Текст книги "Рыцари свастики"

Автор книги: Владимир Ломейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Кошмары наяву

– Не спешите, господин Биркнер. Раз вы сами пожаловали к нам в гости, нетактично уходить так быстро, не поговорив с хозяевами, – так же спокойно, с наигранной вежливостью обратился к нему рыжий.

Вальтер молчал. Мысль работала лихорадочно. Было ясно, что он попал в ловушку. Его знали здесь, и нечего было притворяться незнакомым. Нужно было выбираться отсюда. Он искал решение, перебирал в голове все возможные варианты, но все они были обречены на неудачу. Прорываться силой было бесполезно. Помимо рыжего и широкоплечего, в дверях могли быть и другие. Но будь что будет! Это его единственный шанс. Вальтер сделал два медленных шага в сторону двери – и вдруг рванулся в нее, пригнув голову. Он хотел головой угодить в живот стоящему в дверях, но вместо этого получил от него сокрушительный удар снизу в челюсть. Потолок каюты описал дугу и повис над Вальтером. Перелетев через всю каюту, он грохнулся в дальнем углу. От удара затылком из глаз посыпались зеленые искры. Но он вскочил все же и снова бросился к выходу. На этот раз ему удалось обманным движением ударить широкоплечего в живот. Тот, охнув, скорчился; но когда Вальтер вскочил на порог, кто-то из-за угла нанес ему неожиданный удар в левое плечо.

И тут же несколько рук скрутили его. Связанного, его посадили на стул перед рыжим. Вальтер обратил внимание, что тот даже не изменил своей позы со времени своей первой фразы. Вся потасовка как будто не касалась его.

– Ай-ай-ай, – сокрушенно покачал он головой. – Как нехорошо получается! К вам пришел гость, а вы на него с кулаками.

Рыжий с деланным возмущением смотрел поверх головы Биркнера, за спиной которого стояло трое или четверо парней.

– Учтите, как только господин Биркнер скажет, что он желает быть нашим гостем и не хочет раньше времени уходить домой, вы ему сразу же развяжете руки. Желание гостя – закон в этом доме.

Рыжий продолжал разыгрывать комедию.

Биркнер молчал. Голова у него гудела, как церковный колокол на пасху. Ныли левое плечо и левая скула.

Но хуже всего мучило сознание безвыходности ситуации.

Рыжему, видимо, надоело валять дурака. Он сел на стул напротив Биркнера, так что спинка стула оказалась впереди. Положил руки на спинку и, упершись подбородком, уставился в лицо Вальтера. Узкие щелочки его глаз, злых и жестоких, были похожи на микроамбразуры. Казалось, еще секунда – и оттуда грянет залп.

– Я думаю, господин Биркнер, нам следует перейти к делу, – заговорил рыжий. – Прежде всего нам надо представиться друг другу, как это принято в обществе. Вас мы знаем. Что касается нас, мы являемся членами Кружка защитников родного края. Организация сугубо добровольная и независимая. Мы стоим вне НДП. Хотя должен признаться, мы с одобрением относимся к ее деятельности, поскольку она больше других радеет за наши национальные интересы. Документ, который вы только что так внимательно изучали, – свидетельство нашего интереса к деятельности НДП.

«К чему это он так темнит и отрицает связь с национал-демократами?» – силился понять Вальтер.

– Мы, в частности, ставим своей задачей перевоспитание различными методами тех, кто забыл о своем первейшем долге любить фатерлянд. Прискорбно, что вы, господин Биркнер, вступили на этот гибельный путь. Однако еще не все потеряно, и вам предоставляется возможность одуматься и начать новую жизнь. Но вначале вы должны ответить на несколько вопросов.

– Я не буду отвечать, пока вы не развяжете мне руки, – твердо сказал Вальтер.

– Прекрасно. Вот это голос мужчины. Развяжите господину Биркнеру руки. Он ведь умный человек и понимает, с кем имеет дело.

Стоявший сзади развязал веревку. Вальтер с наслаждением размял затекшие пальцы.

– Итак, вопрос первый: с кем вы работаете?

– Непонятно, что вы имеете в виду?

– Уточняю: с кем вы ведете кампанию травли против всех национально мыслящих немцев? – Рыжий продолжал буравить его глазами.

– Если вы имеете в виду мою журналистскую деятельность, то я работаю совершенно индивидуально.

– Так, предположим, это правда. А Хорст Вебер? – спросил рыжий.

– Он мой товарищ. И несколько раз был со мной на различного рода мероприятиях.

– С какой целью вы следите за организациями национального лагеря?

– Свои убеждения я не скрываю. Они изложены в моих статьях.

– Ваши убеждения нас не интересуют. Я спрашиваю: на кого вы работаете, кто дает вам задания?

– Я уже ответил на этот вопрос.

– Так. Значит, вы утверждаете, что в одиночку, в силу ваших убеждений, рыщете по всей стране и мараете грязью имена честных немцев?

– У нас разные точки зрения на этот вопрос.

– Господин Биркнер, вы, видимо, забыли, где вы находитесь. У вас преувеличенное представление о собственной личности. Не думайте, что наше терпение безгранично. Нечего нас водить за нос. Мы раскалывали и не такие орешки. А те, кто упрямился, давно беседуют со своими прародителями. Усвойте это хорошенько. У вас есть лишь один шанс выбраться отсюда живым – понимаете, живым. Во-первых, вы должны нам все рассказать о ваших сообщниках, или, как вы их называете, единомышленниках, и, во-вторых, подписать заявление для печати о том, что вы глубоко раскаиваетесь в своей прежней деятельности и хотите дальнейшим трудом искупить свою вину перед Великой Германией и до конца служить арийской нации.

Рыжий в упор, не мигая, смотрел на Биркнера. Вальтер выдержал его взгляд и спокойно сказал:

– Этого вы от меня не добьетесь.

– Он еще такой мальчик. Совсем ребенок, – со вздохом сожаления сказал рыжий, обращаясь к молчаливым фигурам. – Он не знает, как далеко шагнула вперед наша отечественная техника. Сейчас мы тебе сделаем один укольчик, и ты расскажешь нам о своей жизни, о всех своих знакомых, а потом, потом ты будешь иметь много времени на раздумье. Нам некуда торопиться.

Не успел рыжий закончить свою речь, как Биркнеру опять скрутили руки и прижали его тело к стулу. Из каюты напротив вышел парень с чемоданчиком, на котором был нарисован белый круг с красным крестом. Он не спеша открыл его, достал шприц, разломал ампулу, всосал ее содержимое и всадил Биркнеру иглу чуть повыше локтя.

Вальтер почувствовал, как приятная тягучая жидкость разливается по руке, а затем по всему телу. Сладкая истома парализует все его движения и сковывает мысли. Сквозь пелену тумана, которая скрывает от него лица окружающих, до него доносится чей-то знакомый и дорогой голос, не то матери, не то отца. А может быть, Хорста? Во всяком случае, его хорошего друга. Голос спрашивает его, с кем он сейчас дружит, кого бы ему хотелось сейчас увидеть.

Усилием засыпающей воли Вальтер пытается встряхнуться, сбросить с себя эти сладкие путы. На какое-то мгновение он возвращается в полное сознание, видит склоненное над собой лицо рыжего и его злые глаза. Случившееся вновь прорезает его память, и он в ужасе думает: неужели они действительно вытянут из меня имена всех любимых людей и потом будут издеваться над ними? Он до крови закусывает нижнюю губу, пытаясь сохранить ясность мышления. Тоненькая струйка крови сбегает по подбородку и капает на рубашку. Последним отчаянным усилием воли он решает думать только о своих врагах, о том, какие они милые люди. Это последнее, что он вспоминает, и тут же проваливается в мягкое туманное облако.

И снова раздается чей-то приятный голос, который настойчиво называет его друзей и просит довериться ему. И Вальтер шепчет имена Карла Реннтира, Пауля Миндермана… Спрашивающий голос слабеет и исчезает вдали…

Очнулся Вальтер от нестерпимо яркого света. Страшно гудела голова. Прежде всего надо было определить, где он находился. Яркий свет слепил глаза, и прошло немало времени, пока он понял, что находится в трюме судна. Руки на спине были завязаны, и сам он сидел в неудобной позе, которую не мог изменить.

Прямо в лицо бил густой сноп электрического света. Спрятать голову было нельзя, свет был со всех сторон.

Биркнер не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он взошел на борт этого судна. Ему очень хотелось спать, но свет бил прямо в лицо. Болели глаза, и раскалывался от боли череп.

Скрипнула дверь, через которую кто-то спустился в трюм. Чей-то знакомый голос спросил Биркнера, не желает ли он подписать заявление. Не услышав ответа, человек ушел.

И снова он один, наедине с прожектором. Вальтер понял, что есть предел человеческому терпению. Еще немного – и у него глаза вылезут из орбит и расплавятся. Казалось, что глазницы держали раскаленные глазные яблоки. Безумная усталость проткнула тело тысячью гвоздей. Он знал, на что шел, но это было слишком.

Опять скрипнула дверь. Кто-то сверху поинтересовался его самочувствием. Вальтер хотел что-то сказать, но губы у него запеклись и не разжимались. Он ни о чем так страстно не мечтал, как о глотке воды. В ушах стоял шум водопада. Рядом лились потоки воды. К ним стоило лишь протянуть руку. Но на руках лежали вековые валуны. Нельзя было пошевелить даже пальцем.

Вальтеру хотелось впасть в забытье, ничего не соображать, только бы отвлечься от ужасного света.

И снова раскаленное солнце лезло ему в глаза. Мысли перемешались. Он не мог связать вместе даже двух слов. Обрывки понятий копошились, как огненные черви, в расплавленном мозгу.

Он стал хрипеть и дергать головою. Какие-то звуки вылетали из пересохшего горла.

– Кажется, созрел. Наверх его, – прорычал тот же голос.

Внутри и вне «Шварцвальдхалле»

– Как дела, Рихард?

Адольф фон Тадден поймал Грифе за рукав пиджака, когда тот пробирался против течения сквозь толпу делегатов к выходу. Грифе обернулся. На лице была досада. Оставалось двадцать минут до начала заседания, у него было по горло дел – он отвечал за работу с прессой, – и совсем не было свободного времени. Но, увидев фон Таддена, он тут же изменил выражение лица. Морщины досады на лбу разгладились, появилась бодрая улыбка. Он увлек фон Таддена в сторону, где не было народа, и возбужденно доложил:

– Прекрасно. Реклама в печати сверх всяких ожиданий. При пресс-центре съезда зарегистрировалось двести шестьдесят два журналиста и представители одиннадцати зарубежных и местных телекомпаний. Кроме того, наши левые профсоюзы и студенческие организации позаботятся о дополнительной рекламе. Они думают устроить здесь демонстрацию. Конечно, придется туговато, но я думаю, у наших людей нервы крепкие, выдержат. Зато это привлечет внимание печати. А для нас сейчас выгодна каждая строчка.

Адольф фон Тадден издали заметил плотную фигуру председателя партии, сжал локоть Грифе и двинулся навстречу к Фридриху Тилену.

Все шло как нельзя лучше. Второй съезд НДП начался с большим успехом. Правда, протесты демократической общественности и в первую очередь делегации профсоюзов, прибывшие в Карлсруэ, фактически сорвали заседание съезда, намеченное на 17 июня. Но с тем большим остервенением правая печать, особенно «Дейче националь цайтунг унд зольдатен цайтунг», набросилась на протестующих. Руководство НДП сделало обиженный вид и обратилось к правительственным органам с просьбой взять их под защиту. К зданию «Шварцвальдхалле» в Карлсруэ, где проходил съезд, прибыли усиленные наряды полиции. Под их охраной 1196 делегатов, представлявшие 18 тысяч членов партии, спокойно заседали в огромном зале.

Особое впечатление на присутствовавших делегатов произвел доклад главного идеолога партии Эрнста Анриха, который выступил на тему «Человек – народ – государство и демократия».

Для старых борцов, как до сих пор называют себя старые члены национал-социалистской партии, Анрих был большим авторитетом. Уже в 1930 году он был известен как активный национал-социалист. Он состоял членом боннской группы нацистского немецкого студенческого союза и был введен в состав имперского руководства студенческого союза в качестве ответственного за учебную работу. С 1937 года по поручению имперского руководства студенческого союза и не без личного усердия, которое было отмечено, он стремился превратить немецкие университеты в «национал-социалистские высшие учебные заведения» и «духовно охватить и дисциплинировать немецкое студенчество». В 1941 году по рекомендации Гитлера он получил кафедру новейшей истории в Страсбургском университете и одновременно являлся фюрером в нацистском союзе доцентов в Бадене. Его перу принадлежали работы по идеологии нацизма и милитаризма, в том числе «Три очерка о национал-социалистском мировоззрении».

Анрих выступил с трибуны съезда с докладом, в котором высокопарно и запутанно изложил расистские бредни своего духовного отца национал-социалистского идеолога Альфреда Розенберга. В официальных кругах НДП этот доклад был назван «духовной базой молодой партии, на которой зиждется национал-демократическая политика». В зарубежной печати он был назван сгустком предрассудков, страстей и злобы.

Самозабвенно воспевал Эрнст Анрих с трибуны съезда расизм как здоровую теорию нашего времени.

– Изучая историю, становится видно, – утверждал он, – как приходили в движение группы рас в результате их роста и больших геологических потрясений, как расы сталкивались друг с другом, боролись друг против друга, сливались друг с другом… затем вновь отделялись друг от друга на определенных пространствах и как через некоторое время после такого распада вдруг снова начинала расти совершенно определенная сила…

Человек с момента своего появления на свет подчинен государству. Государство выше человека, оно тотально и абсолютно. Но ему грозит распад, если смешение рас в народе превышает допустимый уровень…

Далеко не все в зале могли понять эти претенциозные бредни. Большинство сонно кивало оратору или же, удалившись в соседнее помещение, запивало его проповеди душистым пивом. Но было немало и тех, кто рукоплескал Анриху, воспевавшему необходимость чистоты германской расы, которой угрожает нашествие гастарбайтер.

Анриха провожали с трибуны долгими, продолжительными аплодисментами. Серая филистерская посредственность, сидевшая в зале, торжествовала: у них был свой глашатай арийского превосходства. Доктор философии, сподвижник Розенберга, он взял на себя нелегкую, но достойную своей партии задачу продолжить «миф XX века» 3333
  «Миф XX века» – основной «труд» Альфреда Розенберга, в котором он изложил человеконенавистническую расовую теорию национал-социализма.


[Закрыть].

В перерыве между заседаниями съезда Рихард Грифе встретился с Паулем Миндерманом. Они отошли в укромное место, подальше от шумной толпы самодовольных делегатов.

– Какие новости? – спросил Грифе.

– Молчит, – коротко ответил Миндерман.

– Неужели ничего нельзя сделать? – недовольно пробурчал Грифе. – У меня такое впечатление, что этим делом занимаются приготовишки из гимназии.

– Нет, загвоздка не в них. Они делают все, что могут. На этих ребят можно положиться, они прошли отличную выучку: один из них был даже в Катанге в отряде белых наемников. Они испробовали все, что возможно. Ему не дают спать, постоянные допросы, он едва держится на ногах, но отказывается подписать заявление о раскаянии. Ребята жалуются, что у них связаны руки: им бы хотелось применить средства поэффективнее.

– Нет, только без крайностей. Мы уже говорили на эту тему: нам нужна не жертва, а сдавшийся в плен. Неужели нельзя ничего сделать? Просто не верится. Представляете, какой бы это был подарок съезду партии, если бы в печати было опубликовано его раскаяние? Передайте им, пусть попытаются сделать все, что можно. Но только не должно быть никакой связи между нашей партией и этой группой.

– Да, господин Грифе, это альфа и омега всей истории. Кроме того, это действительно так: Круг защитников родного края не входит в НДП. Они пустились в эту аферу по собственной инициативе: мы об этом ничего не знаем.

Пауль Миндерман скорчил ханжескую рожу и потупил нагловатый взор.

– А как ведет себя его дружок Вебер? – спросил Грифе.

– Вебер развил активные поиски, заявил в полицию об исчезновении Биркнера. Но поскольку его машину перегнали в другой город, полиция не может найти концов.

– Я слышал, что у Вебера довольно боязливая жена. Направьте ей пару писем с рассказом о том, как поступают с предателями родины. Пусть она устроит своему благоверному «веселую жизнь».

– Слушаюсь, господин Грифе.

Миндерман даже щелкнул каблуками. Они разошлись. Грифе направился в зал. Он увидел толпу шумевших делегатов и подошел, чтобы выяснить, в чем дело. Один из распорядителей по залу подошел к нему и доложил обстановку.

Оказалось, что в перерыве один из делегатов снял свой пиджак и повесил его на спинку свободного стула: в переполненном помещении было довольно душно. При этом отогнулся отворот пиджака, на котором был приколот прямоугольный значок НДП и с внутренней стороны стал виден круглый значок НСДАП со свастикой в центре.

Репортер журнала «Шпигель» заметил это и сделал моментальный снимок, прежде чем распорядители зала бросились к нему. Репортер исчез, отобрать фотоаппарат у него не удалось.

– Где этот болван? – зашипел, как гусак, Грифе.

– Его уже вызвал к себе Тилен, – ответил распорядитель.

Грифе выругался и отправился на розыски фон Таддена. Он нашел его у открытого окна, через которое Тадден наблюдал за демонстрацией у здания «Шварцвальдхалле».

Плотная масса людей (пресса писала на следующий день, что в демонстрации приняло участие около 20 тысяч человек) стояла напротив главного входа в «Шварцвальдхалле». Среди демонстрантов было много студентов, рабочей молодежи. Некоторые профсоюзы выделили пикетчиков, которые приехали организованно на автобусах. Демонстранты держали плакаты, скандировали лозунги. Грифе мог прочесть: «Нацистов – вон!», «Помните о 1933-м!», «НДП действует в духе Гитлера», «Национализм – отец войны!»

Полицейские устроили живое заграждение между демонстрантами и зданием. Грифе знал, что среди полицейских были свои люди, которые не допустят, чтобы рабочим и студентам удалось помешать работе съезда. Но на всякий случай лидеры НДП предприняли и свои меры. Были сформированы специальные группы членов НДП, которые находились сейчас среди демонстрантов. В их задачу входило распускать самые дикие слухи, чтобы сбить с толку участников протеста против съезда НДП, провоцировать их на выпады против полиции, чтобы вызвать стычки между демонстрантами и полицейскими. Члены НДП, засланные в тыл, получили задание также брать на заметку наиболее активных «крикунов» и при благоприятном стечении обстоятельств не останавливаться перед физической расправой с таковыми.

Председатель НДП Фридрих Тилен в своем выступлении на съезде с особой злобой накинулся на те профсоюзы, которые призвали провести митинги и демонстрации протеста против съезда партии. Он изображал НДП как жертву разнузданных сил произвола.

– То, как мы далеки от демократии, – буквально задыхался он от злобы на трибуне, – показывает реакция якобы стоящих над партиями профсоюзов, в частности Объединения немецких профсоюзов и Немецкого профсоюза служащих. ОНП, где большинство составляют сторонники настоящей классовой борьбы, призывает своих членов к открытому террору.

Тилен, прошедший школу сотрудничества с ХДС – ХСС, открыто хваставший своими связями с Эрхардом, знал, на что бил. Всякое упоминание о классовой борьбе вызывало приступ бешенства в правящих кругах. Занося себя в число жертв классовой борьбы, лидеры НДП рассчитывали на поддержку власть имущих.

События доказали, что он поставил на верную лошадь. Несмотря на решительные протесты профсоюзных, студенческих и других общественных организаций против неонацистского сборища, официальные власти и пальцем не пошевелили против НДП. Наоборот, они взяли под полицейскую защиту от протестующей общественности. Чувствуя полную безнаказанность и попустительство властей, наиболее агрессивные экстремистские круги НДП совершенно обнаглели.

…Роланд вначале собирался остаться в Гейдельберге. Он даже был рад, что Леопольд фон Гравенау вместе с компанией уехал на съезд НДП в Карлсруэ. «Наконец-то побуду один, как следует засяду за книги. Никто мешать не будет», – думал Роланд. Два дня он действительно усердно занимался и не вылезал из своей комнатки. Даже фрау Блюменфельд со своим штруделем не смогла совратить его. Он не отрывался от книг. Правда, фрау Блюменфельд тоже не из тех, кто легко сдается. 17 июня она постучала к нему в дверь как-то особенно торжественно. Когда она вошла, Роланд поразился перемене в ней. Она была одета в коричневую юбку, белую хлопчатобумажную блузку с короткими рукавами. Волосы были туго стянуты узлом на голове так, как носили многие девушки в тридцатые годы. Вид был у нее подтянутый, свежий, как будто она только что с праздничного парада. Щеки горели ярким румянцем, в глазах – возбужденный блеск. И если бы Роланд не знал ее прежде, он никогда бы не дал ей больше тридцати пяти. «Так вот и берут нас эти вдовушки», – подумал он. Но вслух сказал:

– Как вы сегодня ослепительно торжественны, фрау Блюменфельд.

Она изобразила смущение на лице и сказала голосом, каким обычно плохонькие провинциальные актрисы говорят в поворотных пунктах своей судьбы:

– Поздравьте меня, господин Хильдебрандт. Я сегодня вступила в члены НДП.

– Как сегодня вступили? Они ведь все уехали в Карлсруэ! – почему-то наивно воскликнул удивленный Роланд.

– Как это все? – обиделась за свою новую организацию фрау Блюменфельд. – Первичная организация (она имела в виду хромого парикмахера Хундмайера, казначея местной НДП) на месте.

Роланд понял свою бестактность и, чтобы исправиться, стал горячо поздравлять фрау Блюменфельд с новой эрой в ее жизни.

Она стояла сияющая и довольная. Значит, она не ошиблась, сделав этот шаг. Теперь она сможет очень часто говорить с господином Хильдебрандтом о политике, у них будут общие интересы: ведь ей говорил фон Гравенау-младший, что Роланд скоро возглавит новый Национал-демократический студенческий союз. А Хундмайер вряд ли будет пересказывать ему содержание ее заявления о приеме в члены НДП, где она говорила о своем священном долге продолжить дело мужа, погибшего за национал-социалистские идеи.

Когда фрау Блюменфельд открыла рот, чтобы пригласить господина Хильдебрандта отметить это значительное событие в ее жизни, Роланд заранее понял ее маневр и мгновенно бросился в узкую брешь паузы.

– …И я должен сообщить вам, фрау Блюменфельд, что меня срочно вызывают в Карлсруэ.

Она не могла, да и не хотела скрывать своего огорчения. Ее румянец поблек, и взор потух. Но она тут же справилась со своей вдовьей слабостью:

– Что ж, я понимаю. На вас лежит большая ответственность. Я хотела пригласить вас на торжественный ужин. Но ничего, мы его отложим до вашего возвращения.

Роланд молча похвалил самого себя за быстрый маневр, вслух поблагодарил фрау Блюменфельд и стал собираться.

Вооружившись автостопом, он вышел на дорогу. «А может быть, это даже неплохо, что так получилось.

Посмотрю со стороны на съезд, почувствую атмосферу. Надо же в конце концов самому разобраться, что это такое».

Добрался он в Карлсруэ к вечеру, устроился в дешевой гостинице, переночевал и утром отправился в сторону «Шварцвальдхалле».

Когда он туда подошел, то увидел море людей. «Неужели у них столько сторонников?» – удивленно подумал он, имея в виду НДП. Сзади ему не было видно надписей на плакатах. Но когда он подошел ближе и влился в массу этих людей, он почувствовал их упорство и презрение к тем, кто заседал в огромном «Шварцвальдхалле». Роланд, взбудораженный и взъерошенный от неожиданных впечатлений, пробирался от одной группы демонстрантов к другой, вслушивался в их разговоры и споры и все искал для себя разгадку противоречий, которые уже давно засели в его голове и не давали ему покоя. Кто же прав? Леопольд и его друзья, с которыми он вместе критикует бессилие нынешних партий, их неспособность вывести страну из тупика бесплодных политических акций, или же Эрика и ее друзья, считающие НДП неонацистской опасностью и резко выступающие против нее? И те и другие приводят достаточно убедительные аргументы.

Роланд, погруженный в свои мысли, не заметил, как оказался несколько в стороне от основной массы людей. Здесь стояли пустые автобусы, на которых приехали профсоюзные группы из других городов. Около одного из них он заметил группу молодежи, которая тут же рисовала плакаты и карикатуры на ораторов НДП. Стоял веселый гомон, смех. Вдруг из-за автобуса на них налетели несколько здоровых парней с палками и камнями в руках. Началась потасовка.

Роланд соображал, что ему предпринять в такой ситуации, когда мимо него промчался парень с железным прутом в руке. Он замахнулся на девушку, державшую плакат. Роланда как будто кто-то резанул по глазам: он узнал Эрику. В ту же секунду он бросился к парню и с налету всадил ему кулак в бок. Тот охнул и опустил железный прут Роланду на бедро.

Роланд в горячке не почувствовал боли. В нем клокотало бешенство против того, кто мог поднять руку, да еще вооруженную, на Эрику. Это было настолько дико для него, что он задыхался от злобы и ненависти. Между тем парень уже оправился и шел на него с кулаками. Роланд взглянул на него и узнал Дитриха, того самого Дитриха, с которым они вместе были посвящены в «железные рыцари» и участвовали во многих попойках. Этот сам по себе потрясающий для него факт еще больше распалил его, как будто он увидел в поднятой руке с железным прутом часть самого себя и своей жизни. И Роланд с остервенением обрушил на удивленную рожу Дитриха град сокрушительных ударов, в которые он вложил всю свою силу и ненависть. Дитрих истошно заорал и свалился. И в ту же секунду Роланд получил удар, от которого потемнело в глазах. Он судорожно открыл рот, чтобы глотнуть воздуху, и провалился в бездну.