Текст книги "Песок из калифорнии (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Такая несвойственная ему экспрессия в словах выплеснулась все потому, что клошар убегая, столкнулся нос к носу с вышедшими из-за угла двумя полицейскими и один из них сильно ударил несчастного прямо кулаком в живот...

Ни чего не помогло – ни заверения Жана-Луи о том, что он не имеет претензий к эмигранту, не имеющего ни жилья, ни работы, не отказ идти в полицию и писать заявление. Ни чего. Полицейские отдали портфель со слоном Жану-Луи и увели неудачливого похитителя...

Там хоть будет что жрать и не так холодно и сыро, как в сквоте, подумал Василий, шаркая рванными ботинками по раскисшему грязному снегу. Над головой тускло горели фонари.

ДВА НОВОГОДНИХ ВЕЧЕРА.

1.

В пивной «Рассвет», что возле главных ворот Центрального стадиона, было непросто многолюдно, а просто не было мест. Даже можно сказать так – не было места... И не только за столиками, а просто-напросто не было совсем места. Яблоку упасть не было куда. И все это не в связи с завозом свежего пива – те времена ушли во мрак и канули в лету, когда здоровый мужик должен и должен был томится и толкаться в двухчасовой очереди, и все ради того, что б озверевшая и обленившаяся толстая баба в грязном халате, плеснула ему с огромнейшим недоливом кислого и прогорклого напитка под названием «Пиво свеж.Жигул.» в полиэтиленовый пакет, ввиду отсутствия более приличной тары... И пить эту гадость приходилось стоя, стараясь не поставить локти на мерзкий, липкий столик-стойку, а кругом страшная антисанитария и всеобщее бескультурье. Да, дошла и ушла перестройка и до Омска, пришел так называемый дикий капитализм... Но уж лучше дикий да капитализм, чем развитой но социализм! Столики-стойки выбросили на помойку, пакеты исчезли, бабу толи вы гнали, толи убили, неизвестно. Взамен появилось следующее – деревянные массивные столы и такие же стулья, пол и литровые стеклянные кружки, относительная чистота, официантки-девочки с заманчивыми коленками и отчетливыми талиями, а за стойкой возвышался здоровенный армянин Ашот. Хозяин, бармен, друг. В чистой белой куртке, с гостеприимной улыбкой – прахады, прахады, дарагой... И пиво стало совершено иное – пахучее, пенистое, с пикантной горчинкой, пьешь, а все мало. Нет, мест в пивной «Рассвет» не было совершенно по иной причине. Только что отгремела ледовая баталия, омский «Каучук» разгромил с позорным сухим счетом 6:0 новокузнецкий «Шахтер» и мужчины всех возрастов – от... ну пиво отпускается с 18 значит от восемнадцати до... я думаю самому старшему было далеко за семьдесят, всех социальных слоев – от бомжа Гоши до бизнесмена Вадима, включая строителей, карманников, грузчиков, профессоров, фрезеровщиков, учителей пения, студентов и рэкетиров, все сидели за столами, на подоконниках, толпились в проходах между столами, пристраивая батареи кружек – я тут не помешаю, вот тут с краю, с краешку, да можно и друг на друга, у меня всего пяток... другой...

Все были возбуждены победой любимой команды, разгорячены пивом и принесенной с собою водкой (у Ашота только пиво, панимаешь, даpaгой), морозцом, лица раскрасневшиеся, красные и свекольного цвета расплывались в улыбках, все говорили разом громко, одновременно, почти не слушая друг друга, вспоминая и смакуя вперемешку с пивом особо замечательные и острые моменты сегодняшней игры.

–...да здорово седьмой, Васька-то, подкатил да как щелкнет...

–...а судья, судья-то, Мироныч херов, давай свистеть, подлюка...

–...ну а Шестолом классно заехал девятому шахтеру, тот не только шайбу с клюшкой потерял, но и нюх...

Все в пивной, казалось знали друг друга и были близкими друзьями, но и были лично знакомы и друзья всем хоккеистам «Каучука». Но среди всеобщего гомона, шума профессиональных рассуждений о качестве прошедшей игры и о перспективах выхода в полуфинал и во вторую лигу, особо выделялся один центральный стол. Там особо громко говорили, особо возбужденно махали руками, особо компетентно рассуждали о «подачах» (не путать с поддачей), «щелчках», «коробочках» и прочем, сугубо профессиональном, к этому столику норовили протиснутся все посетители пивной и хотя бы перекинутся словечком, пожать руки или хотя бы потрепать за плечо сидящих тесным кругом здоровенных мужиков. Тесным кругом за заставленным кружками, бутылками, тарелками с растерзанной закуской, столом сидели мужики, а складывалось впечатление – за столом сидели сами победители сегодняшней игры. Хотя в общем-то так оно и было, махали руками и перебивали друг друга бывшие игроки «Каучука», десятилетие назад ушедшие в отставку ледовые бойцы, давняя гордость и цвет омского хоккея, а особо выделялся среди них, и так особенно особых, сам Сергей Мухин, Муха, как когда-то кричали болельщики с трибун своему кумиру. Широкоплечий, рослый, с красным обветренным навечно лицом, о б ожжен ым ледовыми баталиями и морозом, с белыми шрамами на нем, на лице, с увесистыми кулаками, спокойно возлегающими рядом с кружками, почти одного размера... Его рыжие, коротко остриженные волосы топорщились непокорным ежиком, зеленые глаза горели возбуждением от игры, драки с фанатами-молокососами «Каучука», пытавшимися устроить на трибунах бардак.

–...слышь, Серега, ты лихо подцепил на крюк этого, с флагом...

–...такого блядства в наше время не было – болеть болей, но что б хулиганить на трибунах.. .

–...а круто Шестолом забил пятую – как ракета ворвался, двоих с копыт, судья растерялся, свисток из пасти выронил и тут...

–так ведь Шестолом у Сереги катался, от тебя же Серый, Витька пошел! А!..

–...катался он у меня три года, я его натаскивал...

Сергей Мухин, как покинул большой спорт, вот уже без малого десять лет будет, работал тренером в школе олимпийского резерва. И прогремевший, отметившийся сегодня двумя забитыми шайбами и во обще классной игрой Виктор Шестоломов был его воспитанник. Бывший конечно, но есть чем гордится...

–...привет Муха, привет, а помнишь ту игру, в 8, с новосибирским "Динамо", ты тогда подковщика к доктору отправил!..

–...Поздравляю Сергей, от души поздравляю...

–...Игрокам «Каучука» старого состава физкульт привет!..

–...пустые кружки я заберу, мальчики, еще пива? Сколько? Ашот, сюда еще двадцать пять...

Била пенистая струя в кристально чистые кружки, тарелки с еще не тронутым зеленым горошком и розоватой семгой плыли в переполненный зал, деньги струйками и ручейками текли в кассу Ашотy, от шума казалось, вылетят стекла и морозный, уже ночной воздух ворвется в прокуренный, с запахом пота и высыхающей одежды, пролитого пива и мочи из туалета, зал. Кружки звенели об кружки, бутылки брякали об стекло, изредка раздавался звон разбитого – это один знаток отечественного хоккея показывал другому, как можно было увеличить счет с 6:0 до 12:0...

Сергей Мухин с улыбкой глядел на бывших товарищей по команде, утирая пот синим шарфом висящим на крепкой жилистой шеи, когда-то они вместе, плечом к плечу, взламывали защиту противника, разносили в пух и прах все домашний заготовки неприятеля и вгоняли одну за другой шайбу в ворота...Свистели судьи, разлетавшиеся во все стороны игроки противной стороны теряли клюшки, шайбы, шлемы, зубы и наглость пополам со спортивным задором и злостью. Сергей Мухин славился особым талантом. Особым талантом, проявившимся еще в юниорах – тренер выпускал Сергея в критическую минуту, когда казалось всем, что уже все, противник разгромил «Каучук» наголову и победа вот-вот свалится в жадные руки неприятеля... Сергей как буря, как меч возмездия, как тайфун, врывался на поле со скамьи запаса, пронзал одновременно, так казалось, в нескольких местах защиту противника и даже иногда забивал решающий гол. Но иногда, чаще же всего удачно перепасовал более удобно расположенному на льду товарищу по команде...И уходил снова на скамью, на этот раз штрафников, на две, пять минут, а иногда и до конца игры. Так как главная специализация Сергея выла совершенно иная – поставить на место зарвавшегося противника, наказать особо наглого, невежливого игрока, наивно считающего, что он может безнаказанно применять все дозволенные, а особенно не дозволенные приемы. Нет, Сергей Мухин не подставлял клюшку, не бил исподтишка локтем в лицо, он был игроком старой жесткой школы, давшей прославленному спорту много славных имен. Сергей Бесстрашно, на огромной скорости сшибался грудь об грудь с подковщиком, то есть специалистом исподтишка пнуть коньком по ноге, один, а не вдвоем, устраивал такую «коробочку» особо лихому игроку, что трещали ребра и борта поля, ну а кому из противников было это все не по нраву и пытался он ударить прославленного Муху, то летели на лед клюшка и перчатки, и пока подкатит судья со своим свистком – от противника оставался лишь фарш. Никогда Сергей не пускал в ход ни клюшку, ни коньки – старая школа, стальные кулаки, отменное здоровье, свисток судьи, Мха отправляется на скамью штрафников до следующего критического раза, наглеца уносят на носилках или уводят под руки сотоварищи, так как разъезжающиеся ноги плохо держат...

Есть что вспомнить и после сегодняшней игры, хотя они, старая гвардия, сидела на трибунах, а не рассекала лед. Хулиганы-фанаты, молокососы-сопляки, ни разу не стоявшие на коньках, не державшие клюшку, не нюхавшие хоккея, пытались устроить скандал и драку с малочисленными болельщиками, приехавшими из Новокузнецка. И. Серега с друзьями, и просто с болельщиками-омичами, нормальными мужиками, так влили этим дудящим и вопящим с флагами в шарфах, что когда на трибуны прибежали менты – уже все было кончено. Разбитые как шведы под Полтавой, теряя зубы, шарфы, флаги и дудки, бежали сопляки в сторону выхода, на ходу выкрикивая угрозы. Вот смеху-то было, только об чьи-то зубы костяшки разбитых пальцев ноют, да ни чего.

–...как думаешь, Серега, в полуфинале выиграем?...

–...Муха бей, Муха бей, подкинь им ...

–...да ладно, когда это было...

–...мужики, а давайте вмажем за наш хоккей! А?!..

Езда в холодном ночном троллейбусе, не топят гады, отрезвила (почти) и слегка погасила возбуждение. Сергей глядел в темное, покрытое разводьями льда, окно, на проплывающие мимо огни фонарей, рекламы и кое-где светящихся окон домов, с улыбкой вспоминал уже прошедшее, да, уже прошедшее как двенадцать минут, воскресенье. Не плохое было воскресенье, не плохое... Отличная игра, давно он уже не видел такой отличной игры, драка с сопляками-хулиганами, неплохо он врезал тому, с флагом на толстенном древке, а какого хера новокузнецких обижать, а? Им и так херово, 6;0 не шутка... С друзьями посидели хорошо, пиво у Ашота свежее, хорошее пиво, а вот водки он зря выпил, зря, завтра будет желудок болеть и в висках стучать, зря, но зато посидели хорошо, когда еще так соберемся, все работа, работа, семья, жены да дети, у всех дети как дети, а у него сплошное несчастье, в маму пошел-получился, спорт его не интересует, зато два языка уже знает в двенадцать лет, но в морду дать – ни-ни, очкарик, обижают его в школе, не сильно, но все ж...

–Следующая остановка улица Энтузиастов! -

простужено прохрипел над головой динамик и Сергей медленно начал вставать с нагретого сиденья, троллейбус был полупустой, если не сказать пустой, кроме него еще два человека впереди и все... Да, сын у него не удался, а он то сам и отличник был, и спортсмен, и в морду дать в три секунды, а вот сын-то...

Дорога от остановки до дома полностью отрезвила Сергея. Снежок хрустел под ногами, из сугробов вдоль тротуара выглядывали верхушки кустов, на синем небе горели фонари и звезды, слева горой возвышалась родная школа, темнела загадочно, десять лет он там отучился-отхулиганил... Слегка щипало щеки и выбивало слезу, морозец норовил залезть под пуховик, от заводских выбросов закладывало вонью нос. Завтра, нет уже сегодня, да сегодня на работу, из пацанов делать настоящих мужчин, а вот из сына родного не сумел, не получилось, на коньках стоять не умеет, надо же, у Мухи сын на коньках не стоит, скажи кому – не поверит, зато два языка знает, обалдеть можно, английский и испанский, я то в школе немецкий учил да не хера не помню, а в институте так в обще туфта сплошная... Обалдеть можно, два языка... Сергей свернул в притихший, с темными окнами двор, фонари стояли в инее, бросая загадочный свет ему под ноги, елки и тополя уснули, остатки кустов... тут вот и думай – радоваться или плакать...

–Папка, папка пришел! -

повис на крепкой шеи Сергея толи радость, толи горе...

–Пусти, я холодный, замерзнешь...-

бормотал Сергей, ероша руками рыжеватые, его, его, волосы Димки и с улыбкой смотрел на жену, вышедшую в след за сыном в коридор. С чуть смущенной улыбкой, все же за полночь, а они не спят из-за него...

–Нy как сыграл твой «Каучук»?-

поинтересовалась жена и отняла Димку – простудится.

–Му-хи-ин-н, -

укоризненно протянула она, почуяв букет Ашотовой пивной и сложив укоризненно губы бантиком.

–Мухин...

–Да посидели с ребятами у Ашота, наши всыпали новокузнецкому «Шахтеру» 6:0, ну и на радостях по пиву, -

Сергей задумался и решил уменьшить наполовину.

–Да и выпил, немного – шесть кружек всего...

–Папка, папка, а у нас обалденная новость! -

Димка скакал в тесном коридоре, мешая Сергею раздеваться.

–Дима, что за слово такое? -

жена качнула укоризненно годовой.

–Да у нас все в школе так говорят!

–И учительница? -

вскинула высоко брови жена и повела Сергея на кухню, кормить остывшим ужином.

–Все, все и училка, и директор! -

развеселился двенадцатилетний вундеркинд. Сергей потрепал по рыжему ежику – его сын, его, и дал легкого подзатыльника, совсем символичного:

–Не сочиняй, Димка, не сочиняй, директор таких слов, я думаю, не знает. А что у вас за такая новость? Двойку наконец-то получил или кому-нибудь нос расквасил?

–Мухин, Мухин, все бы носы расквашивал, дожил до 38 лет, а на уме все одно, ну чисто мальчишка, руку-то об кого опять побил, -

ворчала-ворковала жена и успевала все сделать – усадить скачущего сына, поставить чайник на плиту, подогреть и положить котлеты и картофель на тарелку, нарезать хлеба, налить чая, крепкого, сладкого, как любил Сергей. -Так что за такая обалденная новость? -

не выдержал Сергей, заинтригованный переглядыванием жены и сына, перемигиванием, хохотками и таинственными улыбками.

–Скажете или нет?!

–Дима выиграл на городской олимпиаде испанского языка первое место и... -

торжественно начала жена и сделала таинственную паузу, что бы подчеркнуть торжественность момента, но сын не выдержал стиля и закричал, закричал, подпрыгивая на табуретке всем худеньким телом.

–П! Я еду на Канарские острова!

...А еще я хочу вам сказать, что очень сильно скучаю по вам, и по снегу, и мне очень жаль, что Новый год я проведу здесь, хотя тут и красиво, особенно в центре острова, а вот на побережье совершенно ни чего нет – одни отели и бетон. Да, я совсем забыл, когда нас возили на озеро Сория, это прямо в центре Гран-Канарии, мы видели голых туземцев, совсем диких, их местные цивилизованные жители называют «хипанос», я думаю по-английски это будет «хиппис», так один из них, тоже совершенно голый, с длинными волосами как у рок-певца и огромной бородой, ну точно Карабас-Барабас, услышав, как мы между собой по-русски кричим – не поверите, папа-мама! по-русски, совершенно чисто, обратился к нам... А когда узнал, что мы из Сибири, то не удивился, а начал расспрашивать и когда узнал, что я из Омска, так прямо пристал ко мне – откуда из Омска, где учился. Я сказал, что в 133 школе, так он начал расспрашивать, как моя фамилия, я не хотел говорить, а меня Ленка окликнула, я уже вам писал про Ленку, дылда и дура, но мы дружим, хоть нас и дразнят, но это не главное. Ленка крикнула мол Муха, идем, и туземец спросил – не зовут ли моего, то есть тебя, папа, Сергей, и не играешь ли ты в хоккей... Я сказал, что ты тренер по хоккею и откуда он знает тебя по имени, а он и говорит – я учился с твоим папой в одном классе. Папка, неужели в вашем классе учился туземец с Канарских островов, ты мне об этом ни когда не рассказывал?! А еще мы с Ленкой решили, когда вырастем, поедем в Южную Америку, жить к индейцам... Сергей задумчиво уставился в окно, за которым падал уже новогодний снег и слышались чьи-то пьяные крики... Сзади подошла жена.

–Ну что, Мухин, вспомнил туземца, который учился в твоем классе? Или это шутка Димки?

–Ты знаешь, Мая... Учился у нас в классе хипарь, а не туземец, с восьмого ушел, не стал дальше учится... Потом я слышал его посадили за что-то. Толи наркотики, толи антисоветчина, толи и то и другое... Одним словом я больше о нем не слышал. Но по описанию Димки подходит... Как там у него...

Сергей уставился в густо исписанные листки знакомым почерком сына и намел:

–Вот... Его остальные туземцы зовут Володья, носит очки и невысокого роста... А того хипаря с нашего класса Володька звали и очки носил с первого класса...

–Так вот вы где спрятались! А мы уж думали – куда это хозяева подевались, скрылись в спальне, уж не задумали еще одного Димку или Гальку сделать-заделать, -

развязно-пьяный голос ввалившегося в спальню друга семьи Ивана отвлек Сергея и Маю от размышлений об судьбах одноклассников и странном тождестве туземца и давешнего хипаря, сгинувшего среди суеты прошедших дней и событий...

–Пойдем, Мухин, бери его Ваня, сколько можно письмо от сына читать, второй день его из рук не выпускает, ну – гости ждут!..

Дружными совместными усилиями Сергей был вновь водворен за праздничный стол, в круг друзей и родственников.

Гремела музыка и тосты, с голубого экрана известные пародисты и сатирики метали стрелы и копья в адрес новоявленных хозяев жизни – бизнесменов, банкиров, рэкетиров... За окном падал снег, уже давно часы пробили полночь, отсалютовав ему шампанским, все ударились кто во что горазд... Танцы, разговоры о довольно-таки туманном будущем в связи с наступавшим по всем фронтам капитализмом и все остальное, что именуется среди простых советских, пардон, российских людей ни каким либо скучным словом типа «праздник» или на западный манер – «холидей», а энергично-удовлетворенным – хорошо посидели...

Выбравшись из-за стола, из вязи анекдотов, рассказов об службе-работе и соседях, Сергей вышел на засыпанный снегом балкон. Где-то вверху блестели звезды сквозь кружево падающего снега, мороз норовил окрепнуть и стать действительно январским... Впереди возвышалась шеренга бетонных «хрущеб», но построенных уже во времена бровастого любителя орденов...

Далеко-далеко, на горизонте, что-то смутно виднелось... Приглядевшись, Сергей увидел переполненный зал с огромной елью посередине, густо завешенной самодельными игрушками младшеклассников работа, разноцветные огни подмигивали, грозя перегореть или устроить пожар, накликаемый инспектором пожарной службы... Вокруг ели кружились пары в так называемом медленном танце. Приглядевшись, он увидел и себя – молодого, с красным обветренным лицом, с непокорным рыжим ежиком волос, в отличном белом свитере и наглаженных матерью серых брюках... Он танцевал с красавицей, с первой красавицей школы, Леной Тополянской, из параллельного 106... Лена умерла от алкоголизма через шесть лет после того новогоднего, а правильней сказать – предновогоднего вечера... Вдруг лабухи, школьный вокально-инструментальный ансамбль – Шеф, Змей, Заполя, Лера, Тунгус, нет, они не бандиты, это просто школьные прозвища, прервали медленный танец, усладу и флирт, возможность флирта между партнерами и заиграли, залабали изо всех своих электрических сил так называемый быстрый танец... То есть попросту шейк. Все задергались, запрыгали, стихийно стали образовываться круги и кружки, индивидуальные пары рассыпались под грохот музыки и совсем рядом, почти рядом с балконом, отчетливо-отчетливо, как будто здесь руку протяни – заденешь, Сергей увидел своего бывшего одноклассника, каким-то непонятным образом превратившегося сейчас, то есть в письме, то есть... Сергей запутался, одноклассник, ставший туземцем Канарских островов, был рядом с балконом. Он был длинноволос, с похабными рыжими усами, в пиджаке из какой-то цветасто-полосатой шторы, в штанах клешенных минимум на полметра, в рубахе с какими-то разводьями и туфлях на платформе толщиной в ширину ладони... Одноклассник скакал, кривлялся, что-то напевал... К нему уже устремились с двух сторон, как акулы на жертву, распорядители новогоднего вечера – Аркадий Андреевич, старый пень-майор в отставке, ныне военрук и Софья Лазаревна, завуч и по совместительству хранительница заветов...

Одноклассник Сергея, Володька Шутов, да-да, Шут! нарушал местные правила поведения таких мероприятиях сразу по двум причинам, по двум пунктам – не являлся уже учащимся данного заведения и танцевал излишне развязно, оскорбляя пуританские чувства администрации школы...

Сергей прислушался и из-за завесы снежной метели и грохота местных битлов до него донеслось напеваемое будущим заключенным, будущим туземцем Канарских островов, а сейчас всего лишь кривляющимся шутом, хипарем местного разлива... Донеслось пение, распеваемое этим самым Володькой, еще не знающего своей судьбы:

Шмонкиндрот, шмонкиндрот,

Пляшет маленький народ,

Водит, водит хоровод...

А на балкон со слегка замерзшим Сергеем и на зал с огромной елью в центре падал снег сразу с двух новогодних вечера.

РОМАН БЕЗ НАЗВАНИЯ.

Сначала все было прекрасно. Осчастливив своим приездом чистенькую бюргерскую Германию по приглашению «Общества дружбы между Западом и Востоком», отдел литературы и поэзии, Джон Нарофоминский впервые в своей жизни, ну за исключением протоколов в ментовской, стал Евгением Самохиным, молодым, но подающим блестящие надежды писателем. Пишущим в авангардно-андерграундно-сюреалистическом стиле об известных сторонах советско-постсоветско-российского общества... И даже уже напечатавшим в тогда еще, начало перестроечном, провинциально-неотделившимся Минске, книжонку тиражом пятнадцать тысяч, но наделавшим довольно таки много шума в узком круге российской богемы и ставшая известной всему постсоветскому пространству...

Книжонка прогремела в основном в связи с блестяще недописанными портретами и характеристиками литературно-жизненых героев, совершено запутанностью сюжета и полным нежеланием автора следовать хоть какой-либо логике. Можно сказать, что такого чтива свет еще не видел и только по одной причине – такого до сих пор на одной шестой не печатали большим тиражом, только в служебных, психотерапевтических целях или же с целью |изучения. Но вот плотина оказалась прорвана книга – двести сорок две страницы под названием «Ассенизатор на небе» разошлась с шумом, но издатель, решившийся на этот эксперимент, прогорел. Обанкротился... Увы, это реалии современной литературной жизни России – вроде бы успех, книгу рвут, о ней говорят и пишут, но почему же банкротство? Совершенно другое издательство, основанное каким-то пиратом только для напечатания одной книги, выкинуло на рынок ОДИН! МИЛЛИОН!! экземпляров «Ассенизатора...» . Естественно, не заплатив ни копейки Джону.

Потом было интервью в «Московском Козломойце», какая-то молодая-неизвестная журналистка из «ЮНОСТИ» напечатала об этой книге разгромную статью, перепечатанную некоторыми другими "рупорами демократии", но кто же не знает, что наиболее разгромные статьи подогревают интерес читателя к... Вспомните «Лолиту», «Тропик рака», ну и конечно «Это я – Эдичка!»...Ажиотаж, нездоровое волненье, ругань и вот результат – книгу рвут, тиражи растут, гонорары пухнут. Но не в России. Джон почивал на лаврах, лежа на холодном чердаке одной полузаброшенной дачи, которую хозяева предоставили ему как сторожу, на осенне-зимний период с целью сохранности от злоумышленников. Джон валялся в тоске и одиночестве, не имея прайса ни копейки, будучи голодным и без каких либо перспектив на будущее, лавры были жестки и несъедобны, как...Как раздался громкий стук судьбы в дверь внизу и...

Сначала все было прекрасно. Джон превратился в Евгения Самохина, хайра оказались чисто вымыты, джинсы и остальной прикид не попиленный, в кармане зашуршали марки и забренчали пфенниги, ни кто не говорит, что в бешенном количестве, но о завтрашнем дне не приходилось думать. Правда, он и раньше не сильно задумывался об этом иллюзорном завтрашнем дне, но совершенно по другим причинам. В виду отсутствия именно этих самых шуршащих и бренчащих (парадоксально! как ни странно, но верно) плюс менталитет. Все же при хайрах прошествовал не много, не мало, семнадцать лет и к своим тридцати пяти был закоренелым хипарем, с соответствующим менталитетом.

«Общество дружбы между Западом и Востоком» предоставило Джону грант. То есть не сильно большую, ни и вовсе не мизерную пенсию продолжительностью один год. Для осчастливлевания человечества следующим гениальнейшим произведением. Все это так внезапно свалилось на не подготовленную голову Джона, что он чуть не заболел Чуть не стал инвалидом умственного труда. В общем чуть крышу не сорвало у хипаря.

Сначала все было прекрасно. Если говорится такое, то подразумевается, что в дальнейшем будет наоборот. Но не всегда. Джон наслаждался счастьем, свалившимся на его волосатую башку. Жилье в прекрасном городе Дюссельдорфе, с памятниками средневековья и современными супермаркетами, жилье размером с одну комнату, но с полным набором коммунальных услуг, совершенно новые джинсы и ну совершенно ни кем еще не ношенные шузы, деньги на жизнь, получаемые раз в месяц по чеку в банке, так что даже если ты и хипарь с четко установившимися асоциальными установками на жизнь, то все равно невольно зауважаешь себя – ну Джон, ну ты даешь, ну ни хера себе! За этот халявный год Джон повидал многое. В кислотно-травянной Амстердам, и вольный город Копенгаген, и оттяжные города южной Испании, и богемный Париж...Летом стопом, зимой на автобусах «Евролайн» исколесил он почти всю Европу. Но вот как-то получил и совершенно незаметно для себя истратил последний чек от того гранта, на последние пфенниги позвонил в «Общество...», там вежливо поинтересовались в очередной раз его творческими планами, его творческой жизнью, бюрократы факовы! и не услышав ни чего положительного в деле написания гениальнейших произведений, развели руками. Прямо по телефону... А через два дня пришел хер управдом с хером полисом и оказался Джон на улице, в качестве того, кем и был на самом деле. А какого-такого в чужие сани лез? Не туда садился.?! Да, сначала все было прекрасно...

На город Аликанте мягко опустилась летняя средиземноморская ночь...Украл, но думаю простится. Крепость на горе, возвышающаяся над городом, скрылась в темноте, ярко горевшие огни на набережной ресторанов и кафе подчеркивали отчужденность пляжа, песок был еще теплый и как всегда с вечера, мягкий, где-то вдали бродили тени искателей приключений на свою жопу и влюбленные. Джон лежал под дранным тонким одеялом, устремив свой взгляд в не проглядываемую морскую даль...

Над головой разгоралось ночное небо звездной пылью, где-то за тучкой одноглазо светила луна, ленивые мысли вперемешку с выпитым вином бродили в голове. От чего ушел Джон, к тому и пришел, какой из тебя к черту писатель, одно дело наковырял говна на тусовке, другое дело настоящая книга, грант проел-пропил-протусовал, а что сотворил? Ни хера...

Какие-то тени подошли поближе к неудавшемуся писателю, но видимо удовлетворив свое не праздное любопытство – бомж, не турист, даже рюкзака нет, отвалили дальше, по своим темным ночным делам. Глаза уже закрывались под тяжестью дневных впечатлений, голова грозила вот-вот оторваться и улететь в страну снов, как снова какие-то тени решили нарушить его, Джона, уединение и покой, и усевшись чуть ли не на ноги, прикрытые уже упомянутым одеялом, на совершенно русском языке завели какой-то разговор.

–...Понимаешь, Василий, найти новое имя не так-то просто. Если б читатель знал, из какого говна приходится извлекать жемчужину гения! У меня в издательстве две девушки свою юную красоту губят на прочитывание графоманских опусов. Ты не поверишь – по сорок-пятьдесят рукописей присылают в неделю...

–Да все я понимаю, Николай, все. Но вдруг эти самые твои юные дивы пропустят нового Аксенова или к примеру, Соколова? И что тогда? Ну ладно – человечество потеряет, но переживет, ему не привыкать, человечеству сранному, сколько оно уже потеряло за свою историю, шут с ним. А как вот с самим писателем? Ему какого? Я ведь хоть и старый, и поживший, но отчетливо помню, как посылал свой «Звездный» в «Юность» и трясся, считая дни и не досыпая ночей...

–Ну а как быть, как, научи, Василий, научи, век благодарен буду!..

–Я не знаю... Может быть не юных див посадить на эту работу, а кого-нибудь с искуствоведческо-фиологическим образованием?..

–Так он же сука, с филологическим, зарежет-выкинет любой авангард, ведь он гад, на Шолохове с Авдеевым воспитан...Он же...

Раздалось бульканье, отчетливо говорящее Джону, что взволнованный неизвестный, но тем не менее издатель, запивает свое волнение чем-то. Затем раздалось смачное кряканье, но не утиное, а такое, знаете, после вкусно выпитого и жеванье. Затем все тот же голос продолжил:

–Вот смотри, Вася, я нашел этого, Калинкина, рассказы он писал клевые, из жизни работников крематория. Я его напечатал, а он гад! с другой книгой, с романом «Дым над трубой» ушел к этой суке, к «СеверНорд корпорэйшен» мать их за ногу... Ну есть ли совесть у этого сжигателя трупов, ну скажи мне, Вася, есть или нет?!

–Конечно, Коля, нет, но ты в следующий раз, как найдешь талантишко, так ты его в кабалу, договор, мол так и так, в течении десяти лет преимущественное право на рукописи принадлежит издательству и так далее...

–Вася, друг, дай я тебя поцелую, френд ты закадычный, юристом ко мне не хочешь пойти? А?! На полставки...Хе-хе-хе-хе-хе! Ну давай, давай выпьем Василий, за новые таланты, может лежат они рядом, а мы и не знаем об этом! Давай! За таланты!

И снова бульканье, выведшее Джона из себя. Откинув одеяло, валявшийся рядом талант подсел к импровизированному столу, состоящему из какой-то местной газеты, густо засыпанной дарами – оливки в банке приличных размеров, увесистые, но тонкие ломти сыра и ветчины, наломанный белый хлеб и несколько бутылок с местным, испанским продуктом.

–Здравствуйте, я слышал вы здесь передачу вздумали открыть – «Алло, мы ищем таланты!», так вот разрешите представится – Евгений Самохин, автор «Ассенизатор на небе», не слышали случайно?..

Одна из теней, материализовавшись в лунном свете в довольно толстого, с усами и потрепанной мордой, дядьку лет шестидесяти, отдаленно похожего на писателя Аксенова, громко поперхнулась и далеко выплюнула чем-то не дожеванным в сторону набегающих волн прилива, другая тень, оказавшаяся тонким и лысым чуваком лет сорока, широко открыла рот и уставилась на Джона. По общей композиции сцена напоминала сцену из «Ревизора», заключительную, сокращенный вариант, из-за многочисленных отпусков в театре.