Текст книги "Рыцари свастики"

Автор книги: Владимир Ломейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

ПЕРВЫЕ УСПЕХИ

«Наконец-то мы вместе»

Вечером 28 ноября 1964 года к общественному зданию «Дёренер Машпарк» в Ганновере съезжались «фольксвагены», «таунусы» и «оппели». Прохожие равнодушно шли мимо: очередной съезд какой-либо организации. Любопытных было мало. Ганноверцы уже давно свыклись с тем обстоятельством, что их город стал излюбленным местом всевозможных сборищ. Около здания было всего несколько полицейских. Скандалов не наблюдалось: очередное заседание, мало ли их проходит каждый день.

Когда к зданию подкатил черный «мерседес», группа людей, ожидавших у входа, привычно вытянулась. Из машины вышли двое. Их почтительно приветствовали собравшиеся:

– Добрый вечер, господин Тилен!

– Добрый вечер, господин Прункман!

Прибывшие благосклонно отвечали на приветствия и не спеша продвигались в сторону входа.

В большом зале висел густой туман табачного дыма и гул голосов. Тилен поморщился и направился к столу президиума, где уже сидели несколько человек.

– Господин Тилен, я думаю, пора начинать.

Говоривший был высокий, довольно стройный для своих сорока трех лет господин. У него были седеющие волосы, но можно было догадаться, что в свое время он был блондином. Его подчеркнутая сдержанность и холеная внешность выдавали в нем дворянское происхождение.

Тилен, плотный полнеющий мужчина среднего роста, с открытым лбом и пронзительным взглядом больших, чуть навыкате глаз, кивнул головой в знак согласия:

– Да, господин фон Тадден, ждать больше не стоит. Все, на кого мы реально могли рассчитывать, видимо, уже в зале.

Он внимательно осмотрел зал. Более половины мест были пусты.

– Сколько человек зарегистрировалось? – спросил Тилен.

– Из тысячи двухсот приглашенных прибыло семьсот восемь человек, – ответил фон Тадден.

– Ну что же, для начала это совсем неплохо, – бодрым голосом заметил Тилен.

Фон Тадден повернулся лицом к залу и позвонил в маленький серебряный колокольчик. Шум в зале заметно спал.

– Господа, – громко обратился фон Тадден к сидевшим в зале, – прошу вашего внимания. Разрешите предоставить слово председателю Немецкой партии господину Фридриху Тилену.

Громкие аплодисменты встретили оратора.

Подойдя к трибуне, Тилен наклонил голову и на несколько мгновений застыл в этой позе. Сидевшим в зале он напоминал быка, вышедшего на бой с тореадором. Когда наступила напряженная тишина и семьсот пар глаз сфокусировались на трибуне, Тилен резко поднял голову. Лицо его выражало решительность и твердость, вокруг рта обозначились резкие складки. Он смотрел в зал глазами ясновидца и пророка.

– Я приветствую сидящих в этом зале немецких мужчин и женщин, которых привело сюда высокое чувство ответственности за судьбы Германии, за судьбы немецкого народа. Мы собрались здесь, чтобы положить конец позорному прозябанию нашей страны. Присутствующие в этом зале преисполнены твердого намерения основать новый, жизнеспособный организм, который впитает в себя лучшие, самые здоровые силы нации. Нашему учредительному съезду предшествовали контакты и встречи представителей многих партий национальной ориентации.

Двадцать второго августа в Билефельде состоялась конференция сторонников различных партий и групп национального лагеря. Там присутствовали шестьдесят представителей из Немецкой имперской партии, бременской организации, Немецкой партии, Свободно-социального союза, Немецкой свободной партии, Немецкой национальной народной партии и ряда союзов и объединений. Там был образован подготовительный комитет из десяти человек. Им поручено разработать манифест и устав новой партии. Сейчас эта большая и важная работа близится к завершению. Но уже сегодня мы твердо знаем: Германии нужен такой государственный и общественный строй, который создает общность между естественным авторитетом подлинной демократии и личной свободой гражданина, общность, воздающую в области социальной справедливости каждому свое.

Мы протестуем против засилья иностранного капитала и против наводнения страны иностранными рабочими. Мы требуем обеспечить немецким рабочим преимущественное право рабочего места по сравнению с гастарбайтер. Мы требуем защиты для немецких крестьян и сохранения здорового сельского хозяйства.

В зале раздался оглушительный рев одобрения.

Выкрики словно подстегнули Тилена, и он продолжал с еще большим пафосом:

– Особую защиту государство должно предоставить многодетным семьям. Мы требуем положить конец торговле сексом и воспитывать нашу молодежь здоровой и чистой. Наши женщины и дети не должны быть легкой добычей насильников.

Через двадцать лет после окончания войны мы требуем покончить с односторонними процессами над немецкими солдатами. Мы против прославления измены фатерлянду. Утверждать, что только Германия виновна во второй мировой войне, – значит морально самоуничтожать нашу нацию. Мужественная стойкость немецких солдат всех времен должна быть примером для бундесвера. Пока на отцах открыто и безнаказанно ставят клеймо преступников, сыновья не могут быть хорошими солдатами.

Потерпев поражение, мы не намерены отказываться от своих прав и своих земель. Мы претендуем на восточные области, куда немцы принесли культуру и цивилизацию. Нездоровый дух порабощения и признание коллективной вины уже два десятилетия парализует немецкую политику. Только народ, сознающий свою собственную ценность и свое национальное достоинство, может вернуть свое прежнее величие.

Оглушительные аплодисменты и возгласы одобрения прервали Тилена. Группа студентов, сидевшая вместе, громко стучала костяшками пальцев по столам. Массивные и крепко сбитые сельские хозяйчики громыхали по столу жилистыми кулаками. Несколько человек в гражданском, но явно с военной выправкой стучали по полу тяжелыми солдатскими ботинками.

– В постоянно сокращающейся структуре партий в Западной Германии отсутствует работоспособная партия правого крыла. Мы предлагаем создать такую партию. Наша программа ясна: вместо нигилистического разложения – здоровый порядок, вместо национального поругания – снова достоинство.

Тилен вскинул голову и эффектно выбросил вперед обе руки. Многие в зале вскочили и устроили ему овацию. Провожаемый одобрительными выкриками, он направился к столу президиума.

Проходя мимо фон Таддена, Фридрих Тилен бросил на него искоса взгляд. Тот сидел с невозмутимым видом. По выражению его лица нельзя было определить, как он реагировал на речь оратора и прием, оказанный ему залом.

Сидевший на другом конце стола Рихард Грифе наклонился к своему соседу и сказал намеренно громко, чтобы слышал Тилен:

– Господин Прункман, поздравляю от всей души. Ваш председатель неподражаем, так отлично владеет словом и досконально знает аудиторию. Я думаю, что вряд ли у него могут быть достойные соперники.

– Вы правы, господин Грифе, – не менее громко ответил ему Прункман. – Тилен – ярко выраженный тип политического лидера. Скоро он станет известен всему миру.

Тилен, для больших оттопыренных ушей которого велась эта беседа, самодовольно заерзал на стуле. «Что ж, ребята правы, выступил я действительно неплохо, – подумал он про себя. – Что, интересно, думает сейчас эта хитрая лиса фон Тадден?»

Фридрих Тилен еще раз бросил короткий внимательный взгляд на сидевшего рядом фон Таддена. Но тот по-прежнему был невозмутим.

На трибуне один за другим появлялись ораторы. Пытаясь подражать Тилену, они так же закатывали глаза и играли голосовыми связками, вздымали руки и насиловали пафос. С трибуны в зал неслись угрозы покончить с гнилым духом либерализма и восстановить поруганную честь великогерманского мундира.

Среди участников учредительного съезда новой правой партии царила в тот вечер атмосфера национальной самовлюбленности и самодовольного зазнайства.

В порыве самопожертвования вносились вклады в общественную кассу новой партии. В посеребренные кубки для шампанского, пущенные по рядам, собрали 5010 марок. В последующие месяцы Адольф фон Тадден строго регламентировал такое важное дело, как сбор денежных пожертвований, и значительно увеличил их поступления.

Поздно вечером того же дня было торжественно провозглашено создание Национал-демократической партии. Из 708 присутствовавших в нее вступили 473 человека. Избранный съездом председатель партии бременский фабрикант бетона Фридрих Тилен заявил:

– У нас еще нет отработанной в деталях программы, но не в этом суть. Чего хочет эта партия, настолько ясно, что это понимает каждый.

Адольф фон Тадден, прусский барон, председатель Немецкой имперской партии, был избран заместителем Тилена. Многие обратили внимание, что вел он себя весьма сдержанно и на учредительном съезде партии не сказал ни слова. Некоторые из его сторонников не скрывали своей обиды и разочарования. В кулуарах съезда раздавались такие заявления:

– Мы привели за собой большинство людей, а председателем избрали бременского коротышку.

Сам фон Тадден долго тряс мясистую руку Тилена, поздравляя его с почетным званием председателя.

Тилену даже показалось, что он вложил особый смысл в слово «почетный». Но поздравления шли со всех концов, так что вскоре он забыл об этом.

Вновь избранное руководство всем составом отправилось к лидеру ганноверских национал-демократов Херборду Гроссе-Эндеброку отметить знаменательное событие.

Довольный Прункман, который радовался и шумел больше всех, оказавшись рядом с Грифе, воскликнул:

– Свершилось! Наконец-то мы вместе!

Грифе поддакнул ему, а сам не спускал глаз с фон Таддена. Ему удалось улучить момент, когда все направились к своим машинам, и он подошел к барону:

– Как вы оцениваете случившееся?

– Все в полном порядке, дорогой Рихард. В условиях становления партии, организационной неразберихи и отсутствия ясных программных установок нельзя становиться во главе партии. Тилен, кстати, неплохая фигура для переходного периода. Наша главная задача, Рихард, – это кадры. Через несколько дней нужно будет собрать наш костяк и расставить наших людей на ключевые посты. Лидерство от нас не уйдет. Главное – пустить корни. И вот что еще, Рихард, не афишируй наших взаимоотношений. Я разрешаю тебе даже в разумных пределах критиковать меня. Но не перегибай палку, а то все испортишь. Ты, кстати, читал «Государя» Макиавелли?

– Нет, – растерянно протянул Грифе.

– Прочти. Очень полезная книга.

Травля продолжается

На учредительный съезд НДП Биркнера не пустили, хотя его журналистские документы были оформлены по всем правилам. Дюжие парни, стоявшие у входа в «Дёренер Машпарк», мрачно посмотрели на него, и один из них, сплюнув американскую жевательную резинку, процедил сквозь зубы:

– Не велено пускать. Именно тебя. Вот твоя морда.

И он показал Биркнеру его фотографию. Когда Вальтер начал ссылаться на свои журналистские обязанности, тот же парень – видимо, старший среди распорядителей – с ухмылкой заметил:

– У тебя свои обязанности, у нас – свои. Так что не путайся под ногами, а то мы можем и по шее дать за надоедание. Наше начальство знает, что говорит. Сам виноват, если пишешь гадости про нас.

Биркнер понял, что разговор продолжать бесполезно, и отправился обратно в отель. Был промозглый вечер с мелкой въедливой изморосью. В такую погоду у него теперь ныла левая рука, поврежденная в плече во время мартовской дискуссии в Гейдельберге. Ему было неприятно вспоминать об этом. До сих пор у него сохранилось то отвратительное чувство безысходности и беспомощности, которое он испытал в университетском дворе, когда его избивала толпа разъяренных молодчиков. Пожалуй, до тех событий он верил во всесилие разума и здоровой логики. Но, оказавшись тогда лицом к лицу с орущей массой людей, он впервые почувствовал звериную ненависть толпы. Он был распят на мостовой в мгновение ока. И если бы не полицейские машины, которые прибыли по вызову ректора, напуганного возможным самосудом толпы на университетской территории, то не сносить бы ему головы. После этой дискуссии он шесть недель провалялся в гейдельбергской больнице. Вместо лица у него была сплошная ссадина, левая рука в плече вывернута, сломан средний палец на правой руке, на обеих ногах сзади глубокие порезы, сделанные каким-то острым железным предметом. В горячке первых дней Вальтер продиктовал две статьи для своей газеты о событиях, связанных с дискуссией в университете. Редактор звонил ему и выражал благодарность: тираж вновь подскочил на несколько тысяч. Но потом Биркнера охватили тоска и безразличие. У него было такое чувство, что только он один всерьез волнуется и переживает, что рядом с мирными жителями ходят и ведут свою зловредную агитацию неисправимые наци и новоявленные сторонники нового фюрера.

В 1963 году вышла в свет книга Удо Валенди «Правда для Германии – вопрос вины во второй мировой войне». Издательство, выпустившее книгу, рекламировало ее такими словами: «Первая книга молодого немецкого историка по вопросу о вине в развязывании войны… В этой книге доказывается, что навязанные догмы о «немецкой вине» не смогли отвлечь молодежь Германии от деловых исследований в области истории и заставить ее отказаться от немецких жизненно важных прав. Тезис о «вине» Германии в развязывании второй мировой войны опровергнут!»

Биркнер прочел эту книгу, уже лежа в больнице. Он написал гневную рецензию, полную тревоги за будущее развитие страны, в которой фальсифицируется история, оправдывается агрессия и воспевается реваншизм. В день опубликования рецензии в его палате с грохотом раскололось окно и в комнату влетел булыжник. Благодаря лишь чистой случайности он не размозжил голову соседа Биркнера по койке, учителя истории из местной школы.

– Вы думаете, война окончилась? – сказал побледневшему историку Биркнер. – Нет, она продолжается.

Биркнер тогда многое обдумал, лежа на больничной койке. Он понял, что выступления таких, как он, защитников демократии встречают массированным и организованным отпором. Он подсчитал, что в сред-нем на каждое его выступление только в центральной печати появлялось пять-шесть опровержений, выпадов и откровенной ругани. Что же касается непосредственно событий, связанных с дискуссией в Гейдельберге и самоубийством Карла Реннтира, то это был настоящий поток злобной клеветы против левых сил, которые якобы затравили честного патриота, довели его да самоубийства. Праворадикальные газеты изображали Реннтира как мученика, как жертву «распоясавшейся демократии». «Дейче зольдатен-цайтунг» опубликовала сообщение о смерти Реннтира, снабдив его следующим предисловием: «10 марта смерть отняла у нас известного журналиста, учителя и бывшего офицера Карла Реннтира. Это известие, единодушно замалчиваемое в официальной печати, глубоко потрясет всех, кто знал Реннтира и научился ценить его как высокоодаренного писателя и искреннего, безупречного человека». Самоубийство Реннтира дало повод многим другим правым изданиям опубликовать некрологи. Во многих городах праворадикальные и неонацистские организации провели митинги, посвященные его памяти. Книжный дом Отто Ройтера, расположенный в Виллингсхаузене у Гамбурга, организовал 2 апреля траурный митинг, посвященный памяти Карла Реннтира, в большом зале гамбургского Дома патриотов на Тростбрюкке, 6. А книжный магазин «Талия» в Гамбурге на Германштрассе, 16 выставил в своей витрине бюст Реннтира и журналы с его статьями.

Находясь в больнице, Биркнер получил несколько анонимных писем с угрозами в свой адрес. Неизвестные писали ему, что смерть Реннтира на его совести и он поплатится за это своей головой.

Биркнер теперь уже знал, что это не просто угрозы нескольких маньяков. За каждым письмом стоял не один человек, а целая организация. Постепенно он понимал, что существует группа лиц с единым руководством, которая планомерно и продуманно организует его травлю.

Окончательно это стало для него ясно после возвращения из больницы. Когда он поднялся в свою мюнхенскую квартиру, к нему сразу же заявилась фрау Людендорф.

Официальным и необычно сухим голосом она заявила:

– Господин Биркнер, я вынуждена досрочно расторгнуть с вами контракт о сдаче жилой площади и просить вас в возможно более короткий срок покинуть эту квартиру.

– Простите, фрау Людендорф, но чем все это можно объяснить? Кажется, я исправно плачу квартирную плату, не устраиваю ночных оргий, не мешаю соседям, не ломаю мебель…

– У меня нет к вам в этом отношении претензий. Но этого еще недостаточно для того, чтобы проживать в моем доме.

– Какие же условия я нарушил или не соблюдал?

– Видите ли, господин Биркнер, ваша последняя деятельность в левой печати создала вам в обществе дурную славу. Вы нападаете на священные для каждого настоящего немца и настоящей немки понятия, – фрау Людендорф сделала ударение на слове «настоящий», – как фатерлянд, национальный престиж, германская раса. Вы обвиняете наших солдат в зверствах и подрываете солдатский дух, вместо того чтобы блюсти его в нашем народе и особенно среди нашей молодежи.

Но вы забыли, что я родственница генерала Людендорфа и не могу быть равнодушной к охаиванию славы немецкого оружия.

Фрау Людендорф впала в необычайное волнение. Грудь ее высоко вздымалась, в ее глазах метались искры возмущения.

– Мне очень жаль, фрау Людендорф, что я не в силах объяснить, насколько глубоко вы ошибаетесь во мне. Я тоже немец и люблю свою родину. Именно поэтому я выступаю против тех, кто снова злоупотребляет понятием нации, – сказал Биркнер.

– Не думайте, что это только мое мнение, – с вызовом заявила фрау Людендорф. – Ко мне приходили без вас двое молодых людей. Они объяснили мне, кто вы такой, раскрыли глаза на ваши связи с коммунистами. Знаете ли, в моем доме никогда не было красных и не будет!

– Какая чушь! – возмущенно заявил Биркнер.

– Если вам и этого мало, – фрау Людендорф распалилась и уже не могла остановиться, – то я должна сказать, что не желаю из-за вас рисковать своим состоянием.

– ?? – Глаза Биркнера были похожи на два растерянных вопроса.

– Да, да. Не делайте наивных глаз. Эти молодые люди сказали мне, что у вас плохой гороскоп в этом году и ваше жилище будут преследовать пожары.

– Успокойтесь, фрау Людендорф, я понимаю ваши чувства. И будьте спокойны за вашу квартиру: я завтра же выеду из нее.

Конечно, он держал себя в руках. Но откровенно говоря, на душе у него было прескверно. После фрау Людендорф он три недели прожил на квартире у Хорста Вебера. Он даже шутил, что не справедлив к судьбе. Ведь именно в это время беременная жена Вебера уехала в Кёльн к своей матери, и он мог эти три недели прожить у Хорста. Сам Вебер активно использовал это время, чтобы уговорить Биркнера заняться другой проблематикой.

– Послушай, Вальтер, что ты прицепился к этим правым радикалам, экстремистам и прочей нечисти? – говорил он ему вечером, когда они возвращались из редакции.

– Я боюсь, что не сумею тебе объяснить как следует, но где-то в глубине души я чувствую моральную обязанность рассказывать людям об этой крадущейся опасности. И так кругом слишком много равнодушных, которые не хотят ни во что вмешиваться. Но ведь это как раз то, чего добиваются старые и новые поклонники нацизма. Они делают ставку именно на благодушие бюргеров и их явную склонность к авторитарному образу мышления. Неонацисты прекрасно знают, что после запрета компартии в нашей стране нет действенной оппозиции и они вполне могут рассчитывать скорее на благосклонность, чем на отпор со стороны официальных властей.

– С такими мыслями тебе будет трудно, старина, доказывать свою правоту, – заметил Хорст. – Ты всех валишь в кучу, и неонацистов и правых из ХДС и других партий.

– Это не совсем так. Между ними, конечно, есть разница, но не по существу, а в подходе к решению проблем. Но ясно одно, что на дерьме ХДС растут неонацистские организации.

– Плетью обуха не перешибешь. Один в поле не воин. Общественное сознание еще не созрело для активного протеста. Ты опережаешь события, тебя никто не поддерживает. Я тебе скажу откровенно, Вальтер, иногда мне страшно за тебя. За два последних месяца у тебя стало столько врагов, что другому за всю жизнь не набрать. Прихлопнут тебя где-нибудь из-за угла – и концы в воду. – Вебер искренне пытался переубедить его.

– Ты не прав, Хорст. Сейчас не тридцатые годы. А что касается общественного сознания, то кто-то должен его будоражить. И не так уж я одинок. Вот, смотри, приглашение из Мюнхенского университета от членов клуба «Аргумент», приглашают на дискуссию «Стоит ли враг справа?». – Биркнер протянул Хорсту письмо с приглашением.

Тот пробежал его глазами и сказал:

– Если ты не возражаешь, я бы пошел с тобой.

Хорст постарался сказать это как можно спокойнее. Но его выдало наигранное равнодушие.

«Эх ты, дружище, опасаешься, как бы не было второго Гейдельберга», – растроганно подумал Биркнер.

В клуб «Аргумент» они отправились вдвоем. Прием, оказанный студентами Биркнеру, поразил их обоих. Клуб был забит до отказа, собралось более трехсот студентов. Они устроили Биркнеру настоящую овацию. Дитер Мёле, председатель местной организации Социалистического союза немецких студентов, приветствуя гостей, сказал:

– Многие студенты нашего университета знают имя журналиста Вальтера Биркнера, мужественно отстаивающего свою точку зрения и свои идеи, несмотря на травлю правой печати и подлые выходки фашиствующих молодчиков.

В этом месте в зале раздалось несколько выкриков «Пфуй!».

– Да, да, уважаемые господа, – твердо продолжал Мёле, – постоянная травля и физическая расправа – это фашистские методы. И мы высоко уважаем мужество господина Биркнера, разоблачающего опасность новой волны великогерманского национализма, на гребне которой уже появилась неонацистская пена.

Дискуссия была оживленной и интересной. Студенты живо и с одобрением реагировали на аргументы Биркнера и часто аплодировали ему. Были, естественно, и несогласные с ним. Но их точка зрения не нашла поддержки у большинства. Никогда еще Биркнер не чувствовал такого морального удовлетворения, как в тот вечер после дискуссии. Там он познакомился с интересными ребятами. Ему особенно запомнилась Эрика Лихтенбург, симпатичная блондинка с умным, настойчивым взглядом больших серых глаз.

Она долго расспрашивала его о гейдельбергской истории и потом сказала, что у нее там был друг, который присутствовал на дискуссии.

– Почему был? – заинтересовался Биркнер.

– Я с тех пор не поддерживаю с ним никаких отношений. Не могу простить, что он был в числе тех, кто провоцировал вас.

– Ну, это вы слишком строги, Эрика. Если он был не согласен со мной, это еще не значит, что он был на стороне тех, кто набросился на меня. Я уверен, что человек, с которым вы дружили, не мог быть плохим.

Конечно, он сказал так, потому что ему хотелось сделать ей тогда комплимент. И не напрасно. Она благодарно взглянула на него.

Больше всех был потрясен дискуссией Вебер. Когда они возвращались домой, он сказал Биркнеру:

– Сегодня я убедился, что ты прав. Мы не одни, нас много. Только мы еще не нашли друг друга. А искать надо. Именно сегодня, иначе завтра может быть поздно.

После этого Хорст Вебер стал активным помощником Биркнера. Он вместе с ним подбирал материалы, следил за прессой, делал вырезки. А сегодня он вместе с ним приехал на учредительный съезд новой партии. Он был там, в зале, и поэтому Биркнер так легко сдался, когда его не пустили распорядители. Он все равно будет иметь информацию из первоисточника. Несмотря ни на что…

Холодный ветер стегал лицо колючими дождинками. Биркнер не обращал на них внимания. Волны воспоминаний захлестывали его. Конечно, не все было так мрачно и безнадежно. Были и успехи, была поддержка со стороны умных и добрых людей. Но как бы хотелось, чтобы это были не редкие проблески солнца на хмуром осеннем небе, а яркое солнечное полноводье. И снова к нему пришли мрачные мысли: «Выдержу ли это единоборство? Как мало все-таки союзников! И как трудно доказать, что демократия может быть беззащитной».

Впереди уже была видна его гостиница. Он шел по тускло освещенному тротуару в тени больших деревьев. Прохожих было мало. Когда он проходил мимо огромной липы, кто-то схватил его сзади за локти. Сильная рука обвила и сжала шею.