Текст книги "Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну"
Автор книги: Владимир Брюханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)
Но самым важным во всем происшедшим была причина исчезновения Боришанского. Он обнаружил, что окружен шпионами. Опасаясь быть захваченным с бомбой и тем самым сорвать покушение, Боришанский решил немедленно скрыться. Хотя никто из остальных ничего подобного не заметил, объяснение Боришанского было признано удовлетворительным, а его решение – правильным. Разумеется, люди, спугнувшие Боришанского (Боришанский, по свидетельству знавших его, отличался завидным хладнокровием), могли быть случайными зеваками, а мог быть и филерами, кишмя кишевшими у министерства.
Однако самое интересное предположение сделал Ратаев, прочитавший в 1910 году опубликованные воспоминания Савинкова.
В последних Савинков, на которого в связи с разоблачением Азефа также падала густая тень подозрений, стремился полностью оправдать себя, а потому с абсолютнейшей точностью воспроизводил все детали своих похождений с Азефом, чтобы все могло подтвердиться при любой проверке (были зашифрованы только имена людей, предположительно еще не известных полиции). Сочинение Савинкова и проверил Ратаев, и убедился в дотошной правдивости его рассказа.
Любопытно, что самого Савинкова Ратаев в целом честным человеком не считал, в отличие от некоторых других террористов, например – В.В.Леоновича[617]617
«Былое», № 2 (24), с. 193.
[Закрыть]. Зная о беседе Азефа с Лопухиным (о которой, естественно, ничего не знал Савинков), Ратаев предположил, что Лопухин мог послать людей проверить сообщение Азефа и выяснить наличие террористов на указанном месте 18 марта – кто-то из них и мог спугнуть Боришанского. Ратаев предлагал поискать соответствующие распоряжения Лопухина в архиве Департамента[618]618
Там же, с. 207-208.
[Закрыть].
Ничего подобного, конечно, не нашли. Кстати, такое распоряжение должно было сопровождаться довольно сложной бюрократической процедурой, которая никак не могла бы остаться незамеченной еще в 1904 году. Дело в том, что охрана и лично Плеве, и здания министерства подчинялась не Департаменту полиции (который располагался в этом же здании), а начальнику охраны министра А.С.Скандракову. Последний руководил Московским охранным отделением еще во времена Судейкина, потом долго был в отставке, а затем Плеве, став министром, доверил именно ему свою безопасность. Не случайно Спиридович, прекрасно, конечно, понимавший, что же произошло 18 марта 1904 года, роняет относительно этого такую фразу в своих воспоминаниях: «Всей охраной и всем наблюдением там ведал исключительно состоявший при министре Скандраков, не допускавший к этому району чинов департамента полиции»[619]619
А.Спиридович. Записки жандарма, с. 155.
[Закрыть].
Учитывая, что никакого приказа об аресте террористов 18 марта не было, предположительное задание Лопухина нужно трактовать так, что проверяющий должен был выявить террористов, но не арестовывать их. Согласитесь – странная задача, учитывая непосредственную близость особы министра, которую надлежит охранять. Кому бы Лопухин мог отдать такое распоряжение и как его мотивировать? Едва ли это было возможно. Но можно предположить другое.
Лопухин, конечно, был заинтригован сообщением Азефа. Ему нужно было проверить две вещи: готовится ли покушение на него самого (верил он в такую возможность или нет, но проверять надо – это очень полезно для здоровья!) и готовится ли покушение вообще. Отсутствие покушения на себя Лопухин мог проверить, убедившись в отсутствии слежки за собой. Ее, конечно, не было, но никогда в этом нельзя быть уверенным абсолютно.
Решающую же проверку можно было осуществить непосредственно у здания министерства 18 марта. Риск при этом, конечно, был, но зато Лопухин, если он на это действительно решился, однозначно выяснил: террористы были на месте, но никто за ним, Лопухиным, не следил; едва ли они даже знали его в лицо. Поскольку Боришанский говорил не об одном шпионе, то и это объяснимо: у Лопухина был надежный напарник для такого тайного мероприятия – Гурович.
Они-то, скорее всего, и были шпионами, нечаянно спугнувшими Боришанского; остальные террористы не обратили внимания на эту парочку наблюдателей. Лопухин, вероятно, спокойно удалился, ожидая взрыва и понимая, что взорвут не его. Поскольку никакого взрыва не последовало, то могли оставаться сомнения в отношении объекта покушения. Письмо Азефа о Плеве и Созонове окончательно ставило все на свои места: целью террористов был Плеве.
Азеф, встретившись в поезде с Покотиловым, выяснил главное: никто и не пытался помешать террористам. Если что-то не так и было с Боришанским, то спустя немного минут уже только нерасторопность Покотилова и Созонова спасла Плеве.
Из других же источников Азеф выяснил, что 16 или 17 (т.е. до 18-го!) марта в Орле был арестован Хаим Левит (Левит был греческим подданным; после ареста – выслан за границу, и в российские дела больше не лез). Теперь и Азеф знал все: Лопухин в курсе дела, верит ему, Азефу, и хочет, чтобы Азеф убил Плеве.
Безмолвное и заочное соглашение состоялось!
Но чтобы это могло произойти, согласитесь, было необходимо, чтобы Лопухин прекрасно понимал, с кем же он заключает это соглашение. Это означает, что факт выдачи Гершуни истинной роли Азефа можно, по-видимому, считать вполне установленным!
Заметьте: для Азефа это тоже должно было стать очевидным. А это значит, что он все знал о том, как вел себя Гершуни, оказавшись в тюрьме, и должен был это использовать тогда, когда Гершуни в 1906 году бежал с каторги и в начале 1907 года вернулся в состав руководства ПСР.
Некоторую незадачу создавало письмо Азефа из Парижа; оно было рассчитано на происшедший арест террористов, а теперь представляло опасность для них. Давать ему ход Лопухин не хотел – это могло помешать покушению. Уничтожить письмо он не решался – а вдруг о нем знал Ратаев? Поэтому Лопухин засунул письмо в архив; в контексте прошедшего разговора с Азефом Лопухин мог гнуть свою линию: он Азефу не верит.
Но это уже была определенная натяжка и даже служебное преступление. Азефу продолжали платить 500 рублей в месяц (сказочная зарплата!), а в письме указывалось о покушении уже не на него, Лопухина (который сам хозяин своей жизни), а на Плеве, которого Лопухин обязан охранять. Имея под боком немалое число явных или скрытых недоброжелателей, Лопухин не посмел добраться до этого письма и в июле 1904 года, когда был убит Плеве.
Письмо благополучно пролежало до весны 1908 года, когда Герасимов по просьбе Азефа разыскал и уничтожил его. Азеф опасался (и не без оснований), что подобные документы могут быть выкрадены предателями в охранке и проданы революционерам, а в это время, в 1908 году, Бурцев уже нагнетал тучи над его головой.
Герасимов, обнаружив такое письмо, должен был дать ему ход: оно было явным свидетельством по меньшей мере халатности Лопухина. Но в первой половине 1908 года у Герасимова не было никаких мотивов катить бочку на Лопухина, ушедшего на покой. Скрывая же письмо, Герасимов становился сообщником Лопухина. Поэтому Герасимов письмо уничтожил, написав о нем только в мемуарах, вышедших в свет в 1934 году. Но Лопухин-то этого осенью 1908 года не знал – и об этом придется вспомнить, рассматривая сюжет разоблачения Азефа.
Террористы неудачей 18 марта были буквально раздавлены.
Приехав в Двинск и не обнаружив там Азефа, они вообразили, что Азеф арестован – это переполнило чашу их страданий. Савинков сорвал группу с покушения на Плеве, в успех которого он уже не верил, и переместился в Киев готовить покушение на генерал-губернатора Н.В.Клейгельса (всем этим студентам-неудачникам Клейгельс запомнился разгоном демонстрации в Петербурге в 1901 году). Покотилов и Боришанский с этим не согласились и снова пытались убить Плеве.
Пошел отсчет четвергов: 25 марта Покотилов и Боришанский по какой-то причине Плеве не встретили.
Когда Азеф беседовал с Покотиловым 29 марта, то попытался отговорить его от покушения, совершаемого столь слабыми силами, но не преуспел. Не характерное для Азефа отсутствие твердости вполне объяснимо: едва ли он в этот момент уже знал об аресте Левита.
Следующая попытка назначалась на 1 апреля.
Но ночью 31 марта Покотилов, снаряжавший бомбы в номере Северной гостиницы в Петербурге, стал жертвой собственной неосторожности: его разнесло в пыль, с ним погибло и три четверти имевшегося у террористов динамита. Так погиб этот известный социалист-революционер – сын генерала и шурин тогдашнего товарища министра финансов П.М.Романова. Все свои немалые денежные средства Покотилов предоставил Боевой Организации – в этом он даже перещеголял сыновей миллионеров Михаила Гоца и Егора Созонова!
Смерть Покотилова окончательно обескуражила Савинкова с товарищами.
Но тут в Киев на их головы свалился Азеф.
Азеф был уже не тем Азефом, который своей нерешительностью тормозил дело 18 марта 1904 года. Теперь этот человек твердо знал, что надлежит делать ему и что надлежит делать его мальчишкам. Тут-то они ощутили его жесткую руку! Все сомнения были подавлены, все препятствия устранены, все мелочи предусмотрены.
Теперь Плеве был обречен.
Штаб-квартира заговорщиков в начале мая была организована в Петербурге. В нанятой квартире поселились: Б.В.Савинков – под видом богатого англичанина, ведущего комиссионную торговлю; двоюродная сестра видного большевистского лидера Г.Я.Сокольникова (Бриллианта) и подруга погибшего Покотилова Д.В.Бриллиант, занявшая место последнего в БО, – под видом содержанки англичанина; Е.С.Созонов – под видом лакея; бежавшая с поселения после многих лет каторги старая революционерка П.С.Ивановская-Волошенко – под видом кухарки.
Швейцер был где-то занят изготовлением недостающего динамита, с которым и приехал в Петербург прямо накануне назначенного дня покушения. Остальные участники группы продолжали изображать извозчиков и лотошников, и вели ради полной конспирации соответствующий довольно тяжелый образ жизни. Тщательно организованное наблюдение позволило составить достаточно подробный график регулярных перемещений Плеве.
Азеф контролировал и направлял деятельность террористов наездами – чтобы как можно лучше скрыть от полицейского расследования, которое должно было состояться после покушения, свою непосредственную и тесную связь с убийцами.
Весной 1904 года в Одессе состоялось заседание членов ЦК ПСР, находившихся в России (членами ЦК в это время были М.Р.Гоц, Е.Ф.Азеф, В.М.Чернов, А.И.Потапов, С.Н.Слетов, Н.И.Ракитников, М.Ф.Селюк и Е.К.Брешко-Брешковская; Гоца, Чернова и Брешковской в Одессе не было), решившее, что вследствие тотальных неудач Боевой Организации ее деятельность следует поставить под строгий контроль ЦК. По сути это было выражением недоверия Азефу – не как возможному предателю, конечно, а как недостаточно компетентному организатору и руководителю.
Азеф сообщил своим подопечным эту новость в более усиленном варианте: что ЦК, дескать, вообще поставил вопрос о роспуске БО[620]620
Р.А.Городницкий. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг., с. 98-99.
[Закрыть]. Тем самым Азеф действовал террористам на самолюбие, а культивируя у них неприязнь к партийным боссам, теснее привязывал боевиков к себе лично.
В июне, когда Азеф снова посещал Одессу, росту боевых настроений деятелей, не рискующих собственными жизнями, способствовал крупный успех конкурирующей организации: 3/16 июня 1904 года в здании Финляндского Сената финский националист студент Е.Шауман, сын сенатора, стрелял в генерал-губернатора Н.И.Бобрикова, который еще с 1898 года усиленно старался русифицировать Финляндию, а ныне считался вернейшим поборником политики Плеве. Шауман застрелился на месте покушения, а Бобриков скончался следующей ночью. Понятно, у эсеровских политиканов слюни потекли от зависти!
Но легче было принять их постановление, чем воплотить его в жизнь: пока что террористы оставались в распоряжении Азефа, а не ЦК, а после убийства Плеве Азеф за границей без особого труда добился, используя безоговорочный авторитет Гоца, отмены этого дискриминационного решения. Впредь, до окончания эпохи правления Азефа, БО сохраняла свою автономию от говорливого и бездарного эсеровского руководства. Но пока что ребятишкам Азефа и ему самому предстояло держать экзамен не только перед врагами революции, но и перед ее вождями.
Окончательный инструктаж Азеф провел за несколько дней до 8 июля прямо в Петербурге, уже с участием Швейцера, привезшего динамит, при изготовлении которого он был ранен и едва не погиб.
Полностью спланировав покушение и проработав со всеми участниками их индивидуальные роли, Азеф не оставил Плеве никаких шансов на спасение. После этого он, заметая следы, двинулся за границу, остановившись в Вильне. Обеспечивая алиби, из каждого пункта он слал донесения Ратаеву.
Сообщения Азефа, однако, в совокупности обрисовали достаточно четкие контуры готовящегося преступления, и решение об исходе дела предоставлялось, таким образом, по-прежнему Лопухину.
В частности, еще 20 мая Азеф, посетив Уфу, передал оттуда, ссылаясь на беседу с Изотом Созоновым, что брат последнего, Егор, занят каким-то серьезным делом (семейство Созоновых проживало в Уфе и владело богатыми лесоразработками на Южном Урале). 11 июня Азеф сообщил, что 31 марта в Северной гостинице погиб Покотилов (только этот донос и позволил, наконец, полиции установить личность разорванного взрывом террориста; подчиненные Лопухина постарались скрыть источник этой конфиденциальной информации, распустив слух, что Покотилов опознан по единственной уцелевшей пуговице с фирменным знаком вполне определенного ателье в Женеве), а 19 июня из Одессы передал, что утрата бомб при взрыве Покотилова заставила отложить покушение на Плеве[621]621
Письма Азефа, с. 99-102.
[Закрыть].
Эти донесения, пройдя через руки Ратаева в Париже, скопились на столе Лопухина. Последний, понятно, не имел возможности прятать их под сукно, хотя явно не стремился быстро реагировать. Но и он, в конце концов, должен был имитировать поиск террористов, и покушение едва не оказалось сорвано его вынужденной активностью.
Дистанционное управление Азефа страдало тем недостатком, что всего на свете Азеф все-таки предусмотреть не мог. Непосредственное руководство на месте действия принадлежало его помощникам, в данном случае – Савинкову. И даже при удачном покушении на Плеве выявилась достаточно очевидная бездарность Савинкова, только игравшего роль прироженного террориста, но вовсе не бывшего таковым по существу.
Некоторые осложнения своим подопечным внес и сам Азеф, согласившись на последнем совещании на предложение Боришанского подключить нового исполнителя – Сикорского, с которым ни Азеф, ни все остальные (кроме Боришанского) никогда раньше не встречались. Впрочем, Азеф и позже доверял самостоятельности Боришанского и имел, вероятно, для этого веские основания. Неудачи же, постигшие Сикорского, целиком ложатся на голову Савинкова – непосредственного руководителя, обязанного отвечать за то, насколько точно усвоили подчиненные полученные ими инструкции.
Вот как описывает Савинков появление этого трагикомического персонажа в Петербурге:
«Дня за три до 8 июля в Петербург приехал Лейба Вульфович Сикорский или, как мы называли его, Леон. Сикорскому было всего 20 лет, он плохо говорил по-русски и, видимо, с трудом ориентировался в Петербурге. Боришанский, как нянька, ходил за ним, покупал ему морской плащ, под которым удобно было скрыть бомбу, давал советы и указания. Но Сикорский все-таки робел и, увидев впервые меня, покраснел, как кумач:
– Это очень большая для меня честь, – сказал он, – что я в большой организации, и что Плеве... Я очень давно хотел этого.
Он замолчал. Молчал и Боришанский, с улыбкой глядя на него и как бы гордясь своим учеником. Сикорскому нужны были деньги на покупку плаща и платья. Я дал ему сто рублей.
– Вот, купите костюм.
Он покраснел еще гуще.
– Сто рублей! Я никогда не имел в руках столько денег...
Мне он показался твердым и мужественным юношей. Я опасался одного: его незнакомство с городом и дурной русский язык могли поставить его в затруднительное положение»[622]622
Б.Савинков. Указ. сочин., с. 57.
[Закрыть] – характерное поведение террористов-людоедов, нашедших подходящего камикадзе.
Созонов сорвал акт 8 июля 1904 года, опоздав к раздаче бомб и заставив тем самым отложить покушение. Произошло это, однако, по прямой вине Савинкова.
Последний контролировал раздачу бомб, которая должна была начаться как раз с Созонова. Но Савинков не смог его встретить на условленном отрезке Ново-Петергофского проспекта – между улицами Десятая и Двенадцатая Рота. Оказалось, что оба были там в назначенное время, но прогуливались, каждый не доходя до концов квартала, а потому и не встретились. Но это уже никого из террористов не обескуражило и не напугало, тем более, что сразу Созонов, Каляев, Боришанский и Сикорский уехали в Вильну к Азефу, от которого и получили соответствующую накачку.
Савинков к Азефу не ездил – очевидно, опасаясь разноса.
Задержка, однако, едва не сорвала покушение. 13 июля (за два дня до успешного покушения) Лопухин поставил Департамент полиции на уши: искали архивные сведения о Е.С.Созонове, названном в предшествовавших доносах Азефа. Но Скандракова, возглавлявшего охрану Плеве, не предупредили о необходимости повысить бдительность. И Созонов 15 июля 1904 года бомбой разнес карету Плеве в щепки.
Савинков при покушении вел себя нелепо и едва не попался. Со своей позиции он не видел взрыва и его результатов, а потому подбежал посмотреть. Он увидал тяжело раненного Созонова, но не заметил невдалеке изуродованного трупа Плеве и обломков кареты (раненные лошади унеслись с места покушения). Савинков пытался разобраться в ситуации, а оказавшийся здесь полицейский пристав Перепелицын, хорошо знакомый с Савинковым по прошлым арестам последнего, уговаривал его немедленно уйти. Очевидно, Перепелицын, испытывая к Савинкову симпатию и зная, что тот числится в розыске как беглый ссыльный, не хотел, чтобы Савинков попался на месте убийства, которое Перепелицын никак не связал с его появлением. Савинков внял, наконец, совету и удалился, оставшись в данный момент в полном убеждении, что Плеве уцелел.
Еще более нелепо повел себя Сикорский. В случае неудачного покушения Швейцер должен был собрать бомбы у метальщиков и разрядить для последующего использования (так и было сделано 8 июля); это была технически довольно опасная операция. Поэтому бомбы террористов, находившихся на запасных позициях, в случае удачного покушения должны были быть ими ликвидированы – утоплены в безопасных местах. Каляев и Боришанский успешно с этим справились. Не то случилось с Сикорским – снова предоставим слово Савинкову:
«Каждый метальщик получил точную инструкцию, где топить свою бомбу /.../, Сикорский – в Неву, взяв лодку без лодочника в Петровском парке и выехав с нею на взморье. Я просил Боришанского специально показать ему Петровский парк, и он показал. /.../ Сикорский, как мы и могли ожидать, не справился со своей задачей. Вместо того, чтобы пойти в Петровский парк /.../, он взял у горного института ялик для переправы через Неву и, на глазах яличника, недалеко от строившегося броненосца „Слава“, бросил свою бомбу в воду. Яличник, заметив это, спросил, что он бросает. Сикорский, не отвечая, предложил ему 10 рублей. Тогда яличник отвел его в полицию.
Бомбу Сикорского долго не могли найти, и его участие в убийстве Плеве осталось недоказанным, пока, наконец, уже осенью рабочие рыбопромышленника Колотилина не вытащили случайно неводом эту бомбу и не представили ее в контору Балтийского завода»[623]623
Там же, с. 57, 64.
[Закрыть].
Таким образом, в руках полиции оказалось сразу два террориста – Созонов и Сикорский.
Сам Азеф узнал об убийстве Плеве 15 июля, находясь в Варшаве, из экстренного выпуска газет. Он буквально выпрыгнул за границу, вскочив в первый же поезд, и 16/29 июля, закрепляя алиби, из Вены прислал телеграмму Ратаеву[624]624
Письма Азефа, с. 104.
[Закрыть].
Отметим, что хотя лихорадочные перемещения Азефа вполне избавили его от возможных подозрений полиции (во всяком случае, никем подобные не высказывались), но члены его боевой группы не могли не призадуматься о несколько загадочном поведении шефа. Никто из них гением не был, но и идиотами они не были тоже. Однако, у них практически не было выбора: Азеф не только превосходил каждого из них уверенностью, жизненным опытом и трезвостью мышления, так что бунтовать против него было бы совершенно не в интересах дела, но никто в ПСР и не собирался давать им право критиковать начальство. Только много позже, когда никакой ПСР практически не существовало, а Савинков уже давно не состоял ее членом и занимался литературным творчеством в камере на Лубянке, он позволил себе привести честные и откровенные соображения и свидетельства о том, что же происходило в 1904 году. Нет оснований подозревать его в неискренности по отношению к событиям, ставшим историей и утратившим всякую политическую актуальность. Совершенно объективно он отметил: «ЦК, покрывая Азефа своим авторитетом, назначил его нашим начальником с неограниченными полномочиями, не спрашивая нашего согласия и требуя беспрекословного подчинения»[625]625
Р.А.Городницкий. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг., с. 93.
[Закрыть].
Именно такое положение защищало Азефа от возникающих подозрений.
С другой стороны, что же оставалось делать членам ЦК, прочно окопавшимся за границей? На территории России партийной работой руководил главным образом Азеф. Он же единолично кооптировал в ЦК новых членов, включая тех, кто попытался в Одессе выразить ему недоверие. Могли ли и имели ли право Чернов и другие («Бабушка» тоже эмигрировала в 1903 году) указывать Азефу, как он должен распределять свое время между боевиками и остальной общепартийной работой, под предлогом которой он увиливал от присутствия при террористических актах?!
Ведь и работа какая-никакая велась, и главнейший террористический акт завершился полным успехом! К тому же все мало-мальски посвященные в секреты террора понимали, что без чрезвычайных усилий Азефа студенты-недоучки ничего бы не добились.
Да и внутри БО холодок к Азефу вовсе не преобладал. Впредь же Азеф еще больше старался, чтобы люди, непосредственно рискующие своими жизнями и фактически осуществляющие самую важную и престижную партийную деятельность, относились к нему лично с симпатией и доверием – и в этом он преуспел – в 1905-1908 годах других мнений среди террористов не было.
Убийство Плеве 15/28 июля 1904 года стало чуть ли ни публичным праздником. Как раз в этот день в деревушке под Женевой открылся съезд заграничных организаций ПСР – для обсуждения партийной программы, до сих пор официально не существовавшей. Весть об удачном покушении привела к такой попойке, что съезд был разогнан местной полицией – безо всяких политических мотивов. Принятие программы отложилось еще на полтора года.
Радовались не одни эсеры и не только революционная эмиграция: «Радость по поводу его убийства была всеобщей»[626]626
П.Н.Милюков. Воспоминания. М., 1990, т. 1, с. 236.
[Закрыть], – утверждал П.Н.Милюков.
