Текст книги "Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну"
Автор книги: Владимир Брюханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)
С весны до осени 1866 года события понеслись со скоростью урагана.
Сначала, 4/16 апреля 1866 года произошло знаменитое покушение Д.В.Каракозова: террорист стрелял в упор в царя и почему-то промахнулся[39]39
Лубочная легенда о «крестьянине» Комиссарове, якобы отведшем руку убийцы, с первого дня ставилась под сомнение современниками и противоречила показаниям некоторых очевидцев.
[Закрыть].
Затем Александр II убедил своего наследника не пренебрегать наследственным долгом, отказаться от Мещерской и отправляться официально просить руки Дагмар: установление династического союза с Данией, разгромленной Пруссией в 1864 году и жаждавшей тогда реванша, казалось царю в тот момент (накануне войны Австрии с Пруссией, разразившейся летом 1866 года) чрезвычайно важной политической комбинацией. Это оказалось сугубо конъюнктурным решением, не сыгравшим в последующей дипломатии России почти никакой роли, зато позднейшее появление прежней датской принцессы на русском престоле оказало-таки чрезвычайно пагубное влияние на самостоятельный курс российской политики.
Личная же жизнь Александра-младшего оказалась сломана: с тех пор он пил – чем далее, тем больше; это и свело его в раннюю могилу – как бы против этого печального факта ни восставали прошлые и нынешние апологеты этой довольно заурядной личности на российском престоле.
Осенью 1866, сразу после казни Каракозова и осуждения его подельников, почти ни в чем преступном не замешанных, состоялась и свадьба Александра с Дагмар, принявшей в православии имя Марии Федоровны. Последней, конечно, было все равно, за которого из наследников русского престола выходить замуж. Она-то и стала впоследствии великолепной и жизнерадостной царицей, морившей, как рассказывалось, своих детей голодом.
Но Александру II в 1866 году оказалось мало того, что он, аппелируя к долгу и высоким принципам, проехался бульдозером по жизни собственного сына. Сам царь был в это время влюблен в другую фрейлину своей жены – юную княжну Е.М.Долгорукову, бывшую моложе возлюбленной его сына на три года. И то, что было невозможно для сына, стало возможным для отца: летом 1866 года царь и Долгорукова стали любовниками, а спустя год мудро пользующаяся своим непростым положением возлюбленная царя стала фактически его женой – не только молодой и желанной женщиной-игрушкой, но и верной и надежной советницей и другом, а затем и матерью его детей. Долгорукова родила царю сына и двух дочерей (еще один сын умер в младенчестве).
Все это происходило при тяжело и надолго заболевшей законной жене Александра II – упоминавшейся выше императрице Марии Александровне (сестре деда Эллы – несостоявшейся супруги Вильгельма II), матери будущего Александра III и его многочисленных братьев и сестер; несомненно, эти деторождения (всего – 8, последним родился Павел Александрович в 1860 году) и подорвали ее силы. Со временем параллельный брак царя перестал быть секретом в пределах царского дворца – можно представить себе, как к этому относился цесаревич Александр!
Хотя фактические супружеские отношения между между царем и царицей прекратились, но последняя не только продолжала выполнять формальные протокольные обязанности (пока у нее хватало физических сил), но также долгие годы оставалась и советницей и наперстницей царя, разрывавшегося между двумя женщинами и старавшегося ублажать обеих – в том числе и в важнейших политических вопросах. В то же время антагонизм между царем и его сыном углублялся с каждым годом – и, как и в случае с Вильгельмом и его родителями, будущий Александр III становился, хотел он этого или нет, опорой и оплотом всяческих политических оппозиций к правящему императору. Инициативы возбуждения балканских славян и войны с Турцией настойчиво выдвигались именно царицей Марией Александровной и цесаревичем Александром еще задолго до 1877 года.
В мае 1880 года после долгой усиливавшейся болезни Мария Александровна скончалась, и тут поднялся новый ураганный ветер. В июле – по истечении минимально допустимого срока траура – Александр II и Долгорукова тайно обвенчались. Она получила титул светлейшей княгини Юрьевской (соответственно дети – князя и княжен). В течение последующих месяцев тайна брака систематически разрушалась самими супругами, и Юрьевская постепенно выдвигалась на роль полноценной законной жены императора. Это в штыки встречалось придворной оппозицией, которой стали сочувствовать и многие прежние испытанные приверженцы императора, а во главе ее естественно оказались цесаревич и его жена – единственная, кто без стеснения демонстрировала свое возмущение перед лицом тестя, воображая, что это никак не угрожает настоящему и будущему положению ее самой и ее мужа.
Накалившиеся страсти наталкивали царя, не привыкшего к подобному сопротивлению, на все более решительные шаги: что я – царь или дитя? – как когда-то было сформулировано в «Сказке о царе Салтане»!
Трагедией жизни и политической биографии Александра II, Царя-Освободителя, главного инициатора и руководителя Реформы 19 февраля 1861 года, было отсутствие признательности образованного российского общества за эту грандиозную политическую акцию: популярность царя была крайне низка уже в 1861 году, а позднее опускалась все ниже и ниже, что отчетливо выражалось в оппозиционной болтовне прессы и стимулировало заговоры и террористические выступления.
«Нэпир справедливо замечает, что у правительства нет партии, что у нас никто его не защищает и никто за него не вступается. „В течение полугода, как я нахожусь здесь, – сказал лорд Нэпир, – с трудом найдется несколько лиц, принадлежащих, как здесь говорят, к немецкой партии, которые при мне выступили бы за правительство“»[40]40
Дневник П.А.Валуева, министра внутренних дел, в двух томах. Том I, 1861-1864. М., 1961, с. 109; в оригинале прямая речь посла – на французском языке.
[Закрыть], – так передает министр внутренних дел П.А.Валуев неофициальное мнение английского посла в августе 1861 года.
Так оставалось не только до конца царствования Александра II, но и много позже: отсутствие правительственной партии было предметом безуспешных забот П.А.Столыпина, а в 1915-1917 годах «Прогрессивный блок», объединивший практически все политические силы страны (кроме крайне правых и крайне левых экстремистов) откровенно противостоял правительству. В этом не было ничего удивительного: реформа 1861 года, отменив принудительный рабский труд, лишила российский образованный слой самостоятельной экономической базы: к 1905 году две трети помещичьих семей 1861 года полностью разорились и остались без земельной собственности[41]41
П.Милюков. Очерки по истории русской культуры, ч. I. Изд. 6-е, СПб., 1909, с. 235-236.
[Закрыть] – пострадавшими оказались не только дворяне, но и их многочисленные нахлебники и прихлебатели – типа тургеневского нигилиста Базарова и всех его духовных последышей позднейших времен.
Наивная вера в то, что захват власти и изменение социальной политики способно улучшить бедственное экономическое положение (вера, которую позднее разделяли и российские марксисты!), и становилась двигателем оппозиционных выступлений: «российское дворянство драло горло о конституции, разумея под нею отмену положения 19-го февраля»[42]42
А.И.Герцен. Полное собрание сочинений и писем под ред. М.К.Лемке, т. XV, Пб., 1920, комментарии, с. 138.
[Закрыть], – писал в мае 1862 года К.Д.Кавелин – один из идеологических отцов реформы.
Но вот как раз конституцию-то вводить в России было совершенно невозможно – и дело было не в какой-то фантастической приверженности русской народной души к самодержавию, а в самой элементарной политической коллизии: крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения России, относилось к царям с трогательной любовью (а как еще можно было относиться к человеку, отменившему рабство, или к его прямым наследникам?), но это-то же самое крестьянство, если бы получило большинство в российском парламенте, в первый же удобный момент окончательно лишило бы помещиков земельной собственности и разделило бы ее между крестьянами. К этому явно шло дело в I и II Государственных думах в 1906-1907 годах, почему их и пришлось разогнать; в 1917-1918 годах крестьянские чаяния воплотились и безо всякого парламента!..
Александр II в замечательном разговоре со звенигородским предводителем дворянства Д.Д.Голохвастовым, имевшим место за несколько месяцев до покушения Каракозова, уверял, что он охотно дал бы «какую угодно конституцию, если бы не боялся, что Россия на другой день после этого распадется на куски»[43]43
А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II (1855-1881). Исторические очерки. Париж, 1905, с. 133-134.
[Закрыть] – и был тысячекратно прав! Именно политика Александра II и уберегла тогда Россию от гражданской войны и неизбежного истребления всего образованного общества, хотя и не смогла предотвратить того, что случилось после 1917 года, за что, увы, в какой-то степени несет ответственность и Царь-Освободитель!
Вводить конституцию в России можно было только постепенно и с соблюдением необходимых ухищрений, чтобы большинство в парламенте не могло сосредоточиться ни в руках образованной оппозиции, ни у крестьянского большинства – как это и делалось методом проб и ошибок после 1905 года, что и давало повод оппозиционным горлопанам обвинять тогдашние законы и тогдашнюю Думу в извращении принципа народного представительства.
В этом-то и состоял пародокс самодержавия, державшегося не благодаря поддержке привилегированного класса и воплощению его притязаний (как гласят догмы марксистской теории), а исключительно на равновесии антагонистического противоборства российских сословий! Понятно, что такое равновесие не могло выражаться большинством голосов российского народа!
К 1881 году в правительственных кругах уже давно были разработаны проекты создания подобного искусственно организованного представительства, но вплоть до лета 1880 года Александр II продолжал относиться к ним достаточно скептически.
Конфликт же с придворной камарильей и многочисленными родственниками в отношении его собственных семейных прав привел внезапно к появлению личной заинтересованности царя во введении конституции, на чем ненастойчиво, но методично настаивало уже большинство царских министров. Во главе этих реформаторов стояли теперь министр внутренних дел М.Т.Лорис-Меликов и министр финансов А.А.Абаза. Имелась и оппозиция к этому проекту во главе с обер-прокурором Синода К.П.Победоносцевым[44]44
Состоял в этой должности с 1880 по 1905 год.
[Закрыть], роль которого значительно усиливалась тем фактом, что он состоял воспитателем будущего Александра III с детских лет и имел практически неограниченное влияние на цесаревича.
На август 1881 года была уже назначена коронация новой жены царя[45]45
С.Ю.Витте. Воспоминания в трех томах, т. 1 (1849-1894). М., 1960, комментарии, с. 522.
[Закрыть], но для этого предстояло еще внести коррективы в Основные законы Империи. Следующий шаг был логически очевиден: изменение закона и о престолонаследии.
Все эти нововведения легко были бы поддержаны большинством образованного общества: из сочувствия к житейским проблемам императора, попавшего в ситуацию, вполне понятную любому его подданному, и вынужденному фактически обратиться к общественной поддержке, а главное – в благодарность к царю за создание нового представительного органа, указ о созыве которого Александр II подписал в последний день своей жизни – он тут же был извлечен из типографии и уничтожен Александром III сразу после смерти отца 1/13 марта 1881 года.
Заметим, что подобный результат цареубийства совсем не планировался Лорис-Меликовым, игравшим зимой 1880 -1881 года крайне двусмысленную роль[46]46
Нам предстоит подробно рассказывать об этом в других работах, подготовленных в настоящее время к печати.
[Закрыть].
Этот эпизод борьбы за власть на самом верхнем уровне российского руководства таким образом прокомментировал один из влиятельных и весьма информированных деятелей последней четверти XIX столетия, сенатор, а затем государственный секретарь А.А.Половцов. Было это уже в ноябре 1905 года, в разгар революции, когда отчетливо выяснились стратегические последствия событий 1881 года и истекли последние дни пребывания Победоносцева в правительстве. Половцов постарался посыпать соль на его раны: «Навещаю Победоносцева, которого застаю в весьма мрачном настроении, горько осуждающего все, что около нас происходит. Я соглашаюсь с ним во многом, но утверждаю, что теперешние наши несчастия [несравнимые, добавим мы, с несчастьями, случившимися через двенадцать лет после того!] созданы главным образом самим правительством, в котором за последние два царствования все более и более укреплялось убеждение, что многомиллионным народом можно управлять чиновниками, представителями безграничного произвола, распространяющегося на все отрасли человеческого существования. Развивая эту мысль, я заканчиваю тем, что все поголовно почитают его, Победоносцева, виновником наших теперешних бедствий, потому что он отговорил Александра III отказаться от исполнения подписанного его отцом и им самим акта о допущении в среду госуд[арственного] совета сорока представителей земств для заявлений о нуждах провинции и участия в законодательстве. Слова мои очень задевают Победоносцева. Он /.../ возражает, что весь проект Абазы и Лорис-Меликова имел целью отдать власть в их руки. Можно было бы прибавить, что, по мнению Победоносцева, власть должна была перейти в его руки, что впрочем и произошло на несчастие России»[47]47
«Красный архив», т. 4, 1923, с. 70.
[Закрыть].
Таким образом, хрестоматийная последовательность российских царствований оказалась в начале 1881 года под вполне реальной угрозой: дело четко шло к тому, что Александру II наследовал бы Георгий I – сын царя и Долгоруковой, родившийся в 1872 году. Это избавило бы Россию от тех сюжетов, которым она обязана лично Александру III и в особенности Николаю II.
Разрыв же Вильгельма со своей невестой в это же самое время привел, в качестве отдаленного последствия, сначала к невозможности рождения полноценного наследника уже русского престола, а затем и к окончательной гибели русской императорской фамилии. Но до такой развязки в 1881 году было еще далеко.
Если вообще имеют место вмешательства сверху в развитие человеческих судеб, то лучшего их примера, чем расписанные события 1881 года, просто не найти.
2.2. Круги истории: от Будапешта до Севастополя, от Парижа до Берлина – и все вокруг Проливов.Вильгельм II, вступивший на трон в 1888 году, принял очень незавидное наследство. Над Германской империей, существовавшей тогда только восемнадцатый год от своего провозглашения, уже сгущались тучи грозы, которая ее и погубила. Как ни странно, одним из главных виновников такой печальной перспективы оказался не кто-нибудь, а сам создатель Империи князь Отто Бисмарк фон Шёнгаузен.
Памятники великому Бисмарку украшают чуть ли не все города Германии, и немцы вполне справедливо уверены, что это самый великий их соотечественник XIX столетия. Достаточно широко одновременно распространено мнение, что с Бисмарка начались и беды и горести Германии, но взгляд этот основан на недоразумении, созданном целенаправленными обвинениями в адрес германского милитаризма, которые усиленно внедряются в умы немецких школьников после 1945 года. Такое воспитание, возможно, весьма целесообразно, но все же оно не соответствует историческим фактам: Бисмарку инкриминируется агрессивная война 1870 года против Франции, якобы положившая начало и всей последующей агрессивной политике Германии, а это было вовсе не так.
Поводом для войны 1870 года послужили дипломатические осложнения между Францией и Пруссией, возникшие вокруг событий в Испании, вроде бы как бы вовсе не задевавшие кровно интересы обеих этих держав. Традиционно обвиняют Бисмарка в искажении дипломатической депеши («Эмсская депеша») путем сокращения ее текста при передаче прессе; это, якобы, и спровоцировало войну[48]48
О. фон Бисмарк. Воспоминания в двух томах, т. II. М.-Минск, 2002, с. 43-58, 65-66.
[Закрыть]. При этом замалчивается, что главным инициатором войны был все-таки Наполеон III, пытавшийся возрождать традиции Франции – самого агрессивного европейского государства предшествующих столетий. В 1870 году Наполеону III понадобилась собственная маленькая победоносная война – для разрешения внутренних политических и экономических проблем Франции; он и объявил ее. В тот момент Пруссия казалась племяннику великого Наполеона (да и всей Европе!) весьма доступной добычей для его доблестных войск.
Война была не Франко-Германской, а Франко-Прусской – и вовсе не только потому, что Германии тогда еще формально не существовало: с фактически нейтрального Рура пушки Круппа поставлялись перед войной обеим противоборствующим сторонам, а южнее Майна – в Баварии, Гессене, Вюртемберге и Бадене – лишь с началом войны решили, что ненавидят французов сильнее, чем пруссаков. И стороннее общественное мнение в Европе, России и Америке было тогда вовсе не на стороне Франции, как это уже казалось сорока-пятьюдесятью годами позднее. Лишь в Австрии и Дании, памятуя недавние поражения от Пруссии, сочувствовали французам. Недаром король Вюртемберга Вильгельм II (тезка германского императора, до 1870 года – суверенный монарх, позже сохранивший свой номинальный королевский титул) был награжден в 1870 году Александром II георгиевским крестом – «за взятие Парижа»; очевидец, узнавший об этом много лет спустя, отмечал: «В 1911 г. это отличие [в смысле – награда] казалось парадоксом» [49]49
Ю.Соловьев. Двадцать пять лет моей дипломатической службы (1893-1918). М.-Л., 1928, с. 214-215.
[Закрыть].
Так вот, не в том провинился Бисмарк против Германии, что в 1870 году пруссаки поделом разгромили французов, а в том, что в течение последующего века уже не награждались немецкие военные герои русскими орденами, а русские – немецкими (редчайшие экзотические исключения – не в счет)!
Политическая биография Бисмарка – классическое воплощение парадоксального сатирического «Принципа Питера»: «В иерархии каждый индивидуум имеет тенденцию подниматься до своего уровня некомпетентности»[50]50
Л.Дж.Питер. Принцип Питера, или почему дела идут вкривь и вкось. М., 2002, с. 45.
[Закрыть]. Хотя этот принцип подвергался суровой критике (например: «даже самые поверхностные наблюдения приводят нас к выводу, что Принцип Питера неприменим в сфере общественной, деловой или какой-либо еще, имеющей отношение к торговле или военному делу»[51]51
С.Н.Паркинсон. Законы Паркинсона. М., 2002, с. 315.
[Закрыть]), но, не настаивая на его универсальности, все же возразим, что некоторые политические биографии вполне следуют этому принципу. Биография Бисмарка – одна из них.
Начиная с революции 1848 года, в Германии не было более компетентного политического деятеля, нежели Бисмарк. Плодом его усилий и стала Германская империя. В 1866 году Бисмарк великолепно завершил войну с Австрией, настояв (вопреки мнению своих генералов) на сохранении Дунайской монархии, что позволило позднее превратить поверженного противника в самого верного и надежного союзника Германии – вплоть до всеобщего краха 1918 года. Но уже в этой комбинации стала проглядываться дальнейшая некомпетентность Бисмарка: Австро-Венгрия (преобразование единой монархии в двуединую произошло в 1867 году) оказалась не только союзницей Германии, но и жерновом, прикованным к ее ногам – отныне германская внешняя политика оказалась жестко привязанной к внутренним и внешним проблемам своей союзницы, тщетно пытавшейся предотвратить расползание на лоскутки, из которых она была сшита в стародавние времена.
Основой Австро-Венгерского единства (охватывавшего подавляющее большинство ее подданных – чехов, поляков, хорватов, словенцев, словаков и остальных) была католическая вера, а необходимость сплочения проистекала из угрозы, которую представляла собой агрессивная мусульманская Турция. Пять столетий обороны от турок были прочным мотивом сохранения единства. К середине XIX века роли поменялись: сама Турция изо всех сил боролась с собственным распадом, и никакое горячечное воображение не могло более представить себе турецкую угрозу народам Австро-Венгрии, а никто иной пока не замахивался извне на их религию и прочие устои существования. С вынужденной основой подневольной любви было покончено, и подданных ставшего почти бессмертным императора Франца-Иосифа неудержимо повлекло в разные стороны.
Уже в 1848-1849 годах, когда только восходила звезда Бисмарка, восстала Вена, затем – Будапешт, и Австрия сохранила единство лишь путем принудительного внешнего нажима – его инициатором, совершившим тем самым самую значительную ошибку во всей внешней политике России минувших веков, оказался царь Николай I: «Не вдумываясь в необычную сложность и запутанность австро-венгерских отношений, правящие круги России этого времени создали себе простую и ясную схему происходивших событий. Схему эту необыкновенно выразительно очертил Ф.И.Тютчев в своих политических статьях и стихотворениях.
„В Европе существуют только две действительные силы – революция и Россия“, – писал Тютчев. „Эти две силы теперь противопоставлены одна другой; и, быть может, завтра они вступят в борьбу“.»[52]52
Г.Вернадский. Венгерский поход 1849 года. «Русская мысль», февраль 1915, с. 81-82.
[Закрыть]
Заметим, что точка зрения Тютчева разделялась тогда очень многими, в том числе противниками Николаевской России.
А.И.Герцен – непримиримейший, казалось бы, враг Николая I – опубликовал в Лондоне на английском и французском языках несколько позже, в самом начале 1854 года, когда разворачивалась Восточная война, статью «Старый мир и Россия. Письмо к Линтону»[53]53
Л.Каменев. Александр Иванович Герцен. Биографический очерк. // А.И.Герцен. Былое и думы. Том первый. Изд. 2-е, М.-Л., 1932, с. LXXXII.
[Закрыть], где говорилось: «несмотря на все, Николай – орудие судьбы. Он бессознательно приводит в исполнение внутренние виды истории и скорым шагом, с закрытыми глазами, не видя пропасти, идет на их совершение», – Герцену пропасть представлялась в том, что победа Николая над Европейской коалицией (на самом деле произошло прямо противоположное) откроет путь к общеевропейской революции, в то время как «обе фракции – европейских революционеров и панславистов – объединяет социализм». Завершалась статья следующей тирадой: «Время славянского мира настало… Где водрузит он знамя свое? Около какого центра соберется он?
Это средоточие – не Вена, город рококо-немецкий, не Петербург, город ново-немецкий, не Варшава, город католический, не Москва, город исключительно русский. Настоящая столица соединенных славян – Константинополь, Рим восточной церкви; центр тяжести всех славян-греков – Византия, окруженная славяно-эллинским населением…
Во всяком случае война эта – величественная и воинственная интродукция мира славянского во всеобщую историю и с тем вместе похоронный марш старого света»[54]54
А.И.Герцен. Былое и думы, том второй, комментарии, с. 604.
[Закрыть].
Герцену возражали К.Маркс и Ф.Энгельс в статье «Панславизм», опубликованной в Нью-Йорке: «Россия – безусловно нация завоевателей, и она была ею в продолжение целого столетия, пока великое движение 1789 г. не породило ей могучего соперника, полного жизненных сил. Мы разумеем европейскую революцию, взрывчатую силу демократических идей и прирожденную человечеству жажду свободы. Начиная с того времени, на европейском континенте существуют фактически только две силы: Россия со своим абсолютизмом и революция с демократией. Теперь революция кажется подавленной, но она живет, и ее боятся, как никогда раньше. На это указывает ужас, охвативший реакцию при известии о последнем восстании в Милане [в феврале 1853]. Но если Россия овладеет Турцией, ее силы увеличатся вдвое, и она окажется сильнее всей остальной Европы, вместе взятой. Такой оборот дела явился бы неописуемым несчастьем для дела революции. Сохранение турецкой независимости или расстройство аннексионистских планов России, в случае, если Оттоманская империя все же распадется, являются фактами величайшей политической важности. В этом вопросе интересы революционной демократии и Англии идут рука об руку. Ни та, ни другая не могут позволить царю сделать Константинополь одной из своих столиц, и если дело дойдет до крайности, то обе указанные силы окажут царю одинаково энергичное противодействие»[55]55
Л.Каменев. Указ. сочин., с. LXXXII.
[Закрыть] – это, как легко видеть – подлинный Тютчев, но с эмоциональной позицией противоположного знака. Интересно, читали ли Тютчева Маркс и Энгельс; впрочем, достаточно того, что они читали Герцена.
Фантастически интересно и то, что и социалист Герцен, и противостоявшие ему коммунисты Маркс и Энгельс, будучи сами практически совершенно бессильны, только и могли уповать: первый – на реакционнейшего царя, а его оппоненты – на британский империализм!
Такой же оставалась точка зрения Маркса и Энгельса и много позже: «Существующая Российская империя образует последний великий оплот всей западно-европейской реакции. В 1848 и 1849 гг. это обнаружилось с полной ясностью. /…/ Никакая революция в Западной Европе не может победить окончательно, пока рядом с ней существует современное российское государство. /…/ Падение русского царистского государства, уничтожение Российской империи – это одно из первых условий окончательной победы немецкого пролетариата»[56]56
К.Маркс. Избранные произведения в двух томах. М., 1933, т. II, с. 525-526.
[Закрыть], – писал Энгельс в 1875 году, когда пролетарская революция вместе с коммунизмом еще упорно бродили по Европе в качестве призраков, постепенно становясь, однако, все более и более туманными.
Так или иначе, но в 1848-1849 годах русский царь действовал в полном соответствии с рецептами Тютчева: «Подобно Тютчеву, император Николай I ощущал европейскую революцию прежде всего как враждебную русским устоям волну. /.../ считая себя оплотом консервативной Европы, Николай I не мог быть двух мнений об австрийских событиях. Вмешаться против Венгрии в защиту Вены император считал своим долгом.
/.../ Все расходы кампании Россия принимала на себя. Не дожидаясь окончательных приказаний,[фельдмаршал И.Ф.]Паскевич послал на защиту Вены в помощь австрийским войскам дивизию Панютина. Затем отправилась в поход главная армия фельдмаршала.
„Не щади каналий, – писал в напутствие Паскевичу император. – Ежели и Вена потеряна, дело ты исправишь, уничтожа гнездо бунта“. /.../
Вся кампания была беспроигрышна для Паскевича ввиду огромного численного перевеса его войск над венгерскими. Против более чем стотысячной армии Паскевича Гёргей[57]57
Лидер венгерских повстанцев.
[Закрыть] мог выставить всего около сорока тысяч человек (действия Паскевича затруднялись, впрочем, холерой, с необычайной силой свирепствовавшей в русской армии)»[58]58
Г.Вернадский. Указ. сочин., с. 82-83.
[Закрыть].
Последствия неразумной политики Николая I обрушились прежде всего на него самого: в 1855-1856 годах откровенно враждебная позиция изначально нейтральной Австрии, благодарной, казалось бы, за неоценимую помощь 1849 года, поставила Россию на грань сокрушительного разгрома в Восточной войне. Император не пережил этого, а его преемнику пришлось идти на унизительные условия Парижского мира.
Вторично Венгерский поход 1849 года аукнулся Александру II еще позднее: «В 1878 году, когда под дипломатическим натиском европейских держав в Берлине Россия потеряла плоды своих военных действий против Турции, одним из главных ее противников был австро-венгерский дипломат, граф Юлий Андраши.
Этот дипломат – мадьяр по национальности – хорошо помнил результаты похода Паскевича в Венгрию. Влиятельный представитель Вены на конгрессе 1878 года, Андраши тридцать лет перед тем за участие в венгерском восстании был приговорен к повешению, и только своевременное бегство спасло его от исполнения приговора»[59]59
Там же, с. 88.
[Закрыть].
«Как была Австрия предательницей, так ею и останется»[60]60
«Источник» № 6, 1994, с. 12.
[Закрыть], – резюмировал в 1885 году начальник российского Генштаба генерал Н.Н.Обручев.
Но зачем и Германии понадобился такой союзник?
Триумф 1870 года поднял Бисмарка на самую верхнюю ступень его карьеры: он стал уже не только премьер-министром Пруссии, но и канцлером созданной им Германской империи. Только блистательная победа над Францией придала ему и его державе такой авторитет, что были преодолены сотни разногласий, терзавших раздробленную Германию. Но одновременно внешнеполитические дела пошли заметно хуже, чем после победы над Австрией: поверженная Франция становиться союзником не пожелала.
Здесь не место обсуждать подробности политики Бисмарка по отношению к Франции и его возможные ошибки. Едва ли большая жесткость к поверженному врагу сделала бы последнего покладистей. Едва ли смягчила бы французов и большая мягкость победителей. Ведь речь шла о наследственных врагах, боровшихся уже не одно столетие. Принадлежность Эльзаса, Лотарингии и других пограничных областей к Германии или Франции по существу не имела исторических традиций и всегда решалась силой оружия. Поэтому едва ли прочный мир с Францией был в руках у Бисмарка.
Едва ли прочный мир был достижим и при любых иных альтернативах его политике. Франция была врагом и оставалась им. Смягчило Францию много позже только двукратное поражение 1914 и 1940 годов, приведшее к полному краху – фактической утрате французами государственного сувернитета, из чего их извлекли извне посредством невероятного политического трюка: в 1945 году победители приняли в свое число Францию, не имевшую на то никаких моральных прав. Только теперь французы навсегда успокоились в отношении реванша.
Разумеется, никакой эквивалентной меры невозможно было придумать немцам в 1870 году. Следовательно, им оставалось только готовиться к новой войне с Францией, к чему они сразу же и приступили под руководством Бисмарка – и тут, на наш взгляд, претензий к нему нет и быть не может.
Но вот в преддверии предстоящей войны нужно было озаботиться и о достойных союзниках, и о том, чтобы таковых не оказалось у Франции – тем более, что самая опасная коллизия, какая могла сложиться к будущей войне, была очевидна уже в 1871 году.
В апреле 1871 Бисмарк получил от своего начальника Генштаба генерал-фельдмаршала Х.Мольтке-Старшего меморандум, в котором черным по белому было начертано: «опаснейшим испытанием для существования молодой Германской империи была бы одновременная война ее с Россией и Францией, и так как возможность такой комбинации не может быть исключена, то следует заблаговременно принять в расчет средства для обороны в таких условиях»[61]61
А.М.Зайончковский. Первая Мировая война. СПб., 2000, с. 35.
[Закрыть].
И что же предпринял Бисмарк в предвидении этой опасности?
С начала XVIII по конец XIX века все в Европе успели повоевать против всех остальных по нескольку раз. Не были исключением в этом смысле и отношения Пруссии с Россией: в 1760 году русские даже взяли Берлин. Но с тех пор отношения России с Пруссией, а затем и с Германией складывались значительно более благополучно, нежели с иными великими державами: с Англией, с Францией, и даже с Австрией дело до столкновений доходило гораздо чаще. Причиной такой относительной гармонии стали не только изощренные расклады дипломатических пасьянсов, но и установившееся взаимопонимание между сторонами: ведь Россией правили по существу те же люди, что и Германией.
Упоминавшийся Николай I был женат на родной сестре упоминавшегося Вильгельма I, и они были близкими и доверительными друзьями с юности. Почти столь же близкие отношения связывали Вильгельма I с его племянником Александром II. Да и с другими многочисленными тогда германскими дворами российская монархия была связана теснейшими родственными узами: все цари, начиная с несчастного Петра III и кончая еще более несчастным Николаем II, были женаты на немецких принцессах; единственные упомянутые исключения – датчанка замужем за Александром III и вторая жена его отца, так и не ставшая царицей, происходившая из древнерусского княжеского рода.
И на более низких этажах и политического управления России, и ее культурной и деловой жизни значительную роль играли выходцы из Германии (в меньшей степени – и из других европейских стран), которые приобщали русских в XVIII столетии ко всем достижениям европейской цивилизации.
В XIX веке просто не могло быть таких коллизий, какие, например, беспрерывно приключались с Гитлером, вовсе не понимавшим ни русских, ни англичан, а потому влезавшим в ситуации, самые неожиданные для него самого! И все же после 1871 года почти идиллическое взаимопонимание руководителей России и Германии стало трещать по швам!
