо выполнять... Вопросы есть?

Какие после этого могли быть вопросы!

На другой день Яцкову была направлена шифротелеграмма:

"Сов. Секретно

лично т. Алексею

Полученные от Млада, Чарльза материалы заслуживают высокой оценки.

Лесли в порядке исключения разрешено до конца года проводить самостоятельные заплывы1.

Луиса постепенно готовьте к работе в нелегальных условиях. По-прежнему не снимается с вас вопрос об организации приемопередаточного пункта разведматериалов. Подумайте с Луисом о возможности использования в этих целях торговой лавки его отца, партнером которого он мог бы стать сам.

Работа с другими источниками должна вестись согласно предыдущей директиве.

Виктор".

Прочитав последнюю фразу телеграммы, Яцков пришел в недоумение, поскольку работу с другими источниками вести было невозможно. Тем не менее он по-прежнему сохранял спокойствие и, как всегда, действовал осторожно. Он понимал, что требование Центра ужесточить меры безопасности было обоснованным. Умонастроение "средних американцев" менялось. Люди, питавшие чувство симпатии к Советскому Союзу, рисковали подвергнуться общественному остракизму или лишиться работы, особенно если они были заняты в государственном секторе и оборонной промышленности.

Читатель может задать вопрос: почему же Коэны продолжали после войны сотрудничать с советскими спецслужбами? В конце концов, они сделали все от них зависящее, помогая СССР получать информацию решающего характера для его национальной безопасности. После сокрушительного разгрома нацистской Германии Россия продолжала оставаться великой державой и господствовать в своей сфере влияния. Что же побуждало Коэнов тайно работать на Советский Союз? Ответ на этот вопрос содержится в воспоминаниях Леонтины, написанных в 80-х годах:

"Доподлинно известно, что сразу же после окончания войны политика Америки в отношении России резко изменилась и стала враждебной. Причина такого поворота очевидна: пока шла война, американские монополии получали баснословные прибыли, но как только она закончилась, они поняли, какими бедами грозит для них урезание военных расходов. Это могло обернуться полным развалом экономики. Кроме того, вчерашние союзники пришли к поспешному выводу: они решили, что Советский Союз не в состоянии преодолеть трудности послевоенного восстановительного периода, поскольку он понес колоссальные материальные и человеческие потери. Но вопреки их ожиданиям Россия принялась энергично возрождать разрушенную войной экономику и уверенно идти по пути прогресса. Россия была державой-победительницей, и ее роль на международной арене постепенно возрастала. Все это, разумеется, не устраивало правящие круги Америки.

Чем яснее империалисты осознавали, что престиж Америки падает, тем больше они боялись возвышения СССР. Вот почему они настойчиво рассказывали всему миру байки о "советской угрозе" и способствовали распространению военного психоза..."

Мы оставляем эти слова без комментариев и приводим их только как пример послевоенного умонастроения Леонтины и как объяснение мотивов, побудивших ее продолжить сотрудничество с Советами.

"Я узнала об этом от Герберта, агента, с которым раньше поддерживала связь1. Сведения, которые я получала от него, были настолько серьезными, настолько важными, что они буквально жгли мне руки. Но я не могла передать их Джонни: он отказывался встречаться со мной, хотя я настойчиво его об этом просила. У меня и у моего мужа сложилось впечатление, что отныне никто больше не нуждался в нас. Естественно, это нам не нравилось, поскольку мы связали нашу судьбу да и саму жизнь с советской разведкой. Помимо всего прочего, было слишком опасно хранить у себя дома свежую информацию, исходящую от человека, принадлежащего к американским спецслужбам. С течением времени эта информация теряла свою ценность, что нас очень удручало.

В конце концов я пренебрегла соображениями безопасности, так как мне необходимо было срочно увидеться со своим связным, и, изменив голос, позвонила Джонни в консульство из телефонной будки... Он тут же узнал мой голос и не стал ловчить, ходить вокруг да около. Он произнес обусловленную фразу, назначив мне встречу на углу 12-й улицы Бродвея. Однако не знаю уж по каким причинам, но он не пришел..."

Вот как о том же эпизоде рассказывает Яцков:

"Действительно, в тот момент я не имел возможности встретиться с Лесли. Проблема заключалась в том, что я заметил за собой слежку. Когда я шел по улице, машина, в которой сидели агенты ФБР, все время ехала рядом с тротуаром. Я отчетливо видел ее отражение в витринах многочисленных магазинов этого квартала. Потом я стал останавливаться перед витринами, там, где были припаркованы машины, что мешало моим преследователям наблюдать за мной. Как только они немного отстали от меня, я тут же скрылся в метро. Однако я уже потерял тогда слишком много времени и опоздал на назначенную явку. Так или иначе, но она состоялась на следующий день. Лесли передала мне очень ценные материалы, полученные от нескольких агентов: Герберта, Фрэнка и Мортона.

Помню, что я поблагодарил Лесли и Луиса и объяснил, почему мы не встречались так долго – это было вызвано заботой об их безопасности.

По этой же самой причине я посоветовал им выйти из Коммунистической партии Соединенных Штатов, хотя знал, что им будет трудно это сделать против своей воли, поскольку они оба были убежденными коммунистами. Я заверил их, что в глубине души они могут оставаться верны идеалам коммунизма и что, если их будут упрекать в связях с коммунистической партией, они всегда могут сослаться на "ошибки молодости".

В тот период мы ничего не могли поручить Лесли и Луису. Им просто вменялось в обязанность время от времени поддерживать контакты с членами их группы "Волонтеры". Я помню, что Лесли никак не могла понять, почему они не могут продолжать работать как раньше, только принимая более строгие меры предосторожности. Откровенно говоря, резидентура также не понимала, почему Центр приказал нам прервать отношения с самыми ценными источниками. Тем не менее с некоторыми из них мы продолжали общаться по собственной инициативе, прекрасно осознавая, какая опасность нам грозит. Мы считали, что таков был наш долг..."

Как и другие оперработники, Яцков начал вскоре ощущать на себе последствия послевоенной активизации американской контрразведки. Будучи резидентом по линии НТР и действуя под прикрытием официальной должности, он руководил работой Гарри Голда, супругов Коэн и другими, которые добывали ценную информацию в Лос-Аламосе, Хэнфорде, ЦРУ и на других секретных объектах.

Вскоре из Москвы пришла телеграмма, в которой сообщалось, что "Ромул1 начал больше доверять Артемиде2". Это означало, что Сталин благосклонно отнесся к работе Первого управления МГБ СССР. В телеграмме также говорилось о том, что в Советском Союзе состоялся пуск первого в Европе атомного реактора и упоминались имена Млада и Чарльза. Лишь много лет спустя Яцков смог прочитать строки, где воздавалось должное и его добросовестной и верной работе в Америке:

"Совершенно секретно.

Лично.

Товарищу Абакумову В.С.

Материалы, с которыми меня сегодня ознакомил т. Василевский по вопросам:

а) американской работы по сверхбомбе;

б) некоторые особенности в работе атомных котлов в Хэнфорде, по-моему, правдоподобны и представляют большой интерес для наших отечественных работ.

Курчатов

31.12.46 г.".

Тогда же, в конце 1946 года, закончился срок командировки Яцкова в Нью-Йорк, и он смог вернуться в Москву. Потом его перевели на работу в Париж. Перед тем как поехать туда, Центр поручил ему подготовить характеристики на Луиса и Лесли и разработать план предстоящей встречи с ними во Франции.

Тогда Яцков и узнал, что Луис и Лесли тоже должны приехать в Париж.

Обед в Париже

Коэны "ушли на дно" на несколько месяцев. Они путешествовали по Америке, завязывали новые знакомства, которые могли пригодиться в их дальнейшей работе, однако не имели четкого задания. Они знали, что мир после войны изменился и, следовательно, их жизнь также должна измениться. Тем не менее они испытывали чувство ностальгии по разведывательной работе, подавленность и депрессию.

Наконец с ними был установлен контакт и они получили приглашение совершить весной путешествие в Париж. В те времена Париж был идеальным местом для тайных встреч. Французская коммунистическая партия являлась самой влиятельной компартией в Европе. В октябре 1946 года она завоевала 183 места в парламенте, собрав около 30% голосов, и только то обстоятельство, что ее противники образовали коалицию, помешало ей получить большинство. В мае следующего года она потерпела поражение. Отказав правительству в доверии, компартия на этом проиграла, и ее представители, потеряв места в парламенте, вышли на улицу и начали устраивать манифестации и бурные митинги. Коммунисты стали всюду развешивать свои плакаты, проводить собрания, открывать книжные магазины.

Коэны были просто счастливы совершить путешествие за границу. Для них все оказалось в новинку: город, картинки повседневной жизни, новый иностранный язык. Словно пожилые супруги, переживающие второй медовый месяц, они впервые за десять лет сотрудничества с советской разведкой позволили себе расслабиться, почувствовать себя свободными людьми. Они хлопотали, болтали без умолку, предвкушая удовольствие от новых контактов со старыми товарищами. По этому случаю Лесли даже обновила свой гардероб.

Встреча была назначена на улице Опера-де-Пари. Лесли настолько обрадовалась, увидев Джонни и Сэма, что, вопреки всем правилам и формальностям, бросилась им навстречу с распростертыми объятиями. Сэм Семен Семенов – не виделся с ними на протяжении шести лет. Теперь он работал в Париже, как и Джонни – Яцков. Как обычно, Луис проявил больше сдержанности, чем жена, однако и он был взволнован. Эта экспансивная встреча в центре Парижа настолько походила на свидание старых друзей, что ее даже нельзя было рассматривать как нарушение правил конспирации.

Покончив с объятиями, они пошли в кафе на Итальянском бульваре. Там можно было спокойно разговаривать, не боясь вызвать подозрений. Хозяин заведения симпатизировал коммунистам. Он принимал у себя политических друзей до глубокой ночи. Яцков свободно говорил с ним по-французски.

Между собой разведчики, как обычно, говорили на английском.

Луис сразу же захотел узнать, будут ли им поручены какие-то новые задания. Яцков посоветовал ему сохранять терпение и спросил их о положении в Америке. Луис рассказал, что в июне 1947 года в прессе на все лады обсуждались доктрина Трумэна и план Маршалла, поскольку именно эти программы предвосхищали новую антисоветскую направленность американской политики. Западная пресса все чаще и чаще употребляла термин "холодная война", а общество начинало бояться "красной угрозы". В заключение Яцков поинтересовался у Коэнов, что им известно о судьбе Млада, Стара и других агентов советской разведки.

– Конечно известно, – ответила Лесли. – Тот самый ученый из Лос-Аламоса, из-за которого я потеряла работу, недавно приезжал в Нью-Йорк. Я встречалась с ним. Он сказал мне, что после испытаний первой атомной бомбы и бомбардировок Хиросимы и Нагасаки его за левацкие политические убеждения лишили допуска к секретным работам в Лос-Аламосе. И потому он решил жениться. А теперь он вместе со своей женой Джоан ударился в политику. Они оба присоединились к сторонникам движения за мир, которые хотят добиться запрета на атомную бомбу. Я пыталась убедить его, что он не должен этим заниматься, что он, как одаренный ученый, должен остаться в ядерной физике. Что только тогда он принесет больше пользы и самой науке, и той стране, которой он дал обязательство помогать разрушать американскую монополию на атомную бомбу. Но где там? Он и слушать не хотел о том, что я говорила ему. Сказал, что вместо себя он готов дать Москве имена двух молодых физиков, которые будут информировать Советы лучше, чем он в последующее время. У них, мол, больше возможностей для этого – у них научная база пошире.

– А почему он думает, что мы можем доверять им так же, как ему? поинтересовался Сэм.

– Потому что они уже дважды передавали ему ценные сведения по Хэнфорду. И впредь согласились делать это только через него – Млада. В Хэнфорде, сказал Млад, продолжаются вестись фундаментальные исследования на самой большой плутониевой промышленной установке.

– А где же он сам теперь работает? – подал голос Яцков.

– Вернулся в Чикагский университет. Но когда я тоже задала ему такой вопрос, то он ответил мне философски, сказал: "У каждого должно быть свое Ватерлоо".

– Что бы это могло означать? – продолжал Яцков.

– Я поняла это так, что Млад готов бороться до конца за свои идеалы. Даже если эти идеалы выдадут его как "красную ведьму", на которых идет сейчас усиленная охота по закону Маккарти1. Или если разоблачат его как советского агента. А еще Млад рассказывал, что президент Трумэн спрашивал у отца американской атомной бомбы Оппенгеймера, когда русские смогут изготовить такую же. Оппи ответил, что он этого не знает2. Тогда Трумэн сказал ему, что вот он-то знает: "Никогда!" Это свидетельствует о том, что в Америке ничего не знают о том, на каком этапе находятся работы по созданию такого же оружия в вашей стране.

История, рассказанная Лесли, вполне могла оказаться сплетней, которую услышал Млад в кругу ученых-атомщиков, но она убедила разведчиков, что о советских разработках противной стороне ничего не известно.

Семенов счел своим долгом добавить:

– Трумэн глубоко ошибается. У нас тоже скоро будет атомная бомба. Только необходимо отдавать себе отчет в том, что не мы первыми начали работу над ней. Она создается как ответ на оружие, которое нужно Трумэну, для того чтобы терроризировать весь мир, в том числе и своих бывших союзников в войне против Гитлера.

Лесли и Луис горячо поддержали его. Семенов предложил тост за тех, кто помогал России решать атомную проблему.

Затем они сменили тему беседы и заговорили о долгом перерыве в работе, который пришлось пережить Коэнам, впрочем, не только им одним. Для некоторых "Волонтеров" это обернулось настоящей трагедией. Рэй потерял работу в фирме, где он добывал информацию о технологиях радаров и сонаров. Фрэнк собрал 19 катушек с фотоматериалами об управляемых ракетах, однако время шло, а никто на связь с ним не выходил. Поэтому он предпочел уничтожить все, чем хранить дома такие компрометирующие пленки.

– А им все еще, – жаловалась Лесли, – продолжают предлагать набраться терпения!

Она громко возмущалась, и Луис попытался ее успокоить.

– У нас не было выбора, – как всегда невозмутимо, ответил Яцков. – Из Центра пришел приказ временно отстранить от работы вас и других "Волонтеров". Вы должны понять, что Москва заботилась о вашей безопасности. Однако сейчас, когда вы снова можете смело действовать, поговорим о вашем новом связном. Его зовут Клод.

Это был псевдоним Юрия Соколова – сотрудника резидентуры советской разведки в Нью-Йорке.

– Запомните это имя, – продолжал Яцков. – Он будет поддерживать с вами связь один раз в месяц. С Моррисом будет встречаться другой наш сотрудник. В нужное время мы сообщим вам о его приезде в Нью-Йорк. Если Центру потребуется срочно связаться с Моррисом, Клод сможет это сделать с вашей помощью.

Прежде чем Лесли смогла спросить его о перспективах дальнейшей работы с членами их агентурной группы "Волонтеры", Яцков принял самостоятельное решение о необходимости восстановления связи со всеми источниками разведывательной информации, хотя он знал, что Центр может отменить его решение, если придет к выводу о нецелесообразности такого указания. Яцков же считал, что пришло время подбодрить их, и потому сообщил Лесли, что теперь можно возобновить работу с агентами сразу после возвращения Коэнов в Нью-Йорк.

Тем временем Семенов все еще переваривал информацию относительно Млада. "В условиях "холодной войны", – думал он, – у ученого-идеалиста нет никаких шансов на успех. Было бы правильнее и гораздо эффективнее противодействовать политике Трумэна прежними агентурными методами". Своими мыслями Твен поделился с присутствовавшими товарищами, не преминув добавить, что разведка много потеряла бы, лишившись столь ценного источника.

– А почему мы его лишимся? – воскликнула Лесли.

– Я тоже не хотел бы этого, – ответил Твен. – И поскольку вы являетесь его главным связным, вам надо убедить его не вступать ни в какие прогрессивные организации, избегать общения с лицами, которые могут попасть в поле зрения ФБР. Он должен как можно скорее выйти из того движения, которое выступает за запрещение атомного оружия.

– Когда вы теперь увидитесь с ним? – поинтересовался Яцков.

– Не знаю, – ответила Лесли. – Условились встретиться в Нью-Йорке в ноябре или декабре. Он пришлет мне открытку с обусловленным текстом.

– Хорошо, – подвел итог Семенов. – А что он сказал вам о своей замене?

– Сказал, что у него есть надежные люди, что они тоже ученые-физики1. Муж и жена, как и мы...

– Узнайте их фамилии, приметы и сообщите все Клоду, – сказал Семенов. – И как можно связаться с ними, от чьего имени?

– Разумеется, – согласился молчавший все это время Моррис.

В этот вечер они уже достаточно хорошо поработали и теперь могли насладиться обильным ужином, теплой летней погодой, обществом товарищей, хотя и разных, но объединенных одной идеей. Потом договорились встретиться на следующий день в том же кафе в это же время.

* * *

Москва одобрила решение Яцкова восстановить связь с агентурной группой "Волонтеры", однако выдвинула условие: "только без личного контакта". Это означало, что связь должна осуществляться безличным способом, то есть с помощью тайников, почтовых посланий, радиопередач.

При встрече на следующий день Яцков вытащил из портфеля планшет, какой-то сверток и бросил на стол. Потом все это развернул. Это была карта Нью-Йорка.

Лесли была на седьмом небе от счастья. Она хорошо знала эти места.

– Смотрите! Вот станция метро "Индепендент-Лайн", а вот "Даунтаун"!

– Недалеко отсюда, – сказал как всегда прагматичный Яцков, – находится Фордхем-роуд. Здесь для вас будет заложен тайник под номером один. Второй будет находиться на Квинс-Рузвельт-бульваре, между Девяностой и Девяносто первой улицами. И под номером три, – его карандаш медленно перемещался в район Бруклина, – на Джексон-авеню. Подробное описание тайников с привязкой к конкретному месту вы получите перед отъездом из Парижа.

Лесли начала делать записи, но Яцков остановил ее. Записывать что-либо запрещалось. Она должна была все запомнить и не везти в Нью-Йорк ничего, что могло бы поставить под угрозу ее безопасность.

– Но как же все это запомнить?

– Напрасно вы тревожитесь за свою память, – заметил Яцков. – Опыт работы с вами убедил меня в том, что она у вас отменная. Уверен, что вы легко все запомните. В последующие дни мы проведем несколько пробных операций на улицах Парижа по закладке и изъятию тайников, и вы тогда сами оцените все преимущества этого способа связи.

– Теперь я убеждаюсь, что мы действительно нужны разведке! воскликнула Лесли.

– Неужели вы сомневались в этом? – улыбнулся Семенов.

– А сейчас, – продолжал Яцков, – давайте обсудим, над чем вам еще, кроме проработки вариантов связи с учеными из Хэнфорда, предстоит работать. То, о чем мы говорили вчера, – лишь часть вашего задания. Центр ставит перед вами еще одну задачу – по организации приемопередаточного пункта разведматериалов. Неплохо было бы, например, открыть фотоателье, чтобы можно было легендированно посещать его, а также это давало бы вам предлог для поездок за фотоматериалами в другие страны.

У Луиса заблестели глаза: он вспомнил, что у одного его знакомого в районе Даун-тауна была собственная фотостудия и что вполне можно было бы попробовать стать его компаньоном.

– Я полагаю, что это осуществимо, – заметил он.

– Но это еще не все, – продолжал Яцков. – Вам предстоит подобрать связника, располагающего собственным или служебным транспортом для поездок в Рочестер, Балтимор и Хартфорд. И последнее: уничтоженные Реем пленки с Гайд-миссайлами1 представляют для нас оперативный интерес. Надо бы ему попытаться еще раз отснять эти материалы.

– Но на объекте у него сейчас нет возможности фотографировать, – снова вступила в разговор Лесли. – А вот книгу с описанием всех этих сонаров, созданных в США, он обещал нам дать на сутки для перефотографирования.

– Но ответственность за качественное проведение этого мероприятия мы не можем взять на себя, – добавил Луис, – наша старая фототехника не позволяет этого делать так, как хотелось бы.

– Хорошо, я сообщу об этой проблеме в Центр. О принятом решении мы дадим вам знать через Клода. На будущее, в целях безопасности, давайте договоримся: все материалы, которые вы будете получать от членов своей группы, переснимайте на пленку у себя дома и передавайте их Клоду в непроявленном виде, чтобы в случае возникновения опасности можно было бы моментально их засветить. Фотоаппаратами и насадочными линзами к ним мы снабдим вас в самое ближайшее время.

– Что ж, это уже кое-что, это вдохновляет нас на хорошие дела и на долгие года, – философски заметил Луис супруге.

– Мы тоже очень заинтересованы в этом, – констатировал Яцков.

Комбинации

Клод приехал в Нью-Йорк в конце июля 1947 года. Едва он успел изучить план города, как из Центра пришла телеграмма, в которой ему предписывалось встретиться с Лесли 18 августа в пять часов вечера. Встреча была назначена на углу Метрополитен-авеню и Лефертс-бульвара, в квартале Кью-Гарденс-Квинс. Паролем служила фраза: "В каком отеле останавливался в Париже Джонни этим летом?", а ответом – "Джонни останавливался в отеле Рочестер". Под телеграммой стояла подпись "Арнольдов". Это был псевдоним Петра Федотова, заместителя председателя Комитета информации, подчинявшегося непосредственно заместителю министра иностранных дел Андрею Вышинскому.

Клоду предстояло многое сделать, а времени у него было в обрез. Ему надо было выяснить, как шли дела у Коэнов, нашли ли они работу, нуждались ли в деньгах. Связались ли они с "Волонтерами"? Сделано ли что-либо по организации приемопередаточного пункта? Затем он должен был поручить Лесли возобновить встречи с Фрэнком и начать сбор данных о системах наведения ракет. Предстояло также передать Лесли камеру для фотографирования документов в домашних условиях. Поскольку Клод не должен был лично встречаться с Луисом, то надо было передать для него письмо через Лесли.