Текст книги "Песок из калифорнии (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

А глаза у провинциалов разбегаются во все стороны, и что только на Арбате нет. Столики, столики, столики в ряд, а на столиках награды лежат... И ждут достойных покупателей... желательно со СКВ. Свободно-конвертируемая валюта... То есть доллары, марки, франки, фунты и килограммы стерлингов, лиры засунь в жопу, итальяшка-макаронник, че? че? какие-такие иены, пошел на... не понимаешь? поясняю – пошел на... а понял, доллары есть, ну бери, бери... Все бери за доллары, душу отдам, не только награды, а это что за херня?! Рубли?! Ну да ладно, если не мелкими купюрами, то я конечно могу и за рубли продать, хотя и стыдно.

И что только на Арбате не увидишь! То ли сын, то ли внук фестиваля, Это когда «если б парни всей земли», чернокожий гражданин летящего в жопу СССРа торгует матрешками, деревянными расписными ложками и прочими атрибутами высокотехнологичной страны, да плюс ко всему, фотографируется на память с любителями «ращен экзотик», прикатившими как шакалы, рвать остатки Империи, из-за бугра... Ну где еще такое увидишь!.. Только в Москве и только на Арбате! Чернокожий абориген торгует матрешками и лопочет на всех (почти) европейских языках...

Глаза провинциалов разбегаются, раскатываются, все вокруг пестро и крикливо, как на ярмарке, бравые молодцы, неизвестно откуда вылезшие, с железными зубами и наколками на тыльной стороне огромных кулаков, все как на подбор в «Адидасе», сборная олимпийского резерва что ли, только рожи опухлые да перегаром разит, по сторонам зыркают, контролируют обстановку, что ли... Элегантные, все в импортном шмутье, «сникающие» и «шпрехающие», а так же и «парлекающие», резко отличающиеся от спортивных с наколками и в тоже время неуловимо чем-то схожие, как братья от одного отца, но от разных матерей, продают все, что только пожелаешь... Все что душе угодно. Генеральская форма с орденской колодкой и сапоги с фуражкой в придачу, россыпь орденов разноцветно-алых, за которые проливали кровь и свою и чужую, пустые кобуры из-под пистолетов, а значит и остальное где-то, шапки с кокардами, часы, антиквариат,, как не странно – революция, индустриализация, великая и отечественная, борьба с космополитизмом, но остался, остался еще антиквариат на российских бескрайних просторах, не оскудела российская земля. Янтарь и торбаса – обувь чукчей, часы и хрусталь, Хохлома и Палех, и то и другое насквозь фальшивое, не менее фальшивая жостовская жестянка, и конечно матрешки, матрешки, матрешки!. От метрового великана, больного гигантизмом (в России самые большие слоны в мире!) до микроскопической фигулины, которую и ухватить-то трудно. Матрешки, изображающие властителей всех времен и народов: от огромного Горбачева, поменьше Черненко, еще поменьше Андропов, затем с уменьшением Брежнев, Хрущев, Сталин и совсем карликовый Ленин, как гриб-сморчок... И конечно наоборот – от гиганта марксизма с лаковой лысиной до мелюзги пузатой, с красным пятном... А какая краснота-червонота знамен и флагов!.. Вперед, к победе коммунистического труда! Ударнику социалистического соревнования! Переходящее знамя ВЦСПС... Эмблемы, значки, вымпелы, пионерские галстуки, горны и барабаны, удостоверения анархиста, онаниста, члена Политбюро и офицера КГБ... Все только что отпечатанное и подразумевает шутку... Огромный портрет Нестора Ивановича Махно, выполненный в стиле соцреализма, деревянный медведь почти в натуральную величину из дуба, голая баба с яблоком в раме, Леонид Ильич Брежнев, тоже голый, но со всеми орденами... Абстракционизм, символизм, сюрреализм, соцреализм, примитивизм, имманижизм и какой только херни тут нет!.. Резные бараны и литые караси, вылепленные жопы, фаллосы и п... прочие органы, самодельно простреленные и краской закрашенные под кровь тельняшки синеполосые, береты, бушлаты, гимнастерки – Афган, романтика, бизнес... Бабка продает бюстик Ленина, орехи колоть можно, турист из развитой страны за морем дает ей десять долларов (!) бабка не берет – боится... А вдруг отнимут – милиция иди рэкет, Если хочешь удовлетворить не эстетические потребности, а грубые материальные, то есть попросту пожрать, то Арбат к твоим услугам,, провинциал. Кафе «Арба», второе блюдо – котлета со сложным гарниром – пол средней зарплаты, и это не предел есть на Арбате рестораны, по сравнению с которыми «Арба» – забегаловка... А не хочешь в ресторан или в кафе, пожалуйста – магазин "Бублики", помните – двадцатые годы, ОГПУ, беспризорники, расцвет культуры новой – купите бублики, горячи бублики, за эти бублики, гоните рублики, да поскорей...

В давно немытом стекле витрины с папьемашенными бубликами и калачами отражается фигура приехавшего провинциала, Москву поглядеть да себя показать... Невысокого роста и узкий в плечах, в пиджачке из дерьмантина, что идет на обивку дверей, под ним давно не модная водолазка-битловка ярко-красного цвета, ниже джинсы «Майде ин Индия» с самодельно вставленными клиньями, вся конструкция на 45 см. Еще ниже апельсинового цвета длинноносые туфли, писк семидесятых, с дырочками... Дополняют длинные волосы почти до плеч и усишки, нахальные усишки хипаря-мушкетера, порождение социалистической действительности. Естественно, в мутном стекле, где поверху проплывают над железными облупленными крышами кудрявые облака а по низу пробегают кроссовки, сандалии, туфли, босоножки, кеды и прочая обувка москвичей и гостей столицы, мог бы отразится и совершенно другой типаж – плотный широкоплечий, длинноволосый, с бородой по краю широкой морды, одетый с большим люмпенизмом и одновременно с изыском, но от этого суть не меняется. В стекле магазина «Бублики» отражался провинциал, впервые приехавший в Москву... В разные времена и социальные формации, различнейшие писатели и беллетристы, не один раз пытались описать провинциала и найти существенное отличие от жителе коренного, москвича то есть. Кому-то удавалось, кому-то не очень. Но самое главное неуловимо ускальзывало мгновением из-под жадных перьев. Провинциал отличается от москвича одним – неуверенностью...

И наш провинциал, отраженный многократно в стекле и даже не пришедший к единому знаменателю – то ли он такой, то ли другой, стоял и колебался, зайти или не надо, хватит денег или дорого, что там за люди, стоя что-то пьющие и едящие, поймут ли они его, оценят ли, не обсмеют ли... Или мысли были другие – а надо ли, может быть там, дальше, еще немного, еще чуть-чуть и откроются лучезарные дали, столовка какая-нибудь или шашлычная, а бубликами ли много наешься... До тонкого, обостренного огромным городом и множеством звуков, необычных и разных, донеслось:

Здравствуй милая моя столица,

Город милый Замудонск!..

Необычность словосочетаний – столица и Замудонск, повлекли провинциала дальше, уже выделенного стеклом витрины из толпы таких же провинциалов, гостей столицы который оказывается есть Замудонск...

У ободранной стены, с отбитой штукатуркой, открывающем кроваво-кирпичный фон кладки, стоит-дергается-качается длинная истерзанная фигура, с довольно таки широким разворотом плеч, вся как. будто только что из подвалов Лубянки-КГБ. Мутные глаза смотрят исподлобья, как у питекантропа или неандертальца, длинные черные волосы слипшимися прядями свешивались на опухшее лицо, нижняя челюсть миловидно выезжает вперед, придавая двухметровой фигуре угрожающий вида. Это был хипарь Собака, достопримечательность Арбата, чаще всего сам себя называющий не хипарь, «разъебай», в его руках жалобно звенела гитара производства мебельной фабрики, сам же он довольно таки мелодично и с чувством ритма, слуха и такта, орал что напоминающее народно-разбойничье:

... Комиcсap пришел

Отвязал коня и жену увел...

Толпа была еще больше, чем у "Поэтов Арбата" с Дроном, все подпевали или хотя бы подвывали, деньги сыпались ручьем, подзванивая гитаре, в гостеприимно распахнутый гитарный футляр. Собака явно нравился и был к месту и ко времени. А где же он был раньше, во времена застоя, на чью мельницу лил он тогда воду своими песнями? А где же ему было еще быть, московскому разъебаю, партизану городских трущоб, сексуальному революционеру и алкогольному диверсанту, как не в «Системе», то есть своеобразному хипово– богемно-люмпенско-наркомановско-алкогольному подполью-андеграунду... Перестройка вывела его из темноты подполья на божий свет – любуйтесь люди, слушайте люди, сыпьте прайс, люди... Я пою для вас!

...Будем по лесу гулять,

Комиссариков стрелять!..

Ой любо, ой как любо братцы, в перестройку жить, с нашим атаманом, не приходится тужить!..

А через дом стоит команда рокобилов, стоит и лабает рок-н-ролл! «Мистер-Твистер» к вашим услугам, да как лабает, как лабает! Контрабасист, лысый и худой, растерявший остатки волос в пропаганде альтернативного образа жизни – секс, драгс, рок-н-ролл!!! в дранных шортах и линялой майке, норовил все время взобраться верхом на контрабас собственный и это ему удалось! И он не переставал лабать в таком неустойчивом положении, извиваясь, как укушенная мангустой змея!.. Ритм-гитара, одетая в черный смокинг строгий и синие трусы до колен, под смокинг естественно ни чего нет, акромя бабочки... Второй контрабасист, а правильней сказать – вторая, была в узких черных брючках и кожаном жилете, из-под которого выглядывали ни чем не прикрытые мощные груди, а на предплечье синела татуировка, лабала не отставая от остальных!.. Да и остальные были прикинуты соответственно и лабали в унисон. Да как лабали!!! Не выдержав драйва, вылетела в круг какая-то раскомплексованная иностранная девушка лет пятидесяти и как дала прыти-копоти, как плеснула кипятком! Видать самого Пресли захватила, такого провинциал даже по ящику не видел!.. «Мистер-Твистер» пел на английском, но наверно очень смешно, так как интеллектуальная часть публики и просто иностранцы ложились на грязную брусчатку от смеха!

Ну а совсем чуть дальше и рядом, уже для русскоязычного населения программа-репертуар. «Группа риска» с новой программой!

...Один милиционер не спит -

Но он мудак, ему не спится!..

Хохот, звон монет и шелест купюр награда отважным! А следом анекдот за рубль! где еще такое увидишь и услышишь, как не на Арбате в начале лета конца восьмидесятых:

–...Югославия, гражданская война, деревня, стук в двери дома. Старенькая маленькая женщина открывает двери ночному гостю. Стоит вооруженный партизан – Ебена мать? Да...Крепись мать, Ебена убили... Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!! !Где-то война, а на Арбате смех, где-то кого-то за что убивают, а на Арбате смех! Когда, в какие времена такая вольница-анархия! еще среди коммунистическо-советско-большевистской столицы! Да ни когда, только сейчас, веселись душа, пой и пей!!!

...достану свой обрез

Пойду гулять я в лес...

..Идет солдат по улице

И от улыбок девичьих

Все пуговицы в ряд

Все пуговицы в ряд

Все пуговицы в ряд

Все пуговицы летят!...

...Поручик Голицын, достаньте патроны,

Корнет Оболенский, налейте вина...

...Любо братцы, любо, любо братцы жить,

С нашим атаманом, не приходится тужить!..

А около кафе-самообслуживания, с низкими ценами, кафе-кондитерская и конечно столики стоймя, плесень! Хиппи, панки, рокеры, какие-то непонятные рожи... Глазеют провинциалы, но отраженный в мутном стекле провинциал не глазеет, а расплывшись в улыбке, растянуло на всю морду и шепчут губы, как у партизана, перешедшего линию фронта – наши! А остальные глазеют, ну где еще в живую наркоманов увидишь, да еще таких настоящих! Тусуются наркоманы, посередине города-героя Москвы тусуются, сидят вдоль стенки, поют и пьют, кто кофе, кто какао, кто пиво, кто портвейн... Вон-вон начали передавать друг другу папиросу с наркотическим средством, ишь, какая солидарность у наркоманов – сам покурил и товарищу дает!.. А как же, они на этой солидарности собаку съели и на том сидят!.. А прямо в морду, громко и с вызовом, в морду провинциалам и всему цивилизованному миру летит песня не песня, а программное заявление:

...А мы стояли и дринчали мирно квас,

А мы стояли и дринчали мирно квас,

А мы стояли и дринчали,

Ни кого не замечали,

Стремный полис повинтил за что-то нас!..

Cингигай-гай, сингигай,

Сингигай-гай, сингигай, Сингигай!

Тут и сел провинциал, прямо на заплеванную, загаженную, затоптанную теплую брусчатку Арбата.

–Привет, пипл, как тебя кличут? -

обратилась какая-то девчушка в папино-мамино-бабушкиных шмотках, только бусы самодельные свои, к провинциалу, и провинциал перестал быть провинциалом (для нас), а кристаллизировался или выпал в осадок в виде:

–Меня? Димка Некий, а тебя?..

Так начинается долгий путь, который может привести слабовольного к наркомании, алкоголизму и беспорядочным половым связям. Вместо того, чтоб обратится в отдел кадров какого-либо завода, ну например «Красный пролетарий», Дима уселся рядом с «Бисквитом»... Так именовалось это злачное место, на которое даже милиция уже махнула рукой, ввиду других, более значительных задач (борьба с демократией, разгон демонстраций и т.д.).

...Нам Кремля заманчивые своды

Не заменят никогда свободы,

Наша крыша едет год от года,

Наше счастье жить такой судьбою!..

Ла-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-ла!..

На Арбат спускался вечер синим небом и яркими огнями, ноги гудели и грозились отпасть, голова кружилась от выпитого, выкуренного и увиденного, волосатые рожи друзья-хипари растусовались кто-куда, и когда Димка спохватился, было поздно. Около Бисквита остались лишь пионерчики обоего пола, то есть молоденькие хиппи, мальчики и девочки, живущие с папой-мамой да еще и с бабушкой, а потому не могу вписать...

–Че не можешь?.. -

недоуменно переспросил Дима, разглядывая поколение юное, незнакомое.

–Вписать на найт не могу, извиняй пипл...

Остатки когда-то, то есть еще два-три часа назад, дружного и единого племени растворились в ярко-освещенных сумерках столицы. Вот тебе и Москва... Придется приезжему хипарю ночевать на улице... Не впервой, привычно, только немного обидно – ехал-ехал и приехал... Привет, пипл, все та-акие крутые, на сленге говоря на англоязычном, а вот вписать не могут... Спасибочки! Прикатили бы к нам в Нск, мы бы показали, что такие настоящие хипы!..

Так сидел и рассуждал Дима под темными витринами кафе, на стеклах две серых бабочки огромного, метр в размахе, мера-размера. То ли реклама хиппового заведения то ли еще что-то символизирует. Непонятно... Здесь кости бросить, рядом с Арбатом или в сторону от центра отъехать... Кто знает, как оно лучше... На всем многолюдном Арбате ни одной души... Родственной... Только провинциалы догуливают да москвичи шастают по своим срочным делам, так и летают, так и летают... Ну еще и эти с железными зубами и в спортивных костюмах... Пару раз глянули уже, но видимо добыча столь мизерна и иллюзорна, как победа коммунизма в этой рушащейся стране, отвалили, ну чего возьмешь с хипаря в пиджачке из дерьмантина...

Ночь наиболее романтическое время суток не только в демократических странам но и в перестроечной Москве. Темно-синее небо, со сполохами рекламы, светом прожекторов, освещающих еще не сброшенных Дзержинского, Калинина и прочих бетонно-мраморных истуканов, в большом количестве натыканных по всему городу. Жаль, ч лысого так и не тронут в ближайшем обозримом будущем... Итак, романтическое время суток, мелькают огни иностранных автомобилей, кое-где слышны хлопки газовые пистолетов, изредка долетают до полупустынных улиц звуки музыки или визги. Москва отдыхала... В ресторанах не было места для падания яблок, кафе, бары и пивные были переполнены минимум в два раза, дискотеки извергали рев и запах пота, грабители и милиционеры, коммунисты и тунеядцы, воры, студенты и пенсионеры, все жители разрушающейся и разваливающейся империи, приехавшие в столицу и проживающие в ней, все отдыхали от трудов праведных. Только проститутки трудились в поте лица-не лица, но трудились... Что с них взять – это же проститутки!

Собака, хипарь-разъебай, лабаюший на Арбате, уже в шестой раз залезал на свою новую подругу, Жанну, периодически подкрепляя силы и успешно, портвейном «Кавказ». Дрон веселился в «Собутыльнике», который некоторые глупые клиенты обзывают «Собеседником», совместно с туристами из Германии, рокобилы растусовались, благо Москва большая и места в ней много. Все отдыхали... Даже в Кремле товарищ Горбачев, вернувшись из вояжа по развитым странам и нарассказавшись сказок вволю, отдыхал со своей Раисой Максимовной, за голубым домашним экраном... Показывали в очередной раз советский боевик «Свой среди чужих, чужой среди своих».

И только босоногой девушке махонького роста, метр сорок два, тоненькой и хрупкой, не спалось, не отдыхалось... Так как было не где. Она медленно-медленно брела по еще теплой брусчатке Арбата, изредка наступая на холодные скользкие плевки, ступни ее ног сливались в цвете с грязными заплатанными джинсами, много раз пропотевшая и много раз высохшая рубашка неопределенного цвета скрадывала ее хрупкую фигуру, сбоку болталась тоже грязная сумка, с остатками вышивки... Самое замечательное в ее облике были не узенькие серые глазки, не вздернутый вверх курносый нос, а кошка, обыкновенная домашняя кошка, серая в полоску, она свернулась клубком и возлежала на голове... У девушки маленького роста... В грязной одежде которая... Кошка спала и даже не падала. И не убегала.

–Привет... ты почему один?

–Привет... А ты почему одна?..

–А я только сегодня прикатила стопом из Саратова...

–А я сегодня только приехал. Только из Нска поездом...

–У тебя есть закурить?.. Курить охота, а просить ломы... Аскани мне сигаретку...

Дима оторвался от нагретого места под витриной «Бисквита» и шагнул к центру пешеходной зоны, подарка москвичам и гостям столицы от Мосгорисполкома. От него шарахнулась какая-то пара, слившаяся до сиамского срастания.

–Извините, у вас не будет закурить? -

вежливо спросил Дима у пары и раскрыл от удивления рот – оба компонента в паре были одного пола. Мужского.. .

–У нас с ментолом, подойдут? -

тонким голоском поинтересовался некто у Димы, а тот, все еще сраженный столь далеко зашедшей демократией в Москве, лишь кивнул головой – пойдет мол...

–У них ментоловые, ни че?

–Похляет... Падай рядом... Покурим...

–Слышь, это два мужика были...Ни хера себе...

–Хер с ними... Гомики...

–Тебя как зовут?

–Камка...

– А меня Димка с Нска...

Камка промолчала, она сосредоточенно курила длинную сигарету с резким неприятным запахом, непривычным для него... Пары и одиночные фигуры становились все призрачней, Арбат принимал иллюзорные формы и суть, внезапно для себя Дима решил – клевая герла, мне повезло... Только...

–А ты че такая грязная?..

–Стопом ехала... на драйверах... там мазут, грязь...

–А не боялась?..

–Чего?..

Но лицу Камки скользнула тенью какое-то неопознанное чувство – то ли удовольствие, то ли огорчение...Она вспомнила всех трех драйверов, которых ей пришлось сменить от Саратова до Москвы... Хоть что им говори – трепак у меня, а им пофиг... Я укола не боюсь, если надо, уколюсь, лишь поют...Свиньи...А ехать-то надо...

–А че у тебя кошка на голове спит?

–Привыкла котенком, вот и не отвыкает...

–А ты потусоватся прикатила в Москву?

–Дела... мне надо в американское посольство...

– А зачем?..

Камка устала от многочисленных вопросов, она еще сегодня встретила знакомых наркоманов и те угостили ее колесом, ей хотелось зверски спать, а тут такой молодой провинциал – что, как, почему, откуда...

–А ты где собираешься спать?

Дима даже удивился – впервые за весь разговор Камка первая спросила.

–Не знаю... А ты?..

Камка молчала, ей совсем не хотелось отвечать на глупые вопросы, если бы у не была вписка, она бы давно постиралась, искупалась и упала в постель...За фак вписыватся ей уже не хотелось, за глаза драйверов хватило, да и кто на такую грязную польстится... Сейчас бы догнатся чем-нибудь, но пусто... Еще днем один провинциал подвернулся под руку, беседовали за жизнь, открывали друг другу глаза и душу, а толку, в толчее «Арбатской» потерялись...

–У меня есть одно место, на вокзале казанском. Пойдем?..

–А там дадут выспаться?.. Винтить или напрягать не будут?

Дима не все слова понял, но смысл до него дошел.

–Да не, все будет ништяк.

–Тогда пойдем...

Пустынные вагоны метро, пустынные переходы, переполненный вокзал, грязный и крикливым – да где же ты здесь место найдешь, ни чего – увидишь, и наконец-то на месте, балкон, перекрытый дверью, запертой на замок, перелезание под прикрытием табло с указанием отправления поездов двери через перила, на балкон уже огороженный дверью, дверь в какой-то коридор и внезапная тишина. Здесь было тихо. ..

–Че за место? -

лениво поинтересовалась Камка, укладываясь на грязный пол и примащивая так и к проснувшуюся кошку на сумку.

–Черт его знает, кокая-то контора, только они рано приходят – пол мыть, часов семь припрутся...

–Выспимся, -

уже полусонно пробормотала Камка, а Дима, осторожно укладываясь рядом, попытался обнять за тонкие плечи.

–Спи...У меня месячные... И по-моему «мустанги»... Дима отшатнулся.

Утро было мучительно в своем не выспавшемся естестве и крике уборщиц, заставших на тайном месте парочку. Парочку, потому что кошки ни где не было видно.

–Ну че орете, че? Разорались...А Муська видать удрала с каким-нибудь котом паршивым... Ну че базлаете, мы тут не трахались, поспали и уходим!.. И действительно, основная тематика крика была посвящена предположительному совокуплению найденной парочки, может быть у этих уборщиц была воспаленная фантазия или на них ни кто внимания не обращал?.. Кто знает...

На улице была серо и прохладно, солнце если и встало, то где-то там, за московскими сталинскими небоскребами, этими памятниками великой эпохи каннибализма. Здесь, на грязных ступенях Казанского вокзала, в узкой расщелине Комсомольской площади, было еще темновато. Или просто жизнь с такого утра не радовала. Да и ночь оставляла желать лучшего... Мог быть и секс...

–Ты куда сейчас думаешь пылить?

–Есть один пипл...бывший хипарь... у него жена уходит на работу к девяти, можно помыться, похавать...

–А пустит вдвоем?

–А куда он на хер денется с этой подводной лодки...У нас с ним когда-то лаф б лаф... -

с грустинкой, меланхолично протянула Камка. При дневном свете Дима разглядел ее – мешочки под глазами, морщинки к вискам, складки от носа, лет ей было за двадцать далеко и видать жизнь ее сильно не баловала...

–Ну ладно, двинули пешком...здесь это рядом...

Улицы были пустынны. Грязь редкими вкраплениями цветного мусора лежала около переполненных мусорниц, дворники ленились в преддверии демократии и всеобщей свободы. Переулок, ряды автомобилей, оставленных на ночь, какое-то посольство, с тряпкой флага над воротами и сонным полисом-не полисом в аквариуме будки, какие странные полосы сизого дыма, где-то что-то горит или догорает, может быть это прежняя жизнь, жизнь великой империи, построенной на слезах и крови... Скорей бы все развалилось к чертям собачьим, на обломках всегда так клево повеселится можно... Может быть удастся даже прорваться сквозь проволоку границы туда, где падает вечером солнца шар...

–А зачем тебе в американское посольство, Камка? -

вспомнил неугомонный Дима.

–Лень рассказывать, потом...

Дом облицованный плиткой, этажей так надцать, двери с домофоном, ряд кнопок, ни хера себе, Камка уверенно нажимает клавишу этого рояля, сонный голос – кто, Камка, зуммер прохлада чистого подъезда, лифт, в меру исчирканный подъездными откровениями, загорается цифра «9», приехали. Несколько дверей, считать ломы, одна приоткрывается:

–О, да ты не одна, с френдом...

длинная тощая фигура, смазанное невыразительное лицо, короткая стрижка... Бывший хиппи...

–Мы к тебе не надолго, помыться-постираться, посушится и похавать. Лады?..

–Лады, лады, это клево, что ты прикатила, я...

–У меня триппер и месячные...

Фигура увяла, дверь захлопнулась, хорошо, что не перед носом, а за спиной, множество комнат, кухня усыпана кафелем и посудой...

–Чур я первая в ванную...

И исчезла. Фигура протягивает руку, кисло улыбается:

–Я. Гоша... Раньше был Жора-Жорж... Женился...

И виновато разводит руками. Начинает играть музыка, что-то попсовое, из кухни несутся запахи пищи, приготовляемой на скорую неумелую руку и крик:

–Ты как с утра, Димка, пьешь?

–Пьешь, пьешь...

За стеной звонко бьют струи, явно обрисовывая обоим то, что там сейчас моют, лично Диме приходится напрягать фантазию, а вот Гоше-Жоре-Жоржу только память. Счастливец...На столе перед ними яичница с зеленоватой колбасой, произведение московских комбинатов, хлеб, остатки сыра и бутылка водки. «Сибирская», 45 градусов... В стаканах остатки только что выпитого...

–У тебя с ней что?

–Ни чего...Спали рядом и все...

–Она такая...Сама не захочет – хоть умри...

–Да не, я не стал напрягаться...

–Да без толку... Она к этому делу функционально относится... Как мен... Захочет – о'кей а нет – и суда-сюда нет... Жри...

–Жру...

Потом повторили. Водка пахла плохо и драла горло. Из ацетона ее что ли делают мелькнуло в голове у обоих и улетело – на кухню вышла Камка, завернутая в мохнатое полотенце с полосами, розовея пятками и щеками.

–Хорошо-то как.... Жора, плесни маленько...

–Держи...

–За все ништяк...

–А ты все хорошеешь...

–Да куда там, лучше дай утюг, сушится буду...

Гоша-Жора-Жорж и Камка ушли в комнаты. Диме стало скучно и жалко себя. Наверное они там на пару сушатся, но мне-то какое до этого дело, ни какого мне дела не я вот лучше немного еще налью этой гадости и выпью тихонечко... От плохой водки щипало в глазах, хотелось плакать, ну и гадость делают на московских заводах. Вскоре вернулся хозяин:

–Ого, ты здесь один не теряешься... Ну давай еще по одной – за вас... За волосатых, я то, брат, все, спекся, купили меня – жена с квартирой и холодильником, говорит, а зачем тебе работать, живи пока так, я больше на работе украду, она у меня официантка, я бы тебе фотку показал, да боюсь облюешься, в ней только весу девяносто два кило и все сало-сало-сало... А вскоре вернулась Камка. Уже одетая в сухие и совершенно чистые джинсы, правда с многочисленными заплатами и тоже с остатками вышивки. Точно такая же чистая рубашка, оказывается голубая в цветочек, была вполне приличной. Но ноги были прежнему босы.

–А где ты мать, щузняк посеяла?..

–Да черт его знает... Сколько сейчас время?

Хозяин пошел смотреть на часы, они были где-то там, в комнате, в кухню долетал ленивый мат, хозяин искал часы, но они не сдавались...

–Знаешь что, Дима... Пошли-ка отсюда, пока его благоверная не нагрянула... Вот только я в дорогу хавчика прихвачу...

И полезла в холодильник, это было смешно, Камка даже до верхней полки макушкой не достигала, она могла вписатся в холодильник, xa-xa-xa-xa...

–Ты че разоржался, пыхнули что ли без меня?.. Пошли, горе луковое...

Дверь, стены, вешалка то и дело падали на Диму, норовили ухватить его, из-за полуоткрытой-полузакрытой двери раздавался храп – рано разбуженный хозяин догонялся...

–Все, валим на хер...Проснется – будет хипеж...У него постоянно так...

Прохладный подъезд, скользкий пол, падение лифта чуть не вызвало тошноту, справился с трудом, наконец-то вывалились из подъезда...

–Ни хера себе, как тебя разволокло... Ты че, алкоголик тайный?..

–Не... я водку редко пью...

–Ну и не пил бы вовсе...

–Мне жалко стало...

–Меня что ли?..

–Себя...

Какие-то улицы, троллейбус, то и дело хочется спать... Че же теперь с ним делать, ума не приложу, кинуть – жалко, полисы, гопота... Куда это мы премся, ни чего понимаю... Может его куда-нибудь пристроить, а куда? Это че это на меня мужику уставился, я че – у него спер что-нибудь что ли...

–Эй, мужик, ты че на меня уставился, а?!

–Дима, заткнись пожалуйста, мужик слепой... Не видишь что ли, с тростью...

–А...

–И мы уже выходим....

Узкий тротуар, запруженный огромной толпой, внезапно Дима протрезвел:

–Это что?

–А я откуда знаю?..

Прямо над толпой, посередине города-героя Москвы, просравшего последнею битву с темными силами реакции., развевался звездно-полосатый флаг знакомых расцветок.

–Так это же американское посольство, ни хрена себе, и они все хотят махнуть в Америку?

Граждане, стоящие в тесной и огромной толпе, недружелюбно косились на хипаря, но молчали. В застекленной будке восседал полис, с погонами сержанта, но мордой майора. Очередь стояла к одной калитке железно-кованного забора, к другой же не было ни кого. Камка встала на цыпочки своих опять грязных ног и нажала беленькую кнопку.

Ошизевший от такой наглости сержант-майор вывалился из своего аквариума:

–Ты че это себе позволяешь?

–А вы кто такой?

–Да?!.. Да я постовой!..

–Вот и постой себе там, куда тебя поставили.

–Да я тебе!..

В этот самый критический миг распахнулась калитка и за ней оказался весь такой американский бюрократ – в костюме, галстуке и с широкой улыбкой. На чистом русском языке, практически без акцента, он спросил у Камки:

–У вас какое-то дело к нам?

А Камка, босоногая и грязноногая Камка, спавшая ночью на вокзале, рядом с Димкой и сушившая шмотки утюгом, Камка ответила на беглом английском и прошла в сопровождении бюрократа во внутрь. Калитка захлопнулась, полис и Дима остались стоять с широко распахнутыми ртами. Первый пришел в себя хипарь, подмигнув сержанту-мору, с улыбкой пояснил;

–Она резидент ЦРУ, мы принесли сведения о Горбатом, будешь дергаться – замочу, меня фиолетово-сиреневые подтяжки по борьбе нанайских мальчиков...

Залезая к себе в будку, полис огрызнулся:

–Если б не Горбатый с херовой перестройкой, я бы тебе такого резидента и замочу показал бы, всю бы улицу усрал бы...

Дима уселся на теплый и естественно, грязный тротуар, понимая – бюрократы везде бюрократы, а потому ждать Камку придется долго... От делать нечего мима стал разглядывать толпу. Она была слитна и однородна, толпа-очередь в американское посольство. Сбоку у нее выглядывали многочисленны руки, снизу были не менее многочисленные ноги, а вот все остальное сливалось серо-пеструю массу.. .Толпа то удлинялась, то сокращался, то есть жила какой-то собственной обособленной жизнью, совершенно не касающейся ни окружающего ее мира, ни собственно состоящих в ней компонентов-людей. Людей не было, была толпа-очередь, а потому и нельзя было из нее кого-либо выделить и созерцать... Оставалось лишь наблюдать за этим огромным, многоруким и многоногим организмом, довольно-таки привольно раскинувшемся на бульваре... Дима поднял голову, а затем повернул ее в бок и совершенно нечаянно бросил взгляд через сквер... От увиденного зрелища у него перехватило дыхание и вызвало истерический смех! Прям перед американским посольством всего лишь за сквером, громадиной красного кирпича возвышалось здание... С развевающимся по ветру алым флагом... Дима хохотал до слез, до бульканья, до истерики, он не мог остановится, все смешалось в доме у коммунистов, там алый флаг, здесь какая-то очередь в посольство вражеской страны... Куда катится эта сранная-странная страна-империя, моя нелюбимая Родина, хер ее знает... И к чему прикатится – неизвестно... Дима всхлипывал, повалившись на бок и прижавшись небрито-заросшей щекой к замусоренному и пыльному асфальту, мимо проходили какие-то ноги, то в джинсах и туфлях, то голые и босоножках, ни кто совершенно не обращал внимание на провинциала в дерьмонтиновом пиджачке, Диму из Нска, то ли плачущего, то ли хохочущего, то ли все вместе. У всех были свои заботы.