Текст книги "Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

Но пока что остававшийся в Петербурге Плеве должен был наблюдать явные признаки царского благоволения к Лопухину. В том же сентябре Лопухин был вызван в Дармштадт, где тогда находилась царская семья, и ему была доверена важная и ответственная миссия. Царская семья получила приглашение итальянского короля посетить его страну; Лопухину поручалось выяснить на месте все вопросы безопасности и политической целесообразности такого визита.

Лопухин, организовав явление русского царя итальянскому народу, мог затмить впечатления, оставшиеся от Саровской Пустыни. К тому же и приобщение к римским общехристианским святыням также могло сыграть свою роль: ведь царица в это время еще беременной не была!

Лопухин сам съездил в Италию, но помимо этого он воспользовался услугами своего главного эксперта.

Неизвестно, входили ли личные контакты с Азефом в первоначальные планы Лопухина, и по какой причине не произошла их личная встреча. Азефу, однако, Ратаев дал задание выяснить все в отношении Италии. Мнение Азефа и было положено в основу отчета Лопухина.

Увы, результаты оказались далеко не выигрышными для самого Лопухина: Азеф гарантировал безопасность от террористов, но должен был предупредить о предстоящих массовых демонстрациях протеста – итальянцы были сильно настроены против царя после Кишиневского погрома и прочих художеств режима, которые были красочно описаны итальянской прессой во время кампании за освобождение арестованного М.Р.Гоца. Азеф вполне определенно обещал, что царя освистают[592]592
  Письма Азефа, с. 91.


[Закрыть].

Приглашение короля пришлось отклонить. Общее ощущение досады невольно должно было обратиться и против Лопухина. Таким образом, в текущем состязании с Лопухиным Плеве явно повел по очкам.

В октябре Лопухин, наконец, вернулся из-за границы, и произошла очная встреча этих игроков. Лопухин потребовал разъяснения истории с Зубатовым.

Плеве был вполне к этому готов и рассказал: состоялся заговор трех лиц (Витте, Мещерский и Зубатов) с целью отстранения Плеве от должности. Зубатов взял, якобы, на себя изготовление фальшивого письма одного видного сановника к другому, в котором подвергался бы критике Плеве и объяснялась необходимость его замены на Витте. Мещерский брался вручить это письмо царю, что и решило бы успех интриги. На свою беду, Зубатов обратился за помощью при изготовлении фальшивки к Гуровичу. Последний же оказался человеком честным, все открыл Плеве, а тот – царю. Это и решило судьбы Витте и Зубатова. Скандал было решено не поднимать и уволить Зубатова якобы за Одесскую забастовку; это было по существу неверно, но вполне удовлетворило общественное мнение (заметим – удовлетворилось и большинство историков!). Почетная отставка Витте и вовсе объяснений не требовала.

Лопухин оказался в нокдауне: невероятная история, изобретенная Плеве, не оставляла ему ни одного шанса. Он не мог обвинить Плеве во лжи и потребовать расследования, потому что все было покрыто царским вердиктом – нельзя же было перед помазанником Божиим поднимать вопрос о том, почему он поверил лжи и вынес на ее основании нелепое и необоснованное решение! Кроме того, сообщение Плеве содержало одну существенную и явно правдивую деталь: называло имя предателя. Гурович же, очевидно, знал многое, и об этом в свою очередь знал и Лопухин.

В чем бы Гурович ни обвинил самого Лопухина – эти обвинения не могли многого стоить, но уже делом Плеве было бы создать для них соответствующую приправу; именно об этом Плеве и постарался позаботиться, как установил Лопухин уже после его гибели.

Что касается личной позиции самого Гуровича, то она была предельно простой: он «был болтлив, считал себя знатоком по всем социальным вопросам, но определенного мнения не имел ни по одному из них. В портфеле у него всегда было наготове несколько докладов на злободневные темы и за и против. Какого взгляда держится начальство, тот доклад и подается. Так говорили. Товарищ министра внутренних дел генерал Валь очень благоволил к нему и считал его серьезной величиной»[593]593
  А.Спиридович. Записки жандарма. М., 1991, с. 157.


[Закрыть]. Летом 1903 года Гурович решил выступить на стороне Плеве, а осенью, совершенно очевидно, столковался с Лопухиным. Оба раза он, казалось бы, угадывал и оказывался на стороне победителя. Но исход-то этих схваток в немалой степени зависел от активной роли самого Гуровича! Поразительно, насколько иногда судьбы важнейших событий зависят от единственной личности, причем иногда столь ничтожной, как этот, ныне всеми забытый персонаж российской истории!

Точка в истории была поставлена через девять месяцев – убийством Плеве (ровно столько времени продолжалась беременность этого террористического акта!). Несколько ближайших помощников убитого, в их числе – П.Н.Дурново и сам Лопухин, разобрали бумаги в его кабинете. Там, кроме прочего, нашлось две пачки документов, относившихся к двум лицам, пользовавшимся наибольшим вниманием Плеве: к Витте и Лопухину.

В пачке, относящейся к Витте, была копия одного его письма с критикой политики Плеве. Кроме того, были копии писем других лиц без указаний имен корреспондентов и адресатов (возможно, эти имена были названы Плеве при докладе царю 15 августа 1903 года), в которых расписывались революционные связи Витте, а также указывалось на его ненависть к царю. Эта пачка документов сопровождалась докладной Плеве с резолюцией царя о том, как тяжело разочаровываться в собственных министрах.

Пачка, относящаяся к Лопухину, содержала копии его писем к другим лицам и два его подлинных письма, не полученных адресатом – князем С.Н.Трубецким. В этих письмах предрекался приход революции и прогнозировались ее точные сроки (Лопухин позже уверял, что не ошибся – очень интересно!). Этим письмам явно не давалось никакого хода, и они дожидались своего часа[594]594
  Там же, с. 12-14.


[Закрыть].

Никто и никогда не проверял подлинность найденных документов (авторство своих писем Лопухин признал); да и каким образом можно установить подлинность копии письма неизвестно от кого и неизвестно к кому? Но если среди этих документов были фальшивки, то в контексте всего вышеизложенного очевиден их автор – Гурович.

Представляется невероятным, что на основании подобных писулек был уволен Витте. Но Плеве знал, что делает: суть, конечно, была не в подлинности документов, а в ненависти, которую испытывал Николай II к Витте. Плеве дал царю то, чего тот хотел, и Николай II с удовольствием проглотил наживку.

Избавиться от Лопухина Плеве было много сложнее. Он не мог его вышвырнуть как щенка, как сделал с Зубатовым. Не мог он и организовать интригу, как для увольнения Витте: не было такой ненависти царя к Лопухину, какая была к Витте. Да и нельзя дважды пользоваться одинаковым фальшивым оружием!

Но Плеве явно предпринял попытку избавиться от Лопухина, скормив ему лживую историю об увольнении Зубатова и прошантажировав угрозой, исходящей от Гуровича. Лопухин был поставлен перед альтернативой: без протеста проглотить предложенную отраву или самому подать в отставку. Возможно, на последнее рассчитывал и Плеве, но не тут-то было!

Если бы Лопухин был таким порядочным человеком, как расписывалось в дни разоблачения Азефа, то он безусловно подал бы в отставку в октябре 1903 года. Вместо этого он предпочел принять объяснения Плеве, санкционировать увольнение Зубатова и его ссылку под надзор полиции во Владимир (Зубатову при этом была положена практически нищенская пенсия), но самому сохранить пост директора Департамента.

Еще не вечер, подумал Лопухин, и оказался прав!

Так Плеве виртуозно избавился от Витте и Зубатова и, казалось бы, привел к повиновению Лопухина. Но пострадавшей оказалась еще одна сторона – вся Россия, ибо, избавившись от основных соперников, Плеве без помех мог проводить свою собственную политику. Россия получала войну с Японией, революцию 1905 года и все последующее.

6. Террор разрастается.

6.1. Плеве доигрался...

Летом и осенью 1903 года Азеф неспеша брал в свои руки все эсеровское хозяйство, доставшееся ему после ареста Гершуни. Л.А.Ратаев вспоминал, что апатия не покидала Азефа с момента появления его в Париже в июне 1903 года. Азеф практически не давал полиции никакой информации, ссылаясь на необходимость упрочнения новых связей – вся эсеровская работа была дезорганизована. Однако Б.В.Савинков, бежавший в Женеву из ссылки летом 1903 года, свидетельствует, что уже тогда перед молодыми кандидатами в террористы (самим Савинковым, Е.С.Созоновым, А.Д.Покотиловым и другими) Азеф поставил задачу убийства Плеве.

Сам Азеф был занят технической подготовкой, прежде всего – организацией изготовления динамита. Непререкаемый авторитет Азефа, лично не участвовавшего в исполнении террористических актов, среди людей, непосредственно рисковавших собственными жизнями, опирался, в частности, на то, что никто из них не имел ни малейших сомнений в огромном личном мужестве Азефа. Последний сам, первым в этом поколении террористов, освоил действительно опасную технологию изготовления динамита, и уже позже обучил этой работе «техников» боевых групп. Многократно, со всем присущим ему хладнокровием, он демонстрировал технику обращения с опаснейшей взрывчаткой, ошибки в которой принесли увечья и смерть не одному террористу.

Одновременно Азеф познакомил молодежь с новой, изобретенной им тактикой. Выслеживание жертвы и нападение должны были осуществлять террористы, закамуфлированные под мелкую обслугу, промышляющую на улицах: извозчиков, торговцев в разнос и т.п.

Уличное наблюдение применяли и первомартовцы 1881 года, но трюк с обслугой принадлежит лично Азефу.

Революционеры не подозревали, что Азеф просто скопировал хорошо ему известную изнутри систему слежки, которую применяли филеры Медникова. Самой гениальной идеей Зубатова или Медникова (или их обоих) было то, что филеры камуфлировались под мелких людишек, по делам службы снующих по улицам или ожидающих клиентов. Только много позже английские классики детективной литературы отметили, что никто не обращает внимания на прислугу, выполняющую свои обязанности, и козыряли этим в своих сочинениях.

Медниковские филеры, таким образом, надели на себя своеобразные шапки-невидимки. Характерным для них стало и отсутствие пресловутых «гороховых пальто» – полуформенной одежды, в которую начальство издавна обряжало «тайных» сыщиков – классической приметы, позволявшей публике безошибочно замечать филеров. Медниковские подопечные использовали «гороховые пальто» лишь тогда, когда открытой слежкой требовалось запугать преследуемых.

Теперь боевики Азефа надели те же шапки-невидимки, какие носили сыщики, следящие за революционерами. Этот ход Азефа оказался не менее гениальным, чем изобретение его учителей Зубатова и Медникова, создавших безотказно действующие принципы наружнего наблюдения. Азеф как бы одел своих разведчиков в форму солдат вражеской армии – хорошо известный прием всех разведок во время войны, юридически считающийся тяжким военным преступлением.

Террористы становились совершенно неуязвимы. Во-первых, даже обнаружившие наблюдателей филеры должны были считать, что имеют дело с коллегами: во время работы нередко сталкивались сыщики, служившие в разных подразделених Департамента полиции и в разных городах. Контакты между ними и выяснения отношений начальством не поощрялись: у всех были свои собственные, обычно секретные задачи. Начальство само должно было отвечать за то, чтобы различные подразделения не мешали друг другу работать, что, конечно, далеко не всегда удавалось на практике. Во-вторых, Азеф наверняка знал, что помимо профессиональных филеров среди уличной обслуги было множество мелких осведомителей полиции, а потому любопытствующее поведение этой публики тем более не представляло интереса для внимания охраны.

Новая тактика террористов служила совершенно безотказно, пока не стала известна полиции после массовых арестов весной 1905 года.

Перемену настроения Азефа и возвращение его обычной энергии и предприимчивости Ратаев относит к ноябрю 1903 года. Едва ли мы ошибемся, предположив, что до Азефа тогда дошли вести о ссылке Зубатова во Владимир (вести об августовской катастрофе Зубатова дошли до прессы и стали известны Азефу несколько раньше – в конце сентября).

Необходимость отчитываться перед Зубатовым угнетала Азефа; теперь же, при всей неясности происшедшего в Петербурге, дело вовсе не походило на то, что Гершуни осчастливил Зубатова и Лопухина своими откровениями относительно истинной роли Азефа. Да и Ратаев едва ли смог бы скрыть от Азефа, что перестал ему доверять. Время шло, ничего угрожающего Азефу не происходило, и можно было активизировать деятельность.

Именно в ноябре Азеф поделился с Ратаевым сведениями о финском революционере К.Циллиакусе, который должен был прославиться в ближайшие времена финансированием российского революционного движения с помощью денег японской разведки – выдающийся эпизод в деятельности социалистов-революционеров и прочей революционной публики, в 1917 году травившей большевиков за аналогичное сотрудничество с Германией.

Тогда же, в ноябре 1903 года, Азеф отправил Савинкова в Петербург – начать наблюдение за Плеве. В декабре он сам обещал появиться там, но обещания не выполнил: то ли его действительно задержала возня с приготовлением динамита (занятие, не допускающее торопливости!), как это позже объяснили Савинкову Гоц и сам Азеф, то ли изменились планы в связи с состоявшимися беседами с Ратаевым (о них – ниже), то ли Азеф был уверен, что Савинков его не сможет дождаться (об этом еще чуть ниже).

Неизвестно, насколько серьезно Азеф был посвящен в причины падения Зубатова, но он не мог не понимать, что воссоздание мощной террористической организации может теперь только поднять его, Азефа, личное влияние и в революционном, и в правительственном лагерях. А уж как конкретно использовать эту организацию – этого еще Азеф, по-видимому, и сам не решил.

В конце 1903 года Азеф намекнул Ратаеву, что, по слухам, эсеры готовят покушение на Плеве. Оказалось, что Ратаев в курсе дела: об этом в Департамент полиции уже сообщил А.В.Герасимов – начальник Харьковского Охранного отделения. Донесения Герасимова получил и Ратаев. До сего времени не известно, каким источником информации обладали в Харькове, но было названо и имя Егора Созонова – главного действующего лица будущего покушения. Азеф, не моргнув глазом, соврал Ратаеву, что не знает этого человека, но знаком по Петербургу с его братом Изотом – тоже будущим участником БО.

Беседа показала Азефу, что действовать дальше без оглядки на петербургское начальство невозможно: неизвестно, какой еще сюрприз преподнесут болтливые революционеры и во что это выльется самому Азефу. Поэтому он тут же предложил Ратаеву поехать в Россию, чтобы на месте разобраться со слухами о готовящемся покушении. Оказалось, что весьма кстати (случайно ли?) начальство уже вызвало туда Ратаева. Оставалось только собраться и вместе выехать. Предполагается, что Азеф при этом транспортировал динамит.

Савинков, между тем, не дождавшись Азефа и проявив полную беспомощность в попытках организовать слежку за Плеве, оказался, к тому же, под наблюдением полиции. Паспорт, в очередной раз сданный им на прописку, возбудил подозрение. Паспортом Савинкова снабдили помимо Азефа, поэтому нельзя утверждать, что последний послал Савинкова в Россию прямо на провал. Но не исключено и это: ведь как-то Азеф должен был разыскать его в Петербурге, возможно – по имени в паспорте. Сам Азеф мог и не выдавать Савинкова (об этом в его донесениях, действительно, нет ни слова), но он мог знать или предполагать, что Савинков рускует провалом, пользуясь каким-то определенным засвеченным паспортом. Тогда этот многозначительный эпизод показывает, что Азеф с момента первого знакомства пытался избавиться от Савинкова.

Последний, обнаружив слежку, проявил свои лучшие качества: умение быстро и решительно спасаться от полиции. Без паспорта он кинулся за границу и сумел добраться до Женевы, которую уже покинул уехавший в Россию Азеф.

Существует легенда, что Азеф вез динамит в том же купе, где ехал и Ратаев. Последний же вспоминал, что Азеф приехал в Петербург неделей позже. Не исключено, впрочем, что их пути разошлись только после границы: Ратаев прямо поехал в Петербург, а Азеф собирал по России (в Риге и Москве) членов своей боевой группы. Так или иначе, но Азеф оказался в столице как раз в день начала войны: японцы, не дождавшись ответа на все свои ультиматумы, напали на Порт-Артур в ночь на 27 января (9 февраля) 1904 года.

В первые дни войны вся Россия была охвачена милитаристским угаром.

«„Россия едина“ ... Петербургское дворянство и харьковские студенты, таганрогское военное собрание и ростовские мастеровые, жители новой Бухары и брянские гимназисты, святейший синод и чистопольские старообрядцы, – все готовы принести животы свои и достояние свое на защиту России.

Сверху донизу – все объединены чувством патриотического братства. Студенты качают офицеров, генералы целуют студентов», – так иронизировал в «Искре» 25 февраля 1904 года вождь будущей революции – Л.Д.Троцкий. Но нарисованная им картина была объективно верной, а его собственный тон неуверен и призывы неконкретны.

Начало 1904 года действительно было торжеством Плеве, обещавшего социальную и политическую гармонию в России, объединившейся против внешнего врага.

Такая обстановка не могла не подействовать и на Азефа. Неизвестно, в чем состояли его личные планы до приезда в Россию (вез же он для чего-то динамит, хотя это и было сопряжено с немалым риском и даже чисто технической опасностью для жизни), но сейчас он явно решил сдать своих молодых соратников властям. Однако первый же эпизод, случившийся в России, должен был серьезно повлиять на его намерения.

Речь идет об аресте группы террористов во главе с Серафимой Клитчоглу, которая самостоятельно готовила покушение на Плеве. В 1909 году, когда А.В.Герасимов был чрезвычайно заинтересован создать впечатление об Азефе как верном сотруднике правительства, он собрал сведения, которые и были оглашены в Думе П.А.Столыпиным. Азефу оптом были приписаны заслуги в аресте наиболее известных лиц и организаций. В частности, с этого момента в биографию Азефа и была прочно вклеена легенда о выдаче им группы Клитчоглу.

На самом деле все обстояло несколько иначе.

Азеф действительно был первым, сообщившим в Департамент о намерении Клитчоглу убить Плеве – еще в августе 1902 года[595]595
  Письма Азефа, с. 87.


[Закрыть]. В определенном смысле расхожее мнение, что Азеф постарался выдать Клитчоглу, чтобы обеспечить успех своей собственной террористической группе, не лишено правдоподобия; только это произошло еще за полтора года до ее ареста, когда покушение на Плеве также планировалось Боевой Организацией; тогда в последней состояли еще Гершуни с соратниками.

Деятельность же группы Клитчоглу, явно не отличавшейся кипучей энергией, в течение полутора лет освещалась Петербургским Охранным отделением – в организацию внедрили секретного сотрудника Л.Горенберга. По служебной линии это было известно и Ратаеву, и Азефу. Поэтому, когда Клитчоглу обратилась к Азефу с просьбой о встрече и консультации, то Азеф поставил вопрос перед Ратаевым о санкции на такой контакт, ввиду предстоящего ареста группы.

Для решения вопроса собралось специальное совещание под председательством самого Лопухина, собравшего к этому времени новое руководство Департамента и его столичного органа.

Я.Г.Сазонова, нагло усевшегося на зубатовский стул, Лопухин задвинул в Тулу. На должность руководителя петербургской охранки был поставлен А.Н.Кременецкий, прославившийся частыми арестами подпольных типографий в Екатеринославе – этим же он занялся и в столице. Летом 1904 года выяснилось, что все эти типографии он сам же и создавал.

На руководство Особым отделом Лопухин поставил Н.А.Макарова. Тот самостоятельной политикой не занимался, в вопросах розыска асом не был, но был добросовестным и ответственным администратором. Макаров играл роль пешки при Лопухине, причем такой пешки, которой Лопухин в критическую минуту политической игры не постеснялся пожертвовать – самым жесточайшим образом; произошло это уже в начале 1906 года.

Практически розыск перешел в руки М.И.Гуровича и Е.П.Медникова. Для Гуровича была вновь создана должность инспектора Охранных отделений, которую когда-то занимал печальной памяти Судейкин. Гурович, повторяем, явно сохранял какую-то власть над Лопухиным и устойчиво держался вплоть до отставки последнего.

Совещание, на которое Лопухин созвал Макарова, Ратаева и Кременецкого, сошлось на том, чтобы разрешить Азефу переговорить с Клитчоглу, дабы получить при этом дополнительную информацию. Группу Клитчоглу было категорически запрещено арестовывать в ближайшее время, чтобы подозрения революционеров не пали на Азефа.

Азеф встречался с Клитчоглу, а она и ее товарищи были тем не менее арестованы Кременецким уже через два дня. При этом арестованные мало пострадали – следствие не получило серьезных доказательных улик. Азеф, естественно, возмутился: повторялась прошлогодняя история с арестом Ремянниковой, который был произведен Зубатовым едва ли не для устрашения Азефа.

Поэтому Азеф проявил достаточную осторожность в выдаче своих собственных сообщников по готовящемуся покушению.

Он почти ежедневно докладывал Ратаеву, что его посещают неизвестные ему по именам террористы, прибывшие из-за границы. При этом Азеф подробнейшим образом описывал внешность этих людей. В это же время он действительно организовывал систему наблюдения террористов за перемещениями Плеве.

Поскольку наблюдатели продолжали выслеживать министра, то неизбежно должны были попасть на глаза его охране. Следовательно, их обязательно должны были схватить на улице. А так как среди них были беглые ссыльные (в том числе Савинков и Созонов), то это гарантировало их последующую изоляцию. Так террористическая группа должна была ликвидироваться без всякой видимой связи с Азефом.

Ратаев, получающий доклады Азефа, добросовестно переадресовывал их Лопухину. Это продолжалось в течение февраля, после чего Ратаев выехал назад в Париж.

Явно склочная ситуация, с взаимным подсиживанием полицейских друг другом имела еще более яркие примеры, чем история вокруг ареста группы Китчоглу.

Вот как, например, М.Е.Бакай рассказывает об А.Г.Петерсоне, бывшем сослуживце и подчиненным Зубатова, который в 1903-1905 годы возглавлял Варшавское Охранное отделение: «За это время в Варшаве не открылось ни типографий, ни лабораторий, ни бомб, ни складов оружия и не создавалось политических процессов. Часто на лично-служебной почве чины Департамента полиции хотели удалить Петерсона, но это им не удавалось. Тогда чиновники Департамента полиции Е.П.Медников, Луценко и зав. наружным наблюдением в Варшаве Яковлев при помощи провокаторов Давида Айзенлиста и Мошека Шварца решили убить генерал-губернатора К.К. Максимовича, думая, что после этого убийства Петерсон будет удален. Но потом решили убить его самого. В последний момент Шварц раскаялся и признался во всем. Следствие вел умерший [в 1906 году] Н.А.Макаров, и по непонятным причинам оно было прекращено»[597]597
  Ф.Лурье. Указ. сочин., с. 324.


[Закрыть].

Хорошенькое дельце! К его продолжению нам еще предстоит вернуться!

Зараза политической безнравственности, подобно вирусной эпидемии, продолжала распространяться и по аппарату полиции, и по революционным рядам!

11 февраля 1903 года летописцы отметили придворный бал в Императорском эрмитаже – в русских костюмах; царь и царица – в царских костюмах XVII века. Русский танец танцевала Зинаида Николаевна Юсупова-Сумарокова-Эльстон – самая богатая женщина в России и невероятная красавица, оспаривавшая первенство по этой части с самой великой княгиней Елизаветой Федоровной. Вопреки общепринятым принципам, эти красавицы стали и близкими подругами, воспитавшими двух убийц Распутина – Феликса Юсупова и Дмитрия Павловича.

В 1903 году публика не могла знать, что это – последний придворный бал в истории России. Естественным оказалось то, что через год и через два – во время войны, а затем и революции – такие торжества не происходили. Но они не возобновились и позже. Еще несколько лет происходили придворные театральные спектакли с приглашениями, тоже позже отмененные; высшее общество встало на дыбы – негде стало демонстрировать невест.

Царская семья, удалившись на постоянную жизнь в Царское Село (летом – в Петергоф, Ялту и другие резиденции), самоизолировалась от общества почти в такой же степени, как позднее кремлевские владыки. Это и вызывало такую же ответную реакцию, которую в те времена, в отличие от кремлевских, принято было выражать вслух и публично: «Большой повод для неудовольствия создавало /.../ пребывание их величеств в Царском Селе, а не в Петербурге; говорилось, что столица никогда не видит своего монарха; но это было не совсем верно: не говоря о том, что государь каждую среду по утрам ездил на приемы представляющихся в Зимний дворец, а по вечерам часто на спектакли в Императорские театры. Постоянно бывали какие-нибудь празднества в /.../ его /.../ присутствии»[598]598
  В.Н.Воейков. Указ. сочин., с. 34.


[Закрыть].

Такое затворничество подчеркивало и политическую самоизоляцию: внешняя политика, которую царь пытался удерживать в собственных руках, становилась уделом совсем немногих посвященных лиц, а провалы в этой политике, следовавшие с 1904 года один за другим, вызывали естественные нарекания в адрес российского главы государства.

Тот же Тихомиров привел пример раздражения, выходящего за рамки всякого субординационного и политического приличия, которое демонстрировал даже граф В.Н.Ламздорф, глава внешнеполитического ведомства России: «„Я, – сказал Ламздорф, – предупреждал, что война будет, и требовал, чтобы к ней готовились... Но что же я мог сделать, если государю императору угодно было находить, что войны не будет?“

Это он говорит Грингмуту[599]599
  В.А.Грингмут – начальник Тихомирова, главный редактор «Московских ведомостей» с 1896 до смерти в 1907 году, после чего его пост унаследовал Тихомиров.


[Закрыть], человеку, почти незнакомому и журналисту!»[600]600
  «Красный архив», т. 38, с. 56.


[Закрыть] – записано в дневнике Тихомирова 19 мая 1904 года.

Но к этому времени уже вся Россия видела, что война идет вкривь и вкось, а причина одна: Россия была к войне не готова: агрессивная непримиримая политика, приведшая к нападению Японии, сопровождалась отмечавшимся всеми убеждением Николая II, что войны не будет, пока он ее сам не захочет.

Соотношение военных потенциалов России и Японии было в то время ничуть не больше в пользу Японии, чем в 1945 году, когда ее вооруженные силы на материке были разгромлены советскими войсками менее чем за три недели – правда, и моральный дух японцев, и их материальные возможности были уже истощены военными усилиями прежних лет и американскими бомбардировками, дошедшими до атомных бомб.

И в 1904 году можно было бы ожидать того же, если бы Россия вовремя сосредоточила свои наличные силы, как это было сделано Советским Союзом летом 1945 года.

Но политика, в особенности военная – это не игра в абстрактные шахматы, перевес в которых определяется количеством фигур на доске (да и там этого бывает недостаточно!). Не сосредоточив заранее необходимых сил на Дальнем Востоке, русская армия не смогла сделать этого и в дальнейшем: подтягивание войск, перевозимых Транссибирской магистралью, происходило медленно, а как только сосредотачивались достаточно заметные силы, то их сразу бездумно бросали в сражения – и малочисленная, но хорошо организованная японская армия перемалывала их по частям – по мере появления на поле боя. То же, примерно, происходило и с флотом.

Вся кампания оказалась с российской стороны невероятной концентрацией бездарных стратегических и тактических решений, и имела соответствующие результаты, подкрепляемые полным отсутствием заинтересованности русских солдат и матросов в победном исходе войны – хотя даже и тогда возникали чудеса доблести и геройства.

Ситуация на Дальнем Востоке нанесла серьезнейший удар по всему сооружению общеевропейских отношений и договоров. Еще в самом конце 1903 года французское правительство разъяснило, что франко-русский союз относится только к европейским делам[601]601
  С.С.Ольденбург. Указ сочин., с. 219.


[Закрыть], и присоединилось к требованиям эвакуации русских войск из Манчьжурии[602]602
  П.Н.Милюков. Воспоминания государственного деятеля. Нью-Йорк, 1982, с. 30.


[Закрыть].

Вслед за тем крайне неблагоприятное для России развитие ситуация не сразу (все-таки такого нелепого течения войны никто не ожидал!), но стало доходить до разумения европейских политиков.

В феврале 1904 Франция охотно пошла на предоставление России кредита для ведения военных действий: несмотря на гибель нескольких российских боевых кораблей при внезапном начале войны, все во Франции пока еще верили в конечную достаточно легкую победу России. Перелом настроений произошел в течение следующего месяца: французы внезапно поняли, что Россия увязла глубоко и надолго, и на военную поддержку русской армии в Европе рассчитывать не приходится.

Поведение Франции в течение последующих двух лет могло бы послужить уроком тем франкоманам в России, которые в 1917 году требовали ставить интересы союзников выше собственных российских. Франция бросилась в объятия Англии – почти прямого военного союзника Японии.

До этого в течение десятилетий, как мы рассказывали, и англо-французские отношения оставляли желать лучшего: Англия спокойно, но твердо препятствовала расширению всех заморских владений Франции. Прежние обиды были забыты, и уже через два месяца после начала Русско-Японской войны – 30 марта (12 апреля) 1904 года – было заключено Англо-Французское соглашение, сопровождаемое устными договоренностями, явно направленными против Германии.

Такая странная, на первый взгляд, форма заключения союза имела, на самом деле чрезвычайно важное значение: французы, полагаясь на слово «британских джентльменов», исходили из практической значимости союза, а немцам те же «джентльмены» могли в глаза утверждать, что никаких союзных договоров не подписывали – и ведь говорили чистую правду!

До чего же удобно быть «джентльменом» – извиняемся за кавычки, убрать которые у нас нет силы!

Очень смешно было наблюдать в 2004 году трансляции с официальных торжеств во Франции, во время которых телекомментаторы всерьез рассуждали о столетии сердечного согласия – столетии начала кампании неслыханной коварной лжи!

Такой договор имел и очень хитрый и обоюдоострый военный характер: в случае столкновения с Германией Англия, почти не имевшая сухопутных войск в Европе, практически не могла помочь защите Франции. Это подтвердилось и в 1914 году, и в 1940-м.

Зато такой договор ставил под вопрос конечные стратегические итоги войны: Англия могла фактически обеспечить морскую блокаду Германии и ее европейских союзников и заставить их вести бесконечную войну на истощение – что и осуществлялось в ходе обеих мировых войн. Однако, для успеха такой блокады была все же необходима сухопутная изоляция Германии от ресурсов Восточной Европы и Азии – т.е. все тот же Восточный фронт.