Текст книги "Призраки коммунизма (СИ)"

Автор книги: Владимир Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

3

Пустыню миновали, как в дурном сне, но всё-таки легче, чем в первый раз. Заранее удалось запастись картошками и тыквочками, приобретёнными исключительно в обмен на фантики. Способностями нигде не пользовались – опасались. Культя всё пытался загнать свой таз, но южане лишь изумлённо хмыкали, переглядывались и даже не торговались. На последний фантик Культя выменял толстых сушёных гусениц, не очень, правда, вкусных, зато достаточно питательных.

Город Красноздравск, первый после южных краёв, порадовал голодных и измученных путников щедрым рынком, на котором Культя и Кнут блестяще продемонстрировали свои способности.

Довольные, возбужденные, они поедали продукты, бурно обсуждая тяготы перехода через степь и пустыню.

– А помнишь, как ты пробовал глину есть? – смеялся Культя.

– А ты – чьи-то засохшие какашки?

– Это не какашки были, а косточки.

– А пахли, как какашки.

Кнут впервые слопал свои картошки, забыв покормить Васю…

Вечером друзья забрели в небольшую деревушку, чтобы попытаться всучить какому-нибудь простофиле Культину железяку.

Колхозник долго вертел таз и руках, стучал им об пол и сколупывал ногтем ржавчину. На негодующие Культины протесты заметил, что ржавчина – не металл, металл, мол, не сколупывается, а ржавчина ему ни к чему, потому что этой ржавчины вокруг и так целые горы. Так что нечего тут пыхтеть и возражать, когда человек вещь проверяет.

Культя согласился, что ржавчина – вещество бесполезное, никчёмное, но таз – это вам не ржавчина. Тут же добавил, что если вот подойти к этому тазу с умом, а не стучать им об пол и не колупать почём зря ногтями, к тому же такими заскорузлыми, то можно из этого таза изготовить огромное количество полезных в хозяйстве предметов…

Было заметно, что хозяину вещица понравилась, хотя он и тужился делать вид, будто таз слишком стар и ни на что не годен. В конце концов, колхозник отложил его в сторонку и вопросительно уставился на критика…

– Так… – Культя наморщил лоб, стараясь не потеть от радостных предчувствий. – Так, значит… Одну часть расчёта мы взяли бы продуктами, ну а другую… – Колхозник нахмурился, но не возражал. – Другую можно и фантиками. Только какие попало нам не нужны, а вот если хорошие, то мы взяли бы, конечно…

Хозяин, кряхтя, пополз за печку, вытащил оттуда жестяную коробочку, открыл её и выложил на стол несколько фантиков.

– За таз? – ужаснулся Культя.

Колхозник добавил парочку.

– Издеваешься? Да это так мало, что я даже не имею слов!

Хозяин посмотрел на таз, на фантики и уже неуверенной рукой выложил ещё один, потом ещё.

– Нет, нет! Добавь-ка самое малое с десяток, а потом уже начнём торговаться.

– Ещё? С десяток? Это очень много.

– Да ты положи, положи, чего боишься. Я же их не заберу, если не сговоримся.

– А-а-а, – согласился хозяин.

– Ну вот, теперь и поторгуемся, – обрадовался Культя.

– А как?

– Экий ты тип. Ты свои фантики будешь хвалить – я свой таз. Ты прибавишь, я прибавлю…

– Чего ты прибавишь? – недопонял колхозник.

– Как это чего? Достоинств! Я к своему тазу столько достоинств хороших прибавлю, что у тебя и фантиков не хватит.

Колхозник почесал затылок.

– Будто бы я сам не соображу, на что этот таз годен, – произнёс он. – Будто бы я сам дурак.

– Такой вывод пока ещё не напрашивается, – сказал Культя. – Глупый человек подумал бы: вот, мол, таз какой-то, да кому он нужен? А умный так не подумает, умный сообразит, что этому тазу цены нет. Ведь это не просто кусок железа, это – изделие, а каждый ли может уразуметь, как использовать в деловом применении данное изделие с полной и существенной пользой лично для себя и своего хозяйства?

Хозяин ещё сильнее заскрёб голову.

– Кумекаешь? – поинтересовался Культя.

– Ну?

– Соображаешь?

– Ну?

– Ну, ну… Думаешь, я тебе всё даром расскажу?

– А-а-а, – скумекал колхозник, подсыпав на стол фантиков.

Когда фантики кончились, а достоинства ещё нет, хозяин побежал за тыквочками…

Культя выбрался на улицу… без штанов. Тесёмки на порчинах были туго завязаны, а сами штаны, набитые тыквочками, перевешены через плечо.

Кнут заходил кругами вокруг критика, несмело нахваливая и тыквочки, и Культины способности. Вася демонстративно помалкивала.

– В долг, под Честное Партийное Слово, одну тыквочку я тебе, так уж и быть, дам, – сказал критик вырубале. – А это тебе. – Культя выбрал самую румяную и положил перед Васей.

– За так? – удивилась и обрадовалась девица.

– Ну, в общем, как бы это сказать… ну, иначе говоря… вот, как бы, в порядке аванса, – пролепетал Культя.

Часть тыквочек критик пропил в городском ресторане и вернулся к месту ночлега сильно навеселе. Он долго и нудно пел одну и ту же строчку из «Вихрей враждебных», чем довёл до бешенства вырубалу. Тот, конечно, мог бы прервать его пение хорошей затрещиной, однако, не решился на сей шаг, ввиду его явной контрреволюционности.

Закончив пение, а, вернее, забыв, наконец, и эту единственную строчку, Культя попытался ещё раз договориться с Васей и начал плести какую-то чушь о «томном свете Луны» и о «слиянии двух тел в экстазе звездопада», но, не добившись взаимопонимания, наконец-то уснул. Вася так и не поняла туманных намёков критика и прямо извелась, соображая, чего же такого от неё добивался этот странный извращенец.

На другой день, отработав, как и положено, на рынке, друзья решили держать путь к городу Краснозвёздску, в котором родилась и провела не худшие свои годы Вася.

– Никуда я больше с вами не пойду, – заявила Вася, со слезами на глазах осматривая до боли знакомые окрестности любимого предместья. Подбежав к родному песчаному холму, она с нежностью погладила камень, за которым многие годы справляла малую нужду, с грустью подошла к своей норке.

– Здесь кто-то уже живёт, – сообщила она без всякого огорчения.

– Выгоним, – пообещал Кнут.

– Зачем же? – неодобрительно фыркнула девица. – Для меня всегда место найдётся.

– Ну-ну, – сказал Кнут, присаживаясь. – Так и будешь тут мужиков мучить, значит?

– Сами себя они мучили, мне-то какое дело…

– Бросаешь нас, значит?

– Я никого не бросаю. Это вам с вашими способностями бродить всю жизнь надо, а мне-то зачем? Мне уже бродить надоело.

– В этой дыре будешь жить, значит?

– Не в дыре, а в норке, – ответила она и полезла знакомиться с новым хозяином её жилища.

Кнут подумал, что бы такого сказать на прощанье жестокого… Но так ничего и не придумав, обратился к Культе:

– А мы куда путь направим? В Столицу что ли?

– Можно и в Столицу. Я и раньше предлагал…

– Завтра?

– Давай завтра…

– После рынка?

– Как водиться.

– А сегодня?

– Сегодня я гулять буду.

2

Культя вылез из заведения совершенно пьяный.

– Идём к бабам. Бабы – это вещь! – провозгласил критик и трахнулся мордой об дорогу.

– Ну и нажрался же ты, браток, – позавидовал Кнут.

– Ага. В драбадан, – икнул Культя, пытаясь встать.

– Идти можешь?

– Могу. И иду. К Светлой Заре Коммунизма! – критик сделал несколько быстрых шажков и врезался в развалины.

Утром, очнувшись, Культя в первую очередь схватился за карман. Все его ценности были на месте.

– Вчера ты обещал мне два фантика за то, что я тебя там не бросил, – сказал Кнут, протягивая руку и нетерпеливо шевеля пальцами.

– Если обещал, то почему же не дал? – засомневался в правдивости товарища Культя.

– А потому что не мог.

– Вот в то, что не мог – верю, – согласился Культя, – а что два фантика обещал – не верю. Не могло такого случиться.

– Ну-ну, – пригрозил Кнут. – В другой раз брошу тебя на произвол судьбы.

– До другого раза ещё дожить надо, – по-философски рассудил критик. – Пойдём-ка лучше на рынок. А то что-то башка трещит.

Раскритиковав в пух и прах приглянувшиеся ему продукты и завладев самой крупной из имеющихся в наличии тыквочкой, Культя уселся на горшок, чтобы произвести необходимую сдачу Кала. Он тужился, краснел, пыхтел, но ничего не получалось.

– Ага! – радовался колхозник. – Небось, второй раз хочешь продукты отхапать. Меня не проведёшь.

У Культи от напряжения заломило в ушах и выпучились глаза.

– Эй, люди добрые, у меня тут на горшке настоящий жулик, – крикнул колхозник. – Кала нет, а всё туда же… Да ещё продукты мои ругал.

– В Партком его! – закричали труженики полей. Набежала толпа.

В Парткоме стоял шум.

– Прошу тишины! – приказал Секретарь. – И не галдите так, а то совсем гриб обрушите.

Кто-то ойкнул: на него с потолка упал кусок штукатурки.

Культя стоял перед Секретарём и усиленно думал, что ему говорить в свою защиту. Никаких подходящих идей не возникало. «Прощай, Партбилет», – молнией обожгла жуткая мыслища.

– Итак, уважаемые товарищи, начинаем заседание, – сказал Секретарь. – На повестке дня один вопрос: недостойное поведение Коммуниста Культи на колхозном рынке. Слово предоставляется Коммунисту, колхознику Ляпе.

– Вот этот, так называемый Коммунист, критиковал мои продукты. Хорошо критиковал, добросовестно, я не в претензии. И чтобы продемонстрировать свою неустанную борьбу за улучшение качества выращиваемых мною овощей, я выдал ему на пробу одну тыквочку, но товарищи!.. Этот тип оказался жуликом, он не смог сдать Кал. Что же это такое?!

– Да-а-а, – Секретарь грозно задвигал бровями. – Налицо явное введение трудовой общественности в заблуждение. Этот человек видимо сдал Кал кому-то другому, продуты съел, а тебя, товарищ Ляпа, хотел попросту одурачить и с помощью твоей тыквочки намеревался, видимо, удовлетворить не потребности, а какие-то неподобающие Коммунисту прихоти…

В зале негодующе загудели.

– Позор!

– Аферист!

– Пройдоха!

– Обманщик!

– Заклеймим позором!..

– Вон таких из Партии!

– Очистим наши стройные ряды!

– Слово предоставляется пока еще товарищу Культе, – объявил Секретарь, произнеся слово «товарищ» с явным неудовольствием.

Культя встрепенулся. В его глазах стояли слёзы. Он достал свой Партбилет из кармана, поцеловал его, прижал к сердцу и начал рыдающим голосом:

– Товарищи! У нас в Коммунякии… – в зале негодующе ахнули, – …всякое бывало… Да, кое-кого лишали Партбилетов за поведение недостойное высокого звания Коммуниста. И я сам, бывало, голосовал «за». Но никогда, никогда я не пытался обмануть родную Партию! Потому что наша Партия – Ум, Честь и Совесть нашей эпохи. Всю свою беззаветную любовь я посвятил Партии. И теперь, – Культя продолжал повышать голос, – когда благодаря неустанной заботе наших горячо любимых Членов Политбюро мы живем и Коммунизии, каждый, кто посмеет посягнуть на это священное… – «О, господи! Что я такое несу, ведь завтра могут переименовать» —…завоевание трудящихся масс! Не позволим проклятым капиталистам! – завизжал Культя неожиданно для самого себя. – Смерть буржуям! Пролетарии Всех Стран – Соединяйтесь! – Культя пустил петуха. Покашлял, скорбно опустив голову. – Простите меня, я очень волнуюсь.

Толпа зале пребывала в глубоком шоке. Стояла гробовая тишина. Патриотический восторг пылал на лицах собравшихся. Они уже готовы были грянуть «Интернационал».

– И ещё я хочу сказать. Только в нашей родной Коммунизии люди могут сполна удовлетворить все свои потребности и реализовать все свои способности. И знайте, никогда, никогда я не злоупотреблял своими способностями ради прихотей. Не такова наша Партия, чтобы позволить кому бы то ни было ставить прихоти в один ряд с потребностями! Наша Партия твёрдо стоит на достигнутых завоеваниях! Гордо смотрит вперед! Крепко держит в своих руках Красное Знамя Революции! Наша Партия – надежный Оплот Мирового Пролетариата!..

– Конкретней, попрошу, – Секретарь приподнял веки.

Культя опять понёс всяческую околесицу о завоеваниях Коммунизма и сплочении широких масс трудящихся вокруг горячо любимой, дорогой и ненаглядной Партии.

– Конкретней попрошу, – опять повторил Секретарь, которого не легко было сбить с толку. – Слова ты говоришь хорошие, правильные, но Кал всё-таки сдан не был? Конкретизируй этот неприемлемый политический факт. Я пока еще не говорю – контрреволюционный!

– Я не смог сдать Кал потому… потому что в последнее время, усиленно борясь за качество производимых продуктов, потреблял на пробу совершенно некачественные тыквочки…

– Ха! – подскочил на месте колхозник. – Ну, пусть хотя бы, извините за выражение, понос сдал, я же не против, я же не возвожу напраслину. Так ведь ничего… ничегошеньки!.. А уж как пыхтел, как тужился, чуть не лопнул!

Секретарь согласно покивал.

Культя стоял, понурив голову. Он не знал, что можно ещё сказать в свою защиту. Этот Секретарь не купился на его патриотические изыски – нужны были другие, более веские доказательства.

– Ну, что ты всё к земле гнёшься? Куда глаза прячешь? – попенял вершитель судеб критику. – Ты стой прямо, так чтобы я видел рожу твоего лица.

Культя с трудом поднял отяжелевшую с горя голову.

– Слова твои, товарищ Культя, – всего лишь слова. А слова – не доказательство. Если бы мы всем верили, в нашу Партию такой бы сброд поналез…

– Я не словами, я делом докажу свою честность, – выкрикнул Культя сквозь слёзы. Он быстро снял штаны, закрыл глаза и затрясся от напряжения. На его лбу выступил пот. Тёмными ручейками он потёк вниз и закапал с носа и подбородка на худые белые коленки. Культя закряхтел, замер и… грохнул на пол целую кучу говна.

– Ура! – закричали в зале. Кто-то захлопал в ладоши.

Секретарь удивлённо взирал на дымящееся доказательство.

– Забери-ка свой Кал, товарищ, – сказал он колхознику. – И выдай Коммунисту Культе полагающуюся ему тыквочку.

Кто-то визгливым голосом затянул «Интернационал». Грянул мощный, хотя и дико фальшивый хор. Культю поздравляли, хлопали по спине, даже немного покачали в воздухе. Он совершенно обалдел от счастья.

Секретарь Парткома проводил его до дверей.

– А какой у тебя партийный стаж? – заинтересованно осведомился глава города и района. – Да? Считаю, что такому человеку самое место в Парткоме…

– Недостоин, – задыхаясь, прошептал Культя. – Недостоин…

– Ну-ну, не скромничай. Все мы из простого народа… У нас в соседнем районе секретарь на днях помер. Необходимо найти подходящую кандидатуру. А ты, я вижу, не стар, не глуп, говорить умеешь, кристально честен. Нам такие товарищи нужны. Партия не любит выскочек. Это я тебе как Коммунист Коммунисту говорю. Ну, так как?

– И жену можно будет завести?

– Разумеется. Но не больше одной. Это строго.

– Да зачем мне две? Мне одну хочется.

– Значит, согласен? Ну и добре. Тогда завтра с утра в дорогу. Доведу тебя до места, народу представлю. Буду твоим наставником…

Окрыленный Культя поспешил к Васе.

– А меня Секретарем Парткома назначили!

Вася, всплеснув руками, сердечно поздравила критика с новой вехой в его жизни и даже немного заробела.

– Я вот, как бы это сказать… – волнуясь, запыхтел Культя, – ну, хотел бы, что ли… чтобы у меня, это самое… ну как бы, жена, появилась. Завелась как бы. Пост, так сказать, обязывает, вроде бы как. Так сказать. Что ли…

Вася смутилась, покраснела и тихо посоветовала:

– Кликни, от желающих отбою не будет.

– Да я ведь, вот… рассчитывал, что… может быть, ты согласишься?

– Я?! – просияла девица. – Ты мне предлагаешь?

– Ну да. Так сказать. А кому же еще?

Вася привстала на цыпочки, чмокнула Культю в нос и радостно закружилась.

1

К вечеру у холма объявился Кнут с целым ворохом картошек. Невзирая на отчаянные наскоки осмелевшего Культи, он сразу подкатил к Васе и попытался её завалить. Встретив дружное сопротивление, Кнут удивился, хотел было навешать обоим фингалов, но, узнав, что Культя почти Секретарь Парткома, струхнул.

– Ну и ну! Врете, наверно. Ух, ты-ы-ы… – повторял вырубала и так сильно тряс головой, словно пытался вытряхнуть услышанную новость. Однако, приметив, с какой нежностью Вася обихаживает критика, тут же уверовал и даже выдал своим бывшим друзьям по паре картошек.

– Надеюсь, это не взятка? – грозно спросил Культя.

Кнут дернулся, чтобы забрать подарок обратно, но Культя великодушно отвёл его руку.

– Ладно, ладно, шучу я. Шуткую. Я же всё-таки ещё не Секретарь… Вот представят меня народу, тогда – да. Тогда уже буду Секретарём. Тогда, – Культя потряс кулаком, – я всем покажу Кузькину Мать!

Кнут сидел, улыбался и невольно ловил себя на несколько заискивающем поведении перед этим ещё совсем недавно жалким критикашкой.

Культя съел картошки, поцыкал зубом и стал прищуриваться на Кнута, время от времени бросая как бы удивлённый взгляд на оставшиеся корнеплоды. Вырубала делал вид, что никаких намёков не понимает.

– Да-да, – оскалился критик, – у меня не забалуешь. Я всех заставлю выучить слова «Интернационала».

– А ты сам-то помнишь? – посмел спросить Кнут.

– Я?! – приподнялся Культя. И Кнут не стал настаивать.

Утром Культя представил свою будущую супругу Секретарю.

– Василиса, – нежнейшим голоском проворковала девица.

– Секретарь Парткома, – щёлкнул голыми пятками местный начальник. Он провёл гостей в свои апартаменты – настоящую просторную землянку. Там все трое изрядно подкрепились Партвзносами и взяли кое-каких продуктов в дорогу.

Секретарь не чванился, запросто хлопал Культю по спине, гладил Васю по заду, давал дельные советы по предстоящему трудовому поприщу.

– Главное, изветчики. Научишься с ними работать, и всё будет добре. Не перекармливай их – заленятся, и не держи впроголодь – начнут врать.

Культя жадно внимал.

– А теперь – в дорогу! Вперёд! – скомандовал Секретарь, и трое путников, гордо неся вскинутые в порыве преданности делу Коммунизма головы, направились к Светлым Горизонтам.

Кнут целеустремлённо шёл в сторону Столицы. Зачем? Он не отдавал себе в этом отчёта. Возможно, его гнала генетическая память предков, свершивших Великую Революцию ради счастья трудового народа. Хотелось приобщиться, взглянуть на город победоносной славы и безотчётной любви каждого Коммуниста.

Ночь выдалась особенно холодная – подступала зима. Заиндевевшая трава покрылась искрящимся белым пушком, звенели под ногами тонкие корочки льда, вкусно хрустела мороженая грязь.

Сверкнуло первым лучиком солнце. Искорки инея начали медленно угасать, превращаясь в капельки обыкновенной влаги. Утро обещало быть свежим.

Кнут разломил несколько пней, надеясь обнаружить в трухе каких-нибудь гусениц или жуков, но зря старался – в старых пнях давно никто не жил. Всё живое скрывалось от прожорливых коммунистов, намертво усвоив закон эволюции и естественного отбора.

На небольшом покатом пригорке он приметил целую россыпь грибов. Прозрачные словно хрустальные сыроежки прятались под пожухлой осокой. Кнут обломал эти хрупкие дары природы и, не дожидаясь, пока оттают, съел их все с удовольствием и аппетитом.

«Жаль, что не червивые, – подумал огорчённо, – червивые полезней – в них мясо».

Ближе к полудню потеплело. Подсохла и вновь зашуршала мёртвая трава, подмёрзшая грязь расплавилась. Ноги больше не оскальзывались. Жить стало лучше и веселей.

Его путь не был трудным. Он шёл от города к городу, от рынка к рынку и почти не голодал. Иногда подряжался что-нибудь поднести, что-нибудь разломать или кого-нибудь поколотить – мало ли, какие полезные дела мог претворить в жизнь физически неслабый товарищ.

В одну из ночей Кнуту посчастливилось устроиться на ночлег в тёплой землянке колхозника. Он лежал на мягкой куче взбитого сена, и в приятной полудрёме сами собой стали вспоминаться последние приключения. Всё это было совсем недавно, а казалось, прошла целая жизнь…

А где-то в далёком городе Краснотрудске в тёплой парткомовской землянке предавался воспоминаниям Культя. Вася сладко сопела в его плечо, чмокала губами воздух, и было понятно, что эти сонные поцелуи предназначены ему. Только ему…

Эпилог

На Красную Площадь Кнут ступил с охапкой тыквочек и плотненькой пачкой фантиков в кармане. Вот-вот должна была начаться Демонстрация…

На трибуну вынесли засушенный трупик Великого Кузьмича, привязанный к старой деревянной скамейке. Ходоки кинулись вперёд и стали возлагать дары к подножию Мавзолея. Сюда же сгружались с тачек Партвзносы собранные Секретарями Парткомов.

Местные товарищи, изо всех сил пытаясь держаться строем, маршировали туда-сюда, демонстрируя искреннее народное ликование и скандируя: «Слава! Слава! Слава!» вперемешку с «Ура! Ура! Ура-а-а!» на каждое воздаяние хвалебных здравниц Членами Политбюро в собственный адрес.

– Слава Коммунистической Партии, надёжному Авангарду Прогрессивных Сил Человечества! – орали с трибуны в жестяной рупор.

– Слава Великому Кузьмичу!

– Слава Коммунизму!

– Слава Членам Политбюро!..

– Слава! Слава! Слава! Ура! Ура! Ура-а-а! – ревели в ответ сотни глоток.

Когда широкие массы трудящихся выдохлись, а Члены Политбюро охрипли, Демонстрация закончилась. Правительство спустилось к народу и стало копаться в куче даров, выбирая всё самое лучшее и вкусное. Увешанные вязанками копчёных крыс и ворон, набив под рубахи опарышей и тараканов, Члены Политбюро, устало переговариваясь на важные политические темы, направились в Хремль.

Демонстранты кинулись к куче, пожирая всё, что не смогли унести с собой любимые руководители Партии.

Кнут стоял, широко расставив ноги, и воздавал молитву Великому Кузьмичу, освободившему его Родную Отчизну от капиталистического ига и цепей рабства. Восхитительное чувство гордости заполнило всё его существо, поднявшись от мозолистых пят до кончиков неровно срезанных волос на макушке. Вокруг стояли такие же ходоки с печатями блаженного патриотизма на лицах. Они тоже прошли сотни миль ради этих торжественных мгновений.

Кнут бросил прощальный, полный любви взгляд в спины Членов Политбюро, сгорбленные от тяжести уносимых воздаяний, неустанных забот о благе народа и огромного чувства ответственности за судьбы поколений.

Руководители уже дошли до ворот. Один из них что-то выронил, обернулся, чтобы подобрать, и Кнут остолбенел. «Сява?» – чуть слышно прошептал вырубала. В мозгах зашумело, кровь ударила в голову, что-то радостно заклокотало в груди.

– Сява! – вырвался из глотки мощный рык. – Сява-а-а!!!

Члены Политбюро разом оглянулись, отставший товарищ вздрогнул, подхватил утерю и поспешил за остальными. Огромные ворота с треском захлопнулись…

1993 г.