Текст книги "Спартачок. Двадцать дней войны (СИ)"

Автор книги: Владимир Журавлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава 10

День двенадцатый

– Товарищ майор, с добрым утром! – приветствовал Грошев.

– Издеваешься? – скривился майор. – Какое доброе, если оно с уколов начинается⁈ Изыди на… к-хм.

Вслед за настырным подчиненным в палату три медсестры-практикантки вкатили столик с инъекциями.

– Чего они в одно место лупят⁈ – прошипел с ненавистью майор, затравленно глядя на молоденькую медсестричку. – Терпеть уже невозможно!

– А по уставу! – нахально и громко сказал Грошев. – Уколы положено ставить в строго определенную область, а не куда попало! Потому что если куда попало – могут быть осложнения. Нежелательные. Как вздуется, как лопнет. И останешься без задницы. Терпи, солдат.

– У-у! – прокомментировал майор. Медсестра скрыла усталую улыбку и пошла к следующей кровати.

Из угла послышалась раздраженная ругань – кому-то с третьего раза не смогли попасть в вену.

– Кто там забыл, что мужчина? – бросил Грошев, не оборачиваясь.

Установилась недовольная тишина. Точно такой же вопрос был задан пару дней назад, и теперь желающих подавать голос не находилось. Медсестры торопливо закончили инъекции и укатили столик в следующую палату.

– На живот развернись! – хмуро сказал Грошев. – Массаж.

Майор прикрыл глаза и довольно закряхтел.

– А что, коммуняка, вы и руками умеете лечить? – миролюбиво поинтересовался он. – И себя тоже? Как Максим, э?

– Я тебе что, медицинский автомодуль? Конечно, нет. Обычный массаж, тысячи лет как используется. Убыстряет заживление раза в два, если умеючи. По-хорошему массажиста на каждую палату надо, но у вас даже медсестер не хватает.

– Ага-ага, я сразу и поверил… Сам-то уже бегаешь. Что, всё уже? Давай еще разок! И это… про коммунизм чего-нибудь развлекательного!

– Вставай и пошли, – безжалостно сказал Грошев.

– Куда⁈ Я раненый!

– Батона кантовать. Нажрал сто двадцать кг, медсестры его не перевернут. Лаптя до душевой довести, ему сегодня на операцию. Дачника накормить. Шевелись, еще замполита возьмем, чтоб быстрее.

Майор с кряхтением поднялся, подтянул свисающие штаны и зашлепал следом за подчиненным.

– Дожил! – бурчал он на ходу. – Офицеры за рядовыми ухаживают!

– Не зли, – сказал Грошев не оборачиваясь. – Сорвусь и начну убивать.

– Ты чего? – забеспокоился майор. – Я ж так, для порядка!

Грошев свернул в холл, пустой по утреннему времени, сел на кожаное сиденье и прикрыл глаза. Майор осторожно опустился рядом.

– Устал, – признался Грошев. – Раны болят. Сильно. Закрою глаза – боль. Открою – рыла, рыла… Здоровенные мужики ноют, что уколы больные. Ноют, что еда отвратительная, что в столовой воруют, что в палате душно, или холодно, что их не лечат… Медсестры замотанные, врачи вымогают взятки, санитарки запирают выход в сад… И никто ни за что не отвечает. Офицеры держат рожи кирпичом, когда при них оскорбляют женщин. Не затыкают крикунов, не помогают тяжелым…

– Это понятно, у вас такого не было, не привык, – покивал майор.

– Было. Люди есть люди, все разные. Только у нас крикун один, а нас десять. Когда чувствуешь за собой правоту и силу, в разы легче.

Майор крякнул. Проследил, как мимо торопливо прошла стройная медсестра.

– Бабы есть, да не про нашу честь… в корпус к старшим офицерам спешит!

Грошев повернул лицо, и майор торопливо изобразил раскаяние.

– Они ни про чью честь. Ты же видишь, что она почти бежит? Штат медсестер урезали, часов работы добавили, раненых полный госпиталь, уже в коридоры принимают… какая ей любовь? Ей санитаров не дают, чтоб грузных раненых поворачивать! Батона с операционной каталки две девчонки стаскивали, и ни одна сволочь не помогла!

– Шел бы ты спать, – сочувственно сказал майор. – Нервы у тебя ни к черту. Точно убьешь кого-нибудь. И извини, больше не буду. Привык я болтать, как все. Это просто болтовня ни о чем, понимаешь?

– Понимаю.

И Грошев снова прикрыл глаза. Майор поерзал, проводил взглядом очередную медсестру.

– Слушай, без обид… А чего ты впрягаешься, если четко делишь на «я» и «вы»? Ну и жил бы сам по себе?

– В смысле, надо было вас бросить на опорнике? – слабо улыбнулся Грошев.

– Не, ты как скажешь! Но вообще да, типа того! Ты же нас презираешь.

– Я коммунар. Живу как коммунар. Наверно, потому что по-другому не умею. У нас общество прямого действия.

– Как же вам мозги правят, что даже в другом мире не можете отказаться от своих принципов? Гипнотизируют, что ли? У вас вообще какая система образования-воспитания? Как у Левицких – мудрые Учителя-наставники?

– Да обычная система вроде бы. У вас такая же вполне возможна. Технологически.

– Ну-ну, ну-ка расскажи, как у нас должно быть! С момента рождения!

– Ну… рождается ребенок. В родильном отделении местной больницы, как и у вас, тут ничего не изменишь. Роженицам поначалу медицинская помощь требуется, и вообще… ты же не рожал, да?

– Чего? – опешил майор.

– Вижу, не рожал. А то бы знал, что дело это довольно грязное, и лучше пачкать в специально приспособленном помещении… Значит, рождается. В нормальной ситуации проходит полное обследование, получает личную медкарту и с мамой домой…

– А папа где?

– Если есть, то дома, разумеется, кто ж упустит возможность собственного ребеночка на руках поносить? Лет до пяти они такая милота, что руки так и тянутся. Но вообще папа не всегда бывает. И прямые противопоказания имеются, примерно как у меня, когда медкарта вся в красном, и нестыковка характеров. Коммунары – люди сложные, нам друг с другом трудно уживаться. Маме, если папы дома нет, прикрепленный медперсонал помогает, у нас половина жителей вообще с медицинской подготовкой. Значит, домой… ну и до школы ответственность за воспитание на маме с папой. Как и у вас. Должна быть. Но у нас мама не работает, только воспитывает, можем себе позволить.

– Так, стоп! – оживился майор. – Перед кем ответственность? Если у вас государства нет?

– Перед соседями, разумеется! – поморщился Грошев. – Что государству истерики какого-то малыша? Это соседей достает! И если мама не справляется, ей таких люлей в сетке выпишут хором, что хоть вешайся. Потом еще медсопровождение явится, адекватность психики проверит, потом еще Старейшина на прогулке перехватит и чего-нибудь присоветует укоризненным тоном, потом социальный индекс срежут к чертям собачьим… так что у нас дети по полу в истерике не катаются, в метро не орут и ногами в магазине не топают. Оно в адатах прямо запрещено, а адаты – такая штука… их лет с трех начинают учить наизусть, и лучше всего до конца жизни не забывать. Во избежание.

– А если мелкий засранец из неуправляемых? – полюбопытствовал майор. – Я, говорят, таким был. Тогда как?

– Какой из тебя неуправляемый? Ты безнаказанный был скорее всего. А у нас адаты. Начнешь беспорядки нарушать – подойдут… и к маме, и к дитятке. Вспоминать и то неприятно. Сначала, конечно, разберутся, почему и как – но потом все равно кэ-э-к… На самом деле причина детских истерик почти на сто процентов в маме, проверено. Так что это решаемый вопрос, и у вас тоже. Знаешь, картина, когда мама прет быстрым шагом и по телефону с подругой трещит, а малыш за ней бегом не поспевает и ревет – она у нас возможна до первой плюхи в ухо. Идиотке-маме от ближайшего прохожего. Но у вас олигархат запрещает вмешиваться, ни к чему властителям самоорганизация подвластных рабов, а у нас запрещено мимо проходить, вот и вся разница. Вот как-то так оно и работает. До школы.

– О, школа! – обрадовался майор. – Что мы там творили! Аж вспомнить приятно!

– Матерились, слабаков гоняли, уроки срывали, учителей доводили? – равнодушно спросил Грошев. – Ну-ну. И как ты это у нас сделал бы? У нас знаешь сколько прав у учителя? Столько же, сколько и у вас должно быть, да вам не позволяют. А кроме учителя, в каждой школе по отряду юных коммунаров, а они каждый как я, и очень не любят, когда им мешают учиться. А вне школы… откроешь рот для мата, и первый же взрослый тебе кэ-э-к… И всю подростковую конфликтность как рукой снимает! В принципе, и у вас так возможно, если б не олигархат. Технологический уровень в деле воспитания не так уж важен.

– Ты меня на революцию не подбивай, не подбивай… Но вот школа – она разве не часть государства? Это же централизованная структура? Стандартные учебники, одинаковые для всех требования по уровню и содержанию знаний и навыков, заказ от государства на идеологию?

– Это если у кого-то свербит централизовать, тогда да! – буркнул Грошев. – Но мы такие свербилки на начальном этапе вырываем. Вместе с задницами. Значит, школа. Где и какую строить, решает местный совет типа ваших муниципальных органов, только он у нас на общественных началах и с открытой информацией. Совет заказывает нужный тип школы в соответствии с климатом, количеством учеников, производственной специализацией района. Совет заказывает, роботы привозят модули и собирают, процедура отработана. Если заменить роботов на рабочих, то же возможно и у вас. Далее учителя. Совет кластера из претендентов выбирает директора. Вот тут, конечно, срач до небес, всем ну очень весело… Но в итоге выбирают. А дальше директор сам, за школу он лично отвечает своим индексом. Подбор учителей, заказ оборудования, расходников, техобслуживание здания… Программы, требования, методички? Да, стандартные, только не от государства, а от педагогического сообщества Земли-Центр. Заходишь в педагогическую сетку, там этого добра полно. И высокорейтинговых работ, и исследований начинающих учителей – они ж все непризнанные ученые с гонором до небес, деваться некуда… Ну а если школа ошибется с подготовкой – ближайший потребитель выпускников типа металлургического объединения или Восточного крыла стражей закона не поленится зайти в сетку школы и выписать люлей и директору, и всем, кто под руку попался. Я ж говорю, мы весело живем, пух и перья не успевают до земли долететь…

– А если директору покун на критику? Кто его накажет, если государства нет?

– Это при государстве наказать трудно, а у нас как раз проще простого. Встретят на аллее да кэ-эк…

– Ой, врешь! – недоверчиво покачал головой майор. – Ведь врешь же?

Грошев улыбнулся уже с прежней ехидцей.

– Меня на самом деле начальник не Спартачком обозвал, – признался он. – А Шутничком. Спартачок-шутничок – каково, а? Я на него месяц обижался. А потом подумал: какого черта? Если все смеются, значит, в этом что-то есть! И решил соответствовать. И знаешь, через год моих шуточек коллеги стали побаиваться… вот как-то так. Спасибо, Шкапыч, отошло. Из тебя психолог мог бы выйти, если б… И спина подуспокоилась. Пойдем ворочать Батона.

Через час майор снова пристроил натруженную спину в кресле ближайшего холла.

– Завтрак – отвратительный, одна вода! – с удовольствием пожаловался он и покосился на Грошева.

– Х-ха! – безразлично отозвался он.

– Знаешь, что мне по секрету сказал Замполлитра? – подмигнул майор. – Что ты… щас припомню формулировку… что ты в свой коммунизм приватизировал обычное человеческое великодушие. Которое не зависит от общественного строя. И теперь хвастаешься. Во он загнул, цени!

– Да какая разница, как называть? – так же безразлично сказал Грошев. – Называй наш строй Великодушием, я не против. Только в вашем «великодушии» прячутся несколько явлений, и они очень разные. Понимаешь?

– Нет, – честно сказал майор.

– Вот выходит, допустим, ваш условный ректор университета из дома – сына отвезти на секцию. И великодушно вместе со своим сыном подвозит соседского мальчика. Один раз. У вас это – великодушие. А потом этот ректор идет на работу и определяет там нищенские ставки рядовым преподавателям. Такие нищенские, что они боятся валить даже самых слабых и наглых студентов и потихоньку пробавляются мелкими взятками, за что их жестоко наказывают. В результате не высшее образование, а обман, например, как у тебя. И вот на работе у ректора о великодушии речи не идет, там он оптимизирует зарплатный фонд, чтоб самому хватило на покупку резервной недвижимости или на курорт. Но был у вас в Сибири один неплохой писатель Эдуард Русаков. Он вел литературную студию для начинающих поэтов. И вот, четко понимая, что ребятам не светит Литературный институт, он основные куски программы литинститута им давал в студии. Бесплатно. Год за годом. Потому что ребятам требовались системные знания по профессии. Это тоже великодушие, но совсем иной природы. Именно на вот таком «великодушии» держится наш строй. Дошло?

– Нет. Не помню Русакова. Может, его у нас не было?

– Был, – усмехнулся Грошев. – Центровые личности есть во всех мирах, потому что они их держат. Во всех мирах есть Айгюль Тактарова, и есть Эдуард Русаков.

– Не ври. У нас Левицкие, у вас Старицкие, это как?

– Так. Они не центровые.

– Чего⁈ – вытаращился майор. – Да Левицкие… корифеи! Титаны литературы! Даже я их читал!

– Мы вообще-то пришли сюда туранским заниматься, – напомнил Грошев. – Ты сам просил.

– Ты не откручивайся, не откручивайся! Накун туранский, у меня от него голова болит и слова не запоминаются! Млеко-яйки цигель-цигель я и на русском скажу, и поймут, если автомат под нос сунуть! Ты за корифеев ответь! Сдулся, да? Дошло, на кого лапку задрал? Их вся империя читала! Даже я читал! Кайся, вражина!

– Ну давай разбираться с твоими корифеями, – вздохнул Грошев. – О чем, по-твоему, они писали?

– О коммунизме, естественно, – настороженно сказал майор, чуя подвох.

– Не могли они о коммунизме писать. Видишь ли, в чем дело… у вас партийные дискуссии были в двадцать шестом запрещены. С этого момента даже художественное изображение возможных путей в коммунизм считалось по умолчанию той же дискуссией. И сам коммунизм нельзя было изображать высокохудожественно – по детально прописанному результату несложно догадаться, каким путем к нему предлагается идти. Разрешался только плакатный коммунизм. Но извини, плакаты не корифеи малюют, а пьяные оформители на полставки, для этого ни таланта, ни ума не надо.

– Стоп-стоп-стоп! – озадаченно сказал майор. – Ими же зачитывались, я точно помню!

– Так о чем писали братья Левицкие? – ласково спросил Грошев.

– Ну ты и… шутничок, м-да. О подвигах, так выходит? Герои, приключения, нагибаторы в мире плакатного коммунизма… м-да. Но ими зачитывались, с этим же не поспорить!

– Видишь, какое дело…

– Не начинай, а? – взмолился майор. – Ты же идеалы юности в грязь собираешься втоптать, я вижу!

– Видишь ли, какое дело, – задумчиво повторил Грошев. – Это старый-старый трюк. Берешь и чистишь поляну от настоящих авторов. Чтоб, кроме Левицких, никого с ярким талантом. И тогда Левицкие заблистают.

– Вот! С ярким талантом!

– Потому на их месте точно так же сияют Старицкие, или Броневицкие, или Голдентруды – любой, кто владеет языком как профессией. Просто выполняют заказ. Не корифеи – хорошие ремесленники.

– Спартак, не бистди, – серьезно сказал майор. – Левицкие – мыслители. Они ставили вопросы…

– Да, так утверждали критики, – согласился Грошев и прикрыл глаза. – Но у тебя есть глаза. Свои глаза. Открой и посмотри. В первых книгах вопросы, что ли?

– Ну, там да, молодые были, наивные…

– А потом они переобулись в прыжке и очень ловко стали проталкивать мысли о бесполезности высоких стремлений. Последние их книги – мрачная безысходность и «все умрем». Нормально, да? Как будто ту трехрядку повернули другим концом…

– Чего?

– Невежда, вот чего. В принципе, талантливость писателя определить очень просто. Надо экранизировать или поставить в театре. Когда есть наполнение, есть чего и показать. А когда нету, экранизации получаются ни о чем. Левицкие очень плохо экранизируются, понимаешь? И они не умели писать о любви. Не умели писать о женщинах. И да, о том, что ими зачитывались: как только в империю хлынул поток мировой фантастической литературы, братья Левицкие исчезли из умов читателей. Испытания вечностью не прошли.

– Не согласен! – твердо заявил майор.

– Ну и правильно. Они часть твоей юности.

– Зато в середке они – мыслители! «Волны гасят ветер» – мощь!

– Ага, – без всякого интереса поддакнул Грошев. – «Бог из машины», вопросы без ответов… А о чем она, эта «мощь»? О том, что вот был такой эксперимент неизвестно кого неизвестно зачем? И всё?

Майор хмыкнул. Поскреб подбородок. И глубоко задумался.

– Давай лучше туранский дернем? – предложил он в результате. – Как-то оно понятней.

– Давай, – рассеянно согласился Грошев. – Но сначала скажи, чего это наш замполит третий раз туда-сюда пробегает?

– Поллитра? Заполошный, вот и бегает. Кста-ати! А кого вы, коммуняки, держите тогда за корифеев? Маяковского, что ли⁈

– Что б ты знал о Маяковском, чучело? – все так же рассеянно пробормотал Грошев. – Он хотя бы пытался… и написал, что «в терновом венце революций грядет шестнадцатый год», когда в эти революции сам Плеханов не верил… Настоящего творца выдают прозрения, такие дела. А о том, что «вылазит мурло мещанина», он предупреждал, когда все упивались победой… и вообще…

Грошев привстал и помахал рукой.

Замполит выглядел бледным и растерянным.

– Выписали! – сказал он несчастным голосом. – Нас всех троих выписали! Предписание убыть в часть пришло! Как же так? У меня же спица в руке! Сергей, ты ж еще не восстановился⁈

– Нормально, вот как, – хладнокровно оценил майор. – Мы все равно должны остаться на этой войне, такую судьбу нам прописали. Помнишь, я говорил, что все свои грехи мы оплатили сполна? Вот и не плачь.

– Да я и не… – пробормотал капитан и отвернулся.

– Уходите? – вдруг раздался хриплый голос.

Перед ними стоял необычно смущенный Харчо.

– Тогда вот что, – пробормотал он с кривой усмешкой. – Ребята просили передать… мы гордимся, что воевали вместе с вами! И еще…

Худой зэк поискал глазами, ловко сдернул с головы проходящей мимо медсестры шапочку, прикрыл ей свою бритую голову и бросил к виску жесткую изрубленную ладонь:

– Удачи вам. От всех – и от всей души.

– Ты чего творишь? – ахнула медсестра. – А ну отдай!

– Бери, – буркнул Харчо и сунул в руки женщине шапочку. – Со своими офицерами прощался. Может, и не увидимся больше.

Медсестра замерла, приоткрыв рот.

– Девочки! – вдруг пронзительно закричала она. – Спартак уходит!

После чего порывисто подшагнула к Грошеву, поцеловала и убежала, вытирая слезы. И почти сразу набежали остальные медсестры, и действие многократно повторилось в разных вариациях.

– Да ну на!.. – только и выдавил изумленный майор.

Глава 11

День тринадцатый

– Штурмовать далеко море посылает нас страна… – печально прогудел майор. – Штурмовать далеко море…

– Серега! – возмутился замполит. – Ни в одну ноту не попадаешь!

– Попадаю, – меланхолично отозвался майор. – В первую. В остальные – да, уже не очень. Так я и не снайпер. Молодые капитаны поведут наш караван… молодые капитаны поведут наш караван…

Ствол поваленного снарядом тополя нагрелся на нежданном осеннем солнце, и сидеть было даже приятно. В любом случае – гораздо приятней, чем валяться под обстрелом в грязи. Так что офицеры сидели, давали отдых натруженным ногам и разглядывали страшный, разрушенный обстрелами город.

– Штурмовать далеко море… – прогудел майор и достал сигареты, – посылает нас страна…

– Ты же не куришь, – лениво заметил Грошев.

– Да я парень простой, хочу – курю, хочу – не курю, вот и курю, – пробормотал майор и с удовольствием затянулся.

– Как в анекдоте про Фурманова? – хмыкнул Грошев.

– Это где «закуришь тут, когда знамя полка просрали»? – уточнил майор. – Ага, типа того.

Посмотрел, прищурившись, на обгорелые остовы зданий на горизонте и задумчиво прогудел:

– Молодые капитаны поведут наш караван… Слышь, капитан? Ты и поведешь.

– Серега, что случилось-то? – серьезно спросил замполит.

– Что? Да многое. Вот, крушение мечт случилось. Как-то вдруг осознал, что войну-то мы проиграли.

– В смысле⁈ Мы наступаем!

– На коромысле. Речуги солдатам задвигай, я сам так умею. Не, точно так, конечно, не умею, совесть не позволяет… но теоретически могу. Я ведь в армию шел побеждать. У нас лучшие в мире танки. Истребители кун знает какого поколения, невидимые и беспощадные. Стратегическая авиация, не имеющая равных. Неисчислимые бригады десанта и морской пехоты. Наш автомат вообще на гербах государств! Но вот началась… не война даже, а так, войнушка… и как начали нас миндячить. Какие-то сраные туранцы! Три года гоняют по степям, и все равно не признаем, что авиация наша бьет из тыла да с подскока, изредка и «на глазок», и остались солдатики на передовой без прикрытия авиации, и гробят их из всех стволов безнаказанно… Витя, мы же с тобой знаем, что склады разворованы, новейшие танки проданы на экспорт, а пороховые заводы попилены на металлолом. Все знают. И молчат. Типа, все нормально, армия сильна и непобедима. Только тепловых прицелов нет. РЭБа нет. Связи нет. Техники для эвакуации раненых нет… Ничего нет, кроме мужиков. Даже цели войны нет. И наступаем мы, выстилая степь телами. Жарко расцветут по весне тюльпаны, кровавыми неоглядными полями…

– Серега…

– Это, Витя, поражение. Страшное. Даже если наступаем. Даже если победим. Знаешь, как-то это… немножко неприятно, когда вдруг осознаешь.

– Ты чего? – настороженно спросил замполит. – Я тебя, конечно, не сдам. Но пургу несешь. Цель войны нам в самом начале обозначили.

– Врали, – меланхолично отозвался майор. – Если б так, мы бы сейчас туранские столицы крошили. Ничего ж не мешает. А они стоят, сияют. Даже ночное освещение не выключают. А мы «выдавливаем» от границы. Ползком через горнопромышленные районы. Когда вокруг степи – обходи не хочу. Получается – договоренности. Туда нельзя, а вот сюда можно… Офицеры заворовались, военка развалена… Не, Витя, я шел служить родине совсем в другую армию. В общем, ты как знаешь, а я проиграл. С чем себя и поздравляю. Лейся, песня, на просторе, не горюй, не плачь, жена… Эх. А жены и нет…

– Не, я лучше побуду победителем! – твердо сказал замполит. – И тебе советую.

– Будем считать, к плохим новостям ты нас подготовил, – хмыкнул Грошев. – А товарища капитана даже запугал. Теперь говори, что в штабе полка такого случилось, что запел.

– Проницательный, сука, – вздохнул майор. – Или подслушал? Особисты тебе когда-нибудь уши оборвут. Да ничего не случилось, все пучком. Как и положено в армии. Дают мне роту. В роте – сорок рыл. И идем мы на боевое задание – отбить Дворец энергетиков. Это в центре Яманкуля, если что. Вот туда мы и идем. Сегодня.

– Снайперку? – спокойно спросил Грошев.

– Была. Отжали. Ручники тоже. Есть станковый «Гром» – тридцать два кг без боекомплекта. Но боекомплекта к нему нет, не переживайте.

– Чего? – недоуменно спросил замполит.

– Того. И еще командир полка поставил условие – боевые выплаты с роты собрать и отдать ему в руки. Все. Типа в полковую кассу. Это тоже сегодня.

– А если не соберем? – хладнокровно поинтересовался Грошев.

– Пойдем на БЗ пешком. Все двадцать три километра. На последних десяти, говорят, приходится шесть дронов на одного солдата. Круглосуточно висят. Ждут. Ну и наводка минометов, но это само собой, это азбука… Да, а первые десять км просто из стволки накрывают.

– А там вообще кто-нибудь проходил? – дрогнувшим голосом спросил замполит.

– Раньше бывало. А в последние три недели нет, сменные группы все на подходе выбиты, мужики без ротации второй месяц сидят. И без еды. Воды вроде в лужах хватает. Пока что.

Замполит невидяще уставился на панораму сожженного Яманкуля.

– Чуял я, что нас сюда бросят, – признался майор. – Нашли крайних за отступление. Еще когда недолеченными выписали и перевели в полковую санчасть, было подозрение. Из полковой как раз на Яманкуль и набирают. Таких не жалко. Зато немножко подлечились, не сразу на «ленточку», и то хорошо. Дали месяц пожить. Ну… война есть война, все равно умирать. Товарищ замполит, пойдем принимать личный состав. Они где-то тут по подвалам шкерятся.

– А если не найдем? – бесцветным голосом спросил замполит.

– Найдем! Куда они с подводной лодки⁈ Тут в пяти километрах тройное оцепление национальной гвардии, муха не пролетит, если в военку одета и небрита! Господа офицеры и один… шутничок-мужичок – встали и с песней! Ну? Лейся, песня, на просторе, не горюй, не плачь, жена…

– Чтоб у тебя связки опухли! – выругался замполит, перехватил автомат здоровой рукой и встал. – Спартак! Веди!

– Я вам что – розыскная собака⁈ – возмутился Грошев.

– Да! – хором сказали офицеры.

Грошев пожал плечами. Встал, закинул на плечо рюкзак со спальником, подвесил в крепление автомат и молча потопал вдоль поваленного бетонного забора. Перебрался через груду раскрошенного кирпича, обогнул покореженный мусорный бак, даже по холоду поздней осени жутко воняющий на всю округу – и остановился. Прислушался с некоторым удивлением. И вдруг громко сказал:

– Харчо! На доклад к командиру!

Со скрежетом сдвинулся лист дырявого шифера, из ямы выглянул до крайности удивленный Харчо с кружкой чая в грязной руке.

– Командир⁈

– Я тоже в осадке, – признался майор. – Ты как здесь оказался⁈

– Так… неделю как здесь. Пригнали. Лапоть, Стручок, Дымок тоже. Да все здесь, кто были ходячие. Батон на списание и Дачник, остальные здесь.

– Х-ха! – повеселел майор. – Уже легче! Да ты вылези, покажись! И расскажи, чего тут вообще.

Длинный Харчо выбрался из укрытия, задвинул шифер на место. Осторожно огляделся.

– Беспредел тут, командир. Полный. Как на «черной» зоне. Телефоны забрали, карты забрали. Кто не отдавал – отметелили до полусмерти и бросили здесь, даже в санчасть не отправили. Слово поперек – на подвал. А там, говорят, на дыбу. Тех, кто деньги не отдает. Ходят такие слухи.

– Понятно, – пробормотал майор. – Ожидаемо.

– Тебе, может, и ожидаемо, – усмехнулся Харчо. – А вот нам не очень. Мы в твоей роте к другому привыкли. У тебя мы людьми были. Считали, что в армии везде так. Мы думали, офицеры хоть немножко о солдатах думают. А тут… как будто специально до смерти доводят. Трое застрелились. Гнилое место.

– Яманкуль, – согласился майор, уже немножко освоивший туранский. – А со штатным оружием что?

– Автоматы, – пожал плечами Харчо.

– И?..

– И всё. Были ручники, но их отжали. Тут не спрашивают. Да, в углу еще станкач валяется. Но он без патронов.

– Знаю. Я думал, что из трофейного…

– Шкапыч, – подал голос Грошев. – Тебе БЗ под роспись выдали? И карту боевого района тоже? Тогда чего ждем? Выдвигаемся.

– Как выдвигаемся? – не понял замполит. – А сухпай, боекомплект, газ, бахилы? И что – с одними автоматами? А броня⁈

Майор вздохнул. Сочувственно похлопал замполита по плечу.

– А я отказался сдавать боевые выплаты, – беспечно пояснил майор. – Какие теперь сухпаи? Скажи спасибо, что не расстреляли по-тихому. Все же офицеры. Зато твоим дочкам и боевые будут приходить, и гробовые.

– Какие гробовые⁈

– Не хочешь? Ну и зря, там приличная сумма. Вот потому, Витя, я и говорю – войну мы проиграли… Харчо, как вообще контингент? Вменяемые?

– Сломанные, – пожал плечами бывший зэк. – А так… обыкновенные. Работать можно.

– Ожидаемо… Так. Пусть «сломанные» воду готовят. Во что угодно, но чтоб нашли. Стручка и Жутика со мной, и сам тоже. Может, оне и не хотят отдавать сухпай, а придется… Спартак! Здесь остаешься, на «фишке»!

– Шкапыч, я лучше…

– А я сказал – здесь! Знаю я тебя! Сорвешься, и грохнут нас, до Яманкуля не успеем дойти!

Грошев пожал плечами. Прошелся, нашел уголок без ветра и на солнышке, присел и прикрыл глаза.

Из укрытия выбрался боец, пристроился у мусорного бака по нужде, потом бесшумно оказался рядом с Грошевым.

– Привет, Дымок, – безразличным голосом сказал Грошев, не открывая глаз. – Что подкрадываешься? Подрезать хочешь, не расстался с мечтой, придурок?

Дымок присел на кусок бетона. Осторожно огляделся.

– Была такая идея, – признался он. – Пока сюда не попал. А тут поглядел и кое-что понял. Я теперь за тебя, Спартак. До смерти, понял? Ты жесткий, но справедливый. А здесь… хуже «черной» зоны, я там был, знаю.

– Порядок держали, как учил, или сдались?

– Мы же своей компанией пришли! – ухмыльнулся Дымок. – Кое-кому крупно не повезло.

– «Крысы»?

– И они, и стукачи, и наводчики – полный набор. Справились. Жрать только нечего. Прижимают.

– В Яманкуль уйдем – отъедимся, – равнодушно пообещал Грошев.

– В Яманкуль? Оттуда не возвращаются!

– Я не сказал, что вернемся. Я сказал – отъедимся.

– Х-хе! Узнаю командира! Аж на душе полегчало!

В молчании они дождались возвращения офицеров. Бойцы-носильщики за ними еле тащили груз. Дымок уважительно присвистнул.

– Харчо, выводи оборванцев! – приказал хмурый майор. – Распредели сухпай и воду! Выходим сразу по готовности!

– Шкапыч! – лениво окликнул Грошев. – Не подскажешь, кто это там такой любопытный?

В конце улицы у сгоревшего павильона остановился джип, из него на суету бойцов молча смотрел кто-то в броне с эсклюзивным обвесом. На заднем сиденье явственно просматривались бойцы с автоматами наготове. И еще вроде бы женщина.

– Эти? – хмыкнул майор. – Комполка с охраной. И медичка при нем. Смотрит, как выполняем приказ. Любуется. А что?

– У меня живот разболелся, – сознался Грошев. – Сильно-сильно. Можно, я отойду?

– Живот? – с подозрением спросил майор. И оглянулся на джип.

– Болит!

– Автомат оставь.

Грошев пожал плечами и отстегнул автомат.

– И нож. Оба.

Грошев выложил на кусок бетона ножи и усмехнулся:

– Руки тоже оставить?

– Не помешало бы! – буркнул майор. – Чтоб догнал! Я за тебя оружие не потащу!

– А вы без меня далеко и не уйдете, – хладнокровно заметил Грошев и исчез за углом.

– Чего это вы? – недоуменно спросил замполит. – Куда это он?

– Живот прихватило, – скривился майор.

– А ножи…

– А чтоб не порезался.

Замполит обиделся, потоптался рядом и в результате ушел в штаб полка за напутственным инструктажом по своей политической, жутко секретной части. Вернулся он быстро, бледный и растерянный.

– Шкапыч, а командир полка… того, – шепотом сообщил он. – Вместе с замом.

Майор глянул с умеренным интересом.

– Там сейчас бегают, как ошпаренные! Какое-то странное дело… Их шифером побило, говорят. Шифером! И точно в шею! А взрыва не слышали. Бывает же на войне!

– Бывает, – согласился майор. – И не такое. Хотя не такое все же редко.

– А охраннику прилетел арматурный прут, – пробормотал замполит. – Насквозь.

– Тоже в шею?

Замполит открыл рот – и уставился на майора дикими глазами.

– Серега… мы же с тобой офицеры…

– Ты о чем? – не понял майор.

– Да… не знаю. Лезет всякое в голову.

– Понятно. Сходи лучше на склады, возьми для Спартачка снайперку. И спецпатронов к ней.

– Так сказали уже, что нету!

– Это пока комполка был жив, – терпеливо пояснил майор. – А сейчас наверняка есть. Ты только построже спроси, чтоб осознали. А то лезет тебе в голову… вот сходишь, получишь снайперку – и как влезло, так и вылезет. Вперед.