Текст книги "Святая дорога"

Автор книги: Владимир Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 56 страниц)

Участник карнавала камер-юнкер голштинского герцога Фридрих Берхгольц оставил в дневнике подробное описание шествия и его персонажей. Открывалось шествие "забавной группой": арлекин в санях, запряженных лошадьми, увешанными бубенчиками; затем в широких санях князь-папа – глава "пьяной коллегии", учрежденной царем из своих собутыльников, у ног папы сидел Бахус с бокалом и бутылкой в руках; четверка лошадей везла сани в виде раковины, в которой сидел мор-ской бог Нептун с трезубцем в руке; знатные люди, в том числе и члены царской семьи, все были в маскарадных нарядах: вдовствующая царица – в старинном русском наряде, царевна – в виде пастушки; мать Остермана – в наряде католической аббатисы; были там испанские танцовщицы, цыгане, северные народы-самоеды, были маски, представлявшие героев басен Эзопа, – волки, журавли, медведи, фантастические драконы и другие. Движение сопровождалось музыкой, пением, стрельбой из орудий.

Главное место в шествии занимал фрегат под названием "Миротворец" везомый 16-ю лошадьми "большой корабль императора". Берхгольц находился на этом корабле и поэтому рассказал о нем особенно подробно:

"Большой корабль императора, длиной в 30 футов, сделанный совершенно наподобие линейного корабля "Фредемакер" – теми же мастерами, которые строили последний. На нем было 8 или 10 настоящих небольших пушек, из которых по временам палили, и еще множество деревянных и слепых. Кроме того, он имел большую каюту с окнами, три мачты со всеми их принадлежностями, паруса, одним словом, до того походил на настоящее большое судно, что можно было найти при нем все до последней бечевки, даже и маленькую корабельную лодочку позади, где могли поместиться человека два. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командора, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, несколько генералов, одетых барабанщиками, и некоторых из своих денщиков и фаворитов.

Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал, однако ж, с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 16 лошадям, тянувшим корабль. Если дул боковой ветер, то паруса тотчас направлялись, как следовало. При поворотах также поступаемо было точь-в-точь, как на море. При наступлении темноты его величество приказывал, как это делается на кораблях, собирать верхние паруса и сам с тремя или четырьмя находившимися при нем генералами бил зорю (он имел костюм корабельного барабанщика и барабанил с большим искусством)".

Шествие началось из села Всехсвятского (куда корабли были доставлены из Петербурга), оттуда по Петербургскому тракту и Твер-ской улице проследовало до Красной площади, вошло в Кремль (кроме императорского фрегата, который был слишком велик и не мог пройти в ворота) и далее двигалось по московским улицам.

Продолжался маскарад до 5 часов вечера, "после чего, – заканчивает рассказ Берхгольц, – все получили позволение разъехаться по домам".

Маскарад ездил по Москве в течение четырех дней. Праздник завершился фейерверком, угощением для народа на улицах и пирами в домах вельмож.

По окончании празднеств "Миротворец" был установлен в пристроенном с западной стороны Сухаревой башни амбаре. В большие праздники его возили по Москве, днем – с распущенными флагами и парусами, с наступлением темноты зажигали слюдяные фонарики. Петровский корабль сгорел в пожар 1812 года, его пушки хранились в Сухаревой башне до ее сноса.

Навигацкая школа находилась в составе Адмиралтейства, и ее опекал "адмиралтейский комиссар". Адмиралтейским имуществом являлось также и само здание.

В 1715 году старшие классы Навигацкой школы были переведены в Петербург в учрежденную в том году Морскую академию. В Москве остался младший класс, считавшийся подготовительным к академии. Навигацкая школа, сменив статус, сменила и название, она стала называться Цифирной школой. В таком виде она просуществовала до 1752 года, затем и младший класс влился в состав Морского кадетского корпуса. Программа Цифирной школы была настолько элементарна, что М.В.Ломоносов, сначала намеревавшийся поступить в нее, обнаружил, что там "науки ему мало", и пошел в Славяно-греко-латинскую академию.

После перевода старших классов в Петербург освободившиеся помещения заняла Адмиралтейская контора, и в течение всего ХVIII века здесь помещались различные подведомственные ей учреждения: архив, магазин сукон и мундирных материалов, тут хранились амуниция, провиант и другие адмиралтейские припасы, а также денежная казна конторы. В нижнем ярусе помещались караульные солдаты, находились судейская палата и камера для осужденных адмиралтейским судом.

Название Навигацкая школа, как именовали башню Сретенских ворот, потеряло смысл, и мало-помалу его вытеснило другое, данное местными жителями по старому названию местности, сохранившемуся в живой речи москвичей, несмотря ни на какие политические перемены, – Сухарева башня. Это название окончательно закрепилось в 1730-е годы, и с тех пор Сретенские ворота Земляного города и в документах именуются только Сухаревой башней.

Возвышавшаяся над городом, запертая и охраняемая, Сухарева башня неизменно вызывала у москвичей и приезжих любопытство и различные толки. Все были уверены, что она хранит некую тайну, многие связывали это с именем "колдуна" Брюса, полагая, что в башне обитает его дух.

Мистическая сила Сухаревой башни проявилась в войну 1812 года.

В середине августа закончилось формирование Московского ополчения, которое так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать наполеоновской армии сражение под Москвой. Ополчение формировалось в Спасских казармах, 15 августа был назначен смотр и проводы в действующую армию.

Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин, святитель, любимый в Москве. На площади и улице стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных.

Но перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, "построить", знамена для ополчения.

Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.

"Он возвратился к нам, – рассказывает об этом смотре в своих воспоминаниях ополченский прапорщик М.М.Евреинов, – отслужил молебствие с водоосвящением, обошел все ряды, окропил всех святою водою, произнося: "Благодать святого Духа да будет с вами", вручил ополчению сию хоругвь и в напутствие сказал речь, каковые он говорить имел особенный дар. Народу было, нас провожавшего, несчетное множество, и мы, переменяясь, несли хоругвь сию через всю Москву до Драгомиловской заставы".

Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и в 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В "Описной книге" собора 1840-х годов имеется запись о них: "Две хоругви, из шелковой материи, которая довольно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божией Матери; на второй – с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена".

Забегая хронологически вперед, мне кажется уместным рассказать об эпизоде, относящемся к 17 октября 1941 года.

О нем вспоминает живший в детстве в районе Спасских улиц журналист С.Устинов:

"Непривычно тихо было в осеннем туманном воздухе. Не звенели трамваи, не шелестели шины автомобилей. А дойдя до угла, парень увидел такое, чему в первое мгновение глаза отказались поверить. Вся Большая Колхозная площадь, а за ней сколько хватит глаз, вся Садовая-Спасская улица были покрыты чем-то белым, серым, пушистым, лохматым.

Снег, что ли, завалил Садовое кольцо к утру 17 октября 1941 года? Нет, это ночью на Комсомольскую площадь прибыли эшелоны с сибирскими дивизиями. И теперь, одетые уже по-зимнему, в белые полушубки, спали сибиряки вповалку на улицах города, который завтра им предстояло защищать".

Но вернемся в 1812 год. Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль – по Ярославскому шоссе.

Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в "Войне и мире" Л.Н. Толстой:

"В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.

Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:

– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!

– Кто? Кто?

– Смотрите, ей-богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни".

Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:

" – Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.

– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.

– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно смотрел на Наташу, и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:

– Вы были на сражении, мы слышали?

– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение..."

В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: "За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: "Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!"

В пожар 1812 года Сухарева башня горела. Сгорел хранившийся в ней архив, само же здание осталось цело, так что многие москвичи даже и не подозревали об этом пожаре. Поэт 1840-х годов Е.Л.Милькеев в подтверждение особой судьбы Сухаревой башни писал:

...не дерзнул коснуться ей

Пожар двенадцатого года!

После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах: на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок – особенный, и поэтому речь о нем пойдет в отдельной главе.

В 1813 году приступили к ремонту Сухаревой башни. Он был закончен в 1820 году, когда были произведены так называемые отделочные работы: вычищен белокаменный цоколь, заменены выкрошившиеся блоки, стены выкрашены "на уваренном масле красками таких точно колеров, какими были окрашены прежде, как то; светло-дикою (дикая – серая, голубовато-серая. – В.М.), дико-зеленою и прочего по приличию, какие находятся по старой окраске, а по местам белого, где потребно будет".

Именно в таком виде предстает Сухарева башня на цветной гравюре "Вид Сухаревой башни в Москве" по рисунку художника-графика, преподавателя Московского архитектурного училища И.Е.Вивьена, изданной в начале 1840-х годов И.Дациаро – гравером и владельцем лучшего в Москве магазина эстампов.

С Сухаревой башней связан в своем роде замечательный и неординарный эпизод восшествия на русский престол Николая I, давший повод для создания одной из ее легенд. Но о легенде позже, а сейчас – сам исторический факт.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением о приведении Москвы к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: "Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного".

"Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, – пишет в своих воспоминаниях Комаровский, – я спросил у государя:

– Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться?

Император со вздохом мне сказал:

– Желал бы, но как Богу будет угодно".

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву утром 17 декабря. "Губернатор, – пишет он в воспоминаниях, – сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал".

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину. Но в то же время и встревожил, потому что вполне возможен был в нестабильное время междуцарствия государственный переворот.

Прибытие Комаровского успокоило Голицына, а затем стал известен источник слуха.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, пребывающей в Сухаревой башне. Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

"Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни", объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России – кремлевского Успенского собора.

Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу.

По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства первыми в Москве присягнули императору Николаю I.

Всего лишь неполные сутки, но зато такие, когда решалась судьба русского престола; солдаты, офицеры и чиновники Московской конторы Адмиралтейства были единственным в Москве подразделением, присягнувшим на верность новому императору.

Общая присяга по Москве началась лишь на следующий день, 18 декабря, в 8 часов утра в Успенском соборе.

Адмиралтейские конторы и склады помещались в Сухаревой башне до 1859 года, но мало-помалу их вытеснили другие учреждения.

В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м и в западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили разборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей А.М. Васнецова "У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.".

Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М.А.Дмитриев в стихотворении "Сухарева башня" посвятил несколько строк водопроводному резервуару:

Ныне, когда о народной нужде промышляет

наука,

В этой башне у нас водоем...

Е.Л.Милькеев в стихотворении с таким же названием, написанном в конце 1830 – начале 1840-х годов, рисует целую картину:

И вот волшебница поит

Москву чудесными водами,

И влагу точит, и слезит,

И бьет жемчужными струями...

...Башня вековая

Влечет к себе избыток вод

И их столице раздает,

В бассейны весело вливая.

Стремятся к башне воды те

Через канал подземный, темный

И наделяют вполноте

Резервуар ее огромный.

Бессонно плеск там говорит,

И струй вместилище дрожит.

Но в час вечерний на мгновенье

Утихнет звонкое паденье,

И воды говор прекратят,

Как будто отдыха хотят;

И на немые башни своды

Повиснет будто тяжесть дум...

Но миг прошел – и хлынут воды,

И снова грохот, плеск и шум!

В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор для освещения башенных часов, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, склад Городского архива, подлестничные помещения сдавались торговцам под лавки.

Кроме того, несколько помещений Сухаревой башни использовали под камеры, то есть залы заседаний мировых судей.

Для проведения следственных действий эти помещения использовались и гораздо раньше.

В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.

Она полагала, что во главе заговора стоит Н.И.Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я.А.Брюсу произвести следствие.

Профессор-историк Московского университета, друг Н.И.Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева.

Екатерина II, не имея доказательств о заговоре, распорядилась "освидетельствовать" издания Новикова на их несоответствие православной вере.

Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его "испытывать в вере", дал ему самую лучшую характеристику.

"Вследствие Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, – писал Платон, – поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.

Как пред престолом Божьим, так и пред престолом Твоим, всемилостивейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и Тобою, всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков".

На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.

Другое памятное судебное разбирательство в Сухаревой башне происходило сто лет спустя.

В 1878 году через Москву проезжала в ссылку группа студентов, осужденных за причастность к народовольческому движению. На их проводах на вокзале между провожавшими московскими студентами и крестьянами-артельщиками произошла драка. Участников драки с той и другой стороны арестовали, и суд должен был происходить в судебной камере Сухаревой башни.

Все московские революционные кружки и сочувствующая им молодежь готовились к этому суду, считая его новым демаршем правительства.

Н.А.Морозов, будущий шлиссельбуржец, в своих мемуарах приводит тогдашний разговор по этому поводу:

" – Мы думаем, что тут хотят устроить новое побоище. Заметь: суд назначен в зале нижнего этажа Сухаревой башни, а башня, ты знаешь, стоит на большой площади, где можно собрать тысячи народа, да и края площади сплошь заняты мелкими торговцами, очень темным народом. А со стороны полиции идет внушение и теперь, как тогда мясникам (так почему-то Морозов называет крестьян, участвовавших в драке. – В.М.), что студенты – это дети помещиков, и бунтуют, чтобы восстановить крепостное право.

– Неужели не выдохлась еще эта старая песня?

– Еще нет. Полуграмотные и безграмотные мясники ей искренне верили, да и лабазники у Сухаревой башни поверят тоже".

Студенты, уверенные в жестоком приговоре товарищам, решили протестовать в зале суда и на площади. Они полагали, что будет новая схватка. Как средством защиты запаслись нюхательным табаком, чтобы бросать его в глаза противников, Морозов взял свой револьвер "Смит и Вессон", вооружились револьверами и некоторые из его друзей.

Суд происходил в большой низкой мрачной зале, куда набилось около восьмидесяти зрителей-студентов, остальные стояли на площади.

Морозов описывает суд:

"Мировой судья, надев свою цепь, начал вызывать одного за другим подсудимых, и они выходили и становились перед ним по очереди.

Обвиняемые студенты стали по одну сторону его стола, а несколько молодых мясников – по другую.

Судья стал задавать вопросы.

Никто из студентов не отрицал своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников, к нашему удивлению, даже заявил, что сожалеет о своем вмешательстве в драку, так как не знал, в чем заключается дело".

После трех часов допросов, речей обвинителя и адвоката (выступал известный Ф.Н.Плевако) судья объявил, что зачитывает приговор.

Зрители-студенты перешепнулись, условившись свистеть после последнего слова приговора – и бежать на площадь.

"Судья начал важно читать бумагу, – рассказывает Морозов, – и вдруг мы все с изумлением переглянулись. Вместо многих месяцев заключения, которых мы ожидали для своих товарищей, послышались одно за другим слова оправдан, и только в редких случаях: виновен в нарушении тишины и спокойствия на улице и подвергается за это двум-трем дням ареста".

Освобожденные и назначенные явиться под арест студенты вышли на улицу, их приветствовала толпа товарищей громкими и радостными криками и поздравлениями.

Однако Морозовым владели другие чувства, о чем он честно признается в воспоминаниях:

"И странная вещь! Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой понеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу! Как будто бы общество уже пробудилось!"

После революции большинство учреждений, занимавших Сухареву башню, были ликвидированы и выселены. Созданная в 1918 году при Моссовете Комиссия по охране памятников включила ее в свой список, в 1920-1925 годах был произведен ремонт башни с приспособлением помещений под Московский коммунальный музей – предтечу современного Музея истории Москвы, – и 3 января 1926 года музей в Сухаревой башне был открыт.

По этому поводу В.А.Гиляровский сочинил экспромт:

Вода ключевая

Отсюда поила

Московский народ,

Отныне живая

Знания сила

Отсюда польет.

К открытию музея Издательство московского коммунального хозяйства выпустило брошюру "Сухарева башня. Народные легенды о башне, ее история, реставрация и современное состояние", написанную ее заведующим Петром Васильевичем Сытиным.

Брошюра начиналась радостно, почти ликующе: "Сухарева башня, которую в прошлом даже многие москвичи не могут представить себе иначе, как в строительных лесах и забронированной ими от людских взоров и любознательности, два года назад освобождена от этих исторических лесов и ныне предстоит взорам во всей красоте своего старинного наряда, а внутри отделана и занята Московским коммунальным музеем".

Автор описывает помещения, которые теперь занял музей: "Западную часть первого этажа занимает вестибюль Музея, с лестницей во второй этаж, комната заведующего Музеем и канцелярия; здесь же помещаются уборные. Между первым и вторым этажом... помещается раздевальная для посетителей (на 300 чел.), архив и склад Музея. Во втором этаже две западные залы и средняя заняты отделами Музея, восточная – библиотекой-читальней по коммунальным вопросам. В третьем этаже все четыре зала заняты отделами Музея".

Ясно было и будущее Сухаревой башни-музея, он должен был развиваться: Президиум Моссовета уже вынес постановление о выводе из башни последних оставшихся в ней посторонних служб, об устройстве в ней книгохранилища для обширной библиотеки музея, читального и лекционного залов, в одном из помещений планировалось создание специального Музея Сухаревой башни, сообщалось, что в будущем публика сможет любоваться видом на Москву с верхней галереи. Вокруг башни, пишет П.В.Сытин, "предполагается устроить несколько образцовых скверов – с деревьями, клумбами, газонами, площадками для детских игр и т.п. Устройство скверов здесь весьма нужно, так как вблизи нет общественных садов, в которых многочисленное рабочее население Сретенского и Мещанского районов могло бы отдохнуть после дневных трудов и подышать в летнюю жару относительно чистым воздухом. Благоприятно отразится замена уличной пыли кислородом зеленых насаждений и на больных находящейся здесь имени Склифосовского (бывшей Шереметевской) больницы. С другой стороны, скверы дадут прекрасный фон для выявления во всей красе архитектурных достоинств двух расположенных здесь замечательных памятников русского зодчества – Сухаревой башни и указанной больницы". (Скверы в 1926-1927 годах были устроены; на фотографиях Сухаревской площади начала 1930-х годов запечатлены большие ухоженные цветочные партеры. – В.М.)

Музей пользовался большим успехом у москвичей, и в нем всегда было много посетителей. Огромный материал, собранный музеем, позволял устраивать регулярные выставки, велась научная работа. Одна из комнат, как и предполагалось, была отведена под экспозицию по истории Сухаревой башни.

В истории знаменитой башни было еще много загадок, которые предстояло разгадать, чему могло много помочь изучение самой башни. В декабре 1925 года члены Комиссии "Старая Москва" – археолог, посвятивший всю жизнь поискам библиотеки Ивана Грозного, знаток подземной Москвы И.Я.Стеллецкий, архитектор Н.Д.Виноградов и краевед О.И.Пенчко – обследовали подземелья Сухаревой башни и обнаружили пять замурованных подземных ходов. На очередном заседании Комиссии постановили: "Обратиться в МКХ, чтобы оно дало возможность продолжить работы по исследованию этих ходов". Были высказаны соображения, что они ведут к дому Я.В.Брюса на 1-й Мещанской.

СУХАРЕВКА

Такой же достопримечательностью Сухаревской площади, как Сухарева башня, в течение почти полутора веков был знаменитый, известный по многочисленным московским воспоминаниям, рассказам и преданиям Сухаревский рынок, или – попросту – Сухаревка.

А.В.Гиляровский называет Сухаревку "дочерью войны". В очерке "Сухаревка" он пишет: "После войны 1812 года, как только стали возвращаться в Москву москвичи и начали разыскивать свое разграбленное имущество, генерал-губернатор Ростопчин издал приказ, в котором объявил, что "все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни". И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. Это было торжественное открытие вековой Сухаревки".

Но торговля и, более того, вещевой, как сказали бы теперь, рынок существовали у Сухаревских ворот Земляного города и прежде. Л.Н.Толстой, писатель исключительно точный в деталях исторического быта, сообщает, что Пьер Безухов, решив остаться в Москве, покидаемой войсками перед вступлением в нее французов и совершить покушение на Наполеона, покупает нужный ему пистолет у Сухаревой башни.

Гиляровский прав в том, что 1812-1813 годы стали той эпохой Сухаревки, когда она приобрела общемосковскую и даже общероссийскую известность и когда зародилась главная легенда этого рынка: о сокровищах и редкостях, продававшихся и покупавшихся здесь по крайне дешевым ценам.

Но уже несколько лет спустя вещи из барских особняков, купеческих домов и лабазов, действительно ценные, а порой и выдающиеся произведения искусства прославленных мастеров все реже и реже появлялись на рынке, поскольку они обретали новых владельцев и уже не возвращались на рынок. Сухаревка вступала в следующую эпоху, меняя свой облик.

Основным товаром на Сухаревском рынке становилось то, чем торговали и на всех других городских рынках: провизия, дешевая одежда, обувь, предметы нехитрого крестьянского и мещанского домашнего обихода. Появилась "обжорка" – наследница средневековых обжорных рядов – торговля пирогами, блинами, киселем, квасом, рубцом, вареной требухой, жареной колбасой, леденцами и другими копеечными яствами, зачастую с тухлинкой, на прогорклом масле, из продуктов подозрительного происхождения, но зато дешево.