Текст книги "Песок из калифорнии (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

В обще-то Сэма называть Сэмом – только оскорблять. Последнего. Сэм стал Семеном. Вот уже полгода. И мучился над двумя терзающими его проблемами. Покупать иномарку или совковый «кар», и стричь хайр, забранный в хвост или оставить... Все остальные проблемы Семен уже решил.

Двенадцатиэтажная коробка эпохи пост-хрущевизма, спрятавшаяся за сталинские дома, была в свое время предназначена для высшего руководства средней руки...То есть для министров и заместителей РСФСР, а не СССР. Но в отличии от рабочих домов-хрущеб эта была кирпичная и облицованная плиткой. Сейчас же прежние монолитные ряды номенклатуры были сильно разбавлены творческими тунеядцами, родственниками прежнего начальства и прочей шушерой. Семен, относился к племяннику бывшего министра сельского хозяйства России двоюродным братом, а собственные принты имели мохнатую лапу в Мосгорисполкоме... Вот так-то и получилось двухкомнатное гнездышко из бывшей пяти-комнатной квартиры.

В дверях не «полис» в будке, а домофон, палец привычно ложится на кнопку с цифрой «17».

–Кто? -

голос бывшего френда Сэма, а ныне преуспевающего посредника-маклера Семена бы недоволен и слегка встревожен.

–Дед Пихто и бабка с автоматом! -

обычной своей детской привычкой гаркнул Моби в черную решетку. От туда послышалось тяжелое дыхание – то ли Семен решал, пускать или нет, то ли вспоминал, кто из его знакомых бизнесменов так глупо балуется. И наконец-то:

–Моби?! -

почти радостно.

–Моби, это ты! Давай двигай, сто лет не виделись, клево, что приперся!

Зуммер, дверь слегка отошла, Моби вдарил ее ногой и ввалился в чистенький, совершенно не засранный и не заблеванный подъезд, даже удивительно, как какой-то паршивый домофон может сдерживать волну бомжей посередине Москвы. Лифт был тоже почти девственно чист, совсем не поцарапан, даже ни одной надписи не было на его стенах. Моби возмущенно покрутил головой, вытащил ив кармана жилетки шариковую ручку, но в это время лифт остановился. Уже приехали...

–Привет, привет Моби, сто лет не виделись, старик! Как-живешь-можешь?

орал и приплясывал перед Моби почти незнакомый парень, одетый в белые джинсы -ни хера себе! футболку с какой-то гнусной надписью – белое с фиолетовым и тапочки с фиолетовыми пампушечками. Тапочки и носки тоже были белые...

–Слушай старик, я к тебе в обще-то по делу. Мне бы состирнутся, помыться и перенайтовать...Реально?..

Семен аж подпрыгнул;

–Какой разговор, старик, проходи, проходи, будь как дома! Только вот в чем дело, я же на телефоне, прайс кую! Мне каждая минута дорога! Ты сам, все сам, где ванная – знаешь, где кухня – помнишь, холодильник к твоим услугам, а ближе к вечеру позвоним к герлам, имею отпадных герл, это тебе не то что хиппушки, с ними ни чем говорить не нужно, только суй да высовывай, ну да ладно, я побежал, располагайся! -

и умчался бывший френд Сэм, а ныне Семен, делатель денег, квислинг проклятый. Моби бросил в изменившейся в богатую сторону прихожей свой рюкзак и скинув кеды, поплелся в ванную. И в ней были налицо проявления богатства и достатка. Нет, и раньше эта ванная комната блистала кафелем и итальянской сантехникой, но только благодаря усилиям Сэмовых принтов, в частности мама. А вот таких махровых полотенец не было, и шампуней не надолго хватало, больше мылом хайра стирали, ну и иногда чемеричной водой мустангов гоняли, что б не сильно кусались...Ну а сколько в свое время в этой ванне фрилавничали... У-у-у...вспомнить страшно. Дело в чем – ванна была не советская, как узенький гроб, а огромная, двухместная, финская ванна-бассейн, хоть заплывы устраивай... Да...

Моби сбросил прикид и засунул его в стиральную машину, раньше вместо нее тазик облупленный стоял, а включить слабо – текст хер знает на каком, ну а кнопок-то как в космическом корабле, бля, не меньше!..

–Сэм, вруби шмудак, состирнутся хочу.

–Уан момент, пол-лимона ловлю, готово, бегу! -

почти сразу отозвался Сэм-который-теперь-не-Сэм, прибежал, мгновенно включил автоматику, хохотнул на дикость гостя и так же на бегу, крикнул:

–В холодильнике бир – хлебай!

Моби лежал в огромной ванне, весь укутанный пышной и пахучей шапкой белоснежной пены и лениво потягивал какое-то импортное пиво прямо из горлышка. Золотистая фольга придавала бутылке какой-то праздничный, новогодний вид, пиво было в меру крепким, в меру горьким и в меру терпким. Хороша хипповая жизнь, с усмешкой промелькнуло в голове, дверь распахнулась и возник Сэм.

–О, клево устроился, я тебе оливок приволок, на закусь, еще пару пива и маг, что б не скучно было кайфовать!.. Вывалив все принесенное на пол, Сэм умчался к своему телефону. А Моби погрузился в кайф...

Когда-то Моби и Сэм были френдами не разлей вода или правильней сказать – не разлей портвейн, сколько его было выпито, а какие факсэйшены закатывались на этом флету, даже участковый с содроганием наверно вспоминает о том времени, а какие закидоны, вмазоны и втерки в свое время здесь устраивались...А как круто раздвигалось сознание под воздействием «салюта» или «черного»... Хорошо, что хорошо кончается, Моби сам спрыгнул, еще не зависнув плотняком, а Сэма снимала родня, помощью лучших врачей Москвы... Моби снимать было некому, вот потому-то и сам спрыгнул. Теперь только дринк легкий да травичка-муравичка, ну да вот изредка как сегодня, жевануть тянет... А как на дербан с этого флета закатывались, а как счастливо возвращались... Да-да, даже и в том голодно-холодном времени были крупицы радости...

Звякнула машина, настиравшись вволю, звякнула и перестала гудеть. Кончилась одна сторона кассеты и маг сам, без приказу свыше, погнал другую сторону... Да, клевое времечко было, Моби, и клевые френды у тебя были, жаль только – умерли, этот мажор в белых носках явно не Сэм, хотя вроде и похож, и вроде радуется...

Потом Моби сидел, на кухне и жрал все подряд, прямо из распахнутого настежь холодильника. Сыр, колбасу, консервированные омары, сосиски и финики, черную икру и апельсины, запивая все это пивом, белым французским вином и двенадцатилетней выдержки настоящим виски... В животе тяжелело, в голове мутнело, хотелось почему-то плакать... Из магнитофона несся совершенно незнакомый музон, а из комнаты:

–...По двести? Беру, клиент через полчаса! Заметано! Краска, по триста, беру, клиент через десять минут! Есть китайские, упаковка по три тысячи, по курсу...

За окном садилось солнце, садилось за сталинские дома, освещая Москву дикого капитализма. В кухню ворвался, как ураган, Сэм, когда-то добрый френд:

–Ты че, кислый? Холодильник надо закрывать – лед нарастает...Сейчас ринганем герлам... Омары зря раскрыл, все равно не ешь, ну да ладно...Устроим факсейшен, как бывало! А?!

–Слышь, Сэм, тебя вмазаться не тянет? – совершенно неожиданно для себя, спросил Моби.

–Нет. Я твердо слез. А у тебя что, с собой? Ты же вроде тоже слез?..

–Слышь, Сэм, я с утра тебя спросить хочу... У тебя теперь и трузера белые?

Моби потрогал джинсы – слегка влажные, но терпимо. Хорошая машина...Кто же знал, что этот бизнесмен трахнутый, так неадекватно отреагирует на в общем-то невинный и простой вопрос... Вот тебе и найт, вот тебе и факсейшен, вот тебе и бывший френд. Как говорят в Париже – се ля ви... А не махнуть ли мне в Питер? Вроде бы там еще есть фейсы непротивные... А что! Клевый расклад, клевая идея, катим Моби в Питер, на хрен нам сдалась Москва квислинговая, да френд бывший с белыми носками и кто его знает какого цвета трусами!. .У-у-у, загудел как паровоз Моби и круто развернувшись, чуть не сбив своим рюкзаком какую-то парочку, устремился к призывно горевшей в дали букве «М».

В метро было по вечернему пустынно и тихо, какой-то обоссаный бомж оживлял картину, на перроне стояла очкастая герла, ни чего герла, в порядке, и читала книжку по-английски, то есть книжка была английская, а как она там у себя в голове читала, один бог знает. Моби с ходу подвалил к ней:

–Сори! Ю спик инглиш?

Герла удивленно вскинула карие глаза поверх очков, дернула плечиком:

–Я в метро не знакомлюсь!

Моби не остался в долгу:

–Так я не знакомится, как насчет факсейшена?

Побелевшая от наглости длинного хипаря, герла не смогла произнести ни слова. -О'кэй, молчание знак согласия, здесь перепихнемся или предлагаешь скипнуть?..

Герла скипнула в первый попавшийся поезд, так кстати примчавшийся ей на выручку. Моби вздохнул:

–Вот и говори после этого приятное людям...

Ленинградский вокзал был по обыкновению пуст. Или полупуст. Какие-то иностранцы стояли и терпеливо ждали объявления о посадке на «Стрелу», хотя она уже как полчаса томилась у перрона, двое бомжей явно норовили прилечь, но все время с испугом вглядывались в даль, боясь прихода полисов. Посередине зала приком торчал лысый камень, то есть членом блестящим возвышался памятник В.И.Ленину... Какой грузин в огромной кепке-аэродроме разглядывал его и качал головой, то ли одобряя, то ли осуждая. Моби с ходу подвалил к нему, так как в кармане было пусто:

–Послушайте, вы не могли бы меня выручить, я режиссер-постановщик с Ленфильма, у меня украли деньги...

Невежливый грузин перебил;

–Вай! Какой-такой режиссер-мажиссер?! Я в Сухуми живу, твой брат, ублюдок волосатый, каждый лето под окно вижу! Все мандарины сожрал, как гусениц!.. Не дам денег, не дам!..

Моби отошел, да, неудача, неужели так и придется пустым ехать, дорога дальня Может быть у иностранцев попробовать... Чем черт не шутит...

–Сори! Ю спик инглиш?

–Йес!

–О'кэй! Ай хеф уан проблем. Ай биг хангри энд ноу мани... Ю йес мани?

–Йес! -

заулыбались иностранцы дикому английскому и внешнему виду Моби, сразу видно вежливые иностранцы, сразу видно из Калифорнии Моби прикатил... Не бомжара... Мс соловьем дальше:

–Сори! Плис литл мани фор ми! Ай спик сенкью вери мач... иностранцы стали выворачивать карманы и совершенно легко, без проблем, расставаться с мелкими купюрами.

–О сенкью, сенкью вери мач! Ю вери бьютефел пипл! Ю фром? Вер ар ю фром? -

догадался наконец-то поинтересоваться Моби и получил ответ:

–Мы есть из Риги. У нас есть тоже хиппи. На Домской площади. Мы были экскурсия.

И Моби получил легкий шок...

В Питер он добрался только к вечеру. Следующего дня и это было естественно, так как выписывали Моби из поездов аж шесть раз! Но бог держал над безбилетником мозолистую, от трудов, длань и вот он на Невском.

У «Огрызка» какие-то пионеры совместно с панками распевали противными голоса про алюминиевые огурцы, люди спешили по своим делам и хотя оккупация коснулась и Питера, но все вместе было не так гнусно, как в Москве. Около пассажа «памятники» ругали евреев, ряженные под казаков звали брать штурмом Смольный, а какой пьяный люмпен выкрикивал лозунги несколько летней давности, явно первомайские:

–Да здравствует союз, интеллигенции и всего советского народа! Сплотим дружбу народов вокруг партии! Держите крепко знамя борьбы за правое дело!.. Моби вертел головой, пытаясь ухватить взглядом все признаки капитализма – над красивым старым домом на другой стороне проспекта краснеет «Кока-кола», огромный плакат призывает вкладывать куда-то деньги, но не в сберкассу, тех у кого они есть...В остальном Питер был узнаваем и приятен.

Возле бывшего Казанского собора, а затем долгое время бывшим музеем атеизма, не было ни кого. Это несильно удивило Моби, ведь и на Гоголях в Москве в последнее время тусуется лишь пионерия домашняя да бомжи, пиплов почти не видно. Но немного обидно – приехал Моби, а ни одной знакомой морды...Ни одного приятного фейса...Пришлось плестись до автомата и еще аскать пятнашку. Наконец какой-то добрый дед смилостивился и Моби набрал, довольно таки с опаской, знакомый номер.

–Алло!

хриплый голос Джона был как всегда беспечен и весел.

–Алло! Смольный на проводе, у аппарата Дзержинский. Почему молчите,

это кто?

–Моби, -

кратко отозвался беглец из белокаменной и получил ответ, прямо в уши:

–Моби! Ура пиплы, Моби прикатил! Моби, вали быстро, мы тебя ждем!..

Еще полчаса тряски в трамвае, грозящем сойти с рельсов на поворотах, за окнами дома девятнадцатого века, так и мерещится в сумерках Распутин с крестом или Раскольников с топором, фонари приличных форм, куски булыжной мостовой, Моби все больше и больше узнавал Питер, Питер своей молодости, ведь они тогда, после винта на Плешке, на всякий случай скипнули с Ремкой в Питер, к ее френдам, там то Моби и научился мульку варить, на дербан ездить и шмыгатся... Рэмка была плановая-торчковая, наркомша со стажем и френды были у ней соответствующие. Потом Рэмка кинулась от передозняка, Моби вернулся в Москву, с Сэмом скентовался, а там и с иглы слез, подвязал с этим темным делом, но когда катил в Таллинн или в Ригу, всегда заезжал по старой памяти к френдам – Джону, Оксане, Кэру, Нильсу, Ого...

–А, привет Моби, заждались! -

Джон, все такой же веселый, на пороге коммуналки питерской, бедные соседи, чего они только не видели, чего они только не вынесли...

–Дай я обниму тебя, пипл! Рад, рад!

–Ты вмазаный?..

–Не-е Моби, мы теперь на другом зависаем, улет! Проходи – познакомлю, угостим...

Длинный коридор со всякой дрянью по стенам, описанный во множестве романах и показанный во множестве фильмах, хмурые двери, за каждой другая судьба и... дверь расписанная во все цвета радуги, а посередине надпись славянской вязью – Ментам вход воспрещен! Ба, все знакомо, как будто и не было двух лет после прошлого приезда... Разлуки...

–Знакомьтесь пиплы, Моби! Из Москвы вечерней лошадью, для нашей радости!..

Визг, крик, поцелуи. Есть и старые знакомые – Оксана, Нилс, Фердинанд, есть и новые – племя младое, незнакомое:

–А меня Лэси звать, хочешь – я тебе фенечку сплету...

Моби усажен на пол, в комнате полутемно, по кругу идет-плывет косяк, косячок, косяк-самопых, Лэси вежливо и чуть-чуть прихватила губками дымку и передает Моби, он втянул в себя от души, раз-другой и дальше косяк по кругу, сначала как всегда, ни чего, а затем легкое головокружение, глаза чуть подделись слезой, чуток, самую малость, совершенно безболезненно ломануло затылок и захорошело на душе, легче стало жить, а тут Оксана, и кофеек подносит в чашечке, ну а Джон что-то в руку сует...

–Эт...это что? -

через силу выговорил Моби, разглядывая конфету, блестяще-влажно лежащею на ладони.

–А ты сосани ее – узнаешь, мы тут по случаю у одного штатника задарма ухватил бонбонов с начинкой... Тает конфета во рту, чуть горчит и одновременно чуть сластит, все такое клевое и такой всеобщий ништяк, пипл, цвет зеленый такой глубокий и сочный, а у Лэси глаза фиолетовые, о! и хайра светятся, ну улет... Моби сполз по стенке, с губы свешивалась слюна, длинной клейкой ниткой, глаза превратились в щелки и уставились куда-то в пространство, лицо побелело. Ему было ништяк, где-то вдали звенел высокой нота смех Джона, что-то очень и очень смешно бубнила Оксана, а ему был такой ни-и-ш-тя-я-я-к... В голове всплыло – Сэм, квислинг, оккупанты, надо бежать бежать, бежать!..

–Нам надо бежать! -

изо всех сил заорал Моби, но его ни кто не услышал и он уснул, стал маленьким' маленьким, свернулся в махонький клубочек и уснул...

Проснулся Моби от сушняка. В комнате вповалку лежали хипы. Под боком сопела

Лэси, и хоть он ни чего не помнил, но и она, и он были голышом... На диване шевелился Джон, за ним у стенки тихонько всхрапывала Оксана.

–Слышь, Джон, -

прошипел Моби, стираясь не разбудить остальных.

–Че, -

спросонья недовольно прохрипел Джон.

–Слышь, вода есть на флету?

–В кухне, ты че вскочил спозаранку, еще десяти нет...

–Понимаешь, нам всем бежать надо! Бежать, понимаешь?!

–Это у тебя от бон бона героинового стремаки пробили, куда бежать...

–Как куда, в Калифорнию, на Запад, к своим, есть же там хипы?! Тут же одни квислинги да оккупанты..?

–Какие квислинги, какие оккупанты, у тебя что ли крышу сорвало? Спи...

Моби натянул джинсы и отправился в кухню. В длинном коридоре было пусто, а на кухне, за столом покрытом липкой клеенкой с вытертым рисунком, сидел какой-то дед, в одних трусах, морщинистый и лысый, и слушал маленький транзистор, прижав его к уху. Моби отвернул кран, что бы спустить теплую воду, дед покосился на него ничего не сказал. Утолив жажду, Моби поинтересовался:

–Чего слушаем, дед?

–Голос Америки. ..

В комнате Моби нашел приличных размеров бычок и закурил, усевшись на спальник. Надо бежать. . .

Вспомнилось, правда как в тумане, выселение, небольшая драка с прежним френд и чего взбесился, ну поинтересовался Моби, какого цвета трузера, так что, повод ногами махать?.. Хорошо мослы длинные, хендом зацепил классно квислинга проклятого, память будет, ну и конечно припечатал ногой домофон, только щепки пластмассовые в разные стороны брызнули – а фули от народа прятаться за домофонами, все как ни у людей. Моби расхохотался собственным мыслям.

–Ты че гогочешь, Мобик?..

сонно пробормотала Лэси и поежилась, стараясь плотней укутаться в одеяло.

–Спи, спи, это я так, сам с собою, тихо сам с собою разговор веду,

–тихонько напел Моби и потушил бычок. Хотелось поговорить с Джоном, но тот дрых без задних ног...

Мужик лет сорок с небольшим, без единого волоска на голове, но с огромной бородой, вылитый душман, все как обрисовал Джон, внимательно смотрел на Моби из-под густых бровей, придерживая дверь ногою.

–Я от Джона, от Женьки Шварца. Помнишь?

–Помнишь. А тебе чего надо?

–Поговорить.

–Здесь не церковь, в церкви говорят по душам, я тебя в первый раз вижу...

Моби вздохнул, но помня слова Джона – мужик нудный, но клевый, ты вотрись к нему, не пожалеешь, вотрись главное! начал снова.

–Мне нужно поговорить с тобой, обязательно нужно. Во как, -

и Моби полосанул ребром ладони себя по горлу. Жест видимо сыграл свою роль, мужик убрал ногу и слегка приоткрыл двери.

–Проходи.

За дверями был артистическо-богемно-люмпенский бардак, то есть мастерская художника. На столе, среди банок и туб с красками, на куске какой-то тряпки, спала худая девушка, совершенно голая, ни чем не прикрытая, везде были холсты, картины стиля примитивизма, вещи, которым место на помойке, кисти, бутылки, бутылищи, бутыльки, бутылечки... За грязными стеклами виднелись мокрые крыши и серое небо. Питер...

Мужик провел Моби за фанерную перегородку, там оказался уголок для души – стол с непустыми бутылками и остатками какой-то закуски, диванчик со второй герлой потолще и накрытой рванным ватным одеяло грязно-красного цвета. Видимо мастерская пользовалась успехом.

–Садись, портвейн будешь?

–Это мой любимый напиток, -

не покривил душой Моби и осторожно уселся на краешек дивана с девицей, так как больше было не куда. Герла пробормотала что-то и отвернулась к стене, выставив из-под одеяла голый зад. Художник усмехнулся, налил в два грязных стакана мутного портвейна и присев на край стола, звякнул стаканом об стакан;

–Будем.

Выпив под такой короткий тост, художник стал ковыряться рукой в тарелке, выискивая среди вонючего винегрета невесть что, а Моби разглядывать хозяина. Лысая голова была посажена на широкие плечи, обтянутые рванной грязной тельняшкой, заправленной в так же грязные и рваные тренировочные штаны. Ансамбль заканчивался одним грязным и естественно рваным носком. Внезапно Моби осенило:

–Так ты «митек»?..

–Дык елы-палы...

–Джон мне сказал, что ты по ошибке забрел к финикам, и будто дорогу помнишь..

–Ну...

–Нарисуй мне.

Возникла тишина, художник-митек поглаживал рукой лысину, оставляя на ней след винегрета, Моби не спускал глаз, герла под одеялом что-то бормотала...

–Ну, -

с другой интонацией произнес хозяин мастерской и снова налил в стаканы. На этот раз вышло по чуть-чуть. Чокнулись, раздалось емкое – будем, Моби выплеснул в сея зрелый напиток зрелого социализма, спасибо Аксенову В., научил, и уставился художника. Рука с лысины перешла вновь в тарелку и внезапно замерла...

–О'кэй, сейчас нарисую.

На столе, потеснив тарелки, стаканы и пепельницу, появился рваный лист бумаг: с какими-то жирными пятнами, художник вооружился карандашам, длинным и толсты и под его рукой стали возникать какие-то черные линии, сопровождаемые бормотанием – станция...как ее...ну последняя по этой дороге...здесь магазин... закрытый ети твою мать налево...тропка... ручей...дерево сломанное...а вот тут немного так...

Моби еще раз посмотрел на план, вздохнул и спросил:

–Ну что, Джон, идешь со мною?

Джон растерянно оглядел пустую комнату, заставленную старыми вещами и неуверенно пожал плечами:

–Так это. ..че там делать. ..без ксив... прайса нет... спикать не умею...

–А я умею? Я имею ксиву, прайс?! Ты что – граница открылась, кому как не нам мир глядеть?! Христианию, Калифорнию, Индию?!.. Ну?!

Джон прятал взгляд от Моби, юлил им, норовил укрыться в сумерках комнаты, в темных углах, спрятаться за старый резной шкаф, за сундук с хипповым тряпьем, бережно собираемый Оксаной, за резные доски хер знает для чего и внезапно Моби все понял, ни куда Джон не поедет, он хоть и обзывается хипарем, но по правде такой же цивил, как и соседи за стенкой, только с другим знаком. Просто в цивильной жизни он ни чего не достиг бы из-за лени и любви к кайфу-наркоте, а тут он на своем месте....Моби усмехнулся:

–Нy ладно, замяли. Мне терять не чего, акромя цепей, как тому пролетариату. Я решил – ухожу. Прямо сейчас. Часов через пять, если все будет ништяк, буду там. Привет.

Моби встал, закинув рюкзак на плечо и сделал самый первый решительный шаг к две ведущим на свободу, на волю, либертуха впереди, пиплы, фридом!

–Может тебе чего-нибудь надо? – виновато спросил Джон. Моби пожал плечами;

–Удачи. Которой у тебя нет. Привет Оксане и всем.

Длинный коридор, из кухни несутся звуки радио, дед видать все слушает, хлопнула входная дверь, грязные ступени, ведущие вниз и вверх, ему дорога только вниз, дверь подъезда распахнута настежь, воздух сырой – был дождик. Когда? Вчера, сегодня, позавчера, завтра?.. Моби почувствовал – портвейн художника наложился на конфету Джона, все смешалось с только что выкуренным косяком на дорожку, волнам поднималось внутри восторг, окрыляя его, воодушевляя его, приподнимая над землей... Моби сделал один шаг, другой, третий, почувствовал, что потихоньку взлетает, замахал руками, рюкзак совершенно не мешал ему, под ногами было уже пусто длинный, хайр развевался в воздухе, ему казалось – он самолет! Впереди была свобода...

Приземлился он на Финском вокзале. Недалеко от броневика под стеклом. Полис стоял с широко раскрытым ртом, видимо был поражен до кончика хвоста прилетом Моби, а тот презрительно пожал плечами и прошел на перрон, благо поезд уже был подан. Затем был провал, полный, черный, густой и непрозрачный, и очнулся Моби только у сломанной ели.

–А теперь тут немного так! -

во весь голос вспомнил Моби и поперся как танк. Хрустели ветки, орали ночные птицы, шарахались из-под ног какие-то звери, внезапно лес расступился и прямо перед ним, Моби, освещенный яркой и совершенно круглой луной, возник какой-то мужик, в смешной фашистской фуражке с длинным козырьком, такие он в кино видел.

–Мужик, это Финляндия?! -

заорал Моби от избытка чувств так, что у самого заложило уши. Мужик подпрыгнул, у него на груди звякнула какая-то железяка, от ее вида Моби расхохотался – мужик держал на груди малюсенький детский игрушечный автомат!..

–Ха-ха-ха-ха-ха-ха !-

раскатилось дьявольски по лесу и мужик повторил следом за Моби:

–Хи-хи-хи-хи-хи-хи!

Моби ткнул мятым планом в грудь мужику и повторил свой вопрос:

–Это Финляндия, а?! Финланд?..

–Йес, йес, Суоми, Финланд! Финланд!..

Внезапно мужик выхватил из рук Моби план, тот не успел отреагировать на такое нахальство и бесцеремонность, как странный мужик с игрушечным автоматом так же быстро выхватил из кармана толстую ручку и показав план беглецу под светом луны, жирным крестом перечеркнул его.

– Ты че мужик, ты че, схавал чего что ли? -

обескуражено забормотал Моби, пытаясь спасти план из наглых рук, а мужик пояснил свои действия;

–Финланд ноу гут! Ноу гут! Свиден гут, вери гут! Гоу Свиден, гоу!

И вернув план ошарашенному Моби, махнул куда-то рукой...

До сих пор Моби не знает – был ли этот мужик или это был глюк наркотический... Но живет Моби в сквоте в Амстердаме, на Стаарграхт.

ПРОРЫВ СКВОЗЬ МЕНТАЛЬНОСТЬ.

Уезжать друзья и подруги начали еще в семидесятых. Вначале, по молодости лет, их увозили принты. Затем, встав на собственные неустойчивые, в связи с радостями жизни, ноги, уезжали сами.

Первые уезжали по израильским визам. Но не все доехали до исторической Родины, так как; дураков менять советский брежневизм на еврейский кибуцизм среди его друзей оказалось немного. Большинство по пути терялось в Вене и Риме, а затем всплывали цветными открытками, редкими как праздники, из Нью-Йорка, Парижа, Амстердама и даже вымышленно-ненастоящего какого-то Сиднея...

Следом за израильскими визами пришел черед вызовов из Германии, которая Федеративная. Но этим вызовам пускали еще более тяжелее, чем по израильским, хотя и по тем не все шло гладко. В чем тут дело – непонятно, но все равно, друзья понемногу уезжали. С криками и психушками, с заявлениями и голодовками, с демонстрациями протеста и отсидев за спекуляцию, хулиганство и хранение наркотиков. Но уезжали, затем от них приходили цветные открытки, правда все реже и реже, все с большим и большим интервалом, и наконец друзья исчезали совсем...

Естественно, не был обойден вниманием и матримониальный способ уезда. Жена не роскошь, а средство передвижения...Кто-то женился на еврейке, кто-то на иностранке, а вот Серж с Измайлова, женился на выездной актрисе, старше его лет так на восемнадцать...и бежал от нее и Родины где-то в Брюсселе...

Вслед немецким пришел черед совсем экзотичным вызовам. И отъездам...У Брика оказались греческие родственники, конечно в Греции, у Мальвины армянские корни в Канаде, а у Сэма родной отец отца, то есть дед, в Колумбии.. Это там, где кокаин делают. И Сэм свалил туда. Нет, конечно нет, уехать было не просто, в дело шли тайные связи, подпольная переписка, громкие обращения – деда в сенат США (?) и к свободной прессе Запада, Сэм в свою очередь, устроил пресс-конференцию для аккредитованных в Москве журналистов, показывал свой раскрошенный зуб и заявлял на просьбу повидать любимого и не разу не виданного деда, советское правительство послало хулиганов из КГБ, которые и раскрошили ему зуб...И всех в конечном итоге, выгнали. Отпустили. Разрешили выехать. Дали визу...Дали под жопу. У Нино даже во Франции оказались родственники, кто бы мог подумать – толстая Нино, стриптизерша первого призыва на подпольных сейшенах, апостольша фрилава и изысканная Франция... Невольно напрашиваются непрошеные ассоциации насчет 1968 года.

В годы перестройки в ход пошли уже американские квоты на эмиграцию, вызова из диаспор Канады, ЮАР, Австралии, Аргентины и даже такие оригинальные пути отхода, как выезд по ваучеру в Польшу или например в тогда еще Чехословакию, мгновенное исчезновение, вполне привычное для волосатого люда, и всплыв подорванной субмариной или совсем наоборот, приземление торжествующим рустом, в городах, ни чего не имеющие общего ни с Польшей, ни с Чехословакией...Амстердам и Копенгаген, Осло и Верден, Сан-Франциско и Париж...Каких только видов различнейших городов он не получил от френдов...Как, с какими ксивами и на что, оставалось загадкой не только для него, но и для Интерпола...

После перестройки уезжали уже просто так. Валерик целый год переводил какое-то говно, с английского на русский, какие-то боевики-ужастики, потерял в весе килограмма четыре, литра два крови, нервы пришли в полную негодность, но зато получил целую кучу неконвертируемого прайса, обменял его на баксы, купил визу и махнул во Францию. Обещал писать, но дальше одной открытки дело не пошло. Ринат в обще отчебучил-отчудил – хайр прибрал в хвост, прикинулся выздоровевшим, с помощью каких-то родственников устроился на фирму, выехал в командировку в Швейцарию и...Совершенно верно – больше его ни кто не видел. Только ему прислал открыточку, мод так и так, океан голубой, герлы смуглые и ласковые, бананы растут на деревьях, привет от великого комбинатора, Ринат из Бразилии...Хоть стой, хоть падай.

Когда-то, самых первых отъезжантов-исчезантов, он еще просил – вышли мол штаны, Левку Страуса на гайках...Затем, наполучавшись открыток с видами разных городов, мест и стран, наполучавшись по затухающей на нет, стал более рассудительным и менее наивным. Бог мой, какие штаны, если открытки приходили все реже и реже, интервалы между ними все увеличивались и увеличивались, это был первый признак грядущего молчания и полного исчезновения, и вот...Последняя весточка от очередного уехавшего друга или подруги приходила с интервалом в год с лишним от предпоследней и все. Тишина и покой...

Может почта виновата буржуазная, может КГБ не дремало, а может просто бермудский треугольник глотал его друзей...

Ну конечно – френды не только уезжали, но и просто исчезали. Растворяясь без остатка в насыщенном растворе психушек, тая дымкой за заборами лагерей и тюрем, а то просто исчезали, перестав появляться в местах тусовок...Бывало, мелькнет за окном троллейбуса или на перроне метро неуловимо-знакомое, но стриженно-бритое, одетое по чужому, мелькнет и растворится в месиве людском...То ли канули в Лету, то ли стопом отправились в Шамбалу...

Но для него самого отъезд был неразрешимой задачей. Чистокровный русак, хоть в «Память» записывайся, ни одного родственника дальше Казахстана за пределами России, ни одного иностранного френда, кто бы мог выслать вызов долгожданный...В квоты не попал, денег заработать на визу, вызов и загранксиву он ни когда не сможет...Пешком перейти границу, как Бублик или Тимоха, у него на это ни когда не хватит ни смекалки, ни храбрости, ни умения. Он один раз в городском парке имени Буревестника заблудился...

Значит ему суждено сдохнуть в этой вонючей, заваленной цветным мусором по ноздри, стране?.. С перекрасившимися коммунистами...Обидно...Неужели ему суждено это пожизненное заключение, неизвестно за что, значит ему не увидеть ни Эйфелевой башни, ни туманов Лондона, без него разрушится Колизей и перестанет течь Ниагарский водопад...И. не увижу я ни Христианию, ни Парижа, ни Нью-Йорка...Ни песков Калифорнии, ни озер Канады... Если бы он хоть был к своему хипарству еще художник или поэт, музыкант или артист, писатель или хер знает кто...А так он всего лишь хипарь, неизвестный хипарь, без родственников за бугром, не умеющий заработать на отъезд, улет, уползание, плутающий в трех соснах навязшей в зубах Родины. ..

Слезы наворачивались сами собой, рычать раненым зверем хотелось, от жалости к самому себе, выть водном и реветь белугой, весенним медведем орать, биться головой об стенку и лупить кулаками об голову, крошить посуду и остатки мебели, чудом выжившей от прежнего приступа...