Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Владимир Теляковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

   Чиновники и административный мир мало изменились: как и раньше, высшее начальство по преимуществу было временное, посланное из Петербурга на крупные посты; низшее по преимуществу состояло из природных москвичей.

   Изменилась и толпа, как на улице, так и в театрах, изменилась и манера одеваться.

   Элегантной молодежи – офицерства в Москве всегда было немного. Этого рода молодежь стремилась в Петербург, даже и та природная московская, которая провела там детство и школьные годы. Отсутствие офицеров всегда особенно замечалось на балетных спектаклях и на балах.

   Москва стала много чище с внешней стороны со времени пребывания там великого князя.

   Полиция стала походить на полицию петербургскую, была чисто одета и относительно вежлива.

   Лучшие клубы – Английский на Тверской и Купеческий на Большой Дмитровке – мало изменились как по внешнему виду, так и по составу членов.

   О таком фешенебельном клубе, как Яхт-клуб в Петербурге, и помину не было. В Английском клубе членами состояли некоторые артисты Малого театра, что было также новостью.

   Открылся новый Художественный клуб, преследующий разные, не всегда художественные цели, несмотря на театральный зал, в нем помещавшийся. Возник он почти одновременно с Художественным театром.

   Многие московские трактиры обратились в рестораны, и только присутствие машин (органов) и прислуги, одетой банщиками, напоминало, что вы в Москве. Изменился и наружный вид магазинов, хотя одновременно продолжали существовать разные рыбные, грибные и т. п. ряды, сохранившие свой особый запах и московский отпечаток большого, оптового торгового центра.

   Императорские театры посещались плохо, особенно Большой, а в этом последнем – особенно балет. Сборы падали в опере до 600–700 рублей, а балетные представления видали и по 350– 500 рублей сбору, что составляло едва четверть полного. Малый театр начинал сдавать, и хотя еще оставалось довольно много у него поклонников и свидетелей его недавней славы, но Художественный театр уже являлся серьезным и не безуспешным его конкурентом.

   В него двинулась самая разнообразная публика, начиная с высшего московского общества, купечества и кончая учащейся молодежью и интеллигенцией вообще; появились и изменники из публики Малого театра, старательно посещавшие театр Станиславского.

   Мамонтовская опера, столь одно время в Москве нашумевшая, переживала в это время серьезный кризис после ареста самого Мамонтова, этого выдающегося оперного деятеля, совсем в этом деле хотя и не специалиста, но сыгравшего важную роль в истории русской оперы, благодаря выдающимся художественным силам, умело им собранным в театре. Некоторое время она еще боролась за существование, кое-как цеплялась за Шаляпина, но с уходом его в Большой театр потеряла весь свой былой престиж и интерес [25].

   Знаменитый театр Корша [26] изменился мало и продолжал давать каждую неделю по новой постановке иногда более, иногда менее удачных пьес русских и переводных.

   Публика, посещавшая императорские театры, была самая разнообразная. Завсегдатаи были среди публики Малого театра, особенно на премьерах, и отчасти в балете, но в ограниченном числе. Судя по сборам, можно видеть, что балетоманов было мало, в особенности когда балет шел по средам. Большинство публики было случайное. То же самое можно сказать в значительной мере и об опере. С 1898 года, с моего приезда в Москву, на оперные представления Большого театра были открыты два абонемента, которые вначале были объявлены на двадцать представлений. Разбирались они довольно туго, но с следующего года, в особенности со времени поступления в труппу Шаляпина, абонементы стали заполняться, и вскоре пришлось увеличить не только количество абонементов, но и уменьшить число представлений до десяти, чтобы удовлетворить по возможности желающих абонироваться.

   То же самое произошло и с балетом, на представления которого был открыт сначала один абонемент, а потом вскоре два.

   Вообще за три года моего пребывания в Москве в качестве управляющего театрами картина оперных и балетных спектаклей совершенно изменилась.

   В опере и балете завелась своя специальная публика абонентов, которая стала посещать театры и вне абонементов. Сборы по опере, давшие в 1897 году 232 125 рублей, дали уже в 1899 году 319002 рубля, а балет с 50999 рублей поднялся на 87733 рубля, не считая еще 45011 рублей, которые дала касса предварительной продажи. Средний сбор за балетный спектакль поднялся с 1062 рублей на 1 655 рублей. В 1913 году опера выручала уже 533830 рублей, а балет–156273 рубля, при среднем сборе за спектакль около 3000 рублей.

   Цифры эти красноречиво говорят, насколько интерес к Большому театру возрос, как не менее ясно совершенно другое говорят цифры сбора по отношению к Малому театру. Интерес неизменно падал, и хотя сборы, давшие в 1897 году 196968 рублей, поднялись в 1913 году до 279 162 рублей, но средний сбор за спектакль опустился с 1 791 рубля до 1 172 рублей.

   Если сопоставить цифры выручки Большого театра с Малым, то есть их отношение, то выходит, что в 1897 году Малый театр при общем сборе всех императорских театров в Москве в 470000 рублей выручал 197000 рублей, то есть около половины, а в 1913 году при общем сборе в 969000 рублей выручал 279 000 рублей, то есть немного больше четверти.

   Я не имею под руками цифр сборов Художественного театра и Мамонтовского оперного театра, но думаю, что если бы принять их во внимание, то оказалось бы, что в кассу Художественного театра, кроме денег, вносимых новой театральной публикой, специально образовавшейся в этом театре, пошли деньги бывшей публики Малого театра; и, наоборот, часть денег, вносимых в кассу бывшего оперного театра Мамонтова, пошла на увеличение сборов кассы Большого театра.

   Часть этой публики перетащил с собой Ф. Шаляпин. Конечно, одни его сборы не могли бы иметь крупного значения для общего бюджета московских императорских театров; не одно его имя стало собирать публику, а поднялся, с приходом его и художников К. Коровина и А. Головина и других, общий уровень художественных представлений, поднялся, несомненно, и интерес.

   Если взять петербургские императорские театры за этот период времени, то картина получается несколько иная – в особенности в Александрийском театре: он, как театр наиболее косный из петербургских, хотя и отстал от оперы и в особенности балета, но значительно меньше Малого театра, и если сравнить Мариинский театр и Александрийский, как мы сравнивали Большой и Малый, то получится, что при общем сборе петербургских театров в 1897 году 842000 рублей–Александрийский выработал 277 000 рублей, то есть около трети всего сбора, а в 1913 году, при общей сумме выручки по Мариинскому и Александрийскому театрам 1 249 000 рублей, на долю Александрийского приходилось 361 000 рублей, то есть несколько менее трети, но много больше четверти всего сбора. И только сравнивая средние сборы со спектаклей Александрийского театра и балета, получаешь большую разницу в сторону сборов балетных. Сборы балета с 1897 года к 1913 году поднялись вдвое– с 2 343 рублей на 4 535 рублей, а по Александрийскому с 1 155 рублей в 1897 году на 1283 рубля в 1913 году, то есть едва на десять процентов.

   Из всего этого можно вывести следующее заключение: балетные труппы ранее других отказались от царившей рутины, пошли навстречу новым веяниям и запросам, прислушивались к мнению художников и балетных новаторов и в значительной мере заинтересовали публику. Балет стал посещаться не только балетоманами, этими охранителями старых традиций, но появилась и новая публика, до того не посещавшая балета.

   Более всего придерживался старых традиций и рутины Малый театр в Москве, на все новое шел неохотно, оставался позади всех и часть своей публики растерял; напротив. Александрийский театр, хотя и имел много общего с Малым театром, но был гораздо податливее и гибче и рядом с постановками прежнего порядка стал прислушиваться и к новым веяниям, и хотя несколько отстал от оперы и балета, но все же не только не растерял свою публику, но приобрел новую, до тех пор мало его посещавшую. И как в Москве у балета и оперы не было конкурентов, не было их и у Александрийского театра в Петербурге, ибо Литературно-художественный театр Суворина нельзя было считать серьезным конкурентом. [27] Меньше всего он был художественным. Остальные драматические театры так же скоро пропадали, как и возникали. В Москве же у Малого театра возник серьезный конкурент – театр Станиславского.

   Как бы хорош театр ни был, какую бы прошлую выдающуюся репутацию ни имел, но раз он чуждается современной жизни, ее новых запросов,– интерес к нему несомненно должен падать, ибо зеркало, отражающее не те предметы, которые находятся перед ним, никому не нужно.

   Как я уже говорил, менее всего Императорские театры, как в Москве, так и в Петербурге, посещались высшим обществом, то есть аристократией; она как-то оказалась в стороне от искусства и из прежней покровительницы искусств обратилась в общество, к искусствам довольно индифферентное, очутившееся как-то в стороне и от народа и от науки. Гораздо более за последнее время его стали занимать денежные аферы всяких сортов.

   Следует, однако, отметить, что петербургская аристократия все же была несколько прогрессивнее московской, более восприимчива к вопросам искусства, и Александрийский театр охотнее посещался высшим обществом, нежели Малый в Москве.

   В Петербурге серьезными театралами нередко делались именно вновь народившиеся аристократы из купеческого и промышленного мира и связавшие себя браком с представителями русской родовитой знати, денежные дела которой нуждались в подкреплении извне.

   Московская же старая аристократия меньше шла на эти комбинации. Да и траты ее были относительно скромнее, ибо двор московский был беднее петербургского по составу, положению и значению. Во главе его стоял не монарх, а великий князь.

   Большинство публики, посещавшей императорские театры в Москве и Петербурге, состояло из дворянства среднего достатка, интеллигенции, чиновничьего мира, купечества и учащейся молодежи. Простого народа и рабочих в театрах бывало мало даже в Александрийском, не говоря о других. От рабочих я иногда получал письма с просьбами оставить верхние места в Мариинском театре; просьбы эти обычно исполнялись по отношению к внеабонементным спектаклям. Мариинский театр в значительной степени был забит абонементами. В Михайловском по большей части шли французские спектакли.

   Купечество московское и петербургское играло значительную; роль в смысле влияния на сборы императорских театров. Роль московского купечества была, однако, гораздо больше петербургского. Во-первых, самого купечества было в Москве больше, и интерес его к театру был значительнее. Кроме того, оно часто. было связано с театрами не только узами ухаживания за артистками, но и узами брака с некоторыми из них. К тому же московское передовое купечество, как уже говорилось, вообще более интересовалось всем новым, вводимым в театре, начиная с художников, которых хорошо знало, и кончая всякими новаторствами в деле постановок.

   Купечество это было русское, коренное, московское. Иностранное московское купечество держалось замкнуто, отдельно и было менее театрально.

   В Петербурге, наоборот, театры посещало больше иностранное купечество, и преимущественно балет, французский театр и оперу.

   Сравнительно видное место в Петербурге среди посетителей Мариинского и Михайловского театров следовало отвести и членам дипломатического корпуса с их штатом посольств. Таких лиц в Петербурге было немало, в Москве же лишь одни консулы.

   Такова в общих чертах характеристика публики, посещавшей императорские театры Москвы и Петербурга в описываемую мною эпоху.

   Надо еще сказать несколько слов об особой публике, наезжавшей в Москву и Петербург случайно.

   Приезжая осенняя публика, наполнявшая обе столицы во второй половине августа и сентябре месяце, состояла преимущественно из родителей, привезших своих детей для определения в многочисленные учебные заведения этих городов. Она старалась за время пребывания в столицах побывать непременно в императорских театрах; и в то время как коренные обитатели столиц еще не съехались, задерживаясь в деревне и за границей, эта случайная публика заполняла театры, заменяя собою постоянный зимний состав посетителей. То же явление, но в значительно меньшей степени, наблюдалось и весною, когда детей увозили на каникулярное время. Этого рода публика была совершенно одинакова для Петербурга и Москвы. Что же касается сезонного времени, то приезжая публика Москвы и Петербурга отличалась одна от другой. Москва была центром торговым, Петербург – административным, и наезжавшая в обе столицы публика соответственно была разная.

   Люди коммерческие, приезжавшие в Москву заключать крупные сделки, приезжали и уезжали с деньгами. Люди же административные, приезжавшие в Петербург, приезжали и уезжали с полными портфелями, но набитыми не деньгами, а бумагами и разными переписками. Для торговых людей заплатить между прочими расходами дорогую цену за билет барышнику было безразлично, а уехать из Москвы, не посмотрев Шаляпина, Ермолову, Собинова или других московских знаменитостей, было невозможно.

   Бывали курьезы. Один купец, окончив свои дела, вероятно, не без посещения ресторана "Эрмитаж" или Большого Московского трактира, купил билет на балет "Дон Кихот". В то время Шаляпин пел в Москве оперу Массне того же названия. Купец был уверен, что услышит "Дон Кихота" с Шаляпиным. Просидев первое действие балета в первом ряду и немного отрезвясь, он стал беспокоиться, что все Шаляпин не появляется. Тогда он сначала строго запросил капельдинера, а потом пошел делать скандал у кассы, что его надули. Дело это пришлось разбирать полицмейстеру театров Псреясланцеву, ибо купец ссылался на кассиршу, которая будто-бы сказала ему, что Шаляпин поет. Оказалось, что билет у него куплен был не в кассе, а у барышника, который, вероятно, учел его ненормальное состояние и на вопрос, поет ли в балете Шаляпин, ответил, что, конечно, поет. и получил баснословные деньги за кресло.

   В московских императорских театрах вообще появлялись иногда довольно курьезные посетители. Когда я, придя в первый раз на представление в Большой театр, захотел сесть на мое казенное кресло, то к изумлению моему заметил, что ручки кресла соединены медной палочкой, которую шедший за мной капельдинер стал удалять. На вопрос мой, зачем кресла запирают, полицмейстер театра объяснил, что такой порядок в Москве уже давно заведен для всех административных кресел, ибо часто москвичи не любят разбираться в номерах и садятся на казенные кресла, и если такой москвич хорошо выпил, то уж своего места никак не оставит иначе как со скандалом на весь театр.

   Бывали случаи, что даже и на запертые таким медным прутом кресла садились и старались прут согнуть ногами, чтобы не мешал сидеть.

   Таковы уж своевольные москвичи, и с такого рода озорством приходилось считаться. Всякий скандал мог окончиться буйством, избиением капельдинера и составлением протокола за нарушение тишины и спокойствия в общественном месте.

   Для цивилизованного Петербурга это было малопонятным; но мало ли что в Петербурге, этом окне в Европу, иначе понимается – на то он и иностранный город и с иностранным именем. В Петербурге вообще мало принято было ездить в театр выпивши, а в Москве – состояние это в подобном случае не считалось неприличным: таковы уж были издавна обычаи в первопрестольной.

   Вообще в этих столицах на многое вкусы были различные.

   В Москве публика и аплодирует своеобразно, особенно если поет "милашка тенор" или танцует излюбленная балерина. Махали не только платками, но и простынями и дамскими накидками в верхних ярусах, и если в 1850 году известный тогда редактор "Московских ведомостей", чиновник канцелярии московского губернатора Хлопов после представления балета "Эсмеральда" сидел вместо кучера в карете, увозившей из Большого театра знаменитую балерину Фанни Эльслер (за что, правда, и был уволен и место свое по редактированию "Московских ведомостей" был принужден уступить известному Каткову), то пятьдесят лет спустя один из студентов Московского университета в Большом театре, увлекшись аплодисментами и маханием дамской кофтой балерине Рославлевой, упал из ложи второго яруса в партер, причем сломал по дороге бронзовое бра и кресло. Но этому счастливцу-энтузиасту, тоже московского производства, подвезло в конце того же века больше, чем Хлопову: он ниоткуда уволен не был и остался жив и здоров. Когда прибежали взволнованные полицмейстер и доктор, то, к удивлению своему, констатировали только факт разрушения казенного имущества; что касается студента, то он, отделавшись сравнительно легкими ушибами, хладнокровно заявил о своем желании снова вернуться наверх, на свое место, дабы продолжать смотреть следующий акт балета, обещая быть в дальнейшем более осторожным с казенной бронзой и мебелью.

   Я уже говорил, что в Петербург многие приезжали как в административный центр. Эти приезжие были и беднее и скупее торговых гостей, наезжавших п Москву. Театр они в Петербурге посещали меньше, и их присутствие мало отражалось на сборах.

XIII

Мои первые шаги в московских театрах.– Главный режиссер Черневский.– «Культурное кресло».– Блистательная пора московского Малого театра и начало его падения.– Ленский. – Оскудение репертуара. – «Скаковой мальчик» Нелидов. – Учредительное собрание артистов Малого театра.– Федотова и Никулина.– Макароны миланез и «настоящие персоны».

   Весной 1898 года, когда я в первый раз приехал в Москву в качестве управляющего московской конторой, театральный сезон уже кончился. Поэтому познакомиться с художественным составом театров мне удалось только самым поверхностным образом. Пришлось на первых порах заняться хозяйственными и административными вопросами. Знакомил меня с составом московского управления управляющий делами дирекции В. П. Погожев, приехавший со мной.

   Предварительно, еще в Петербурге, он меня начинил всякого рода сведениями, касающимися московских императорских театров, где предполагались некоторые нововведения, а именно: открытие с осени вновь арендованного Нового театра, о котором Я уже говорил, и затем учреждение оперного класса при опере Большого театра для подготовки к сцене молодых певцов и певиц. Кроме того, намечались разные реформы в театральном училище с совершенным упразднением в нем мужского интерната. Наконец, предполагалось в опере открытие абонементов, до тех пор не существовавших.

   Летом театры, как всегда, были закрыты, контора работала только четыре дня в неделю. Суббота и понедельник в течение всего лета считались льготными днями, и большинство служащих разъезжалось по окрестным дачам.

   За лето я ознакомился с административными и хозяйственными работами конторы, а также с театральным училищем. Артисты стали съезжаться во второй половине августа. Вновь назначенный помощник мой Лаппа-Старженецкий, о котором Я уже говорил, все лето проболел, так что работать мне пришлось одному среди совершенно незнакомых мне людей. С сентября я взял на службу нового чиновника Н. К. фон Бооля на должность помощника заведующего постановками. Бооль впоследствии, когда я был в 1901 году назначен директором театров, занял в Москве мое место.

   Главным режиссером Малого театра был старик С. А. Черневский, служивший уже сорок седьмой год в театре, [28] а вторым режиссером состоял А. Кондратьев, служивший с 1862 года. Черневский был современником знаменитых артистов Малого театра: П. Мочалова, М. Щепкина, П. Садовского, Н. Медведевой и других. Все выдающиеся артисты Малого театра второй половины XIX века, а их было немало, выросли на глазах этого убеленного сединами старца.

   Какой это был режиссер, сказать затруднительно. Если на него смотреть, как теперь принято смотреть на режиссера, то он был никакой режиссер. Когда надо было просить бутафора дать кресло из "Макбета" (кстати сказать, кресло это было обито зеленым трипом с бахромой в виде помпончиков), то он кричал бутафору:

   – Дайте сюда культурное кресло!

   Вероятно, это обозначало курульное кресло, хотя, когда оно появлялось, угадать столь пышное назначение было довольно мудрено, ибо оно совсем на курульное кресло не походило. В то время на точность обстановки сцены внимания обращали мало, а когда пробовали обратить больше внимания, тогда выходило еще курьезнее. Так, например, в Большом театре в постановке машиниста-декоратора К. Вальца в опере "Руслан и Людмила" в гроте Финна стоял глобус, и на мой вопрос – почему глобус? –отвечали:

   – Как же, Финн – ученый, астроном, как же у него не быть глобусу? У Фауста тоже глобус, и ходит тот же самый.

   Спорить было бесполезно, тем более что Финна пел тенор Барцал, он же главный режиссер оперы, и, несмотря на то что карьеру свою он уже заканчивал, он пел отлично, как никто после него не пел эту партию. Глобус был, по моему приказанию, изъят из грота Финна, и все со стороны археологии было приведено в надлежащий вид.

   В театре наблюдается странное явление, всегда повторяющееся, когда имеется выдающийся артист, будь то Финн или Отелло: все детали и верность постановки отодвигаются невольно на второй план, ее не замечают и о ней не говорят; когда же Отелло или Финн плохи, всякая мелочь в постановке, кажется, способствует неуспеху представления. Конечно, самое лучшее, когда все хорошо: и артисты, и режиссер, и постановка, и самое произведение,– но бывает это редко.

   Так было и с Малым театром в Москве. Я еще застал некоторые представления в Малом театре, которых нельзя забыть. Одно иэ них была выдающаяся пьеса Островского "Волки и овцы", другое – произведение В. И. Немировича-Данченко "Цена жизни". Эти оба совершенно различные произведения были разыграны артистами Малого театра удивительно, так, как ни одна труппа в мире в то время разыграть бы не могла.

   В пьесах этих играли лучшие силы труппы Малого театра, и трудно было сказать даже, кто играл лучше, ибо блеск, сила, сочность и искусство исполнения совсем не зависели от величины и значения в пьесе ролей. Все роли оказывались главными и важными. В пьесе "Волки и овцы" роль Вукола Наумовича игралась по очереди Н. Музилем и О. Правдиным, и кто из них лучше исполнял роль, зависело от случая: иногда один, иногда другой – оба были лучше. Не буду перечислять других исполнителей: А. Ленский, Е. Лешковская, Г. Федотова, О. Садовская, М. Садовский, А. Южин и другие были неподражаемы, и для оценки игры каждого из них потребовались бы целые страницы.

   В пьесе "Цена жизни" принимали участие М. Н. Ермолова, А. П. Ленский, Е. Лешковская, А. Южин, О. Садовская и другие. Несмотря на некоторые недостатки самой пьесы, впечатление она производила сильнейшее благодаря необыкновенной игре артистов.

   17 апреля 1900 года в Малом театре давали "Отелло" с Сальвини в главной роли. Антураж был посредственный, про обстановку и говорить нечего; сам Сальвини был одет не то черногорцем из балета "Корсар", не то румыном; говорил он по-итальянски, другие по-русски. Несмотря на все это, играл Сальвини так, что все остальное забывалось, и, когда он был на сцене, все внимание так на нем сосредоточивалось, что вам и и голову не приходило обращать внимание на обстановку, режиссерство, костюмы и т. п.

   Все это происходило в то время, когда главным режиссером, как сказано, состоял Черневский. Но если бы в те времена спросить, кто действительно режиссирует пьесы в Малом театре, то ответить было бы трудно,–да никто, в сущности, этим и не интересовался, и такого вопроса не пришло бы в голову задать. Что С. Черневский и А. Кондратьев были режиссерами Малого театра все знали и смотрели на них, с одной стороны, как на администраторов, с другой–как на людей, имеющих большое влияние среди труппы Малого театра по части всего распорядка в театре, отношений между артистами, подготовки спектакля, распределения ролей, выбора пьес, назначения времени сезонных постановок, возобновлений, очередных бенефисов и т. д. Главный режиссер, кроме того, был непосредственным связующим звеном между труппою и конторою и докладчиком по всему касающемуся труппы управляющему конторой.

   Никто из артистов не ходил говорить непосредственно с управляющим конторой, не поставив об этом в известность главного режиссера, который, в сущности, был и управляющим или заведующим труппой. Режиссировали же пьесу сами артисты сообща, и режиссеру оставалось только всю их общую работу зафиксировать, высказывая иногда и свое мнение.

   Проработав около полувека с труппою Малого театра, переполненной талантами, особенно в шестидесятых годах, когда в числе труппы были такие выдающиеся артистки, как Е. Васильева, Кавалерова, Львова-Синецкая, Никулина-Косицкая, сестры Бороздины, Колосова, Медведева, Акимова, Рыкалова и артисты Щепкин, Садовский, Шумский, Самарин, Живокини, Никифоров, Дмитревский, Ленский, Степанов и другие,– С. Черневский, очевидно, многое видел и, будучи, кроме того, сам женат на внучке знаменитого Щепкина, он как бы сам принадлежал к этой артистической семье.

   Лессинг в своей "Гамбургской драматургии" говорит, что если в драматической труппе есть четверо актеров, которые превосходно играют, а остальные только хорошо, то труппа может считаться образцовой. В Малом же театре в эти времена были десятки выдающихся артистов. К этому списку артисток и артистов надо еще прибавить список тех, которые с шестидесятых годов пришли им на смену и которых еще я застал в 1898 году, а именно: Федотова, Ермолова, Садовская, Лешковская, Музиль, Садовский, Макшеев, Ленский, Правдин, Рыбаков, Южин и другие.

   Вся эта блестящая эра Малого театра протекла на глазах главного режиссера С. Черневского. Не знаю, насколько жена его, А. Щепкина, имела значение в труппе, во всяком случае она должна была быть посвящена во все артистические дела Малого театра, ибо всегда сидела, поджав ноги, на большом бархатном диване в уголке маленькой режиссерской комнатки Малого театра. Когда бы ни прийти в эту комнатку, за письменным столом неизменно сидел С. Черневский, а на диване его жена, которая была лет на двадцать пять моложе его. Все разговоры с артистами происходили в ее присутствии.

   С. Черневский пользовался в труппе большим уважением и весом. Для него даже старые члены труппы были по большей части молодежью, и сверстницей была лишь Н. Медведева. Любили ли его артисты – сказать затрудняюсь, но одно констатировать могу, что с ним все артисты считались, особенно во времена управления театрами моего предшественника П. Пчельникова, который артистов принимал у себя в кабинете редко, и все переговоры велись обыкновенно через С. Черневского. Я застал его в 1898 году уже в преклонном возрасте – он часто стал болеть и, конечно, от полувековой работы немало утомился.

   В эти годы только что начинал выдвигаться на очередь новый совершенно вопрос для драматического театра – вопрос режиссерский. До этого времени о режиссерах как постановщиках пьес никто не говорил и этим не интересовался – интересовались исключительно артистами и отчасти пьесами, но только отчасти. Важно было не что играют, а кто и как играет. Режиссерский вопрос был главным образом выдвинут Художественным театром.

   В описываемое мною время Малый театр, достигнув зенита славы, стал уже на путь падения, но он этого не замечал или, вернее сказать, не хотел заметить.

   Причины начинавшегося падения Малого театра были, с одной стороны, довольно сложны, а с другой – очень просты и понятны. После шестидесятых годов Малый театр уже начинал переживать некоторый артистический кризис. Знаменитый артистический персонал начинал стариться – особенно в женской своей половине. Но пробел этот постепенно пополнялся именами особо выдающихся артистов, которых я еще застал в Малом театре в 1898 году. Состав этот, относительно новый, теперь начинал уже подходить к очень зрелому для сцены возрасту. Требовалось освежение, это сознавали и сами артисты и администрация. Некоторые меры были приняты, надеялись на вновь открытые драматические курсы при театральном училище. Но меры эти, способствовавшие пополнению молодыми артистами труппы Малого театра, не только не помогли наступавшему кризису, но еще его осложнили. Было принято на первых порах много молодежи с драматических курсов училища, со старинными громкими театральными фамилиями, могущими украсить именами любую афишу, но одного в них недоставало и самого главного – талантов!

   Труппа в 1898 году была и молода и велика, но молодая ее часть была слаба. Многочисленность труппы при условиях казенной службы окончательно закупорила свободный доступ новым силам. Среди молодежи было немало родственников старых талантливых артистов – закупорка была прочная и надолго, и с большим трудом можно было рассчитывать на новый прием хотя бы и талантливых артистов. Пропало и желание искать новых, тем более что спайка состава была крепкая. Открытием вновь арендованного Нового театра думали – в особенности В. П. Погожев – дело поправить, давая практику молодежи, но от этого дело еще ухудшилось, ибо с закрытием столь легкомысленно затеянного Нового театра вся эта двойная труппа, да еще с некоторыми добавками, наводнила собою Малый театр. Кто из молодых артистов ждал ролей, кто на это уже махнул рукой и ждал пенсии за двадцать лет, а кто и ничего не ждал, а просто прозябал – немым зрителем того, как играли более счастливые, хотя и не более талантливые.

   С. Черневский после моего поступления недолго оставался главным режиссером (скончался).

   Черневского заменил А. Кондратьев – режиссер старого режима, состоявший с 1862 года на службе. [29] Человек он был бесспорно достойный, безусловно честный, прямой, неглупый, доброжелательный, опытный в обращении с артистами, пользовавшийся любовью и уважением в труппе и не враг даже известных новшеств,–но что он мог сделать? Известным авторитетом он пользовался, но по образованию и развитию своему не мог быть на высоте современных требований. А. Кондратьев с открытием Нового театра ведал больше спектаклями этого театра, репертуар которого, по первоначальному плану В. П. Погожева, должен был состоять из пьес, специально исполняемых молодежью (эти спектакли режиссировал артист А. П. Ленский), и пьес, по составу исполнителей, смешанных – из молодежи и из других артистов Малого театра. Этим репертуаром ведал А. Кондратьев, работая с увлечением.