Текст книги "Призраки коммунизма (СИ)"

Автор книги: Владимир Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

16

Из города вышли уже впятером. Проня плелась сзади, пыхтела, охала, но не отставала. Она тащила две огромные тыквы, которые обменяла на фантики при посещении колхозного рынка. На первом же привале Проня предприняла новое нашествие на Культино достояние.

– Да чего ты дрожишь, дурашка? – ласково проскрипела девица, придвигаясь ближе. – От возбуждения?

– Не-е-е, – проблеял Культя.

– Так отчего же?

– От стра-а-ха.

Проня слегка огорчилась, но отступать не собиралась. Она завалила критика на землю, придавила задом и запустила руки в его штаны.

– Ой! Ай! Больно! – заверещал Культя.

– Какой ты, однако, нежный, – посетовала женщина, увеличивая скорость манипуляций.

Кулья дико заорал, задергался, потом так резко выгнулся, что Проня слетела с него, больно ударившись головой о камень.

– Недотрога, импотент несчастный, – прорычала девица ощупывая вздувшуюся шишку.

Культя отскочил в сторону, расставил ноги, с ужасом рассматривая ссадины и мозоли.

– До крови стерла, зараза, – охал он.

– Оторвать тебе его надо, чтоб не искушал, – сказала Проня. Она бросила презрительный взгляд на Васю, усмехнулась и стала подбираться к Кнуту.

– У меня есть такая штучка, которая ввергнет тебя в пучину сладостного экстаза, – ворковала девица, задирая свои многочисленные тряпки и подсовывая для обзора то одну, то другую часть рыхлого тела.

Кнут отодвинулся.

– Васю предпочитаешь? Напрасно, напрасно, батенька. Ты не кривись, оцени цепким взором настоящую плоть. А? Каково?! А Вася? Разве это женщина? Худая, как труп, костлявая. На ней только синяки набивать. Ты сравни, сравни… Потискай, ощути живое тело. Взгляни, какие у меня сиси. Я тебя ими обниму.

– Твой парень – вот. – Кнут ткнул пальцем в сторону Культи. – Понятно? И отвали. А то, как дам в глаз! А потом в ухо.

Проня отползла в сторонку, улеглась на спину и стала проклинать мужиков за чёрствость, скудость воображения и за вечную неготовность к потреблению подлинных женских прелестей.

Все следующие дни Культя пребывал в совершенной апатии.

– Не хочешь меня любить, изволь платить, – заявляла женщина, собирая дань с критика.

И все добытые в поте лица фантики шли на откуп.

После очередного посещения колхозного рынка девица оставила Культю без обеда. Угрожая Парткомом, она потребовала немедленно её удовлетворить или накормить, сказав, что только поглощение пищи облегчает зуд в причинных органах.

Голодный Культя устроился в сторонке, злобно сверкая глазками. Проня не суетилась. Она уселась плотно, широко, на всю свою необъятную задницу. Ела нехотя, капризничала. Поругивала Культины тыквочки. За малый размер, за недозрелость.

– Хреновый ты критик, коль на рынках таким барахлом с тобой рассчитываются. Работать над собой надо. Повышать квалификацию. Как говорил Великий Кузьмич: учиться, учиться и еще раз учиться…

Культя сжимал в руках свой таз и только поскрипывал зубами.

– У тебя теперь два пути, – посочувствовал критику Сява. – Первый: платить ей всю жизнь, второй: спасаться бегством.

– Нет, у тебя есть третий путь, – подсказала Вася. – Лиши её каким-нибудь образом Партбилета, и тогда у неё не будет ни малейшего права даже упоминать о своих потребностях.

– Не переживай, – бодрил Культю Кнут. – Я посоветую четвёртый путь. Смирись и отдайся ей. А еще лучше – залюби до смерти. И вообще, присмотрись к ней внимательней. Ну неужели тебе её не хочется?

Культя тихо свирепел, передёргивался и неистово сопел.

Проня слушала эти разговоры спокойно, не перебивая. Иногда она посылала воздушный поцелуй критику и снова начинала жевать. Вечером кандидат в любовники начал щипать подвявшую травку. Порой ему приходила в голову мысль: а не смириться ли и вправду с судьбой, однако он всерьёз опасался, что вовсе не он, а эта нимфоманка залюбит его до смерти.

С утра у критика прихватило живот. Он обделался прямо на рынке, не успев донести добро до горшка. Колхознику пришлось всё-таки поделиться продуктами, приняв к сведению нелицеприятную оценку качества своих тыквочек, а также убедительное наличие Кала в штанах, которое добросовестный критик тут же выскоблил в подставленный горшок. Воспользовавшись отсутствием замешкавшейся где-то Прони, Культя сразу на месте всё и пожрал, так что грозной девице, несмотря на её наскоки, не досталось в этот день ничего. Потом критик ещё долго ходил по рынку. Принюхивался, приглядывался. Попробовал выпрашивать – не получилось. Прикинул – не попытаться ли чего-нибудь спереть, но в памяти всплыл тот давний и жуткий случай, когда разъяренный колхозник саданул его по рукам острой железякой, отрубив два пальца. С тех пор Культя и получил свою кличку, а, кроме того, переквалифицировался в критика. Эта специальность требовала острого ума, пытливого глаза (за принижение достоинств добротных продуктов можно было оказаться в Парткоме), но считалась более безопасной, хотя и имела существенный недостаток – рассчитывались колхозники теми же недоброкачественными продуктами, которые обнаруживали критики. Однако, со временем, отточив мастерство до совершенства, некоторые из специалистов умудрялись раскритиковывать в пух и прах вполне приличные продукты, сумев отыскать в них малозаметные, но недопустимые потребительские дефекты. А именно: слабую звонкость при простукивании тыквочки, свидетельствующую о недостаточной зрелости; оттенки синеватости на её румяных боках, доказывающие гнилостную предрасположенность; плохо увядший хвостик, говоривший о поспешности в сборе урожая. Кроме того, всегда можно было придраться к размерам тыквочки, что уличало труженика полей в недобросовестном внесении собранного им Кала в почву. Обнаружить изъяны в картошках считалось делом хлопотным и трудоёмким, потому что их размер, форма и цвет никак не отражались на вкусовых достоинствах. Вот почему критики и пристрастились к тыквочкам, благословляя в молитвах Кузьмичу, сей прихотливый в культивировании сельскохозяйственный продукт.

Ни разу Культя не пожалел об обнаруженных им в себе критических способностях, реализовывая которые, он не только обеспечивал свои пищевые потребности, но также полагал, что вносит значительный вклад в процветание горячо любимой Родины.

Бывали дни, когда ему удавалось поесть аж два раза. Только богоподобные Секретари могли позволить себе такое излишество. Случалось попить и пивка, что удавалось далеко не каждому Коммунисту, по крайней мере с той высокой периодичностью, какая выпадала на долю везучему критику.

Так бы и жилось Культе припеваючи, если бы не влезла в его жизнь эта подлая тварь – Проня. Конечно, можно было попробовать уладить дело в Парткоме, но критик опасался, что Проня, соблазнив немалым количеством фантиков всегда готового к подкупу Сяву, сумеет с его помощью убедить Секретаря в жизненной важности своих бабских потребностей, и тот навсегда привяжет Культю к этой кошмарной женщине. Сегодня, когда Культя взбунтовался и сам съел заработанные продукты, возникла опасность, что в Партком рано или поздно обратится Проня. Но та предпочитала другие методы.

И в тот же вечер, откушав перекупленных у кого-то тыквочек, девица грузно поднялась и, бурча под нос ласковые угрозы, начала сужать круги вокруг отдыхающего от тяжких забот критика.

– Буду отбиваться тазом! – выкрикнул Культя решительно.

Проня затопталась на месте.

Критик с невероятной для него силой рассёк воздух своим оружием крест накрест.

– Убьёт! – предположил Сява уважительно.

Проня прекратила натиск на Культю и пошла на попрошайку.

– Ты уверял – всё получится! – грозно проговорила она.

Сява вскочил. Держа почтительную дистанцию, он принялся торопливо оправдываться:

– Мы же забыли про таз. Ты забыла и я забыл. Это же непредвиденные обстоятельства…

– Изловлю – раскурочу, – пригрозила Проня.

Она ещё немного потопталась, побушевала, потом начала успокаиваться и вскоре совсем затихла.

Все расслабились. Сява принялся сооружать пышный матрац, благо сухой травы вокруг было навалом. Культя не выпускал из рук свой ненаглядный таз, вертел его, окидывал взором и восхищённо цокал языком.

15

Ночь подкралась ненавязчиво и бесшумно. Тускло залоснилась потёртым боком Луна, небо обсыпалось звёздами, воздух затих.

Сява спал сладко и, как всегда, чутко. Потревоженный сном, он часто вскакивал, куда-то уносился, но тут же, слегка сконфуженный, возвращался. В сторонке, негромко шурша, возились Кнут с Васей. Проня, объевшаяся тыквочками, раскатисто храпела. Культя побросал в неё мелкими камешками, убедился, что не притворяется, прополоскал в луже свои штаны и повесил на куст сушиться. Затем разыскал увесистый камень, подложил под голову и, зарывшись в сено, мирно задремал.

Утром критику приснился сон, в котором юная обнажённая Вася кидалась в него тяжёлыми спелыми тыквочками.

Кнут ещё раз пнул Культю ногой.

– Вставай, засоня! Проня твои портки спёрла.

Культя замычал, громко всхрапнул и резко подпрыгнул, одновременно замахнувшись и камнем, и тазом.

– А-а-а, это ты, – сказал критик миролюбиво. Шагнул к кусту и замер…

Проня, не замечая никого вокруг, мыча и закатывая глаза, сладострастно внюхивалась в его штаны. Из её горла раздавался стон, тело дёргалось.

Сява подобрался поближе. Морщинки на его лице собрались в комок, в голове завозились мыслишки.

– Что это с ней? – спросил он. – Никак, помирает?

Девица грохнулась на спину. Окрестности огласились утробным нечеловеческим воем. Пот брызнул из чёрных от грязи пор, тело содрогнулось и обмякло.

– Отошла, – радостно выдохнул Сява. – Слава Кузьмичу!

Культя выдернул из неподвижной руки свои штаны.

– Сколько опарышей на такой туше можно вывести! – Попрошайка прыгал вокруг и, сияя лицом, потыкивал Проню пальцем. – А можно выкормить крыс…

– Кайф… – Проня распахнула глаза и распустила губы в мерзкой слюнявой улыбке.

С каждым днём становилось теплее. Оставались позади города, посёлки, деревни. Перед путниками раскинулась бескрайняя пустынная степь. Юг находился где-то там, за горизонтом, всего в нескольких днях ходьбы.

– Вперёд, товарищи! – победоносно кричал Сява. – Последний бросок – и мы у цели!

Прошло еще несколько дней, а степь не кончалась. Более того, впереди пролегала совершенно голая бесплодная равнина, доведенная до полного истощения в годы развитого социализма, благодаря применению методов интенсивного земледелия с научным подходом. Ни травинки, ни кустика, кругом одни трещины в пересохшей и выветрившейся земле.

– Надо возвращаться, – уговаривал друзей Культя.

– Я хочу есть, – стонала Вася. – И ещё хочу пить.

– Здесь даже Кал сдать некому, – негодовала Проня.

– Нам бы твои проблемы, – ворчал Кнут. – А вообще-то, давайте советоваться.

– Открываем Партсобрание! – тут же объявил Сява. – На повестке дня один вопрос с двумя подпунктами. Куда нам двигаться дальше: а – вперёд, или б – назад? Начинаем прения. Кто хочет выступить?.. Слово просит Коммунист Культя…

– Ещё два дня без пищи, и мы не сможем двигаться ни вперёд, ни назад, – сказал Культя.

– Конкретней, товарищ, – строго попросил Сява. – Почему два дня, а не три или даже четыре? Почему без пищи? Возможно, что впереди скоро опять пойдут травы… Конкретней попрошу.

Кнут молчал. Он не привык сдаваться ни при каких трудностях, хотя в словах критика имелся смысл. Вася разделяла мнение своего дружка и тоже помалкивала. Проня хотела что-то сказать, но пока она соображала и двигала глазами, наводя резкость на председательствующего, слово сам себе предоставил Сява.

– Товарищи! – попрошайка завопил на такой высокой ноте, что пустил петуха. – Товарищи! Высокое звание Коммуниста не даёт нам права при первых же неудачах отступать, капитулировать, сдаваться, идти на попятную!..

Далее Сява прокричал большое количество всевозможных партийных заклинаний, воздал хвалу Великому Кузьмичу и проклял капиталистов. Что-либо возражать на такие речи никто не осмелился, это считалось в высшей степени непатриотичным. Культя сидел пристыженный, но не покаявшийся.

– Переходим к голосованию! Кто за то, чтобы продолжить поступательное и целенаправленное продвижение вперед?

Кнут, Вася и Сява подняли руки. Проня задвигалась, открыла рот…

– Кто против? – Сява не стал ждать, пока Проня определится.

Культя нехотя, скорее из принципа, вскинул ладонь и тут же опустил.

– Кто воздержался?.. Итак, объявляю результаты голосования: трое – за, один – против, при одном воздержавшемся.

– Я не воздерживалась, – наконец-то вымолвила Проня. – Я…

– За?..

– Э…

– Против?

– Я тоже есть хочу.

– Вот и отлично. Значит, четверо – за, один – против, воздержавшиеся отсутствуют.

– Да-а-а. Вот в таких краях я никогда не бывал! – ликовал Сява, забравшись на кручу. – Хотя слыхивал, слыхивал. И не только слыхивал, а знал, то есть был уверен. Перед нами юг, товарищи! Самый настоящий юг! Глядите, какая растительность. Ой, зараза! – Попрошайка отдёрнул руку, уколовшись.

– Похоже, тут даже нет съедобной травки, – пробурчал Культя.

– Нет? Как же. Это же юг! Тут всего навалом. Тыквочки вот такие! И сладкие.

– Как это – сладкие? – не поняла Проня.

– Ну, вкуснее наших. Значит сладкие. Ешь и хочется.

– А мне и наших всегда хочется, – сказал Культя.

– Наши маленькие, – не сдавался Сява. – Два раза куснул и нету, а южную – ешь, ешь, уже не лезет, а она все не кончается.

– Говоришь, как будто сам ел.

– Хоть и не ел, а знаю, важные люди рассказывали, – Сява перепрыгивал от одного куста к другому, пробуя растительность на зуб. – Горькая, – констатировал он. – Солёная. Ой, я-я! Жжётся!

– Брось ты её жевать, – сказал Кнут. – Отравишься. Пойдём лучше город искать.

– Да, да. Надо город искать, – поддакнул Культя. – Мы сюда не траву есть пришли, а тыквочки и орехи.

– Вот вроде бы ничего. – Попрошайка замолотил челюстями. – Нет. Эту я уже пробовал. Солёная. К пиву бы пошла. А так – тьфу.

– Ладно, ты тут хавай траву, а мы пойдём искать город, – сказал Кнут. – Вперёд!

– Вперёд, товарищи, вперёд! – заторопился Сява, между словами оттирая язык рукавом. – Только вперёд!

С каждым шагом становилось всё жарче. Сказывалась усталость, да и солнце прочно зависло в зените. Редкие бабочки, всполошено трепыхая крыльями, носились от цветка к цветку. Сява поймал одну, попробовал на зуб, но только перемазался белой пылью.

– Нет в ней мяса, – сделал заключение попрошайка.

– Припёрлись на юг, вот и обжираемся, – язвил Культя.

– Ничего, найдём город, а там-то уж отъедимся, – бодро тараторил Сява. – Так поедим, что и думать о еде забудем. Я столько съем, столько! И ещё раз столько.

– Смотри не обделайся.

– А вот и хотя бы… Главное, успеть сдать Кал куда следует, то есть в горшок, а не сбросить в штаны, как некоторые.

Культя оскорбился и замолчал.

– Хоть бы встретился кто. Может, мы не туда идём, – жалобно проговорила Вася.

– Тропинок не видно, – вздохнул Кнут.

– Высохла земля, вот все и шляются как попало, – сказал Сява. – Не по стежкам-дорожкам, а как кому в голову взбредёт.

– Юг, – хмыкнул Культя. – Вот у нас по любой тропинке или в город придёшь, или на свалку, или в деревню.

– Ладно, переночуем, а завтра город найдём, – уверил всех попрошайка. – Точно найдём. На юге много городов. Больше, чем у нас. И как только мы город найдём, как объедимся вволю тыквочками, так вы сразу и заговорите, вот, мол, какие мы молодцы, что заявились сюда. А это я вас агитировал, я вас привёл. Мне каждый из вас в знак благодарности по тыквочке должен будет преподнести. В знак уважения. То есть, симпатии. Иначе говоря – расположения. Или почитания. А, может быть, даже благоговения. Выбирайте сами…

– Земля-то здесь какая горячая, – заметил Сява, укладываясь спать. – Вот вам и юг. Не надо норки искать или в мусор зарываться. Лёг на землю и спи. А хочешь, чтоб помягче было, можно её подрыхлить. Хорошо!

Никто не поддакивал, и попрошайка притих. Ночь наступила рано. Запахи чудных, но несъедобных трав щекотали ноздри. Назойливо стрекотала ещё никем не съеденная козявка. Или она была слишком ловкой, или ядовитой.

Культя лежал на спине и смотрел в небо. Проня вроде бы потеряла к нему жгучий интерес, а, может быть, как и все, думала о еде.

– Ты в меня не кончай, – послышался шёпот Васи.

– Так куда ж, в траву, что ли?

– Вот, дурень. Да в рот мне. Зачем добру пропадать?

«Умная», – с завистью подумал Культя.

Проня неожиданно закашлялась, брызнула слюной.

– Будем её южанам предлагать, – зашептал предприимчивый Сява. – В обмен на тыквочки.

– Найдёшь дураков, – скривился Культя.

– Зачем дураков. Мы ею будем угрожать. Давай, мол, тыквочки, а то познакомим. Здорово? А? Не глупо?

Критик не отвечал. Ему хотелось есть и ещё чего-то непонятного, но хорошего. Может быть, счастья?

14

Под утро сон голодных путников прервал чей-то крик. Первым вскочил осторожный Сява. Он ошарашено повертел головой, но никого не увидел. Кнут тоже приподнял голову и вопросительно глянул на попрошайку. Тот пожал плечами, ещё раз осмотрелся, потом опустился на колени и стал жевать траву.

– Э-э-а-а-а! – протяжный вопль разбудил всех остальных.

В сторонке, невдалеке от их лагеря, умирал человек. Он уже не мог разговаривать, только пучил глаза, весь трясся и временами сильно кричал. По-видимому, он приполз сюда ночью – след от сломанных растений тянулся к северу.

Партбилета при нём не оказалось, все пугливо отпрянули и назидательно посмотрели друг на друга. Теперь предстояло дождаться конца и попробовать реализовать труп с максимальной для себя выгодой. Можно было, конечно, ускорить процесс умирания – придушить бедолагу или стукнуть камешком, но на такое мудрое деяние никто не решился.

– Вот вам и юг, – заливался Сява, уплетая вторую полосатую тыквочку.

– Вкус у неё какой-то странный, – осторожно произнёс Культя.

– Это потому, что она сладкая, – ликовал попрошайка. – Скажите, где ещё нам за покойничка отвалили бы столько? Юг – это всё-таки юг!

– Но торговаться они умеют, – засмеялся Культя.

– Да уж, умеют, – согласился Сява. – Это точно. Только и мы молодцы. Ну, нисколько не продешевили. Я, признаться, и за меньшее количество штук согласен был уступить, но ты так ловко раскритиковал их тыквочки…

– А ты здорово расхваливал нашего мертвяка. Мол, и крупный он, и тяжёлый, и такой аппетитный. У меня с голодухи аж слюнки потекли. Я чуть было не куснул, так ты его красиво расписывал.

– Ха-ха.

– А тебя мы кормим за то, чтобы ты от нас отвязалась, – крикнул разошедшийся Культя Проне.

Девица хрюкнула, поперхнулась, семечки брызнули у неё через нос.

– Да пофли фы фсе ф фопу, – прошамкала Проня, вгрызаясь в корку. – Фы только дфочить мастефа.

– А может быть, прямо сейчас пойдём на рынок? Сдадим Кал, отоваримся. – Культя мечтательно закатил глаза. – Дорогу в город нам указали…

– Какой такой сейчас Кал? – возразил Сява. – Откуда? Столько дней не ели. На рынок завтра пойдём. Кал как раз и созреет. Что нам на рынке без Кала делать? Кому мы там без нашего говна нужны? В нас если что и есть ценного, так это наши фекалии, говоря научно.

– А способности? – не согласился Культя.

– Способности наши нужны только лично нам, а не им. Не колхозникам, во всяком случае. У колхозников от наших способностей башка каждый день трещит.

Проня дожевала последнюю корку, собрала семечки в тряпицу, рыгнула, пошмыгала носом.

– Фто-то ноф не фунфыклирует, – пожаловалась она самой себе.

– Ну что, в путь? – сказал Сява. – Подойдем поближе к городу, переночуем, а утром – на рынок.

Все встали. Проня, проходя мимо Культи, зажала пальцем одну ноздрю, вдохнула поглубже, натужилась… Фонтан соплей, мякоти и семечек окатил критика с головы до ног.

– Совсем сладкий стал, – удовлетворенно хмыкнула девица и, гордо заколыхав задницей, зашагала впереди всех.

– Хочешь, я тебя оближу? – предложил Сява.

Под вечер появились первые признаки обитания человека. Останки ржавых механизмов торчали из земли. Кучи бетона с истлевающими металлоконструкциями возвышались на месте былых построек. Кирпич, произведённый по встречным планам и повышенным обязательствам, к тому же с досрочным их выполнением к какой-нибудь очередной Красной дате, уже почти разложился, и в местах его применения бугрились рыжевато-красные россыпи. Природа поглощала остатки развитого социализма, превращая в тлен его недоброкачественные продукты. Недееспособная система пожрала саму себя, рухнув под натиском производимого брака, разрушение которого приняло в определенный момент характер цепной реакции.

– Идите все сюда, – позвала Вася. – Здесь такая ямка уютная. И земля мягкая. Самое место для ночлега.

– Не буду я в одной ямке с Проней спать, – заявил Культя. Он побегал вокруг и нашёл лаз в развалинах старого дома.

– Иди ко мне, – позвал он попрошайку.

– Боюсь я в грибах спать, – откликнулся Сява. – Что-нибудь оторвётся да и задавит.

– Так тут всё, что могло, уже отвалилось.

– Жёстко там.

– А мы травки подстелем.

– Нет уж, давай вот здесь. – Попрошайка потопал ногами возле заросшей сорняками железной громадины.

– Ну, давай.

– Глядите, что это? – Вася указала на небо.

– Вороны! – удивлённо выговорил Кнут.

– Какие такие вороны? – не поверил Сява. – Они же летать не умеют.

– А похожи, – заметил Культя, – только маленькие чего-то.

Птицы покружились ещё немного, и вся стая улетела в сторону юга.

– Наверное, это капиталистические вороны, – предположил Сява. – Голодные они поди, вот и летают ещё.

– Да, – поддержал попрошайку Культя. – Наши жирные, откормленные, им не то что летать, ходить лень…

Культя вскочил среди ночи.

– Ой, не могу, – стонал он.

– Что с тобой? – встревожился Сява.

– Ой, беда. Терпеть не могу. Сейчас Кал сброшу.

– Вот незадача, – посочувствовал попрошайка с тихим злорадством в голосе.

Культя отбежал в сторонку, спустил штаны и, заскулив от горя и облегчения, опустошил кишечник на большой плоский камень. Потом долго смотрел на кучу, сокрушённо качая головой.

– Ай-я-яй! Как же это я так? Что же я завтра на рынке делать буду?

– Да, влип ты, товарищ, – сказал Сява. – Потащишь теперь в руках свое богатство.

Критик повздыхал, потом улёгся. Но заснуть боялся.

– Ну что ты всё крутишься? – не выдержал Сява через некоторое время.

– Волнуюсь я. Не спёр бы кто.

– Ну, сядь тогда и сторожи.

– Спать хочется.

– Тогда спи. Нет тут никого, кроме нас.

Задремали.

– Что это? – забеспокоился Культя.

– Что ещё?..

– Да гудит что-то, – критик приподнялся. Вскочил, замахал руками. – Мухи чёртовы. Сожрут ведь всё.

Некоторое время Культя сидел перед своей кучей, отгоняя голодных насекомых. Потом вспомнил про таз. Нащупал его в темноте, аккуратно накрыл кучку, застелив дырявое дно рубахой.

– Вот вам и таз, – сказал сам себе Культя.

Утром вокруг не выспавшегося от бдения и забот по охране своих сокровищ Культи собрались все товарищи коммунисты. Стали давать дельные советы:

– В руках пусть несёт, – сказал Сява. – Не такой уж этот Кал и противный.

– Раструсится много, – не одобрил совет Кнут.

– Можно было бы в тазу донести, – догадалась Вася.

– Таз-то дырявый.

– Так на ободке.

– Можно было бы, да раструсится.

– Да уж. Это от тыквочек такой жидковатый бывает. От мясной пищи, Кал добротный, густой, толстый, – высказался Сява с уверенностью знатока.

– Высушить его надо, – посоветовал вырубала. – Сухое легко донести. Хоть в руке, хоть в кармане.

– Ждать долго. По-о-ка он высохнет, – капризничал Культя. – Да и убудет много. Докажи им потом, что это полная порция.

– Ну и сиди тут со своим говном, – сказал Кнут. – Соображай.

– Кумекай, – поддакнул Сява. – Додумывайся. А мы пойдём…

Культя растерянно смотрел вслед уходящим товарищам. Потом быстро стянул рубаху, перекидал всё в неё, свернул узелком.

– Давно бы так, – порадовался Сява.

– Башковитый, – похвалил критика вырубала.

– Хочешь я понесу? – услужливо предложила Проня.

– Ишь чего захотела! – вознегодовал Культя. – Тебе доверься, потом всю жизнь жалеть будешь.

На городском рынке, вопреки ожиданиям, с продуктами оказалось, мягко говоря, не густо. Несколько типов, в огромных брезентовых кепках, торговали камешками и колючей травой. У остальных на прилавках лежала ореховая скорлупа.

– И это можно есть? – удивился критик.

– Зачем есть, дарагой. Ты лучше панюхай, как пахнет!

– Не понимаю. Где тыквочки, где картошки? Я должен покритиковать ваши продукты, чтобы вы боролись за повышение их питательных и вкусовых свойств, а у вас, нате – одна скорлупа.

– Да ты её критикуй, критикуй, дарагой, но только она всё равно хорошо пахнет.

– Да зачем мне ваша скорлупа? Я что зря свой Кал сюда тащил, зря рубаху мазал?

– Зачем кричишь, дарагой? Зачем привередничаешь? Зачем нам твой Кал? У нас своего девать некуда. У меня три бабы в норке живут. Две блондинки и один – брюнетка. Жрут за семерых. Кала от них столько, что уже весь колхоз завалили. У нас на этом Кале опарыши с палец толщиной вырастают. А вот скорлупу девать некуда. Ты её покритикуй, а я с тобой расплачусь. Будешь нюхать, меня вспоминать, родню мою вспоминать, город наш вспоминать… Красносоп-сон-сор-цлвск. Вот, падла, никак не выговорить!

– Что ты мне зубы заговариваешь?! – взвился Культя. – Нет тыквочек, нет картошек – опарышей давай, раз они у вас жирные. Надо, кстати, на них ещё взглянуть, какие они жирные. Оценить, таковы ли они на самом деле.

– Опарышей мы на Партвзносы сдаём. Их в Хремль отвозят, а вот скорлупу…

– Звезды на вас нет! – вскричал Культя. – Где ваш Секретарь Парткома?

Кнут уже закатывал рукав. Сява стоял ошеломлённый и не соображал, что делать. Выпрашивать тут было нечего. Проня охотно демонстрировала сиськи чернявому с огромными ушами колхознику. Тот сиськи потрогал, но в расчет предложил всё ту же скорлупу, только покрупнее. Проня подавила кулаком скорлупки и стала расшатывать прилавок.

– Безобразие! – возмутился ушастый. – Труженики полей и огородов не могут спокойно работать! Заявляются тут бродяги всякие…

Кулак Кнута пришёлся чернявому прямо в глаз.

– Раз, – сосчитал Кнут. Плюнул и опять замахнулся.

На рынке гортанно загалдели. Из-за прилавков высыпали юркие сытые колхозники и быстро окружили пятерых путников.

– В Партком их! – раздавалось со всех сторон. – В Партком!

– В Партком! – закричали Кнут, Культя, Сява, Вася и Проня.