Текст книги "Песок из калифорнии (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Просто жизнь он знал лучше, а потому прекрасно понимал – всему свое время. И это было не подло, и не гнусно, это была просто жизнь, останется герла одна и трассе с ним, в кого ей влюбляться, где ей искать защиту, когда вот он, рядом, Дуремарище... И сколько было у Дуремара герл, все его помнили и любили именно за это. Не вымогал, не фаловал, не канючил, а просто приходила любовь, и расцветали цветы, и был такой ништяк!..

–А как мы скипнем на Запад?

–Не боись, герленок, имею кентов-френдов в Вильнюсе, ни раз катал на Казюкас, конечно еще там не была?

–В этот раз собиралась с пиплами, а принты дыбом и не пустили...

–Повидаешь Вильнюс – влюбишься...У каждого города есть свой запах, а Вильнюс пахнет свежо испеченным печеньем...

...Узкая улочка, мощеная камнем, серые невысокие дома, видавшие хрен знает что, прохладное ясное утро, совершенно пустынно и запах, запах, запах!... Запах свежо испеченного печенья... .Густой волной так и льется, так и льется по улочкам, заливая тебя по самые ноздри...

Очнулся Дуремар от страшного – его волокли санитары стричься...А-а-а-а-а-а! Вырвалось из сжавшейся груди, бляди-суки-гопота!!! Хайр мой – знамя мое, врагу не сдается наш волосатый варяг, наше дело правое – мы победим, но пасаран!!! Санитары, огромные, страшные, в грязно-белых халатах, с огромными волосатыми ручищами, держали его как, как, как мешок с картошкой и волокли, волокли, волокли куда-то в темноту, в ужас, в кошмар... А там, в ужасе, в кошмаре, освещенный лишь тусклой лампочкой снизу и откуда-то сбоку, стояла огромная, страшная тень, порождение кошмарных снов, абцеса после молока с колесами и похмелья после «чернил»... С блестящей электрической машинкой, вся обсыпанная волосами – черными, рыжими белыми, зелеными, красными, фиолетовыми... И все такой завидной длинны, какую ни когда в жизни Дуремар не мог дорастить, всегда приходили и стригли, стригли, стригли... Нет-нет-нет-нет-нет-нет!!!

–Да ты че разорался, Дуремарка? – кто-то обнимает его и вырывает из цепких лап тени, спасает и прижимает к своей теплой груди, к своим маленьким грудям, чуть прикрытыми какой-то распашонкой-футболкой...

–Успокойся, успокойся, милый, я с тобою... ...Знакомый голос, кажется это олененок, Дуремар, нащупывает в темноте губами пухлые нежные губы, следует ответный поцелуй и:

–Спи, спи, больше страшного не будет...

А он снова проваливается в сон, но на этот раз полный цветов мака и высокой травы...

Утром Светка смеялась, но глаза были полны сочувствия и»..но Дуремар побоялся ошибиться, уж так не хотелось ему ошибиться, так не хотелось.

–Ты чего орал ночью, и меня перепугал, и хозяев... Они даже стали в стенку стучать и спросонья по-литовски кричали, я ни чего не поняла, совсем ни слова...

Дуремар слегка обнял Светку, она легко подалась к нему, уткнув лицо в пышные волосы и вдыхая ее такой нежно-чистый запах, чувствуя каждой клеткой своего тела ее доверчивость и нежность, пробормотал:

–Да ерунда всякая приснилась... Будто меня в дурки обхайрали...

–Скоро не будет ни дурок, ни стрижек. Они останутся там, далеко-далеко, а мы будем где-нибудь совершенно в другом месте. В Христиании например...

Испокон веков, со дня подписания В.И.Лениным, который Ульянов, декрета об охране границ первого в мире государства рабочих и крестьян (остальных намеревались уничтожить и довольно таки успешно этим занимались в течении семидесяти с лишним лет), советская граница была на замке. Огромном, ржавом... Карацупы совместно с Джульбарсами охраняли покой западных стран. Но пришла перестройка, откуда пришла – неведомо, занавес который железный не то что рухнул, но слегка проели его диссиденты, рок-музыканты и прочая нечисть, тут еще временно освобожденные республики Прибалтики решили идти своим путем... В общем, вся эта кутерьма и катавасия совершенно порушила-поломала стройную систему запретов-заборов-секретов и люди ломанулись... На страх западным странам. Русские идут!.. Мафия, челноки-спекулянты-скупщики китайско-вьетнамско-турецкого барахла, воришки, бандиты, туристы, бегущие коммунисты и едущие на симпозиумы диссиденты... А впереди всех сам Михаил Сергеевич, Миша с пятном, как говорят в Одессе. Ну а хипарям сам бог хиповый велел, ведь они рождены сказку сделать былью, сколько раз рассказывали друг другу сказки про Голландию с легализированной марихуаной, Данию с Христианией, Париж с Хвостом и его сквотом, Нью-Йорк, Калифорнию и Индию... Пришло время посетить, пожить, собственными глазами посмотреть, собственными губами покурить! Но вместо Карацупы с Джульбарсом встал на пути хипов бюрократ с ОВИРа, держа к перевес шлагбаум-закон...

Всюду деньги, деньги, деньги,

Всюду деньги господа,

А без денег жизнь плохая,

Ни годится ни куда...

Вот и пришлось Дуремару вместо ОВИРа обращаться к друзьям. К Карлу с Кларой, играющих на кларнете в старом городе Вильнюсе на улицах... С ними он еще в застойные время познакомился, когда их всех в Крыму, в преддверии приезда Л.И.Брежнева, повинтили. Тогда винтили всех – хипарей, бомжей и даже диких неорганизованных туристов. Только туристов после проверки – где работаешь, в отпуске или нет, где прописан – отпустили, а волосатых совместно с бомжами в спецприемник, на один месяц. И конечно, бесплатное парикмахерское обслуживание... Правда выбор причесок скудновата...

–Значит так, Дуремар. Я уже договорился с друзьями, вас отвезут в село, там вы поживете два дня. Два-три дня. Затем вас переведут в Польщу. Я думаю – все будет хорошо. Сейчас границу охранять не кому.

–Я тоже думаю, -

вступила в свою очередь, вслед за Карлом, Клара.

–Все будет хорошо. Большой удачи вам, друзья. Счастливой дороги!

Традиционное целование, на этот раз приправленное мыслью – больше не увидимся, у герлушек тоже традиционные слезы. Дуремар вскинул бег на плечо, помог Светке с ее, деревянная лестница, за неделю ставшая почти родной, но знакомой точно красный старенький москвич, за рулем усато-хайрасто-хиповая рожа, молчаливый знак приветственный рукой, бэги уложены, последний обнимания-поцелуи, с богом!.

Дорога была недолгой, через час уже приехали на место, прощание с молчаливой хиповой мордой, даже из машины не вылез, в дом не зашел, настоящая «Дорога жизни»... Пять-шесть аккуратных деревянных домов в окружении садов и хозяйственных построек, в одном доме хозяин художник, остальные пустые, весь дом пропах красками и сушеными цветами, кругом керамика, картины, казюки местные и прочая атрибутика, хозяин молчалив, но гостеприимен. Но гостеприимен и радушен на прибалтийский, молчаливо-тихий манер. А вокруг густой темный лес, полный загадок и чудес... А главное чудо – отсутствие пограничников.

–Слышь, Юстас, куда подевались пограничники?

–Ваши, извини, советские ушли и забрали все, даже столбы выкопали. А наши, литовские, знают, что там друзья, поляки, и охраняют только дороги, от контрабанды. Которую нам везут друзья... Поляки.

–Почему сразу не перейти, а? Раз такое дело...

–Нельзя. Мой приятель поедет в Польшу и посмотрит с той стороны – что, как, где. Что бы было точно. Наверняка. Иначе вас поймают.

Что же оставалось делать Дуремару и Светке, оставшимся практически вдвоем в пустом доме, хозяин не в счет, он целыми днями на чердаке, в мастерской?.. Что ж еще оставалось делать двум, молоденькой и трепетной, как олененок с тонкими ногами и волосато-заросшему, но не растерявшего трепет душевный... Чем же оставалось заполнить часы и дни, тянувшиеся так долго и монотонно, прерываемые лишь двух разовым питанием и да молчаливо-немногословными разговорами с хозяином?.. Да учтите, кроме дневных часов были и ночные, а хозяин, не минуты не сомневаясь, и Клара с Карлом, постелил им одну постель... И если у Клары с Карлом он еще боялся спугнуть-напугать, а она просто привыкала, то здесь... И если в первую ночь у Юстаса они еще целовались только, но до радужных кругов в глазах, до боли в губах, до истомы, до... Стираться на следующий день пришлось обоим, днем пошли купаться на лесное озеро, бултыхались голышом, приглядываясь друг к другу, так сказать привыкали к разности сложения... Дуремар-то не привыкал, больше любовался тонкими ровными ногами, золотистым пушком выше, впалым животом и маленькой грудью, тонкими руками, обвивавшие его шею и тормошащие его волосы... Но конечно и зелеными глазами, пухлыми губами, желто-летними волосами... Вода была студеная, прик у Дуремара скукожился и не пугал своими размерами и наглым своим присутствием Светку, все было прилично и прекрасно, даже когда он подхватил ее на руки и понес на травку, на берег, на одеяло, и улегшись рядом, такой весь как орангутанг бережно начал целовать ее... Даже тогда она его не оттолкнула, не напряглась д. и сам Дуремар смог понять – не торопись, не спугни, не напугай... Ведь она же уже тебя любит...

А над ними висело низкое небо, облачное небо, цеплялось за макушки хмурых елей, откуда-то пробивались солнечные лучи, золотя головки одуванчиков, кто-то монотонно, как самолет, жужжал в траве...

День закончился великолепным закатом на возжеланном западе, они любовались и сидя на теплых досках крыльца, вокруг махали макушками темные ели, красное пробивалось сквозь темно-синее, Дуремар сидел на верхней ступеньке, Светка ниже, прижавшись спиною к любимому... Впереди была вся жизнь, все дороги были открыты...

Еще день, от силы два, и они будут свободны... А счастливы они уже сейчас...

–Поцелуй меня Дуремарка...

Слились в одно, вечер притих, боясь спугнуть, ели затаились и даже солнце на цыпочках, бесшумно, убежало в Польщу. Ни кто ни хотел им мешать...

А затем пришла ночь. Со слезами и нет-да-нет-да-нет-да-нет-да, все это твердила она, он же лишь целовал все ее тонкое тело и шептал, шептал, шептал, от шепота его у нее кружилась голова, хотелось плакать и смеяться, было немного больно и прекрасно, а затем волна, огромная волна счастья захлестнула ее, ее и его, утопила их, тела бились в унисон, как сердца, ни каких мыслей не было, мыслили лишь тела, позже, утром, Светка сама удивлялась – откуда все бралось, откуда! Видимо спало в ней и разбуженное любовью, выплеснулось!.. У Дуремара чуть не сорвало крышу, по его словам...И если до этой ночи кто-то не сильно любил кого-то, а просто тянулся, то после этой ночи осталась лишь одна, единственная, огромная любовь, одна на двоих, трепетная, чуть с горчинкой от травы, на которой была постелена им постель, мокро-ласковая, с истомой и усталостью, чуть саднящая, самую малость...

Проснулись они поздно, лежа в постели и чуть касаясь друг друга в самых разных местах, вглядывались в глаза друг другу, молча почти, прекрасно понимая себя любимого-любимую...

–Ты такая была сладкая...

–Я наверно была развратная...

–Глупая, это же любовь...

–Я и не знала, что так сумею и смогу...

–Я люблю тебя...

–Я люблю тебя...

–Вставайте, лежебоки. Надо завтракать и идти в Польшу.

Это Юстас. Проспавший все на свете и не ведающий, что случилось этой ночью в его старом красивом доме, насквозь пропахшим цветами и красками...

За завтраком Светка старательно прятала глаза от хозяина дома и почти на каждое его немногочисленное слово, вспыхивала всеми оттенками алого. Ей казалось что весь мир знает, чем она занималась сегодня ночью...

–Сейчас придет мой друг, он поляк, его звать Кшистоф. Он вас проведет до самой станции. Уже на той стороне. Я думаю – все будет хорошо. На той стороне пограничники тоже не охраняют границу. Только дороги. Кушайте, кушайте, я вам и в дорогу дам. А ты Дуремар, запиши адрес. В Варшаве. Там у меня друг живет, он вам на первых порах поможет. А вообще в Польше хиппи много. Почти как на Казюкасе было. Светка положила тонкую руку на кисть с толстыми пальцами землепашца, но украшенную пятнами масляных красок и негромко произнесла: -Мы так тебе благодарны, Юстас. За все...

Произнесла и заалела вновь, как вчерашняя заря.

Кшистоф оказался хипарем. Хвост схваченный резинкой, аккуратная бородка, неплохой русский, джинсы, шнурованные ботинки, плотная зеленая куртка, все было немного и знакомым, и иностранным. Он был оттуда!..

–Готовы? Тогда надо идти, надо идти, тогда успеем на поезд. Там конечная станция и будет поезд. Такой маленький, как ваша электричка, только еще меньше. Надо идти.

И вновь слезы и поцелуи, Светка так аж чуть не в рыдания, что же такое с ней, Дуремар обнял Юстаса, тот хлопнул беглеца по спине:

–Все будет хорошо. Можете написать. Адрес я положил к еде.

–Обязательно напишем, -

легкомысленно пообещал Дуремар и они пошли за Кшистофом. Высокие ели скрыли дом с крыльцом, Светка что-то еще всхлипывала, Дуремар обнял ее за плечи, она мазнула губами по бороде:

–Я тебя люблю...

–Я тебя тоже люблю, перестань лить, все будет ништяк.

Благодарный взгляд, полный чего-то тайного, аж снова захотелось во вчерашнею ночь, ну ничего, живы будем, все повторится, жизнь прекрасна и удивительна... Кшистоф шагал широко, забрав у Светки ее рюкзак и отдав в виде компенсации и удовлетворения ее гордости свою маленькую сумку, расшитую цветами. Лес был сумрачен, загадочен и сказочен, за каждым кустом виднелся леший-пень, а в небольшом болотце-озерце бултыхались кикиморы или водяные. Солнце было где-то высоко-высоко и далеко-далеко, сюда пробирались, в чащобу и переплетенье мокрых кустов, лишь лучи, дождь что ли лил ночью, они ни чего не слышали, ни до того было, а какой ништяк, вот это олененок, такого чуда у него еще не было, лишь бы не потерять его, и что же она в нем нашла такого, Дуремар уже давно позабыл собственную теорию о замкнутом пространстве, сюда только отдельные лучи добираются, надо же, меня, гориллообразного и полюбила, такого трепетного чуда у меня еще, черт, в воду наступил, да хрен с ней, в поезде переобуюсь...В польском поезде, ни чего себе – в польском поезде переобуюсь, как-то помню в Дании, а один раз в Париже, вечерней лошадью из Флоренции... Монотонность шагов убаюкивала, бессонная, напряженная ночь, полная страсти и любви, давала о себе знать, голова все чаще и чаще клевала воздух, ой что это я, так уснешь и в какую-нибудь бабу-ягу врежешься, на ступе...

–Стой! Руки вверх!

Дуремар испуганно, сердце схватило как рукой, не ужели! вскинул голову, впереди спокойно шла Светка, а еще дальше Кшистоф, значит у него уже глюки, еще немного и он сойдет с ума... Или уснет...

Светка внезапно остановилась, Дуремар налетел на нее, оказалось и Кшистоф стоял почему-то.

–Что, что случилось? – несколько заполошенно вопросил проснувшийся полностью Дуремар. А Кшистоф указал рукою за ему спину. Оглянувшись, Дуремар увидел столб, стоящий немного в стороне и окрашенный в какие-то сине-бело-красные тона-цвета, на столбе была прибита железка размером с дорожный знак, а на ней белый орел на синем фоне... Белый орел, конфедератки, какие-то отрывки из советских фильмов, так это же!..

–Польша. Мы уже в Польше. Надо поторопится, иначе опоздаем на поезд.

Светка чмокнула, звонко-звонко Кшистофа, затем прильнула к Дуремару, тот целуя свою любимую, внезапно увидел далеко-далеко за ее спиной солдата... Вздрогнув всем телом, он с трудом перевел дыхание – это были кусты.

–Пойдем. Нас ждет поезд, Светланка...

ФИНЛАНД НОУ ГУТ!

Оккупированная Москва представляла собою отвратительное зрелище...Машины оккупантов располагались как бог на душу положит, нарушая все писаные и не писанные, какие только были, правила уличного, движения. Они парковались на тротуарах и газонах, клумбах и детских площадках...Они мчались с огромной скоростью на красны свет, зачастую против движения, не подав сигнала – разворачивались прямо посередине улицы или бульвара... Сами оккупанты заставили все маломальские пространства, свободные хоть от чего либо, своими постами-дотами, укрепленные металлическими дверями и решетками. Оккупанты захватили лучшие улицы и особняки, сорвали прежние, так же впрочем ненавидимые советские вывески, полные абсурда и абракадабра и водрузили свои, такие же бессмысленные и абсурдные... «МММ», «МЕНАТЕП», «ТЮМЕНЬГАЗ». Цветной мусор был разбросан по всей Москве, ветер шевелил его, лениво перебрасывал с одного места в другое, такое же замусоренное и загаженное. В оккупированной капитализмом с хищным звериным ликом Москве, исчезли дворники. Нет, их не расстреляли оккупанты и не призвали под знамена новоявленные квислинги... Дворников вымел жилищный кризис.

Рано утром, апрельским и солнечным, веселым таким утром, Моби проснулся от зверского стука. В дверь ломились с прежней, советско-гебешной яростью и неукротимостью. Распахнув многострадальные двери, Моби обнаружил за ними оккупантов... Рядовых капитализма. Четверо, одетых в униформу – спортивные костюмы и кроссовки, на шеях, натруженных в «качалках», золотые цепи. Из-за широких плеч и спин боком выглядывал начальник РЭУ, ремонтно-эксплутационной конторы, по старому домоуправление, непосредственный начальник Моби. Во обще-то у дворников в начальниках ходил техник-смотритель Гаврилыч, навеки побежденный самым верным в мире учением и алкоголизмом, но Гаврилыч распоряжался только вовремя уборки участков, а в остальных случаях и вопросах главным начальством был начальник РЭУ, толстый Ван Ваныч.

–Сережа, ты должен освободить эту жилплощадь, – вежливо начал Ван Ваныч, но был перебит непосредственными и нетерпеливыми до радостей жизни бойцами капитализма. Они наперебой заорали, ворвавшись в еще десять минут назад, какие десять! пять! три! минуты назад принадлежавшую Моби квартиру согласно договору между РЭУ и им, довольно-таки добросовестно исполнявшим обязанности дворника в течении долгой и снежной зимы.

–Десять минут, чтоб собрать барахло! Шевелись, паскуда волосатая, кому сказано – вылетел пробкой!.. Иначе...

Кулаки, морды и широкие плечи бойцов недвусмысленно подсказывали, что будет с Моби через указанный срок, если он не выполнит требуемое.

–Ван Ваныч, а собственно в чем дело? -

попытался увильнуть или хотя бы получить объяснение, но увы... Вместе с нехитрыми вещичками – гитарой производства Елужской мебельной фабрики, кое-какими носильными шмотками мейд ин Тишинка и собственного творения фанерными полотнами, стиль абстракционизм, Моби вылетел на проснувшуюся улицу, а вслед летело вперемешку:

–Пошел в жопу, придурок!..

–Мы сдали квартиру предпринимателям, Сережа...

–Развел срач, ублюдок волосатый!..

–Но ты не уволен, можешь приступать к своим непосредственным обязанностям...

–Херня тут всякая, кидай ее на!..

Уложив вещи в потрепанный рюкзак и вздохнув над разбитой гитарой, Моби задумался – куда девать картины...Внимательно и критически рассматривал он затоптанные и кое-где поломанные фанерки различного размера, густо и не очень измазанные красками и пришел к утешительному решению – художник из меня не вышел, эти оккупанты невольно помогли мне решится на правильный шаг, хоть за это им надо сказать спасибо... Моби вскинул рюкзак на плечи и отправился куда глаза глядят. В след надрывно и глупо кричал Ван Ваныч:

–Сережа, немедленно вернись, немедленно вернись и приступай к своим обязанностям, иначе я тебя уволю по статье!..

Ну не дурак ли – рушится старый мир, несовершенный, даже если честно сказать страшный мир совков и лысых камней, а он статьей угрожает... Да пошел... Нет, Моби не был приверженцем того старого мира, о котором с ностальгией вспоминают разные придурки на различнейших манифестациях – ах, колбаса по 2,20! а водка по 3,62! ах, ах, ах!.. У Моби со старым миром были совсем другие воспоминания совсем-совсем не гревшие душу. Психушки-крезятники, аменазин-сульфа, винты полисов, кулаки «Березы» – комсомольцы-добровольцы, дубинки «пятеры», гранаты нет этих полисов, сутки-пятнашки административного ареста раз шесть и девять раз спецприемники по месяцу за любовь к путешествиям, и снова побои и винты, крезятники-психушки, бесплатное оказание парикмахерских услуг...И так далее, и той подобное...

Прежний мир Моби не нравился. И сильно. Но и в оккупированной Москве его ничто не восхищало, демократы предлагали строить новый мир – светлый, красивый, удобный, демократический...Но Моби не был идиотом, он был хипарь, но идиотом его считали только в психушках – за любовь к длинным волосам, империалистической музыке и странной одежде, но сам то он себя идиотом ну ни как не считал, а потому не мог понять одной вещи. Куда собираются демократы деть совков? Жадных, злобных завистливых, не терпящих инакомыслия и инаковыглядывания... А с ними будущий демократический рай что-то не манил Моби, ну чегой-то не лежало к нему, не стояло, ни как...

Около невзрачного серого здания с буквой «М» на крыше, Моби уселся на рюкзак достал толстый потрепанный рингушник. Из телефонных будок привычно несло даблом, то есть ссали там москвичи и гости столицы, слева от дверей в метро располагался стол с развалом книг – Анжелики пополам с Чейзом, густо приправленные «Кровавой смертью» и «Закинь мне ноги на плечи, дарлинг»... Справа располагался форпост капитализма, уродливое сооружение из танкового металла и решеток политической тюрьмы, а основой послужил киоск «Союзпечать». За редкими кусочками стекла мутно проглядывали презервативы и газовые баллончики, импортно-химические лимонад и спиртное туманного происхождения... Рядом с форпостом толклась импровизированная торговля, состоящая из бабушек, грузинов-армянинов и темных личностей. Здесь продавали все. Кефир и хлеб, сахар и мыло, лампочки, носки, таблетки от хрен знаю чего и патроны к мелкокалиберной винтовке, палочки для еды и куртки с помойки. Один из представителей Кавказа, углядев лонговый хайр Моби и его же попиленные штаны, вкрадчиво присел рядом.

–Слушай, дорогой, есть солома, вах! какая солома, сам бы ел да деньги надо,.. – хитрый черный глаз внимательно следил-смотрел, завлекая и заманивая.

–Извините, я вас не понимаю, -

прикинулся шлангом Моби, явственно осознавая, что это единственный способ отвязаться от продавца «соломы» из кавказского колхоза.

–Вах! какой глупый мальчик, вах, нэ понимаешь? -

с экспрессией режиссера Данелия всплеснул руками усатый джигит. Но Моби пожал плечами:

–Нет.

–А еще волосы носишь длинные, стыдно дорогой!.. -

и небритый продавец отвалил к своим, пожаловаться на дурака, непонимающего простой человеческий язык, вах, вах!

Моби распахнул рингушник и углубился в него. Причудливые и переплетенные суд: бы открылись перед ним на потрепанных страницах, клички, имена, ринги, вписки чередовались, были вычеркнуты, стрелки протягивались с одной строчки к другой крестики и различные пометки, понятные лишь хозяину этого гроссбуха жизни... Глюк, Прибалтика, адреса налево и направо, осенью облом – уехал в Израиль... Шутка или месть принтам – до Нового года валили пиплы к Глюку, звонили, досаждали... И он там был... Кэт-Блоха, кинулась с передозняка... Жалко, клевая герла была. Жид в торгаши подался, в квислинги к оккупантам... А кто оккупанты, все те же советские коммунистические дяди, раньше говорившие правильные слова, а сейчас правильно загребающие деньги... Киса, уехал в Америку, Томми в Париж, Зюйсан в Индию, Kарлсон кинулся от несчастной любви, болван, Жора тоже в бизнесе... Позвонить и попросить приюта было не у кого. Велика Москва, а податься некуда. Или пионеры с принтами лайфующие или скипнули от оккупации или в квислинги подались... Немного осталось в Москве партизан, немного, и трудно их найти, попрятались от оккупантов и полисов, и там, в глубоком андерграунде, воюют понемногу, наркотой и альтернативностью мостят дорогу светлому будущему... На левый глаз Моби набежала слеза, но не от горя или отчаяния, а от попытки сдержать смех над собственной иронией. Слеза упала на раскрытую страницу, слава промышленности – паста от шариковой ручки не пострадала от химически слабой влаги, да и если б поплыла б буква, то была та буква в имени уже уехавшего за бугор человека, выпавшего из жизни Моби и ему подобных бойцов-одиночек, и уже ни какого значения не имело б – расплылась бы буква или нет...

Да, хоть Моби и уже давненько бросил торчать, но от соломки, так, немного пожевать, не отказался бы... Ни хрена побудочка!.. Моби покрутил головой, вспомнив – живой подъем и мгновенное выселение... Голова шла кругом, вписатся на ночь всегда найдется где и куда, а вот зависнуть слабо. Все в разгоне или умерли. Кто в живую, кто образно, для волосатого дела...

Моби сидел на рюкзаке угрюмо, широко расставив острые колени и положив на них руки. Кисти, с длинными и худыми пальцами, расслабленно свешивались с коленей, задумчиво теребя самодельно расклешенные джинсы, запястья были украшены бисерными браслетами-феньками, не пионер уже, тридцать первый пошел недавно, а вот нет, толи привычка обезьянья к стеклярусу-бисеру, толи жива еще идейка, не сдохла под тяжестью совковой жизни... Да и оккупанты очень старались задавить ее, идейку ту, что родилась в далекой Америке, под жарким калифорнийским солнцем, но не задавили, не кинулась она, есть еще дых...На худом, резко очерченном лице, в обрамлении спадающих на плечи грязных, слипшихся прядями, черных волос, тревожно и загадочно горели угли цыганских глаз, нижняя часть лица, с вялым не выразительным подбородком, была скрыта интеллигентнейшей бородкой аля'Чехов и усами. Портрет Моби дополняли худая шея с тонкой ниткой бус, не первой свежести клетчатой рубахой «болгарский ковбой» и жилеткой, черной в тонкую белую полоску и тоже конечно Тишинский рынок...

Да, сейчас бы жевануть, да ни прайса нет, и не стоит джигита напрягать, или кинет или втюхает действительно соломы с полей... Идти было некуда, но идти было надо. Моби пошарил по карманам – не завалился ли какой бычок, нет, не завалился, пусто в карманах, затем глазами вокруг себя, тоже шаром покати, табачный кризис и приход капитализма очистил улицы от недокуренных и брошенных сигарет, уже бабки окурки продавать стали, как дальше жить – непонятно...В двери метро хлынул какой-то стихийный очередной поток, то ли автобус выбросил очередную порцию, то ли еще что, но прямо к ногам сидящего Моби подкатился шикарный бычок-окурок, ну просто красавец – чуть только прикуренная сигарета с золотым ободком возле фильтра. Моби подобрал подарок, прочитал по иностранному – «Данхилл», и пробормотав – Сенкью вери матч, то есть – Сеня верни мяч, с огромным наслаждением затянулся. Первая затяжка после такого говенного утра... Какой ништяк, пиплы!

Да, сиди-не сиди, ни чего тут не высидишь... Не прошенные мысли о соломке – колоться он перестал уже года четыре, но жевануть нет-нет да тянуло, Средняя Азия, молодость, Моби стряхнул мысли и решительно вскочил с рюкзака. Какая-то бабка испуганно шарахнулась от него:

–Фу, черт волосатый, напужал! Как из-под земли выскочил!.. Ну напужал...

Бабка испуганно косилась и прижимала к иссохшо-плюшевой (жакетка плюшевая!) груди бутылку водки и таращилась на него.

–Не боись бабча, не боись, уже скипаю...

Стеклянные двери в сторону, легко перепрыгнул турникет, а че не прыгать – рост 192, во след заорала дежурная, да ну ее, фак с нею, ступени эскалатора сыпанулись под ноги, «Осторожно, двери закрываются.! Следующая станция...» и Моби влетел пулей в отъезжающий и закрывающийся вагон. Упав на свободное место и оглядев полупустое пространство, движущееся под землей, усмехнулся – все смотрят на него, хотя чего смотреть, ну запрыгнул, ну успел, ну патлато-клешасто-хипаристый, ну так и какого?!

Под дерзким взглядом длинного хипаря немногочисленные пассажиры отвели взоры, уставились кто куда – кто в окно, кто на редкие объявления, кто на нацарапанную народную мудрость на стенах и дверях вагона – Коммунисты суки! Хеви металл! Ум за Люську! Ну и конечно нетленная трехбуквенная аббревиатура...

Поезд катил и катил, мчался и мчался, останавливался и снова продолжал свой путь, а Моби сидел угрюмый и нахмурившийся. Ну ладно, махнет он на юга раньше, собирался, ну выкинули из флета, хер с ним и ними. Не пропадет он...А вот то херово, что уже три-четыре года граница не на замке и можно хоть в Голландию, хоть в Калифорнию валить, а ни как не свалишь, не скипнешь, вот это и терзало Моби намного больше, чем какой-то ведомственный флет/ Терзало и угнетало, душа требовала, этого, как его, а! экзисте... экзистенционального бунта!.. Фу, еле-еле говорил, ну и словечко!

Моби приехал в Москву из далекого сибирского городка. Когда-то...Вечность назад. Поступать в какой-нибудь колледж... Ну и с тех самых пор и хипует...Уже десять лет. А было это как вчера – Моби, его тогда еще звали не Моби, а Серый, жидкими длинными патлами по моде, в зеленых клешах на семьдесят пять и ярко-розовой рубахе навыпуск, в черный и белый цветок с кулак размером, уже устроен в общагу абитуриентов-инногородников при каком-то строительном институте, совершенно случайно выскочил на Плешку... В разгар офуительного-офуительнейшего винта! Себя он считал хипарем, хотя по правде сказать, с высоты неправедно прожитых и положа руку на сердце, можно честно сказать – был он левый как валенок. Так вот – винт, хипня летит в разные стороны, за ними какие-то цивилы со злобными мордами и менты с дубинками, и какой-то бешенный в новеньком костюме и галстуке герлу за хайра! ну тогда-то еще Моби сленга местного не знал и спикал, как у себя в городишке привык, ну в общем деваху ту за патлы и волочь, а та в визг! Ну Моби и приложил свой мосол к не интеллигентному лицу хулигана с повязкой дружинника... И скипнул с Рэмкой, только их и видели, Рэмка путь показывала, все проходники наизусть московская герла знала, а Моби ну как кит на буксире пер ее, она позже призналась даже, что иногда забывала ногами перебирать или не успевала. Вот с те самых пор и стал Сережа не инженером, а Моби, хипарем и тунеядцем, аж самому жалко, а ведь мог бы вкалывать, как все совки, имел бы квартиру, пришли бы как сегодня, оккупанты и отняли бы кровную, а так ведомственная, не жалко. ..Моби хохотнул, сидящий рядом мужик в шляпе отодвинулся.

–Не боись, это я так, мыслям своим, -

лениво пробормотал Моби, глаза закрывались, ну гады, от силы спал три часа, сначала Динка, кувыркались до полдвенадцатого, фрилавничали, потом посадил ее на последнее метро и с соседом, Петькой-студентом, лясы точили, за жизнь спикали... Вот и завалился в полшестого, а подняли в девять, ну суки-оккупанты!.. Моби скрипнул зубами и сосед, тот самый, в шляпе, порывисто вскочил и пересел на противоположный диван. Ну и фак с ним, со шляпой...

–Следующая станция библиотека имени Ленина! -

проорало над ухом, а Моби привычно «перевел» – битлотека имени Ленона...

В центре Москвы, было гнусно и мерзко. От форпостов капитализма с презервативами, алкоголем и балкончиками с газом рябило в глазах. По ушам бил блатной фольклор и крики торговцев демократией в розницу – продавцов газет. В ноздри настойчиво лез заграничный, то ли лондонский, то ли нью-йорский смог. Людей было вокруг столько, что хотелось убежать в лес. В любой. Моби толкали то спереди, то сзади, сбоку, обозвали волосатым ублюдком, пидаром и деревней, предложили героину в мелкой расфасовке, сообщили, что покупают ваучеры и пригрозили постричь наголо. Моби тяжело вздохнул и отправился к Сэму.