Текст книги "Рыцари свастики"

Автор книги: Владимир Ломейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Шаг назад, два рывка вперед

Вернер Прункман плакал. По его полному, одутловатому лицу текли крупные пьяные слезы. Никто, даже он сам, не мог сказать теперь, сколько он выпил за этот вечер. Сначала он пил с друзьями, потом, когда они ушли, он продолжал пить один. Когда он набрался по самый узелок галстука, ему вдруг стало так жалко себя, что слезы градом брызнули из глаз. Несколько лет жизни в самом расцвете сил и энергии были отданы политической карьере. Он стоял у колыбели новой партии, пользовался полной поддержкой и благосклонностью ее лидера, принимал первые заслуженные излияния в преданности районных и окружных функционеров НДП. И в тот самый момент, когда, казалось, совсем близок был момент федерального триумфа, когда вполне реально вырисовывалось министерское кресло на земельном уровне, когда имена руководителей партии все прочнее обосновывались на первых полосах центральных газет, он оказался вышибленным из седла. На полном скаку, совершенно неожиданно.

И все только потому, что он необдуманно сделал ставку на Тилена, на этого самодовольного бегемота, которому на блюдечке преподнесли председательское кресло. А он даже не почесался, чтобы удержать его. Обида на Тилена горячей волной нахлынула на него. Ах, если бы он поступил, как Грифе! Ведь никто не мешал ему поставить на фон Таддена. Но кто мог предвидеть, что прусский барон окажется хитрее и умнее бременского фабриканта бетона. Кто мог предположить, что, оставаясь в тени все эти годы, он так искусно и незаметно будет плести интригу и в то же время так скрупулезно создавать свою собственную партию за широкой, неповоротливой спиной самовлюбленного бременца?

Вернеру Прункману было безумно жаль себя, своих несбывшихся надежд и планов. Зачем он выбрал эту неблагодарную политику, где никто не ценит личной преданности и верности долгу, где все решают слепой случай и злой рок? Прункман тихо покачивал головой, как при зубной боли. В который раз он решал сойти с зыбкой почвы политической деятельности и целиком предаться сладкой жизни производителя пудингов. Он клялся и божился навсегда распрощаться с неблагодарной политикой, хотя в глубине души он знал, что все это бесполезно, ибо вкусивший однажды этого плода будет на всю жизнь отравлен. И горький вкус власти бередит кровь и душу, как приторный запах фимиама, воскуриваемый льстецами…

И уже назавтра он сидел в глубоком кресле в кабинете Тилена, который, потирая свои короткие пухлые пальцы, прерывистым голосом развивал перед ним грандиозные планы:

– Мужайся, Вернер. Еще не все потеряно. Мы создадим новую Национально-народную партию. И к нам придут сотни недовольных из НДП, где власть узурпировала шайка проходимцев. Они действуют там методами штурмовиков. Они оттолкнут от себя умеренно консервативные силы. Будущее за нами. Я чувствую себя, как рыба в свежей воде. Я создам партию и облачу ее в новые одежды. И ты займешь в ней достойное место, подобающее твоим талантам и способностям.

При этих словах Тилена Прункман надувался былой важностью и снова чувствовал себя на коне…

Рихард Грифе, как всегда подтянутый и энергичный, проводил совещание со своими доверенными лицами Паулем Миндерманом и Ойгеном Хинкманом.

– Вы знаете, господа, что на начало мая назначен съезд нашей партии. Но если как следует разобраться, съезд вполне может и не состояться. Большой беды от этого не будет, и я берусь утверждать, что в таком случае может быть даже определенная польза.

Тонкая морщинистая шея Хинкмана от напряжения покраснела. Белобрысый Миндерман непонятливо таращил свои белесые глаза.

Грифе невозмутимо продолжал:

– Постараюсь вам объяснить ситуацию доходчивым языком. Вы знаете, как встревожено правительство прежде всего зарубежными откликами на последние выборы в четырех землях. Особенную нервозность в Шаумбурге вызвало заявление Советов от 29 января, в котором официальный Бонн обвиняется в пособничестве нашей партии. Правительство реагирует крайне нервно на тот факт, что советское заявление нашло благожелательный отклик во многих западных странах. В этих условиях в Бонне крайне заинтересованы в том, чтобы мы вели себя как можно тише и безобиднее. Вы знаете, что последние события, связанные с исключением Тилена, были восприняты там с нескрываемой радостью. Это дало возможность властям вновь утверждать, что наша партия не представляет собой опасности и истекает кровью в междоусобной борьбе. Если же в этих условиях состоится наш съезд, это послужит поводом для коммунистов и их сторонников на Западе вновь поднять шумиху о так называемом неонацизме. Собственно говоря, на съезде больше всего настаивают те группы, которые, требуя соблюдения устава, на самом деле делают ставку на Гутмана, или же те, кто предлагает на пост председателя НДП лидера фракции в баварском ландтаге Зигфрида Пельмана. Видимо, вам излишне объяснять, что все эти варианты не входят ни в планы Буби, э-э, простите, фон Хаддена, ни в наши собственные. Зачем нам лишняя междоусобица в партии? А она неизбежно возникнет сейчас на съезде. Если говорить об интересах партии и о наших интересах, то нам всем выгоднее провалить весенний вариант съезда. Время работает на нас. К осени мы наведем полный порядок в партии, и выборы нового председателя пройдут в столь дорогой нам атмосфере единодушия и всеобщего энтузиазма. В то же время, если съезд будет сорван, мы сослужим добрую службу правительству, тем, кто сочувствует нам в рядах ХДС – ХСС, и одновременно сможем предстать в глазах своей и зарубежной общественности как жертвы левого террора…

Хинкман и Миндерман переглянулись. Их взгляды выражали откровенный восторг, предназначавшийся в первую очередь для Грифе: ну и голова этот Рихард! Такой стратег! Такой тактик! Просто приятно работать под его началом.

После общеполитической информации договорились о конкретном плане действий.

Выборы в Рейнланд-Пфальце и Шлезвиг-Голштейне и предстоящий съезд НДП в Висбадене вызвали многочисленные протесты профсоюзов и демократических общественных организаций, требовавших запретить съезд и саму партию. 3 мая в печати было опубликовано сообщение о том, что городские власти Висбадена под нажимом общественности расторгли договор об аренде НДП крупнейшего в городе зала «Рейн-Майнхалле», где 10–12 мая должен был состояться неонацистский съезд. Фон Тадден тут же сделал возмущенное заявление о травле «подлинно немецких патриотов» и перенес съезд на тот же срок в Нюрнберг. Это был открытый вызов: еще были свежи в памяти всего мира помпезные нюрнбергские съезды и манифестации гитлеровской Национал-социалистской партии. НДП арендовала нюрнбергский ярмарочный зал, так как предполагалось прибытие от 3 до 5 тысяч делегатов и гостей. Вечером 9 мая владельцы зала неожиданно расторгли договор об аренде. 10 мая утром лидеры НДП сумели добиться от нюрнбергского административного суда решения в свою пользу, но днем компания, которой принадлежал зал, обжаловала это постановление. Официальная печать трубила победу: демократия свернула шею коричневому чудищу, напрасно за рубежом шумели о неонацистской опасности и вообще вовсе не так страшен черт, как его малюют.

Поскольку договор об аренде зала был аннулирован в последний момент, лидеры партии не успели предупредить делегатов. Огромная площадь перед «Мессехалле» была забита съехавшимися делегатами. Перед многотысячной толпой выступил Адольф фон Тадден.

– Национал-демократическая партия доказала свою жизненную силу. Ни безумие отдельных личностей, ни насилие извне не могут победить нашу партию. Такие вещи, которые происходят сейчас, не могут нас сломить. Они лишь закаляют нас! – патетически восклицал через громкоговоритель Адольф фон Тадден.

Стоя в открытом автомобиле, лидеры партии запели гимн Федеративной республики. Многотысячная толпа национал-демократов с чувством подхватила аллилуйю боннскому государству. Эмоциональный пафос, соединенный с горьким чувством затравленности, вышибал слезу из филистерских душ почитателей нового фюрера.

Логика борьбы

Для Роланда Хильдебрандта наступил ответственный момент в жизни. Он был на последнем курсе, и ему предстояло много и упорно заниматься, чтобы сдать экзамены. Роланд все время пропадал в университетской библиотеке либо безвылазно сидел в своей мансарде, обложившись книгами. Его никто не беспокоил. Старые друзья по корпорации уже давно не общались с ним. Фрау Блюменфельд сухо здоровалась при встрече и быстро проходила мимо.

С того памятного разговора в июне 1966 года, когда он равнодушно встретил ее восторженное решение вступить в Национал-демократическую партию, в ее отношении к нему произошла разительная перемена.

Она не могла простить ему затянувшегося безразличия к себе как к женщине. Размолвка с ним на политической почве окончательно разрушила ее иллюзии. Оскорбленное женское самолюбие было обострено неожиданным расхождением в политических взглядах. Теперь на субботние штрудели к ней регулярно заглядывал белобрысый Дитрих. И трудно было сказать, что больше доставляло ему удовольствие: чаепитие у любвеобильной вдовы или сладостное чувство реванша над Роландом.

Самого Роланда это мало занимало. Он с головой ушел в занятия и старался ни о чем постороннем не думать. Иногда это удавалось. Но все чаще он ловил себя на том, что он просто сидит над открытой книгой, а мысли его витают совсем в другом месте. Бурные события последних трех семестров не могли пройти даром. Душевные потрясения заставили его на многое смотреть под другим углом зрения. Когда-то он твердо решил для себя оставаться вне политики. Но это было легко сказать, но трудно выполнить. Весь университет гудел, как растревоженный улей. Не проходило дня без дебатов. Студенческое недовольство росло. АСТА, студенческий парламент, требовал проведения реформы высшего образования, устаревшая система которого давно не соответствовала требованиям сегодняшнего дня. Многочисленные студенческие организации требовали от властей снизить плату за обучение, которая составляла в семестр 200–250 марок, снизить плату за общежития, по-строить дешевые студенческие столовые. Помимо требований, связанных с социальными правами и университетскими свободами, все чаще в центре дискуссий ставились общеполитические вопросы: американская агрессия во Вьетнаме, отношение к НДП, чрезвычайное законодательство и другие.

В университете все чаще происходили стычки между Социалистическим союзом немецких студентов и студенческими группами НДП. ССНС выступал против чрезвычайного законодательства, против роста милитаризма и реваншизма в стране, за признание двух германских государств, за незыблемость границы по Одеру – Нейсе, против участия ФРГ в НАТО, против агрессии США во Вьетнаме. Правда, и в самой организации студентов-социалистов были самые разные течения: наряду с толковыми, ясными политическими выступлениями было немало крикливых, запутанных голосов, откровенного самолюбования и злоупотребления революционной фразой.

В Гейдельберге дело часто доходило до открытых стычек. Одна из них произошла на глазах у Роланда. Он шел в библиотеку через внутренний двор университета – и вдруг столкнулся носом к носу с распаленной парой. Взъерошенные и красные от гнева, стояли друг против друга Курт Фольриттер и белобрысый Дитрих. Их спор, видимо, достиг точки кипения, и Дитрих вдруг выкрикнул, задыхаясь от злобы:

– Вы дождетесь скоро, что вам тоже переломают ноги, красные подпевалы!

Роланда даже передернуло от этой фразы: он сразу же вспомнил рассказ Герда после нападения на него трех неизвестных. Сомнения быть не могло: Дитрих либо знал об этой компании, либо сам имел отношение к ней. А значит, за его спиной стоял все тот же напыщенный Леопольд фон Гравенау, отпрыск знатного рода по происхождению и политический гангстер по призванию. Заметив Роланда, Дитрих тогда быстро смотался к своим, которые невдалеке поджидали его молчаливой группой. После стычки в Карлсруэ Дитрих старался избегать его.

Роланд рассказал об услышанном Герду. Тот только стиснул зубы. Он и сам давно уже догадывался, чьих рук это дело, но у него не было никаких доказательств…

1 октября 1967 года в Бремене состоялись выборы. НДП набрала там 8,8 процента голосов и получила восемь мандатов в ландтаг. После выборов в Нижней Саксонии, где 4 июня четверть миллиона избирателей проголосовала за национал-демократов и обеспечила им тем самым 10 мест в местном парламенте, это была уже шестая земля, где неонацисты имели свои фракции. В тот вечер в квартире, которую снимал Леопольд фон Гравенау, допоздна светились окна. Ее хозяин вместе с приятелями отмечал очередную победу своей партии. Дом этот был на другой стороне улицы, где жил Роланд. Вместе с Гердом, который зашел к нему в тот вечер, они могли слышать, как веселилась компания. В открытую форточку временами доносилось пьяное пение.

– Как ты думаешь, чем все это кончится? – спросил Герд.

– Что ты имеешь в виду?

Роланд внимательно смотрел на друга.

– Конечно, национал-демократов. Ведь они создали партию три года назад, а уже сидят в шести ландтагах. Кто из нас мог в это поверить? И как ни крутись, приходится согласиться, что Восточный Берлин и Москва были правы в своих предупреждениях насчет растущей опасности неонацизма.

Герд возбужденно ходил по комнате.

– Ну, положим, дело обстоит не так уж плохо, как ты думаешь, – заметил Роланд. – Для паники нет причин. В конце концов их поддерживает не более десяти процентов.

– Это все так. Но я имею в виду не НДП – вернее, не столько НДП, сколько окружающую среду, которая создает благоприятные возможности для ее роста. Ведь уже сейчас правые силы в ХДС используют НДП как прикрытие для своей политики. Национал-демократы взяли на себя основной огонь критики, а ХДС втихую проводит, по существу, ту же самую великогерманскую политику, проповедует реваншистские взгляды вовне и антидемократические внутри. И на фоне экстремизма НДП их политика выглядит гораздо безобиднее. Более того – НДП раздувает костер великодержавного национализма, в который ХДС незаметно подбрасывает свои поленья. И вокруг этого костра уже исполняются воинственные пляски. НДП опасна тем, что в целях мнимой борьбы с ней правые в ХДС – ХСС требуют проведения открыто националистического курса. Недаром Штраус заявил после баварских выборов: «Если мы придадим нашей политике определенный национальный аспект, то эта партия вскоре исчезнет». Кстати сказать, национал-демократы потому так нагло себя и держат, ибо они знают, что нужны боннским политикам.

Я долго думал над этим, Роланд, и сделал для себя твердый вывод: нельзя оставаться нейтральным.

Национал-демократы заинтересованы в том, чтобы создать активную партию и прорваться в бундестаг, опираясь на массы разочарованных и недовольных. И чем больше будет равнодушных, тем легче они осуществят свой прорыв. А потом уже часть болота примкнет к ним, это всегда бывало в истории. Десятого ноября НДП проводит свой третий съезд в Ганновере. Я поеду туда, чтобы принять участие в демонстрации протеста. А как ты?

Он остановился и в упор смотрел на Роланда.

– Видишь ли, – медленно начал тот, – я не хочу отрываться от занятий. Мне столько нужно еще сделать. А кроме того, что дают эти демонстрации? Вот мы ездили в Баварию, шумели, протестовали, а им начхать на это… Признаться, мне это все порядком осточертело. Я хочу, чтобы меня оставили в покое…

Адольф фон Тадден стоял у окна «Нидерзаксен-халлё» и смотрел на море людей, собравшихся перед зданием этого крупнейшего в городе зала, со смешанным чувством. Его самолюбию льстило, что съезд его партии привлек такое внимание общественности и собрал огромную демонстрацию протеста. Такого не было ни во время первого, ни во время второго съезда НДП: значит, с ними считались, они стали силой, достойной сопротивления. В то же время его не могло не беспокоить последовательно нараставшее движение за запрет партии, движение, в котором выступали уже не просто разрозненные одиночки, но целые организации профсоюзов, студенческие и молодежные союзы. И бессильная ярость комком подкатывала к горлу, когда он вчитывался в лозунги демонстрантов: «Долой фашистов!», «Запретить НДП!»

Сзади к нему подошел Леопольд фон Гравенау.

– Гейдельберг тоже там есть? – мрачно спросил его барон.

– Да, небольшая труппа. Вон там, где два парня держат лозунг «НДП растет на дерьме ХДС– СДПГ», – ответил фон Гравенау, стараясь уловить настроение шефа.

– Разбираются, – пробурчал фон Тадден и отвернулся от окна.

Леопольд фон Гравенау, поколебавшись несколько мгновений, осторожно сказал:

– Все обращают внимание на тот факт, что в проекте программы под пунктом тринадцатым: заключительная речь – стоит ваша фамилия. Говорят, что с заключительным словом выступает вновь избранный председатель…

– Ну и что же? – оборвал его фон Тадден.

– Только одиночки морщатся: мол, неудобно предвосхищать события. Большинство одобряет: нечего играть в прятки…

С улицы донеслись лозунги: «Долой НДП!», которые хором скандировали демонстранты. На небольшой самодельной трибуне стоял Вальтер Биркнер.

– Только объединенные решительные действия всех демократов могут заставить правительство прислушаться к голосу протеста против растущей опасности неонацизма, – говорил он хрипловатым, простуженным голосом. – Общество, в котором рождается второе поколение нацистов, осталось прежним. Сегодня так же, как и тогда, монополии поддерживают фашизм, потому что буржуазно-либеральные партии не в состоянии надежно прикрыть их власть и обеспечить новый поход за «Великую Германию». Посмотрите, как надежно охраняют неонацистов наши власти. Они пригнали сюда полторы тысячи полицейских, по одному на каждого делегата. У них три мощных водомета и свора овчарок. И все это на тот случай, если мы с вами захотели бы разогнать это коричневое сборище. Официальный Бонн заботливо охраняет НДП, которая открыто смеется над бундестагом и требует усилить агрессивный курс во внешней политике. Но власти сразу же разгонят любой митинг, где запрещенная компартия потребует изменить нынешнюю политику. Это потому, что у нашей демократии два подхода к ее критикам: она Слегка журит тех, кто критикует ее справа, но смертельно ненавидит всякого, кто критикует ее слева. Исторический опыт говорит: без КПГ нет демократии. Поэтому, требуя запрета НДП, мы одновременно должны требовать отмены решения конституционного суда о запрете КПГ. Только объединившись, западногерманские демократы могут добиться успеха в своей борьбе против неонацизма.

– Верно! – воскликнула симпатичная белокурая девушка, стоявшая внизу у трибуны.

Ее поддержали еще несколько человек.

– Что ты так посмотрел на меня, Роланд? Разве он не прав? – спросила Эрика.

Рядом стоявший Роланд серьезно взглянул на нее и вдруг неожиданно широко улыбнулся:

– Меня удивляет не то, что ты права на этот раз, а то, что ты бываешь права слишком часто.

– И всегда немножко раньше, чем это поймут другие, – добавил Герд и подмигнул Роланду.

Все трое дружно засмеялись.

– А знаете, – голос Герда стал вдруг серьезным, – мне только что Хорст Вебер сказал, что Биркнера уволили из газеты.

– За что? – вырвалось у Эрики.

– Редактор сообщил ему, что они сокращают аппарат редакции и поэтому больше не нуждаются в его услугах. Но Хорст сказал, что в редакции открыто говорят о секретном звонке из Бонна. Он последовал сразу же после того, как Биркнер вошел в Комитет за отмену запрета КПГ.

– Да-а… – задумчиво протянул Роланд. – Выходит, что самый болезненный удар нанесли ему не его враги – инкогнито, а все то же батюшка государство…

Над площадью перед трибуной плотной стеной стояли люди. Многие из них держали над головами зонтики – шел мелкий осенний дождь. Было слякотно и зябко. Пронизывающий ветер пробирался сквозь складки одежды и холодил спины. У тех, кто пришел без зонтов, по мокрым лицам стекали крупные капли дождя, от непокрытых голов шел пар. В такую погоду хорошо сидеть дома в теплых шерстяных носках и пить свежезаваренный горячий кофе. Но люди молча стояли перед зданием «Нидерзаксенхалле».

В поход на Бундестаг!

В фойе «Нидерзаксенхалле» продавали свежий номер газеты «Дейче нахрихтен», специально посвященный третьему съезду партии. Каждый из делегатов считал своим долгом заплатить 70 пфеннигов за газету, помеченную № 45, чтобы поддержать свою партию материально и получше сохранить в своей памяти этот незабываемый день. Через всю первую страницу огромными буквами было написано: «Конгресс немецкой оппозиции». И далее в шапке номера стояло: «В эти три дня демократическая парламентская оппозиция Федеративной Республики Германии представляет себя общественности внутри страны и за рубежом. На этом конгрессе закончатся обе фазы создания партии. Партия начнет новый отрезок своего пути, который через земельные выборы в Баден-Вюртемберге приведет национал-демократов в составе сильной оппозиции в бундестаг».

Третий съезд НДП собрался, чтобы принять новую программу партии и избрать новое руководство. На съезд прибыло около полутора тысяч делегатов, представлявших тридцать три тысячи членов партии. Но состав сидевших в зале резко отличался от прошлогоднего. Теперь явно доминировала самоуверенная, горделивая осанка бюргеров, познавших вкус власти. Среди делегатов было 48 депутатов ландтагов, сотни городских советников и бургомистров. Это уже были не новички, робко просунувшие ногу в дверь немецкой политики. Это были бывалые политиканы, уверенно чувствовавшие себя на любой общественной трибуне. Они уже готовы были к тому, чтобы без лишних стеснений оттереть плечом от кормила власти робких либералов и показать, как делается настоящая немецкая политика.

Окруженный толпой почитателей, фон Тадден витийствовал в кулуарах съезда:

– Господа, наша партия переживает качественно новый этап. Я хотел бы обратить ваше внимание на два существенно важных момента. Во-первых, мы омолаживаемся с каждым месяцем. Нам удалось снизить средний возраст своих членов, составлявший в 1965 году пятьдесят лет, до сорока двух лет в 1966 году. Это развитие продолжается и сегодня: пятьдесят два процента всех членов НДП моложе сорока лет! Это прямой результат внимания руководства партии к молодежи, ее умения найти доходчивые лозунги, которые бы затрагивали сердце и душу каждого юноши и девушки. И во-вторых, – фон Тадден сделал глубокую затяжку сигары и, эффектно откинув голову, выдохнул красивые кольца дыма, – за нами идет все больше рабочих. Последний опрос в Руре показал, что, если бы сейчас состоялись выборы, НДП собрала бы довольно значительное число голосов в Рурской области. Действительно, вначале рабочие не часто голосуют за НДП, потому что они поверхностно знакомы с партией и ее лозунгами. Но как только у них создается определенная ясность в отношении НДП, она становится привлекательной для рабочих не меньше, чем для других групп населения. Но для этого, господа, нам надо постоянно вести среди них разъяснительную работу и вырабатывать правильные лозунги. Новая программа, которую нам предстоит принять, учитывает опыт нашей борьбы.

В это время Рихард Грифе в другом конце зала беседовал с Паулем Миндерманом.

– Что удалось сделать, чтобы разогнать этих крикунов под нашими окнами? – Грифе нетерпеливо мял пальцами сигарету.

– Пока, к сожалению, немного, господин Грифе, – извиняющимся голосом говорил Миндерман. – Мы заслали своих людей в толпу демонстрантов. Они пытались свистом и криками оборвать ораторов, но толпа настроена весьма враждебно. Некоторых даже побили, – пожаловался Миндерман.

– Меня это не интересует. Учтите, шеф недоволен. Неужели вы не можете запугать организаторов митинга? Где ваш многолетний опыт? – В глазах Грифе вспыхивали злые искорки.

– Господин Грифе, в этот раз собрались более упорные, чем раньше. Мы испробовали все приемы. Вчера даже наш парень залез на портал зала и инсценировал срывание гирлянд из еловых веток, а когда его обнаружила полиция, он побежал в самую гущу митинга, увлекая за собой полицейских. Но из этого ничего не вышло. Он споткнулся и упал в лужу, так что его успели схватить полицейские, и нам пришлось потом выручать его из участка.

– Послушайте, Миндерман, что вы рассказываете мне глупые басни? Зарубите себе на носу: меня интересует, что вами сделано, а не то, что у вас не получилось. – Грифе с ударением произнес слово «что». – Какие меры приняты против студентов-социалистов?

Миндерман опустил голову.

– В чем дело?

– У нас большая потеря. Они разоблачили нашего агента Руди Зайделя, который всегда держал нас в курсе их планов. Он попался, когда хотел подбросить слезоточивую бомбу под трибуну митинга. Его здорово избили…

Раздался звонок, означавший конец перерыва.

Грифе выругался и оставил растерянного Миндермана одного.

На сцене, украшенной цветами, восседал многочисленный президиум партии. На трибуну поднялся исполняющий обязанности председателя партии Вильгельм Гутман:

– Господа, наш съезд открывает новую главу в истории НДП. Новая программа партии, проект которой представлен на ваше рассмотрение, есть плод кропотливой работы всего мозга партии. Она учитывает новые веяния истории, но сохраняет неизменной нашу принципиальную позицию по жизненно важным вопросам нашей нации. Мы никогда не смиримся с результатами военного поражения. Мы отклоняем Потсдамские соглашения и положение, создавшееся в результате их претворения в жизнь. В нашей программе предусмотрено все, в чем нуждается наш народ, чтобы возродить былое величие фатерлянда. Наша армия должна стать школой воспитания молодежи. Необходимо восстановить честь бывших военнослужащих СС… Командование бундесвером должно полностью перейти в немецкие руки. Нам нужен свой генеральный штаб. Главной задачей сегодняшнего дня является развитие собственной военной промышленности и расширение военно-технических исследований.

Слова выступающего потонули в громе аплодисментов.

Гутмана сменил профессор Рихард, принимавший вместе с фон Тадденом, Удо Валенди, Анрихом и фон Грюнбергом участие в работе комиссии по выработке новой программы.

– Уважаемые делегаты съезда, мы долго обсуждали в комиссии, каких же новых границ нам следует требовать. – Рихард сделал паузу и выразительно посмотрел в притихший зал. – Думали сначала назвать в резолюции Силезию, Померанию, Мемель, Восточную Пруссию, Судетскую область. Мы говорили о том, что неправильно утверждать, будто существует австрийская нация, это к тому же мешает решить и вопрос о Южном Тироле. Мы обдумывали, где же нам следует остановиться. И мы решили не ограничивать, не связывать себя определенными рамками. Мы приняли широкую формулу – она вмещает в себя все. Наш народ еще не подготовлен к выполнению великой задачи. Нельзя нетренированного бегуна посылать на стометровку. Задача нашей партии – провести эту тренировку. Только тогда можно начинать!

В конце второго дня состоялись выборы правления. Из двадцати пяти членов правления, избранных съездом, только трое не были упомянуты в списке, рекомендованном фон Тадденом. Самого барона ожидал триумф. Из 1384 присутствовавших делегатов 1293 проголосовали за его избрание.

Когда были оглашены результаты выборов, весь зал поднялся и стоя приветствовал нового лидера партии. Адольф фон Тадден вошел на трибуну с достоинством и самоуверенностью человека, который сам строил этот олимпийский помост. Он имел все основания быть довольным собой, ибо он вышел победителем из сложной и нелегкой борьбы за лидерство в НДП. Огромный зал «Нидерзаксенхалле» восторженно ревел, приветствуя нового фюрера. А он, торжествующе подняв вверх руки, стоял на трибуне на фоне дубового венка, обвивавшего эмблему партии: белый круг на красном поле, где не хватало всего лишь двух букв, так много значивших для ветеранов двух партий 3939
  Название неонацистской партии НДП отличается от названия гитлеровской партии НСДАП тем, что там отсутствуют буквы С и А.


[Закрыть].

Наэлектризованный ревом своих сторонников, опьяненный хвалой почитателей, фон Тадден произнес заключительную речь.

– Мы являемся средоточием сил, способных возродить немецкую нацию. И мы знаем, что нас терпят, потому что наша партия служит алиби для безответственной нынешней политики, – уверенно гремел раскатистый голос нового Адольфа под сводами «Нидерзаксенхалле». – У нас, национал-демократов, мысль об очередных выборах в бундестаг не вызывает страха. Мы так или иначе выиграем эти выборы!

От этих слов сладостно замирало чувствительное сердце великогерманских филистеров и распрямлялись плечи тевтонских потомков. Голубая арийская кровь бешеными молоточками стучала в висках, туманя взор заманчивыми видениями прошлых лет. Опьяненные предвкушением будущей власти твердого порядка, обещанной новым фюрером, его поклонники шумно вываливали из зала съезда на зябкий ноябрьский воздух. Он холодил их разгоряченные головы и парусом надувал огромное полотнище над толпой демонстрантов. Те, кто не очень спешил, могли прочитать на нем слова, сказанные великим немецким гуманистом Бертольдом Брехтом: «Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада!»