Текст книги "Призраки коммунизма (СИ)"

Автор книги: Владимир Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

29

Культя и Кнут вышли из города, слегка переругиваясь. Кнут посмеивался над патриотическим порывом друга, а тот в ответ уверял, что ради дорогих Членов Политбюро согласен на любые лишения, готов даже голодать. Хоть несколько дней. Хоть больше.

– Хорошо, – обрадовался Кнут, – с завтрашнего дня отдавай продукты мне, а я буду всем говорить, что ты это делаешь в знак уважения, любви и признательности к родному правительству.

Культя подумал, но не согласился.

Тогда Кнут предложил загнать таз какому-нибудь колхознику хотя бы за пару картошек. Ведь Кал уже сдали, и больше за их способности нигде ничего не обломится. А если они не поедят сегодня, то завтра Кала у них, естественно, тоже не будет, и их способности опять окажутся неиспользованными.

Культя кивнул. Да, поесть, конечно, надо, но вот загвоздка: таз-то его личный. И в связи с тем, что у нас, Слава Кузьмичу, все-таки не анархия и не капитализм, претендовать на личное имущество Кнут не имеет никакого права. Вот если бы у них имелось что-нибудь общее…

Кнут озадаченно осмотрел товарища с головы до ног.

– А стекло? – спросил он, внутренне холодея от ужасных предчувствий.

Культя замер, зачем-то посмотрел на таз, зажмурился. Осторожно ткнул себя пальцем в живот, потом пониже.

– Здесь оно было. Я его, когда клич раздался, спрятал, – жалобно пролепетал Культя. Ноги критика подкосились, в штанах тонко хрустнуло. Кнут рванул товарища за рубаху. Из Культиных штанин посыпались осколки.

– Ах ты, балда! Раздавил стекло наше. Взял и раздавил. Да чтоб тебя!..

Культя понуро молчал. Оправдываться не стоило. Кнут был незлобив и, если подольше сохранять скорбный вид, мог быстро отойти и даже начать сочувствовать.

Осколки собрали в тряпицу. По пути к ближайшему колхозу Культя усердно припадал то на одну ногу, то на другую.

– Чего хромаешь? Жопа – не ноги, – ехидничал Кнут.

Критик захромал ещё сильнее.

В деревне, облюбовав землянку покрупнее и с трубой, что являлось конкретным признаком зажиточности, друзья, решительно подталкивая друг друга, вошли внутрь, беспрестанно повторяя: «Мы по делу. Мы по делу…».

Колхозники не очень-то жаловали праздных гостей или попрошаек. Могли, не разобравшись, спустить на них учёную крысу, а то и подослать ядовитого паука, от укуса которого человека пробирал неистребимый понос и отнимались ноги, так что нетрудно представить, в каких условиях помирал укушенный.

Быстро перезвездившись на икону Кузьмича, висевшую в углу, Культя и Кнут присели на громоздкие табуретки – обломки железобетона от городских грибов. Колхозник не спеша выполз из-за печки, так же не спеша осмотрел осколки, смерил пальцами, оценил прозрачность, попробовал на зуб. Потом очень долго и основательно изучал таз: прикладывал к уху, стучал по нему и опять пробовал на зуб.

– Чего желаете за предметы? – спросил протяжно.

– Стекло – за продукты, ну а таз – за фантики. – Культя пошнырял глазами по углам – вдруг крыса выскочит.

Хозяин поковылял к божнице, машинально осенил себя звездой, вынул из-за иконы Кузькиной Матери небольшой свёрточек.

– А правда, что Кузьмич спустился с неба и освободил народ от цепей капиталистов? – шепотом спросил Кнут.

– Как это с неба? – поразился Культя. – Там же бесконечная пустота. Кузьмич вышел из-под земли. Ведь кланяемся мы земле, а не небу.

– Ага, – кивнул Кнут, – показал он тогда этим капиталистам Кузькину Мать. Страшная она была. Капиталисты так и дохли с испугу.

– Путаешь ты что-то. Это товарищ Маузер был страшный. Это он их всех сгубил. А Кузькина Мать была доброй и любила детей. И ещё она громко стучала лаптем по капиталистической трибуне, запугивая буржуев Красной кнопкой. А после Великой Революции – вся эта святая троица: Кузьмич, Кузькина Мать и товарищ Маузер – скормили буржуйские трупы опарышам и насытили этими опарышами народ. Вот после этого и зажили мы счастливо. – Глаза Культи заблестели. – Эх, давно я что-то опарышками не лакомился.

– С пивком, – облизнулся Кнут.

Культя перезвездился ещё раз. Кнут тоже. Хозяин халупы развернул свёрток, выложил на стол несколько фантиков – невзрачных, помятых, с выцветшим рисунком.

– За таз? – удивился Культя. – По-моему, это бесконечно мало. А по-твоему? – зыркнул он на Кнута.

– Очень мало, – с видом знатока кивнул вырубала.

Колхозник осмотрел свои фантики, добавил ещё один, покрасивее.

– Нет, нет, – не сдавался Культя. – Ещё минимум с десяток, а потом только начнём торговаться.

Колхозник удивился, подвигал бровями, собрал свои фантики и понёс на прежнее место.

– Экий ты тип нудный, – огорчился Культя. – Совсем не умеешь торговаться. Ты бы мой таз покритиковал, я твои фантики, глядишь – кто-нибудь и уступил бы.

– Так ты, небось, из критиков?

– Ага! Имею соответствующие способности.

– Не люблю я критиков. Продукты у меня добрые, а они все хают, хают. У кого хреновые, у того не хают, а вот мои хают.

– Это чтобы ты их качество не снижал. Экий ты болван, однако.

– Я-то, может, и болван, но вы лучше хайте у тех, у кого продукты хреновые, чтобы они качество повышали.

– Толково, – согласился Культя, – но речь пока идёт не о продуктах, а о тазе.

– А не нужен мне твой таз. Ты мне мозги запудришь, затуманишь. Знаю я вас – критиков.

– А стекло? – спросил Кнут.

– И стекло мне от критиков не нужно. Ничего мне от критиков не нужно. Не надобно, значит.

– Так я, вот, не критик, – сообщил Кнут.

– Дак кто ж?

– Имею способности вырубалы, – похвастался Кнут. – Недюжинные.

– Вырубал я тоже не жалую. Вот кабы вы предлагали свои способности, когда вас покличут, – критиков, к примеру, разогнать или этих, как их – попрошаек… так нет: все грозитесь, грозитесь, кто в нос обещает, кто в ухо – корми вас задаром. Оболтусов. Идите отсюда, пока не поздно, а то пауком укушу.

Оказавшись на улице, товарищи отошли от негостеприимного дома подальше.

– Критики ему не в душу, – шипел Культя. – Как будто я дармоед, какой…

– Вырубал он не жалует, – обижался Кнут. – Как будто я плохой вырубала.

– Да он просто тупой. Торговаться не умеет.

– Надо было дать ему пару раз в глаз, да опасно, сам понимаешь.

– Да… Ну и пошёл он… Пусть живет без таза и стекла, задери его капиталист, – выругался Культя.

– Чтоб его после смерти вороны не склевали, – прибавил Кнут. – Чтоб его в землю зарыли.

– Вот, вот. Таких и надо зарывать. Бесполезный человек. Никчемный.

В одной из крайних хат Культя все-таки нашёл достойного соперника. Наторговавшись до посинения и сипоты в голосе, друзья выторговали за осколки стекла пару тыквочек, шесть картошек и четыре фантика.

– Продукты выбирать будем сами, – предупредил колхозника Культя.

Вспотевший и изможденный хозяин запротестовал было, но критик холодно заявил:

– Тогда начинаем торг по новой.

– Ладно, – сдался колхозник. – Сами так сами.

– И ещё мы у тебя переночуем. А то темнеет уже…

– Молодцы мы с тобой всё-таки. Хорошо стекло поменяли, – радовался Культя, когда они, отягощенные отличного качества продуктами, выспавшиеся, бодрым шагом направлялись к городу.

– Не стекло, а осколки, – поправил Кнут. – За стекло нам бы и не унести всего было.

– Унесли бы. Я бы чего хочешь унёс. Лишь бы дали…

– Так ведь не несём же?

– Не несём.

– Отупел ты, что ли, – рассердился вырубала. – Ведь потому не несём, что ты его раздавил.

– Раздавил, – согласился Культя.

– А коль раздавил, значит, виноват.

– Виноват.

– А коль виноват, так давай эту тыквочку мне.

– Так ведь всё пополам. Стекло-то общее.

– Общее целое было.

– А битое, значит, моё? – обрадовался критик.

– И битое общее.

– А раз общее, значит, всё пополам.

Вырубала остановился, сильно озадаченный. Культя его вконец запутал.

– Ладно, давай перекусим, – смирился Кнут. – А то ещё окажется, что я тебе должен.

– Можно и перекусить, – согласился Культя.

– Что-то больно ты покладистый стал, после того, как стекло раздавил.

– Так ведь виноват же…

– Ну тебя… – досадливо отмахнулся Кнут.

28

Но не успели они начать трапезу, как появился попрошайка. Грязный, замотанный в ворох рваного тряпья, он подкатился к Кнуту на полусогнутых ногах и, тряся многочисленными бородавками на заскорузлом лице и сияя подобострастными глазами, забормотал скороговоркой:

– Дай, дай мне кусить. Ох, как мне хочется кусить. Вот этой тыквочки кусить. Всего один разочек кусить. Один разочек, ну два, ну, самое большее, три. Дай, дай мне кусить. Скорее дай мне кусить. Ох, как хочется мне кусить. Я с края кушу, а, хочешь, с середины, откуда разрешишь, оттуда и кушу, с самого неудобного места кушу. А рот у меня маленький, так что я немного кушу. И зубы у меня крохотные, посмотри какие. Я разочек кушу, а потом хвалить тебя буду. Ох, как я хвалить тебя буду. И тыквочку твою похвалю, и тебя похвалю, и одежду твою. Я так хвалить тебя буду, так хвалить, как никто тебя ещё не хвалил. Ох, как я хвалить тебя буду. А уж хвалить-то я умею. Ох, как умею. Ох…

– Да, попрошайка ты способный, – прослушав эту тираду, невозмутимо изрек Кнут, – но тыквочки кусить я тебе не дам.

– Да как же это не дашь? Я же так хорошо прошу. Так умело прошу. Я всю жизнь прошу, других способностей у меня нету…

– А что знаешь ты про мои способности? – поинтересовался Кнут.

– Ничего не знаю, не ведаю, но тыквочка у тебя хорошая, и человек ты хороший, упитанный, симпатичный, сразу видно – не попрошайка. Наверно, ты вор?

– Нет, не вор. Я – специалист по фингалам. Это основные мои способности, и они меня кормят. И представь, как только какого попрошайку увижу, как только начинает он клянчить, такая потребность возникает дать ему в глаз, что прямо не стерпеть. Покормить я тебя, конечно, обязан, коль это основные твои способности, но после того, как ты удовлетворишь мои. Хотя можно и потом, но лучше сразу. Потому что потом, как только ты сожрешь мою тыквочку, я буду злее, чем сейчас, и бить буду с размаха. Так что подставляй или глаз, или ухо…

– А я и не у тебя прошу, – забормотал попрошайка. – Я у него прошу. – Он придвинулся к Культе. – Дай, дай кусить твоей тыквочки. Ох, как хочется мне её поскорее кусить…

– Да кто ты такой? – Культя торопливо заработал челюстями.

– Сява я, Сява, я только просить умею. Дай мне скорее кусить…

– А ш-шаво ты думаешь, что я так прошто вожму и дам? – Критик изо всех сил тянул время и, не переставая говорить, глотал куски, не прожёвывая. – Да ты, можа, и не Коммуништ вовше, а за потребношти бешпартийных никто отвештвенношти не нешот. У нас Коммунижм вшо-таки, а не какой-то там паршивый капиталижм!

– Да как же это беспартийный? – возмутился Сява. – Я всю свою жизнь Коммунист. – Он распахнул свои тряпки и показал Партбилет, крепко привязанный к животу проволокой.

– Дай ему кусить, – посоветовал Кнут. – Ведь всё равно не отстанет. Он тебе так надоест, что ты ему потом пять раз кусить позволишь, лишь бы замолчал.

– Так и ты дай, – жадничал Культя.

– Я ему лучше фингал поставлю.

Сява продолжал извиваться вокруг Культи, заговаривался, лез целовать его лапти, хвалил рубаху из мешковины, восхищался «красотой лица и умом мозга».

– Ладно, куси разочек, – разрешил Культя, постепенно размякнув от восхвалений.

– Пять, пять разочков, – затрясся попрошайка. – Пять маленьких разочков.

– Разочки не могут быть маленькими, – заметил Культя нравоучительно. – Маленькими бывают кусочки.

– Ах, какой умный человек! – закричал Сява. – Такой умный не может быть жадным. У такого умного всегда будут и картошки, и тыквочки, и целая куча фантиков.

– Три раза, – сдался Культя. – Вернее, разочка. То есть, кусочка. И широко рот не разевай!

Попрошайка мигом отхватил чуть ли не половину тыквочки.

– Вот тварь, – возмутился Культя. – А ещё Коммунист называется.

Сява отскочил на всякий случай.

– Только вякни ещё хоть раз, – пригрозил Культя, – сразу в Партком отволоку.

Попрошайка и не думал вякать. Чтобы ещё поесть, надо было искать новую жертву. Таковы строгости Партийной морали.

– Пора на базар идти, – сказал Кнут, пощупав живот. – Ведь мы еще Кал не сдавали. Припрёт не ко времени – и пропадай наши способности зазря.

– Как город ваш называется? – окликнул Культя попрошайку Сяву, который тут же подсел поближе с очень заинтересованным лицом.

– Краснославск.

– Хорошее название, – похвалил Культя.

– Да, да и название хорошее, и город славный, – затараторил Сява. – А какой у нас здесь Секретарь Парткома! Глаза – во! Руки – во! Живот – во! Вот какой у нас Секретарь! А какие у нас тут девки! Не девки, а фантики. Сокровища подземных недр. Вот, какие у нас девки! Рядом со мной одна такая обитает. Проживает как бы. Васенькой её зовут. Уж до чего хороша эта Васенька, до чего аппетитна. Так бы вот прямо и съел её, уж до чего хороша. Прямо не девка, а смак. А уж до чего ловка, вертлява, точно виртуоз. Это я вам с Партийной прямотой скажу. С полной коммунистической ответственностью.

– Ну, так веди нас к ней, – потребовал Кнут.

– Я бы свёл, мне-то что. Привёл бы, и всё тут. Чего не привести, если хорошие люди. Достойные, не жадные. Только вот что-то в брюхе у меня пустовато. В животе, то есть. Надо бы ещё перекусить где-то сначала. Похавать, то есть. Закусить. А потом можно и к девке. Прямо к ней. К голубушке. Как наемся, так сразу к ней и пойдём. А ещё лучше – побежим. Мне всё равно. Я, когда сытый, могу и рысцой бежать, могу и галопом. Только поспевайте. Вот как поем, так прямо к девке и побежим. А хотите – понесёмся?..

– Ясно тут всё, – сделал заключение Кнут, – и понятно. Мы его накормим, а он от нас галопом.

– Ага, – поддакнул Культя. – Небось, думает, на простофиль нарвался.

– А как прибежим мы к девке, – продолжал заливаться Сява, – так я спать завалюсь. С набитым животом. Сытый, значит. А вы с Басенькой будете развлекаться. Я – спать, а вы – развлекаться. А утром, как проснусь, я у вас ещё еды попрошу. Не за Басю. Просто так попрошу. Буду просить, просить и выпрошу. Я умею просить. Ох, как я умею просить. Я так умею просить, что мне и не съесть всего, чего выпрошу. Я ещё и вас покормлю тем, что у вас выпрошу. Вот как я умею просить…

– Ладно, заткнись! – прикрикнул Кнут. – Не вызывай у меня потребность фингал тебе поставить.

– Каждому – по потребностям, – согласился Сява. – Святое дело. Особенно, если есть способнос… – Попрошайка мигом захлопнул рот, заметив, что Кнут начал напрягаться.

– Бася-то твоя, небось, только у тебя в голове проживает, – хихикнул Культя ехидно. – В болезненном воображении.

Попрошайка горестно взмахнул рукой.

– Невери вы. А коль невери, значит, и говорить с вами не о чем. Пустое дело с неверютниками разговаривать. Я столько слов сказал, столько намолотил, натараторил, так старался, весь язык отбил. Во как отбил. Полюбуйтесь. Распух даже. Посинел. И всё без пользы.

– Ясно, что без пользы. Не облапошил нас, вот и без пользы, – отрезал Культя. – А мы не дураки всё-таки, чтобы какого-то попрошайку слушать. Мы лучше на рынок пойдём и заработаем там ещё по тыквочке. Идём?

– Идём, – заторопился Кнут.

Сява, однако, не отставал. Всю дорогу он бесшумно порхал сзади, причитал, пока друзья ступали вперёд, замолкал, когда они останавливались, и ложился на землю, если кто-то оборачивался.

– Хороший попрошайка, – сказал Культя. – Способный. Он теперь от нас не отвяжется. Будем его всю жизнь кормить.

– Дам ему пару раз в глаз – сразу отвяжется.

– Так он издали просить будет, с безопасного расстояния, а подскочишь – убежит.

– Ничего, мы сами от него убежим, – успокоил Культю Кнут. – Проснёмся завтра пораньше и убежим. Мы так быстро побежим, что никакой попрошайка не догонит. Мы быстрее, чем воры, побежим. Ах, как мы быстро побе… Тьфу, черт, – сплюнул Кнут. – Вот зараза…

– Шёл бы ты своей дорогой, хороший человек! – крикнул Культя попрошайке. – Не видишь разве, что нам не по пути.

– У нас у всех один путь – к светлой заре Коммунизма.

– Это мы к заре пойдем, а твоя дорога – в беспартийные.

– Недушевные вы люди, – с обидой в голосе забормотал Сява. – Твердолобые и твердокаменные. Басенька таких не любит. Пойду-ка, пожалуй, я других людей искать. В наш город много всякого народу забредает. Идут и идут, и куда идут? Зачем идут? Хоть утром, хоть вечером – всё идут и идут. Уж каких только людей я не видывал. И злых, и тупых, и твердолобых, вот как вы, например…

Кнут сжал челюсти и двинулся на попрошайку. Тот попятился, не позволяя сократиться расстоянию, и продолжал выкрикивать:

– А знали бы вы, как много хороших людей приходит! Даже не просто хороших, а прямо-таки отличных. Замечательных. Просто превосходных. Они меня и накормят, и напоят, и вежливо поговорят. А я их Васенькой попотчую. Угощу. Они с Васенькой побалуются, порезвятся, и давай опять меня кормить, поить. Вот какие люди. А вы…

Кнут угрожающе затопал ногами. Попрошайка взбрыкнул и, как вихрь, унёсся из поля зрения. Даже ветерком дунуло.

– Слава Кузьмичу, кажется, отвязались, – озадаченно покачал головой Кнут. – Ну и трепло.

– Действительно, – согласился Культя. – Вот уж трепло, так трепло. Такое трепло, аж в голове звенит. И не просто звенит, а прямо гудит, или даже грохочет. Как будто кто-то тазом по башке заехал. Или врезал? А может быть – долбанул? Или треснул? Или задубасил?

Кнут дал критику затрещину.

– Ой, – вздрогнул Культя. – Кажется, полегчало. Спасибо.

– А не попить ли нам сегодня пивка? – предложил Кнут после того, как они с Культей, посетив рынок, прикончили продукты.

– Попить оно, понятное дело, вроде бы как и можно, – высказался Культя. – Но вот, как бы это сказать, имеются по этому поводу некоторые сомнения.

– Гм-м?..

– Относительно моральности данного деяния. Не потакание ли это тлетворным прихотям?

– Ты что, пива никогда не пил?

– Пил, разумеется, но всегда сомневался.

– Сомневался? В чем? Способностями ты не обделен, соответственно имеешь полное право позволить себе потребности, пусть даже и те, которые не доступны рядовым Коммунистам.

– У преданного члена Партии не должно быть потребностей, подозрительно граничащих с прихотями, – упрямился Культя. – Настоящий Коммунист должен кушать, сдавать Кал колхозникам, Партвзносы – Секретарям, да сплачивать свои ряды вокруг любимой Партии, которая обеспечила ему возможность жить в стране, первой в истории человечества завершившей строительство Коммунизма. Все остальное – лживые ценности капиталистов.

– И бабы? Про их потребление Члены Политбюро тоже не дают наказов.

– Бабы? – Культя зажмурился. – Бабы – это бабы.

– По-моему, есть способности – потребляй, что хочешь. Секретари – вон, когда собирают Партвзносы, – принимают не только картошки и тыквочки, а и пиво, и крыс, и опарышей, и другие деликатесы. И все это, заметь, они везут в Хремль, нашим горячо любимым Членам Политбюро. Сам, небось, не раз видел.

– Видел. Ну и что? Да эти люди… Своим трудом! Своей неустанной заботой! Мобилизующей! Вдохновляющей! На подвиги! На борьбу! За Правое Дело Партии! Да они! Они!.. А что я?

– Лучше скажи, что тебе фантиков жалко, – продолжал подначивать Кнут.

– Мне? Ну, жалко. Вот если бы на Правое Дело…

– На какое?

Культя растерялся. Он, безусловно, знал, что Правое Дело Партии победит. И ради этой победы готов был на все. Но на что конкретно – не знал. Все вокруг постоянно к чему-то призывали, но ничего, согласно этим призывам, не делали. Так уж было заведено. Поэтому, не подвергая ни малейшему сомнению правильность провозглашаемых лозунгов, жители Коммунякии тихо и мирно занимались своими делами, а вовсе не неслись громить окопавшихся за рубежом капиталистов или ещё теснее сплачивать свои ряды вокруг любимой Партии. В пытливую голову Культи даже прокрадывалась крамольная мыслишка, которую он, впрочем, благоразумно никому не высказывал, что теснее сплачивать свои ряды уже невозможно. Ведь сколько лет их уже сплачивали и сплачивали, всё теснее и теснее? Есть же какой-то предел, за которым, по здравому рассуждению, Партия будет элементарно раздавлена? И даже рассматривая это дело не конкретно, а образно, опять получаем несуразицу. Если, например, сегодня мы ещё больше сплотили свои ряды, значит, вчера они были менее сплоченными? Но вчера мы их тоже сплачивали. И позавчера, и ещё раньше, и ещё… Значит, совсем недавно наши ряды вовсе не были сплоченными? Нелепица какая-то…

Опасные эти размышления оборвал Кнут, заявивший, что первые две кружечки ставит он. Культя тут же отбросил все сомнения и побежал к пивнушке, обгоняя не только своего товарища, но и многих других Коммунистов, стремившихся в том же направлении. Навстречу тоже происходило некоторое движение, но менее целенаправленное, поскольку обслуженные клиенты страдали сильной потерей координации.