Текст книги "Рыцари свастики"

Автор книги: Владимир Ломейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Сукины дети, – задыхаясь от смеха, произнес он, – хотел бы видеть завтра их морды, когда они прочтут в газетах: в Грюнберге наши набрали 19,2 процента. А! Каково! А они пытались иронизировать над нами.

И он потряс кулаком в сторону воображаемого противника.

– Смеется тот, кто смеется последним! – Фасбендер нарисовал жирный красный круг вокруг Грюнберга. Это была действительно рекордная цифра.

На следующий день были подведены итоги. Национал-демократы набрали в Гессене 225 тысяч голосов и провели в ландтаг восемь депутатов. Всего в Гессене за НДП проголосовало 7,9 процента избирателей. Это был несомненный успех неонацистов, впервые вышедших на земельную парламентскую арену политической деятельности.

Рихард Грифе скрупулезно собирал отклики на выборы в Гессене в западногерманской и мировой прессе и докладывал их руководству партии. Особое внимание лидеры НДП обратили на сообщение газеты «Нью-Йорк таймс», которая писала: «Еще живы десятки миллионов людей, которые по собственному опыту знают, что означает слово «наци», и у которых оно вызывает дрожь. Никто, разумеется, не может сказать, свидетельствует ли появление национализма в Гессене о возобновлении этой смертоносной навязчивой идеи немцев; надо надеяться, что результаты этих выборов лишь временное неприятное явление местного характера».

Последнее замечание американской газеты Фридрих Тилен прокомментировал коротко:

– Как же, надейтесь! Мы вам еще не такое покажем!

Заявление профсоюзной газеты «Вельт дер Арбайт»: «Тот, кто слишком легко относится к поразительному успеху НДП в Тессене, занимается самообманом» – было встречено в штаб-квартире НДП отборной руганью в адрес профсоюзов.

Зато с большим удовлетворением там было встречено выступление министра внутренних дел Пауля Люкке, который заявил, что успех НДП не представляет угрозы для западногерманской демократии.

Фон Тадден, прочитав это заявление, даже вздохнул с облегчением: все-таки у него временами подсасывало под ложечкой. Но фон Гравенау-старший и прочие друзья НДП среди промышленных магнатов слов на ветер не бросали: в ответ на легкий грим лояльности они гарантировали национал-демократам неприкосновенность.

Фасбендер вскоре после выборов выступил с благодарственной речью по первой программе западно-германского телевидения.

– Поскольку речь идет о телевидении и радио, – заявил он, – я должен и хочу с удовольствием констатировать, что НДП не подвергалась никаким ограничениям, за что я сердечно благодарен телевидению, а также радио… Что же касается ХДС, то он совершенно уместно ограничился лишь деловыми аргументами в спорах с НДП.

В своем же кругу он выразился более четко:

– Первая битва за прорыв кончилась победоносно.

Услышав это, лидер баварских неонацистов Бенно Германсдерфер уверенно прогудел:

– В этот прорыв двадцатого ноября хлынут настоящие баварские патриоты. Будьте спокойны, господа, мы переломим хребет свободным демократам.

В «Итальянской Остерии»

В мюнхенском «Латинском квартале» Швабинге есть старинная закусочная, которую показывают иностранным туристам. Она известна тем, что в свое время, на заре политической карьеры, сюда любил захаживать Адольф Гитлер со своими баварскими друзьями Герингом, Гиммлером и Штрейхером. Гитлер поглощал здесь овощные блюда и развивал перед своими слушателями захватывающие перспективы. Об этом не раз уже подробно рассказывал своим постоянным клиентам хозяин закусочной, которая теперь называется «Итальянская остерия». В те годы он был молодым официантом и частенько обслуживал будущего фюрера.

Бенно Германсдерфер заглядывает в «Остерию» довольно частенько вместе со своим другом Отто Гессом, ответственным за пропаганду в НДП, бывшим оберштурмбаннфюрером СА, членом нацистской партии с 1930 года. Отто Гесс немного старше, ему пятьдесят восемь лет. Но они оба в прошлом фронтовые служаки, а сейчас видные деятели в НДП, и им есть о чем поговорить. Судье Бенно пятьдесят лет, но он еще полон сил и бодрости, несмотря на то, что во время войны судьба забросила его на Восточный фронт и партизаны в России попортили ему немало нервов. Волосы его тронуты сединой, но он не чувствует тяжести лет. На его квадратном лице часто играет самодовольная улыбка.

У Бенно Германсдерфера есть маленькая слабость, в которой он не сознается даже близким друзьям. Но ее давно заметил наметанный взгляд хозяина заведения. Приходя в «Итальянскую остерию», судья любит как бы случайно садиться на то самое место, за тот самый столик, где, по рассказам, имел обыкновение сиживать фюрер. И у него всегда портится настроение, если это место уже занято.

Сегодня у него было отличное настроение. Он восседал там, где ему хотелось, и с наслаждением втягивал в себя густое пиво. Оставалось два дня до выборов в баварский ландтаг, и он докладывал обстановку высокому гостю, Адольфу фон Таддену. Кроме них двоих, за столом сидели Отто Гесс и Рихард Грифе.

– В Баварии 6,8 миллиона избирателей. Наша задача – набрать по всей земле не менее пяти процентов голосов и не менее десяти процентов в одном из семи избирательных округов 3737
  Таковы особые условия избирательной системы в Баварии, которые необходимо обеспечить на выборах каждой партии, чтобы послать своих представителей в ландтаг.


[Закрыть]. В качестве главного плацдарма для нашего натиска мы выбрали Среднюю Франконию. Там у нас наиболее крепкие позиции и обеспечена поддержка крестьян и жителей мелких и средних городков.

Бенно Германсдерфер сделал паузу и отхлебнул пива. Собеседники слушали его внимательно и не прерывали. Чувствуя себя хозяином положения, он не спеша продолжал:

– В Средней Франконии живет пятнадцать процентов всего баварского населения. Но это в основном протестанты, особенно франконский Ансбах. Поэтому мы бросили в Среднюю Франконию наши лучшие пропагандистские силы. Мы провели там шестьсот собраний – столько же, сколько во всем Гессене. Там мы распространили пятьсот тысяч листовок и семьсот пятьдесят тысяч экземпляров «Дейче нахрихтен».

Фон Тадден удовлетворенно хмыкнул и добавил, обращаясь к Бенно:

– По моему указанию в Среднюю Франконию прибудут завтра четыреста добровольцев из всех партийных организаций. Они помогут своим однополчанам в решающем сражении.

В это время в закусочную ввалился огромный детина в запыленных крагах. Он обвел глазами зал и направился к столику, где сидела компания лидеров НДП. Подойдя к фон Таддену, он выпятил грудь, приложил руку к голове и громыхнул на весь зал:

– Рапортую: шестьдесят добровольцев из Эннепе и десять машин с громкоговорителями прибыли.

– Спасибо, дорогой, спасибо, – спокойно ответил фон Тадден и пригласил его сесть рядом.

– Легки на помине, – широкая улыбка играла на лице барона. – Вот видите, господа, первые подразделения уже выходят на исходные позиции.

К их столику подошел молодой мужчина высокого роста, сидевший в углу закусочной.

– Разрешите представиться, я журналист из местной газеты «Ди Глокке». Не могли бы вы ответить, господин Тадден, по какому случаю прибыли сюда ваши люди? Эннепе – это ведь не близкий край, а Рурская область.

– Они просто хотят попьянствовать пару дней, – довольно холодно ответил барон, стараясь, однако, сохранить полную безмятежность.

Рихард Грифе вздрогнул, услышав голос журналиста, и весь как-то съежился.

– Что с тобой, Рихард? На тебе лица нет, – удивленно спросил его фон Тадден, когда журналист отошел от их столика.

Грифе, совершенно растерянный, смотрел вслед удалявшейся фигуре и почему-то шепотом ответил:

– Это ведь Вальтер Биркнер.

– Что за чушь! Ты же сам сказал, что он утонул в Дунае, – раздраженно сказал барон.

– Да, это произошло почти… – начал было Грифе, но вовремя проглотил последние слова, заметив испепеляющий взгляд фон Таддена. От растерянности он чуть не выдал самого себя. И Гесс и Германсдерфер внимательно смотрели на него.

– Но с тех пор я ничего о нем не слышал, – подавленно бормотал Грифе.

На него было жалко смотреть.

Каждый борется в одиночку

Грифе не ошибся. К ним действительно подходил Вальтер Биркнер. Но если бы Грифе смотрел ему не в спину, а в лицо, он был бы менее уверен в этом. Знакомые Биркнера в один голос утверждали, что он сильно изменился за последние месяцы. Он возмужал и окреп, его движения стали уверенными и быстрыми, как у человека, который волею обстоятельств вынужден самостоятельно и зачастую без промедления принимать решения. Но более всего изменилось у него лицо. Черты его приобрели некоторую жесткость, от глаз лучиками расходились ранние морщины, в уголках рта обозначились глубокие складки, придававшие ему несколько мрачноватый вид. На висках поблескивала первая седина. Справа на лбу появился короткий, но глубокий шрам. Сам Биркнер называл его «ульмской меткой».

Собственно говоря, с момента появления этой метки он вел теперь отсчет своего второго рождения. Хорст Вебер по этому поводу сказал:

– Не всем удается родиться дважды. В таких случаях тем более надо ценить жизнь.

Спасла Вальтера простая случайность. Когда от мощного удара на пароходе в Ульме он грохнулся за борт, Вальтер незамедлительно начал погружаться. Правда, вода привела его в чувство, но только для того, чтобы в полном сознании навечно принять в свои волны. Человек со связанными сзади руками погружается как камень. С Вальтером, избитым и измученным бессонницей, это произошло еще быстрее. Течение подхватило его тело и потащило вниз вдоль киля судна. Вот здесь-то его и стукнуло сначала краем лба, а затем руками за острую железную скобу, отогнувшуюся на корме у днища. Он зацепился за нее веревкой, которая связывала руки, и застрял. Все это произошло настолько быстро, что он не успел даже как следует наглотаться воды. Острая боль в голове от удара о скобу, как он потом объяснял Хорсту, прибавила ему сообразительности. И Вальтер начал тереться веревкой о железо. У него вряд ли бы что-нибудь вышло из этого, если бы не течение. Напор воды на его тело был достаточно сильный, и возникшее сопротивление давило на веревку. Вальтер понял, что его руки свободны, только после того, как его мощным толчком бросило в сторону. Он как пробка выскочил на поверхность и стал жадно хватать пьянящий ночной воздух. По мере того как к нему возвращалось сознание того, что он спасся, силы покидали его. Он едва добрался до берега. Что было дальше, он не помнил.

Очнулся лишь утром. Он лежал в высокой зеленой траве, и над ним сияло солнце – маленькое сверкающее чудо, которое он уже не надеялся увидеть.

Биркнер две недели провалялся в деревне у своих родственников, пока полностью оправился от пребывания в «Кругу защитников родного края». Он виделся только с Хорстом Вебером, которого вызвал через своих родственников. Хорст рассказал ему о своем посещении Ганса Краузе-Линдемана. Известие о том, что телефонный разговор Биркнера и Краузе подслушивали, неожиданно для Хорста произвело на Вальтера успокоительное впечатление. Он был рад, что остатки его опасений относительно роли Краузе окончательно исчезли. По просьбе Биркнера Хорст съездил в Ульм и вместе с полицией осмотрел пароход. Однако там не удалось найти абсолютно никаких следов пребывания людей. У парохода был заброшенный вид. Принадлежал он богатому предпринимателю, который в это время находился в длительной коммерческой поездке за границей и еще не решил судьбы старой посудины, списанной на прикол. Полиция весьма скептически восприняла сообщение Биркнера, переданное через Вебера. Правда, они все добросовестно запротоколировали, но откровенно дали понять Веберу, что в последнее время слишком многих людей в стране мучает мания преследования.

Когда Вебер рассказал об этом Биркнеру, последний безнадежно махнул рукой:

– Я уже давно не верю в помощь со стороны полиции. Вот если бы у меня был ювелирный магазин и его бы обворовали! Тогда был бы смысл заниматься таким делом. Нарушен великий принцип частной собственности: украли ценности, деньги. Это подрывает устои общества. Да и награда будет неплохая. А здесь? Кто-то кого-то бьет по морде, не дает спать, слепит светом. Ребячьи забавы, да и только. И к тому же ни одного трупа. Дохлое дело.

Вебер убеждал своего друга выступить с рассказом о случившемся по телевидению – может быть, это поможет найти банду.

– Наивный ты человек! Неужели ты думаешь, меня пустят к телекамерам, не потребовав предварительно вещественных доказательств? Ведь я же черню образ нашего отечества. А доказать свою правоту мне нечем. Разбитая рожа не доказательство. Я еще далеко не уверен, напечатает ли меня наша газета.

– Ну это ты уж слишком. Для шефа такой материал – находка.

– Не скажи. С некоторого времени он меня стал воспринимать без особого энтузиазма.

Биркнер оказался прав. Когда он закончил свой рассказ о таинственном пароходе и своих злоключениях, редактор газеты как-то задумчиво произнес:

– Послушайте, Биркнер, вам не кажется, что вы теряете в профессиональном отношении? Вы становитесь слишком узким специалистом. Правый радикализм, неонацизм, национал-демократы… От целого вы идете к частностям и скрупулезно исследуете их. Не спорю, вы эту тему знаете хорошо, я бы сказал, даже слишком хорошо для нашего читателя. Но не забывайте: он ведь тоже немец. И ему надоедает все время читать об одном и том же: о растущем национализме и неонацизме. Вы все время показываете ему зеркало прошлого, и он слишком часто узнает там самого себя. Это не может не раздражать. Почитайте редакционную почту, там масса подобных откликов. Кроме того, так легко потерять объективность – главную ценность настоящего журналиста. Ведь существует своего рода закон Грэшема в печати, по которому плохие вести заслоняют хорошие. Мы должны бороться с подобной тенденцией, чтобы сохранить объективность информации.

– Может быть, вы и правы, но суть в том, что плохие вести говорят о характере происходящих перемен, а хорошие – ни о чем не говорят, – ответил Биркнер.

Ему было ясно, что с редактором провели профилактическую беседу. Об этом свидетельствовала его необычная разговорчивость. Когда он сам был в чем-то убежден, он говорил отрывисто и коротко. Если ему приходилось доводить до сведения чужие указания, он старался подыскать аргументы и облекал их в расплывчатые сентенции.

– Знаете что, Биркнер, – оживился редактор, – я думаю, вам надо встряхнуться, съездить куда-нибудь в интересную страну, отдохнуть, набраться новых впечатлений, потом написать об этом. Как вы на это смотрите?

Это было несколько неожиданно для Вальтера. Он никогда не думал о возможности зарубежного вояжа, и подобное предложение привело его в некоторое замешательство.

– Откровенно говоря, вы заслужили такую поездку. – Голос редактора стал почти дружелюбным. – Газета значительно повысила свой тираж, и в этом немалая ваша заслуга. Так что вам на выбор любой маршрут.

Жест действительно был широкий. И Биркнер решил им воспользоваться.

– Хорошо. Я согласен. Вероятно, вы правы. Если вы не возражаете, я бы выбрал Южную Америку. В гимназии и университете я занимался немного испанским, мне было бы интересно… – Биркнеру показалось, что он перехватил, и он начал было объяснять извиняющимся голосом.

– Договорились! – прервал его редактор. – Собирайтесь в дорогу. И чем раньше, тем лучше.

У Биркнера было такое ощущение, что он даже обрадовал своим решением редактора.

Вальтер схитрил в последний момент. Он вскочил в седло лошади, которая оказалась возле него совершенно неожиданно. Но он сделал расчет на то, что поводья будут у него в руках, и не ошибся. Согласие редактора на маршрут было для него самым главным. Он понял, что ему предоставляется исключительный шанс побывать в Южной Америке и поискать там следы могущественных покровителей доморощенных неонаци.

– Опять ты бросаешься очертя голову в пасть дракона, – неодобрительно встретил его решение Хорст. – Ты все время забегаешь вперед. Что ты можешь сделать один против организованного движения?

– Это уже не моя вина, Хорст, – ответил Вальтер. – К сожалению, наше общество таково, что оно способствует объединению правых сил. Удел же левых – каждому бороться в одиночку.

У Вальтера установились неплохие отношения с некоторыми из иностранных журналистов, аккредитованных в Бонне. Его знали и уважали как активного и цепкого журналиста, который не останавливался даже перед личным риском, добывая нужную информацию. Многие из историй, происшедших с ним, были широко известны и снискали ему уважение. Особенно подружился он с молодым английским журналистом, который наездами частенько бывал в ФРГ. Английский коллега как-то рассказал Биркнеру о своем разговоре с работниками гессенской прокуратуры, с которыми у него были доверительные отношения. На вопрос английского журналиста, откуда у национал-демократов в наличии большие суммы денег, ему назвали три источника. Первый – это богатства, награбленные гитлеровцами во время войны и спрятанные затем в Альпах. Второй – огромные суммы денег, поступающие в виде пожертвований от бывших крупных нацистов, укрывшихся в Южной Америке. Третий – это взносы сторонников неонацизма среди промышленников и финансовых тузов внутри самой ФРГ.

Английский журналист рассказал также Биркнеру о своей беседе с Отто Гессом, который с наглой откровенностью заявил ему:

– В конце войны люди, находившиеся у власти, спрятали богатства для борьбы против большевистской опасности. Они, как и их семьи, видят в НДП продолжателя борьбы. Эти богатства были предназначены для нас, так же как имущество отца переходит в руки его потомства. Мы намерены использовать эти богатства для борьбы против общего врага – большевизма.

Биркнер твердо решил ехать в Южную Америку, чтобы на месте собрать фактический материал. Он взял билет через Мадрид и несколько дней провел в Испании. Здесь он напал на след книгоиздателя Хельмута Крамера, который процветал на испанской территории и частенько общался со своим любимым автором Отто Скорцени. Совершенно неожиданно Вальтер узнал в Мадриде от одного знакомого журналиста, что в июне 1958 года Испанию посетил нацистский преступник Мартин Борман, проживавший там под псевдонимом Ковалло. Вальтер узнал также, что, по слухам, Борман и другие крупные нацисты прячутся на границе Парагвая и Бразилии. Он взял билет до Асунсьона.

Биркнер провел в Парагвае и Бразилии около пяти недель. В результате долгих, мучительных и опасных поисков узнал он следующее. На самом юге Бразилии, в миле от западного берега реки Парана находится таинственное поселение «Колония Вальднер-555», названное так в честь эсэсовского номера Бормана. Поселение защищено со всех сторон и представляет собой естественную крепость. На юге – труднопроходимые парагвайские джунгли, населенные племенами, враждебно настроенными ко всем посторонним; на востоке – река шириной в десять миль. Дороги с запада из Асунсьона в Парагвае и у бразильской границы из Бела-Виста проходят через многочисленные поселения бывших эсэсовцев. Путь по реке Парана тоже под полным контролем лоцманов, которые, как правило, учились вождению судов по Рейну и Эльбе. Все попытки Биркнера подобраться поближе к резиденции Бормана окончились неудачей.

В одном из кабачков Асунсьона подвыпивший соотечественник, которого Биркнер хорошо угостил, еле ворочая языком, говорил пьяную правду:

– Слушай, парень, ты лучше выброси из головы это дело. Добраться в «Колонию Вальднер-555» невозможно, даже если у тебя там отец или брат. Тебя укокошат задолго до того, как ты увидишь первую тростниковую хижину охранников. Ты знаешь, сколько людей его охраняют?

Собеседник Биркнера, несмотря на свое состояние, не решался назвать Бормана по имени.

– Только в хижине у въезда в поселение живут шестьдесят охранников. А всего – их сотни, может быть, тысячи. И каждый готов, не задумываясь, ухлопать кого угодно. За это им хорошо платят. Знаешь, сколько у него денег? Сто тридцать пять миллионов долларов. Все фонды НСДАП, личное имущество фюрера и часть фондов СС. Такую кучу денег просто невозможно себе представить.

Биркнер покинул своего собеседника спящим за столиком, где они сидели. Он предпочел наутро вылететь из Асунсьона. Вся атмосфера здесь была слишком насыщена чудовищными фактами и слухами. Здесь было чересчур много людей, всегда носивших широкополые шляпы и никогда не снимавших больших темных очков. Здесь слишком многие хорошо говорили по-немецки, чтобы он мог чувствовать себя спокойно. И воды Параны притягивали к себе, как глаза удава. Когда он смотрел на ее мутные волны, жутковатое чувство не покидало его…

Вернулся Биркнер домой 8 октября. Уже на Франкфуртском аэродроме на него пахнуло знакомым угаром гессенских сражений. Он шел по знакомым улицам, и афишные тумбы самоуверенно и нагло заявляли ему: «Мы прорвемся! НДП».