Текст книги "Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 43 страниц)

Зензинов подчинился приказу, и Московский комитет принял соответствующее решение со ссылкой на Савинкова и БО, и оно, конечно, сразу стало известно охранке.

Так в середине декабря 1904 года и Московское Охранное отделение, и Департамент полиции узнали, что Савинков в Москве готовит покушение на великого князя. Мало того, наблюдатели, закамуфлированные под извозчиков, Каляев и Моисеенко, практически брошенные Савинковым на полную самостоятельность, весьма относительно соблюдали правила конспирации: по Москве стали ходить слухи об извозчиках, говорящих по-французски. Едва ли этим грешил Каляев, но происшедшее вполне в стиле Моисеенко – барича и пижона.

Трепов, как и Спиридович, тут же потребовал увеличения финансирования на охрану, и так же, как и Спиридовичу, Лопухин ему отказал. Отнюдь не скудный бюджет Департамента полиции был перегружен расходами, связанными с контрразведкой против Японии, и директор имел объективные причины для отказа, но это произвело крайне неприятное впечатление и, естественно, припомнилось Лопухину после убийства Сергея Александровича.

Зензинов же в дальнейшем действовал по известному принципу: заставь дурака Богу молиться – он лоб расшибет. Запретив своим подчиненным покушение на великого князя, он вначале одобрил покушение на Д.Ф.Трепова, которое намеревался осуществить восемнадцатилетний студент А.Полторацкий, но позже отобрал у Полторацкого револьвер и запретил выступать от имени БО.

2 января 1905 года великий князь выезжал в Петербург – представиться по поводу вступления в должность командующего округом (через два дня он вернулся), а Трепов провожал его на вокзале. У вагона, в который уже вошел великий князь, Полторацкий все же стрелял в Трепова из какого-то пугача, но не попал. Полторацкий был осужден на каторгу, через три года пытался бежать, убил (или ранил) тюремного надзирателя и был казнен.

Накануне или сразу после 9 января Трепов сам прибыл в столицу, что, как оказалось, роковым образом разрушило все планы Лопухина.

На протяжении двух месяцев зимы 1904-1905 гг. Савинков продолжал держать в напряжении московские власти, но и сам ничего реального не смог предпринять, и оставался недоступен для розысков охранки.

Гораздо более важные события едва не развернулись в это время в Петербурге.

Отметим, что до сих пор в точности не установлено, какие задачи ставились перед группой М.И.Швейцера до начала января 1905 года. В воспоминаниях Савинкова утверждается, что ее целью было убийство Трепова. Но этого просто не могло быть потому, что в этот период Трепов жил и действовал в Москве. Это ошибочное утверждение опубликовано в 1910 году и повторено в издании 1917 года. Спиридович, все знавший и замечавший, отметил эту ошибку Савинкова в своей книге по истории ПСР, но никак ее не прокомментировал.

Едва ли Савинков ошибся по забывчивости или темнил. Скорее всего, Азеф просто не посвятил своего заместителя в свои со Швейцером планы, игравшие решающую роль; отсюда и заметное равнодушие Азефа к тому, что происходило в Москве и Киеве.

Считается, что еще в 1902 году ЦК ПСР запретил БО заниматься цареубийством – по опыту 1881 года были хорошо известны монархические настроения основной части населения. Едва ли к такому запрету нужно относиться всерьез: с момента создания ЦК его лидерами были Гершуни, Азеф, М.Гоц и Чернов – кроме последнего это и есть руководство БО; как решили – так могли и перерешить. К тому же, во второй половине 1904 года трудно представить себе, чтобы кто-либо в революционном мире мог бы что-либо запретить Азефу.

В 1902 году покушаться на царя действительно боялись, но ведь тогда Гершуни опасался и возможной негативной реакции даже на убийство Сипягина. Покушения же на таких одиозных деятелей, как фон Валь, Оболенский, Богданович и Плеве показали, что никаких оправданий не требуется не только перед «обществом», но и перед «народом». К концу 1904 года и популярность царя пошла вниз – и это прямо было заявлено в сентябрьских донесениях Азефа Ратаеву. Не получив в ответ ничего, кроме понятного беспокойства самого Ратаева, Азеф резонно решил, что молчание – знак согласия; безмолвная санкция Лопухина была, таким образом, получена.

Что же касается технических сложностей, которых обоснованно опасались ввиду беспрецедентных забот о безопасности царя, то в данный момент ключи к успеху оказались у Азефа в руках. И Азеф рискнул.

Осенью 1904 года в БО вступила Татьяна Александровна Леонтьева – дочь якутского вице-губернатора. Ее происхождение, положение семьи и собственное воспитание позволяли ей надеяться стать придворной фрейлиной. Именно на это ее нацелил и Азеф. Уже в порядке пробных подготовительных мероприятий она получила приглашение быть продавщицей цветов на ближайшем придворном балу – в конце декабря 1904 года. Ситуация была сочтена подходящей: браунинг камуфлировался букетом цветов, а Леонтьева могла приблизиться к царю и стрелять в упор.

Мероприятие сорвалось по совершенно внешним обстоятельствам: осаждаемый японцами Порт-Артур пал 20 декабря; по объявлении траура был отменен и бал. Последующие попытки отодвигались на неопределенный срок. Эпизод этот гласности не предавался, и стал известен значительно позже.

Зато другое происшествие, также не имевшее практических политических результатов, взволновало всех. 6 января 1905 года во время праздника Богоявления (Крещения Господня) проводился торжественный обряд водосвятия; был военный парад и салют. Обряд происходил в специально сооруженной беседке на Неве у Зимнего дворца; главным почетным участником был сам Николай II. Батареи, производившие салют, стояли на другом берегу – на Васильевском острове. Одна из пушек оказалась заряженной боевой картечью и выпалила прямой наводкой по беседке. Учитывая отсутствие пристрелки, промах был незначителен, но царь не пострадал. Было пробито знамя, у городового выбит глаз, а двое придворных ранены осколками стекла. Впечатление же было ужасным.

Николай II, по свидетельству присутствовавшего камер-пажа А.И.Верховского (будущий военный министр Временного правительства), самообладания не потерял, но, горько усмехнувшись, сказал: «Моя же батарея меня и расстреливает. Только плохо стреляют»[637]637
  «Былое», 1924, № 27-28, с. 160-162.


[Закрыть].

Официальное расследование пришло к очень уклончивому выводу: «за неимением в деле указаний на какой-либо преступный умысел, происшедший 6 января выстрел с достаточной вероятностью может быть объяснен несоблюдением установленных правил при обращении с орудиями в парке и на салютационной стрельбе»[638]638
  М.И.Ахун и В.А.Петров. Большевики и армия в 1905-1917 гг. Л., 1929, с. 23.


[Закрыть].

Суду было предано пятеро офицеров и двое нижних чинов; офицеры осуждены на различные сроки гауптвахты и уволены в отставку; нижние чины сосланы в дисциплинарный батальон. Азеф в ответ на запрос Ратаева заявил, что БО к этому отношения не имеет – а что он еще мог ответить?

После этой стрельбы из пушки по воробьям пришел черед и событиям 9 января 1905 года.

6.4. «Кровавое воскресенье».

Монархия в России рухнула в феврале-марте 1917 года в считанные дни. Ее защитники оказались тогда в ничтожном меньшинстве. Что бы теперь ни писали о последовавших бедствиях и трагической гибели царской семьи, но число людей, реально пытавшихся помочь свергнутому монарху и его ближним, и вовсе измерялось единицами. А ведь взрослые участники событий 1917-1918 годов в огромном большинстве своем были уже во вполне сознательном возрасте в 1905 году. В начале же 1905 года было бесспорным абсолютное преобладание монархических идей в России и отношение большинства народа к царю, как к священному помазаннику Божьему. Столь радикальный идеологический переворот произошел, таким образом, не только в общих настроениях масс, но и в уме и сердце почти каждого россиянина.

Ходынская катастрофа 1896 года отложилась в памяти мрачным предзнаменованием; японская война уронила авторитет государственного руководства, но вера народа в царя пошатнулась в один день – «Кровавое воскресенье» 9 января 1905 года.

Еще 2/15 января 1905 года П.Б.Струве имел полное основание написать: «революционного народа в России еще нет». Это заявление было опубликовано в эмигрантском органе либералов «Освобождение» 7/20 января, а уже через два дня безнадежно устарело.

«В день 9 января, на площади перед дворцом канула в вечность та традиционная идея о „народном“ самодержавии, которая слабыми отблесками еще связывала революционную волю народа. В этот день /.../ – порвалась „цепь великая“ самодержавной традиции, и одним ударом создалась традиция революционная; /.../ крик: „долой самодержавие!“ стал выражением народной воли» – писал в «Искре» 18 января 1905 года лидер меньшевиков Ф.И.Дан (Гурвич). И это отнюдь не было преувеличением – события 9 января произвели ошеломляющее впечатление на современников. Потрясают они и сейчас.

Шествие более чем двух сотен тысяч человек – рабочих и членов их семей – двигалось ко дворцу, чтобы вручить царю свою петицию. Она выражала их чаяния и надежды; не важно, как она была составлена и сформулирована – едва ли это в точности знало и понимало большинство демонстрантов. Они несли иконы, российские знамена и портреты царя. Шествие возглавлялось священником, деятельность которого до последних дней встречала безоговорочную и общеизвестную поддержку властей. И вот этот акт величайшей надежды и величайшей веры в царя вылился в расстрел ни в чем не повинных людей!

По официальному докладу А.А.Лопухина было убито 96 человек (в том числе – околоточный надзиратель; полиция сопровождала шествие для соблюдения порядка, и стрельба оказалась столь же неожиданной для нее, как и для демонстрантов), ранено – 333 (из них 34 вскоре скончалось).

Официальное число жертв было примерно таким же, как при расстреле в Златоусте в марте 1903 года. Неофициальные расследования называли гораздо большие числа – до пяти тысяч убитых и пострадавших; полиция будто бы тайно развозила трупы по окрестностям Петербурга и тайно хоронила; автор этих строк слышал частный рассказ, опровергающий такие завышенные оценки – они, якобы, противоречили официальным ведомостям о незначительном числе израсходованных патронов.

Но дело не в количестве невинно убиенных, а в том, что в этот день расстреляли народную веру в царя. Ведь все произошло не в захолустном Златоусте и не по приказу тупого губернатора, а в столице и даже у стен самого Зимнего дворца.

Трагедия была очевидной, очевидной была и трагическая нелепость происшедшего. Это было ясно всякому, и вечером того же дня, например, известный миллионер С.Т.Морозов – как описывал в дальнейшем М.Горький – так делился своими впечатлениями:

«Царь – болван, – грубо и брюзгливо говорил он. – Он позабыл, что люди, которых с его согласия расстреливали сегодня, полтора года тому назад стояли на коленях перед его дворцом и пели „Боже, царя храни“... Стоило ему сегодня выйти на балкон и сказать только несколько ласковых слов, – и эти люди снова пропели бы ему „Боже, царя храни“. И даже могли бы разбить куриную башку этого попа об Александровскую колонну».

И далее о Гапоне: «Ух, противная фигура! Свиней пасти не доверил бы я этому вождю людей. Но если даже такой, – он брезгливо сморщился, проглотив какое-то слово, – может двигать тысячами людей, значит дело Романовых и монархии – дохлое дело! Дохлое...»[639]639
  М.Горький. Литературные портреты. М., 1959, с. 321-322.


[Закрыть] – здесь Морозов, как почти всегда, оказался прав.

Но ситуация была вовсе не столь простой, как это представлялось Морозову, и как это представляется многим до сих пор. Действительно, вовсе не требовалось быть магом и волшебником вроде Троцкого, Муссолини или Гитлера, чтобы сыграть столь простую роль, как указывал Морозов, и превратить этот день в свой величайший триумф. И, конечно, Николай II был непозволительно бездарен во всем, что относилось к его публичным выступлениям (даже в узком кругу министров или военных). Но дело здесь не только и не столько в личных качествах царя, а в том, что его сознательно и коварно подставили – подставили люди, гораздо более умные, чем царь и его ближайшее окружение.

Но обо всем по порядку.

Начнем с биографии самого знаменитого героя происшедших событий, тем более, что Георгию Гапону в течение многих десятилетий приписывали основную вину за пролитую кровь.

Георгий Аполлонович Гапон-Новых родился 5/17 февраля 1870 года в крестьянской семье на Полтавщине. Его отец – зажиточный хозяин – вплоть до 1904 года материально помогал сыну, не выбившемуся в богачи. Крестьянских доходов все же не хватало, чтобы дать сыну высшее образование, и своей академической карьерой Гапон обязан своим способностям к учебе и к привлечению симпатии начальства (включая руководителей Синода К.П.Победоносцева и В.К.Саблера), неизменно оказывавшего ему поддержку. Гапон прошел большой путь от церковно-приходской школы до защиты в 1903 году диссертации в Петербургской духовной академии. Жизнь его не была усыпана розами; он болел, прерывая учебу; рано женился, обзавелся двумя детьми и вскоре (в 1898 году) овдовел. С 1896 года он был священником, и его служба проходила в различных столичных учреждениях, преимущественно среди самых городских низов – от сиротского приюта до Пересыльной тюрьмы.

Прекрасный оратор и проповедник, он легко мог завладеть вниманием и симпатией не только народной толпы, но и хорошо образованной аудитории. Влияние его обаяния испытали на себе многие – от Зубатова до Ленина. Словом, он был прирожденный ловец человеческих душ.

Умеющий понимать людей и управлять ими, Гапон был весьма себе на уме. Но при этом обладал истинной отзывчивостью и щедростью. Денег, если они у него имелись, он ни для кого не жалел – ни для последнего нищего, ни для того же Владимира Ильича Ленина.

Сопереживание чужим судьбам подвигнуло его и к инициативе организации эффективной социальной помощи малоимущим. Столкновение с уголовными и политическими преступниками привело к контактам с их профессиональными антиподами – полицейскими. Последних он также стремился подчинить своему влиянию и использовать на пользу дела.

При этом и полиция старалась использовать его в своих целях; в частности сотрудничество с начальником Петербургского Охранного отделения Я.Г.Сазоновым привело Гапона к тому, что тот приставил его к Зубатову – в качестве заурядного «стукача». Этот эпизод дает весьма понятное представление об истинном моральном облике Гапона, предрекая и все последующие зигзаги его судьбы.

Как говорится, что Бог ни делает – все к лучшему: встреча Гапона с Зубатовым стала переломным моментом в жизни Гапона, как это и случалось со многими. Задачи пастыря человеческих душ неожиданным образом совпали с задачами полиции – как их понимал и ставил Зубатов. Гапон сделался искренним приверженцем его идей, а к самому Зубатову испытывал самую теплую привязанность; Гапон был среди немногих, провожавших опального Зубатова из Петербурга в августе 1903 года. Впрочем, положение осведомителя охранки защищало Гапона в этот момент от возможного недовольства начальства.

Общественную деятельность Гапона не остановило падение Зубатова. Гапон легко укрепил покровительство себе не только со стороны Лопухина и Медникова, но заручился поддержкой Гуровича, Кременецкого и Скандракова. Эти полицейские чины открыли Гапону пути и к самому Плеве, и к петербургским градоначальникам: сначала – Н.В.Клейгельсу, потом – И.А.Фуллону. Гапон не был агентом полиции (если не считать эпизода со шпионством за Зубатовым); фактически он был сотрудником полиции и ни от кого это не скрывал.

Рабочее движение под его руководством началось летом 1903 года и к весне 1904-го формально легализовалось под названием «Собрание русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга». Летом 1904 года он предпринял безуспешную, как мы знаем, попытку расширить движение за рамки столицы – везде местная администрация встречала его в штыки. Зато к концу 1904 года движение стало заметной силой на всех крупных предприятиях Петербурга и пригородов. «Собрание» подчеркнуто занималось исключительно культурно-бытовыми и экономическими проблемами рабочих. Реальным достижением «Собрания» было то, что вплоть до конца 1904 года рабочие оставались в стороне от массовой кампании политических протестов, поднятой интеллигенцией; в Москве ту же роль сыграли еще сохранившиеся зубатовские профсоюзы.

Такая ситуация не устраивала, естественно, ни фрондирующую интеллигенцию, ни капиталистов, обеспокоенных правительственной поддержкой рабочего движения; не случайна (да и не однозначна) ненависть к Гапону у того же С.Т.Морозова – одного из основных спонсоров большевистской партии.

В начале декабря 1904 года, открывая очередной новый отдел «Собрания», Фуллон высказал пожелание, чтобы рабочие «всегда одерживали верх над капиталистами» (!!!). Это произвело должное впечатление, и, подобно Ю.П.Гужону в Москве в 1902 году, столичные капиталисты решили дать Гапону бой.

В середине декабря с Путиловского завода уволили четверых рабочих – членов гапоновского «Собрания»; вот с такого эпизода и началась революция 1905 года.

Нарочитость этого акта и упорное нежелание пойти навстречу всем инициативам к соглашению, проявляемым сначала Гапоном, а потом и Фуллоном, заставляют увидеть в этом нечто вроде заговора. Это отмечалось и современниками, и нынешними историками. В современном исследовании прямо говорится: «возникает подозрение в том, что увольнение администрацией Путиловского завода четырех рабочих было провокационным и преследовало двоякую цель: с одной стороны, посмотреть на реакцию „Собрания“ по поводу увольнения его членов, а с другой – подтолкнуть рабочих на выступление и в случае их поддержки „Собранием“ скомпрометировать последнее в обстановке ведения войны с Японией перед правительством. Провокационный характер увольнения путиловских рабочих подчеркивался в ряде публикаций [того времени] с указанием даже на то, что этот пробный шар со стороны администрации Путиловского предприятия был „результатом общего совещания директоров некоторых заводов“»[640]640
  И.Н.Ксенофонтов. Георгий Гапон: вымысел и правда. М., 1996, с. 70.


[Закрыть].

Итак, заговор директоров – совсем в стиле изобретенной ОГПУ печально знаменитой «Промпартии» 1930 года. Кто же стоял за спиной этого таинственного заговора? Это выяснилось довольно скоро.

Сначала ситуация развивалась довольно вяло: все праздновали Рождество и встречу Нового года. Настроение было и без того мрачным благодаря вестям с Дальнего Востока; никому не хотелось его еще ухудшать возникшей склокой. Но праздники прошли, и выяснилось, что провокация своей цели достигла: рабочие, обозленные наглым поведением заводской администрации, встали на дыбы.

К утру понедельника 3 января 1905 года столица оказалась на пороге всеобщей рабочей забастовки – такого еще никогда не было в истории. Аналогичные единичные прецеденты бывали только далеко в провинции – как раз в декабре 1904 года происходила стачка рабочих-нефтяников в Баку, завершившаяся полным принятием их требований; там же летом 1903 года случилась и настоящая всеобщая забастовка.

Такой эффект явно выходил за рамки первоначальных намерений капиталистов, и «заговор директоров» заиграл отбой. Вот тут-то и выявился его фактический глава.

3 января между Гапоном и Фуллоном состоялся телефонный разговор, в котором последний сообщил, что встретился с С.Ю.Витте и добился от него восстановления на работе одного рабочего и обещания восстановить еще двоих. Таким образом, в воздухе зависал вопрос еще только об одном уволенном, в связи с чем Фуллон и просил принять меры к предотвращению стачки. Вот чьи уши показались из-за спин заговорщиков-директоров! Витте вел себя так, как будто он и уволил рабочих, и от него одного зависело их восстановление на работе; так, по-видимому, фактически и обстояло дело.

К этому времени Витте уже почти полтора года пребывал в политическом загоне, занимая безответственный пост председателя Комитета министров и фактически не играя никакой крупной роли. Полгода как не было в живых Плеве, но с сентября 1903 года Витте не зря числил своим главным врагом уже самого Николая II – смерть Плеве ничего не изменила в личном положении Витте. Помимо царя, у Витте были и другие недоброжелатели; среди них – великий князь Сергей Александрович и министр юстиции Н.В.Муравьев. Но затянувшаяся бессмысленная война, противником которой еще до ее начала был Витте, постепенно повышала его политический рейтинг.

Только что, в начале декабря, Витте не решился поддержать инициативы Святополк-Мирского и Лопухина; здесь ему опять грозило столкновение с Сергеем Александровичем! Но, не решившись действовать открыто, Витте предпринял скрытый демарш: организовал «заговор директоров» и ожидал исхода обострения политической ситуации. Лично для него это было стратегически верно: революция 1905 года действительно выдвинула его на первую роль в правительстве, но какой ценой для России это было достигнуто!

Начало было таким же, как во время забастовки у Гужона в 1902 году; тогда Зубатов полностью контролировал ситуацию и прекратил стачку, когда счел нужным (точнее – когда Плеве заставил его это сделать). Теперь же события пошли по другому, но тоже хорошо известному сценарию – как в Одессе летом 1903 года; там зубатовцу Шаевичу, возглавлявшему забастовку, пришлось идти на все большую и большую эскалацию требований, чтобы не утратить контакт с продолжающими возбуждаться рабочими массами. В таком же положении очутился и Гапон.

В том же телефонном разговоре с Фуллоном он вынужден был заявить, что стачку остановить невозможно: рабочие, заведенные безуспешными переговорами о судьбе уволенных товарищей, требовали теперь все большего и большего. Их требования (например – законодательного введения восьмичасового рабочего дня) уже невозможно разрешить минутными переговорами и достижением компромисса.

3 января с утра встал Путиловский завод. 4 января к нему стали присоединяться другие предприятия. 6 января было нерабочим днем по случаю упомянутого выше Крещенского праздника, а 7 января забастовка стала всеобщей: остановился транспорт, погасли фонари, не выходили газеты – такого в столице империи действительно никогда не было!

4 января на одном из многолюдных собраний была провозглашена идея идти к царю с петицией. В следующие два-три дня она овладела всей рабочей массой. С одной стороны, это стало результатом воздействия революционной интеллигенции: несмотря на противодействие Гапона, несколько интеллигентов, прежде всего – супружеская чета С.Н.Прокоповича и Е.Д.Кусковой, сумели внедриться в актив «Собрания» еще в ноябре и, не торопя событий, исподволь проповедывали целесообразность присоединения рабочих к общей кампании петиций. С другой стороны, пушечный выстрел 6 января ни для кого секретом не был, и возникшую идею можно трактовать как демонстрацию доверия народа к своему царю. С этого момента события понеслись в темпе стремительного вестерна.

7 и 8 января реальность предстоящего шествия стала очевидной; в газетах всей Европы сообщалось, что революция в России назначена на 9 января. Пока что эта, прямо скажем, непростая ситуация целиком находилась в руках правительства и городских властей, но власти были сильно озадачены.

С 3 по 8 января прошла серия заседаний на различных уровнях, в хронологии и содержании которых трудно разобраться: позже все участники усиленно темнили, стремясь уменьшить собственную ответственность. Бесспорно одно: три крупнейших администратора (министр внутренних дел Святополк-Мирский, командующий округом и войсками гвардии великий князь Владимир Александрович и градоначальник Фуллон) со своими обязанностями не справились, ситуацию адекватно не оценили и нужных решений не нашли. Но необходимо подчеркнуть, что и они (как и Николай II) стали жертвами целенаправленной провокации.

Витте в происходивших событиях активной роли уже не играл и формально играть не мог: в его руках не было никаких механизмов исполнительной власти. Но его физиономия заинтересованного наблюдателя выглянула еще раз.

8 января по городу расклеили объявление:

«В виду прекращения работ на многих фабриках и заводах столицы, С.-Петербургский градоначальник считает долгом предупредить, что никакие сборища и шествия таковых по улицам не допускаются и что к устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры. Так как применение воинской силы может сопровождаться несчастными случаями, то рабочие и посторонняя публика приглашаются избегать какого бы то ни было участия в многолюдных сборищах на улицах, тем самым ограждая себя от последствий беспорядка»[641]641
  Там же, с. 105.


[Закрыть].

Одновременно пронеслись слухи (вполне подтвердившиеся), что введенным в город войскам розданы боевые патроны. В связи с этим в редакции газеты «Сын Отечества» стихийно образовалась делегация, попытавшаяся предотвратить кровопролитие. В своих мемуарах тогдашний министр финансов и будущий премьер В.Н.Коковцов назвал ее сформировавшимся временным правительством; это было, конечно, далеко не так. В делегацию литераторов вошли: один из будущих основателей кадетской партии И.В.Гессен и его соратник Е.И.Кедрин, будущие лидеры народных социалистов А.В.Пешехонов и В.А.Мякотин, один из лидеров «Союза освобождения» и тоже будущий народный социалист Н.Ф.Анненский, старый участник земского движения К.К.Арсеньев, историки В.И.Семевский и Н.И.Кареев, известнейший М.Горький, а также рабочий Д.В.Кузин, присланный Гапоном для связи с либералами.

Делегация безуспешно пыталась попасть на прием к Святополк-Мирскому и беседовала с его заместителем генералом Рыдзевским. Последний уверял их в полной подконтрольности ситуации, в чем они, однако, усомнились. Затем они явились к Витте.

Витте уверял, что никаких мер принять не может, при них говорил по телефону со Святополк-Мирским, подтвердившим свой отказ принять делегацию. Витте демонстрировал доброжелательность и собственное бессилие. На прощание он рекомендовал им уговорить Гапона отменить шествие, что те безуспешно и пытались сделать. В этом совете Витте, возможно, был искренен: если когда-то раньше в мыслях и словах он жонглировал головами царя и Плеве, то в то же время был решительным противником такой бойни, как русско-японская война.

У каждого политика, как и у всякого человека, своя грань допустимого и недопустимого. В данном случае Витте умыл руки: он ничем не усугубил трагическую ситуацию, созданную по его инициативе, но не стал и прибегать к героическим усилиям во избежание кровопролития. Позже он усиленно поливал грязью за происшедшее Святополк-Мирского – своего признанного прежнего политического соратника.

Гапон, между тем, с удовольствием вошел в роль народного вождя. Идея подачи петиции захватила его. Воображение рисовало перед его мысленным взором толпы рабочих, среди которых он лично вручает петицию о нуждах народа самому царю. Такая ситуация, произойди она на самом деле, действительно возносила его на роль чуть ли не второго лица в империи – было о чем мечтать, было что отстаивать. Поэтому 7 и 8 января Гапон предпринял максимум усилий к тому, чтобы добиться одобрения властей и иметь возможность реализовать свою мечту.

Он оббивал пороги кабинетов, обещал, уговаривал, клялся, но желательного отклика не получал: идея была свежей, неожиданной и шокирующей матерых бюрократов.

7 или 8 января Гапон был и у министра юстиции Муравьева: пытался договориться о программе предстоящего мероприятия. Муравьев от обсуждения по существу уклонился и адресовал Гапона к Святополк-Мирскому. Последний Гапона не принял, объяснив приближенным, что не умеет говорить «с ними» – хорошенькое заявление со стороны министра внутренних дел! Мирский распорядился направить Гапона к директору Департамента полиции Лопухину. Вот тут эпопея хождения Гапона по властям и завершилась: Гапон заявил, что с Лопухиным встречаться боится и исчез.

Трудно однозначно объяснить этот поступок. Бесспорно, что Гапон очень хорошо знал Лопухина и должен был понимать, что за человек скрывается за личиной этого либерального барина. Возможно, Гапон опасался, что, не сложись его переговоры с Лопухиным, последний его просто засадит за решетку – и конец всем мечтам! Характерно, что в этот критический момент – критический и для карьеры Лопухина – Гапон вслед за Азефом и Зубатовым по существу отказал Лопухину в доверии. Весьма красноречивое отношение к Лопухину его ближайших сообщников!

Эта несостоявшаяся встреча Гапона с Лопухиным, возможно, могла повести историю России по иному пути – все зависело от того, какую именно роль собирался отвести себе Лопухин в планах Гапона. Узнав, что Гапон уклонился от рандеву, Лопухин сам принялся его разыскивать. Но удравшего Гапона теперь трудно было склонить к нежелательной для него встрече – он был окружен многочисленными и весьма решительно настроенными рабочими. Лопухин попытался прибегнуть к посредничеству митрополита, но Гапон не откликнулся и на эту инициативу.

Лопухину стало ясно, что Гапон решил добиваться своих целей без него. Тогда и Лопухин взял на себя сугубо индивидуальную задачу, и гениально сумел использовать исчезновение Гапона.

Гапон действительно попытался 8 января обойти администрацию и связаться с царем напрямую. Два его посланника взялись доставить письмо к царю. Исход этой миссии неизвестен; не выяснил этого в свое время и сам Гапон. Зато текст, сохранившийся в копии, свидетельствует о ясном понимании Гапоном сложившийся ситуации:

«Государь, я боюсь, что министры не сказали Вам всей правды относительно положения дел в столице. Сообщаю Вам, что народ и рабочие в Петербурге, веря Вам, бесповоротно решили придти завтра к 2-м часам к Зимнему Дворцу, чтобы подать Вам петицию о своих и народных нуждах. Если Вы колеблетесь и не захотите показаться народу, и будет пролита кровь, то узы, связывающие Вас с Вашим народом, порвутся, и доверие, которое имеет к Вам народ, исчезнет навсегда. Покажитесь же завтра безбоязненно Вашему народу и великодушно примите нашу скромную петицию. Я, как представитель народа, и мои славные товарищи гарантируем Вам полную безопасность, ценой нашей жизни»[642]642
  Там же, с. 107.


[Закрыть].

Призыв Гапона, если бы он был услышан царем, давал фактический шанс усиления царского авторитета; возносил бы он, разумеется, и самого Гапона. Это была великолепная возможность сосредоточить действительную власть в стране, раздираемой классовыми противоречиями, в руках единого центра, способного маневрировать между всеми силами и удерживать равновесное состояние. Это была несбыточная мечта Зубатова, программа всей его жизни. Это было мечтой и Гапона, а также и Лопухина – прежнего единомышленника Зубатова.

Теперь же Лопухин и Гапон оказались по разные стороны баррикады: Гапон еще оставался (на целые сутки!) среди тех, кто ставил на сохранение стабильности и равновесия, а Лопухин уже принадлежал к тем, кому были нужны великие потрясения – другого пути к личному успеху он уже не видел. Но эта по существу измена Лопухина трону не была тогда никем замечена; не понята его роковая и решающая роль и до сих пор.