Текст книги "Новые рассказы южных морей"

Автор книги: Вити Ихимаэра

Соавторы: Джон Вайко,Колин Джонсон,Марджори Кромомб,Кумалау Тавали,Джон Калиба,Альберт Вендт,Патриция Грейс,Ванесса Гриффен,Биримбир Вонгар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Папуа Новая Гвинея

Джон Кадиба
Налог

Давно зашло солнце, и на далекую деревушку Итаи опустилась ночь. Котени зажгла лампу-молнию, поставила посреди циновки, где сидел ее муж, Коро, и курил – табак ему заменяли листья лугу. Бросив на мужа быстрый взгляд, она села напротив и, не отрываясь, стала смотреть на огонь. В комнате было тихо. Пахло листьями лугу. Будто оглушенные тишиной, они погрузились в свои мысли. О чем они думали? О своей еще короткой семейной жизни? О ребенке, который скоро родится у Котени? О завтрашнем дне или о следующем? Наконец Коро прервал молчание.

– Котени, – тихо окликнул он, но жена отозвалась не сразу.

– Ты что-то сказал?

– Да… О чем ты думаешь?

– Так… Ни о чем. – Она улыбнулась. Потом добавила: – Вспомнила вечер, когда впервые пришла к тебе за бетелем.

– Не об этом сейчас надо думать. Это все в прошлом. Вот где взять денег, чтобы уплатить налог, ума не приложу.

– Ой, меньше месяца осталось, – испугалась Котени. – Не уплатим – посадят в черный дом[18]18
  Тюрьма.


[Закрыть]. В прошлый раз гавана[19]19
  Сборщик налогов.


[Закрыть] сжалился и дал отсрочку тем, у кого не было денег. Теперь новый срок подходит.

Сборщик налогов приезжал к ним в деревню раз в полгода.

– Я придумал, – сказал Коро. – Ты останешься в деревне и будешь заниматься домом и огородом. Я поеду в Мамай искать работу. Твой дядя, что водит трактор на ферме у европейцев, говорит, что за своих рабочих налог платит хозяин. Вот он за меня и заплатит. А я буду работать, скоплю денег и уплачу за тебя.

– Хорошо придумал, – похвалила жена, – но сможешь ли ты подыскать работу? Ведь ты никогда не работал на белых и ничего не умеешь делать.

– И то верно. Но я попробую. Ведь такие же, как я, едут и находят. Может, где работник по дому нужен. Твой дядя сказал, что в Мамай приехал какой-то белый с женой и двумя детьми. И работника еще не взял. Надо спешить, не то кто другой займет это место.

Жена посмотрела на него и, помолчав, сказала:

– Хорошая мысль. И деревня недалеко. В конце недели ты сможешь бывать дома. Очень хорошая мысль. Завтра и иди.

На следующий день уже на каучуковой плантации Коро расспрашивал, где живет новый белый господин. Ему показали. Дом ничем не отличался от других, в которых жили белые люди. По тропинке среди каучуконосов он поднялся на холм. Когда он поравнялся с домом, вдруг отчаянно заколотилось сердце. Он старался припомнить хоть те немногие английские слова, которые были в ходу среди односельчан, работавших на белых. Как это трудно – заговорить с белым господином.

Маленький мальчик, увидев Коро, крикнул:

– Мама! Папа!

Что случилось, Майкл?

– Сюда идет туземец.

Родители вышли из дома. На крик выбежала Рут, младшая дочь, посмотреть, что происходит. Они глаз не сводили с туземца, который робко шел навстречу.

– Почему он не глядит на нас? – спросила Рут.

– Кто его знает, – смеясь, ответила мать.

Коро отводил взгляд: он боялся, что по его простодушному лицу они все сразу поймут. Никогда еще он не чувствовал себя так неловко. Никогда еще ему не приходилось говорить с белыми. Даже со сборщиками налога, которые регулярно появлялись в деревне. Готов сквозь землю провалиться. Но мысль о деньгах для уплаты налога была сильнее стыда и страха. Он должен получить работу. Вперед вышел мистер Джоунз. Крупная фигура, массивное лицо – все в нем подавляло Коро. Сердце так и выпрыгивало из груди.

– Что тебе нужно, парень?

– Хозяин, я… я хочу работать по дому.

– А раньше тебе приходилось этим заниматься?

– Нет, хозяин, я раньше не работал.

– Ясно.

Подошла и миссис Джоунз.

– Что он хочет, дорогой?

– Хочет работать у нас.

– Ну и чудесно! Наконец хоть кто-то!

– Да, но он говорит, что прежде ему не случалось заниматься такой работой.

– Ну, тогда толку от него мало!

– Да, но ты сама видишь, как трудно найти работника в этом забытом богом месте. Разве нельзя его обучить?

– Что ж, попробую.

Они еще о чем-то посовещались. Наконец мистер Джоунз повернулся к Коро, тот старался не пропустить ни слова – что-то они решат.

– Ну вот что, парень. Посмотрим, на что ты годишься. А пока иди и подыщи себе место в бараке для туземцев. К трем возвращайся. Понял?

– Да, хозяин. Я иду, ищу место в бараке, в три часа – обратно.

– Правильно.

Через неделю Коро пришел в деревню навестить жену. Он заработал пять шиллингов – как раз чтобы заплатить за нее налог. И принес домой все, что сэкономил из своего пайка: мясо, сахар, табак, рис. Он заранее радовался, думая о том, как встретит его жена, как с уважением будут говорить о нем односельчане. Немного продуктов оставит, а остальное раздаст друзьям и родственникам. Он будет ходить с гордо поднятой головой – ведь он теперь большой человек. С этими мыслями Коро дошел до деревни. Вот и его дом.

Весть о том, что муж Котени пришел на субботу и воскресенье домой да еще мешок принес, быстро разнеслась по округе. Вскоре дом был полон друзей и родственников, не скрывавших любопытства – что же принес Коро? Некоторые пришли просто послушать про новую работу. Но большинство надеялись, что и им перепадет что-нибудь из мешка. Гордая и счастливая, Котени поставила на стол блюдо с дымящимся рисом, на нем горкой – мясо. Открыла банки с тушенкой. Потом заварила чай, разлила по кружкам, обнесла гостей. Коро угостил всех табаком. Гости ели, пили, курили – шла неторопливая беседа.

– Если б не ты, не видать мне такой еды, – сказал дядя Коро. – Никогда так вкусно не было. Мои старые кости ноют от однообразной пищи. А сегодня прямо праздник. – И он пододвинул блюдо с рисом поближе.

Коро был польщен.

– Посмотрите-ка, какой у моего старика живот. Вот-вот лопнет, – сказала тетка Коро, и все засмеялись.

– Какую работу ты делаешь для белых?

– Я помогаю вести хозяйство, – с важностью ответил Коро.

– И ты купил муравьиные яйца[[20]20
  Так на родине Коро называют рис. – Прим. автора.


[Закрыть], саго, курево и всю еду?

– Что вы, тетушка! Думаете, белым трудно добывать пищу? Она им достается без труда, готовая – стоит руку протянуть. Они хранят все в особом ящике. Сколько там саго, муравьиных яиц, курева, сластей! Нужно работать, тогда все получишь. Да, с белыми не шути! – сказал возбужденно Коро.

– Так что же, выходит, белые не по-людски живут?

– Расскажи нам о своем хозяине.

– Белый как белый. Не видели, что ли, никогда? У него всего полно. Одна жена и двое детей, мальчик и девочка. Да, с белыми не шути! У них есть все. Даже сидят они на особых штуках, думаете, на циновках, как мы? Куда там!

Все слушали его с интересом, и Коро нравилось быть в центре внимания.

– И каких только вещей нет в доме белых! Есть и такие, что поют и говорят… как там они называются? Одна – радио, а другая…

Но он так и не вспомнил.

– Неужели поют и говорят?

– Да, такие маленькие ящики, а в них будто люди. Иногда слышно, как они смеются. Совсем как живые.

– Ух, ты! Ну, кто после этого скажет, что они по-людски живут?

Все засмеялись, стали переглядываться.

– Да, эти белые совсем на нас не похожи. Верно. И еды у них хоть отбавляй, не то что у нас. Сама к ним в руки идет. Напишут, что им нужно, на бумажках и отсылают. А потом приходит еда.

– Да ну! – Среди гостей прошел шепоток удивления.

– Будь я, как они, я бы и не работал – спал бы целыми днями, – сказал кто-то.

– А уж что они на себя надевают… – продолжал Коро. – Каждый день в чистом. Умеют они жить, ничего не скажешь. И жить припеваючи. Мясо и другую еду они могут хранить в особом ящике долго-долго. В нем ужасно холодно. Вода там превращается в прозрачные камни. Вынешь их, а они опять становятся водой. А если подержать в руке, то пальцы занемеют от холода.

– Скажи-ка, племянник, это правда, что белым детям не разрешают спать в одной комнате с родителями?

– И все-то тебе нужно знать, сам догадаться не можешь, – вмешалась жена задавшего вопрос, и все засмеялись.

Коро замешкался: скрыть от односельчан этот позорный обычай белых или рассказать правду?

– Да, так оно и есть, – наконец ответил он.

Девушки захихикали.

– Обычаи у белых совсем не такие, как у нас. Я плохо их понимаю. Хоть они и не разрешают детям спать вместе с ними, но отец и мать прикладываются губами друг к другу при маленьких, даже при мне, прямо днем!

Девушки, взвизгнув, с хохотом убежали. Взрослые только усмехались, стараясь не выходить за рамки приличий.

И разговор о белых, таких всемогущих, но таких непонятных, продолжался. Коро рассказал всем о вечеринке.

– На пятый день мои хозяева привезли с собой друзей, и они пили воду почти всю ночь.

– Как это – пили воду?

– У белых есть горькая вода, называется пиво. Видели бы вы их! И пьют, и пьют, и пьют. Поговорят, посмеются, опять поговорят, посмеются. Кто поет, кто танцует. Говорят, а язык не слушается, уходить пора, а ноги не держат.

Соседи только удивленно качали головами.

– А эта горькая вода. Думаете, от нее становится хорошо? Только голова кружится. Но белым нравится, они и друзей угощают.

Наступила пауза. Мужчины курили, жевали бетель. Пахло табаком и потом.

– Так что же ты все-таки делаешь по дому? – спросила сестра Коро.

– Я стираю, прибираю постели, подметаю пол, а в субботу натирал его каким-то салом – вроде застывшего кокосового масла. От него пол блестит. Иногда стряпаю. Раскладываю ложки, тарелки и чашки на валатева[21]21
  Полка.


[Закрыть]. Думаете, это все женская работа? Думаете, вы бы справились с ней?

– Куда уж нам за такое браться! – рассмеялась сестра Коро.

– Неужели ты стираешь одежду белой женщины? – удивилась мать.

– Но она же белая и не может своими руками делать тяжелую работу.

– Стыда у них нет, у этих белых женщин. Разве твоя сестра или жена допустили бы, чтоб ты стирал их одежду?

Вечер промелькнул быстро, незаметно. На циновке остались лишь пустые миски да несколько пачек табаку. Беседа подходила к концу.

– Пора идти, – сказал дядя Коро. – Пусть племянник отдохнет, ему ведь завтра возвращаться.

Стараясь не шуметь, гости стали расходиться с надеждой, что через неделю Коро снова придет в деревню.

Но ждать пришлось всего три дня. Котени выметала со двора сухие листья. Стоял ясный, безветренный день; дым от костра, в котором Котени сжигала мусор, поднимался столбом. Наступило время обеда. Кто курил листья лугу, кто беседовал с соседом о домашних делах. Котени кончила уборку и положила веник на место. Потом взяла ведро, захватила с собой кокосовое масло и отправилась на речку. Она вымылась и до блеска натерлась маслом. По ее большому отяжелевшему животу было видно, что скоро она родит. Еще две-три недели… Ее родители уже готовят амулеты от темных сил. Кончив мыться, Котени поставила ведро на голову и, придерживая его рукой, пошла обратно. Она очень удивилась, увидев, что на веранде, прислонившись к стене, сидит ее муж.

Коро шел в деревню задворками. Но его видели, и все поняли, что случилось неладное.

Котени поставила ведро на землю и подошла к мужу. Он даже не повернулся.

– Ты? – только и спросила она.

Коро не ответил. Она села рядом. Тревожно посмотрела на него, помолчала, немного погодя спросила:

– Что, так и будешь молчать?

– У тебя осталось что-нибудь поесть? Ни крошки не ел сегодня.

И Коро вновь уставился на небо. Котени вынесла миску сладкого картофеля, немного таро[22]22
  Тропическое растение со съедобными клубнями.


[Закрыть], несколько бананов и положила все это перед ним. Потом принесла половину кокосового ореха с молоком и сдобрила им пищу. Кушанье, конечно, получилось не очень аппетитное. Сюда бы рыбы, креветок или свинины. Но где Котени возьмет это – женщины не ходят на охоту и не ловят рыбы.

Тем временем начали собираться люди. Пришли родители Коро, друзья, родственники. Мать Коро принесла миску с едой – вареный ямс, таро, кукуруза, немного свинины. Завязался разговор.

– Сегодня он не должен был приходить, – начал кто-то.

Коро молча продолжал есть.

– Скажи хоть слово. Почему ты пришел сегодня? Сбежал? Ну скажи что-нибудь, – умоляла его мать. Молчание сына было ей невмоготу.

– Пусть поест сначала. Не торопи его, – попросил дядя Коро.

Мужчины жевали бетель, курили лугу и молча наблюдали за Коро. Когда тот кончил есть, Котени забрала пустую миску.

– Скажи, почему ты пришел сегодня? – спросил его дядя.

Коро чувствовал, что сейчас ему не уйти от ответа. Он мог промолчать на вопросы жены, матери, сестер, но дяде нужно ответить. Не уважить старшего – позор.

– Выставили меня, – медленно произнес он.

– Выставили? – удивленно переспросил дядя. – В чем же ты провинился, что тебя…

– В чем твоя вина? – вторила ему встревоженная мать Коро. – Неужели тебя посадят в черный дом? Что ты натворил, если за тобой придут черные люди[23]23
  Так местное население называет полицейских из-за черной формы, которую они носят. – Прим. автора.


[Закрыть]? Говори!

– Мама, ну что я мог натворить?

– Тогда объясни, почему ты здесь.

– Эти белые могут посадить в черный дом любого из нас из-за пустяка, – сказал дядя.

– Дядя, я ни в чем не виноват. Просто белая женщина рассердилась и выгнала меня.

– За что же она рассердилась?

– Дети разбили такое стекло, в котором люди видят самих себя. Оно стоит в комнате, где спят их родители. Если бы вы знали этих белых ребятишек! Как только они шею себе не свернут, когда играют. Сорванцы! Они и разбили эту штуку. А матери наврали, будто разбил я, когда прибирал комнату. Чтоб они подавились своими лживыми языками, чтоб все кости переломали в своих дьявольских играх! – Коро помолчал, потом продолжал. – Пришла их мать и как стала кричать на меня! Я не все понял. Но ругалась она крепко. А потом выставила меня.

– Все белые одинаковы, – сказал кто-то. – Стоит чуть провиниться, а они уже гонят тебя в шею. И не слушают никаких оправданий.

– Почему же ты не сказал, что разбил вовсе не ты? – удивилась сестра Коро.

– Посмотрел бы я, как ты сказала. Как бы ты вынесла ее ругань, – иронически заметил Коро.

– А что сказал ее муж? – поинтересовался дядя.

– Ничего, жена ему и слова вставить не дала. Он лучше нее, но она в спорах всегда берет верх.

– Значит, он не заступился за тебя?

– Пытался, но с женой ему не сладить.

– Будь я на его месте, я бы отхлестал ее по губам за бранные слова.

Теперь все стало ясно. Можно расходиться по домам. Уже смеркалось. Мать Коро немного задержалась.

– Хорошо, что ты вернулся, Коро. Взгляни на свою жену, подумай о ребенке. Если бы ты ушел на заработки, кто бы остался с женой и ловил для нее рыбу? Твой отец уже стар. Хорошо, что ты вернулся. А этих белых никогда не поймешь. Помнишь, на прошлой неделе ты рассказывал о том, что у них есть. Ты так их хвалил. А сейчас где твой восторг? Оставайся тут, сынок, береги жену, лови рыбу, ходи на охоту… Ладно, я, пожалуй, пойду, а то ночь что-то темная, луны не видно.

Ночь действительно выдалась темная, на небе ни звездочки. Котени сняла со стены лампу и зажгла. Потом поставила посреди циновки. Темная ночь. Кругом тихо. А на душе неспокойно. Коро сидел, прислонившись к стене. Котени глядела на огонь. Коро думал о белых людях, потом вдруг вспомнил о налоге… Налог… налог… где же взять денег?

Кумалау Тавали
Детство на родном острове

– Посмотри, отец, что это там, между Лоу и Балуаном? – спросил я. – Огромный костер? Дым такой густой, черный!

– Может, жгут лес жители Балуана? Но только я ни разу в жизни не видел там дыма, даже когда совсем нет ветра и море похоже на разлившееся масло.

– Нет, отец, дым поднимается из самого моря, не с Лоу или Балуана, даже не очень близко от них!

Мы смотрели на дым до конца дня, пока не стемнело, но он так и не исчез, даже стал красноватым, и теперь от него в разные стороны летели звезды. Все в деревне встревожились – ведь такого еще никто никогда не видел.

Только через несколько лет, уже в школе, я узнал: то, что я видел тогда, называется подводным вулканом.

Таких ярких событий в моем раннем детстве было немного. Все годы до того, как меня отправили в школу, мы жили на нашем острове спокойной, неторопливой жизнью. Мы, дети, играли в свои игры столько, сколько нам хотелось.

«Эй, ребята, пойдемте играть в чемак!» – крикну я, бывало, своим приятелям. «Пошли», – отвечают они, и мы гурьбой отправляемся к деревне Копал. Иногда второпях мы забывали взять с собой топор или нож, и кто-нибудь вдруг вспоминал и говорил: «Эх вы, идете, а нож с собой взяли?» И мы посылали назад, в деревню, самого маленького. «Кусуман, – говорили мы, например, – иди домой и возьми нож у своей матери». Малыш не хотел идти и начинал хныкать, но мальчишки постарше грозили: «Пойдешь, Кусуман, или нет? Если не пойдешь, изобьем тебя и отправим домой совсем».

Для игры в чемак мы сооружали две мишени и укрепляли их на деревьях ярдах в десяти одна от другой. Из заостренного бамбука или других палок мы делали копья, становились с ними у одной мишени и метали в другую, а потом, перебросав все, переходили к другой мишени и метали от нее копья в первую. Победителем считался тот, кто попадал больше других. Иногда мы делились на группы, и эти группы состязались между собой. Во время игры то и дело начинались споры: «Смотри, Молеан, твое копье не попало в мишень, оно висит на краю!» – «Но край-то ведь мишени, – сердился Молеан, – значит, я попал».

Иногда такой спор переходил в ссору, а потом и в драку, но когда все решали, что кто-то неправ, его исключали из игры.

Лунными ночами мы играли в прятки или в татапол – игру, в которой выигрывает самый сильный. Двое садятся на землю, вытянув ноги, лицом друг к другу, так, чтобы ступни одного упирались в ступни другого. Точно над этим местом судья горизонтально держит круглую гладкую палку, и за нее же крепко держатся играющие. Судья считает: «Раз, два, три!» – и те, кто играет, начинают тянуть малку каждый к себе. Какое-то время оба удерживаются на земле, но потом более сильный перетягивает и приподнимает соперника. «Он победил, потому что тяжелей меня, – часто говорили, чтобы оправдать свое поражение, проигравшие. – Если бы не вес, я бы его, слабосильного, поднял запросто».

Устав от игр, мы усаживались в лунном свете и пели:

 
Луна, эй, луна,
Эй, луна!
Луна, свети,
Свети на Лангепи,
На Лангепи, где крабы,
Где крабы
Ищут себе дом.
 

Или начинали загадывать друг другу загадки. «Есть такое, – скажет кто-нибудь, – когда дует ветер, оно всегда смеется, ночью и днем. Что это?» Наступало молчание, а потом кто-нибудь кричал отгадку: «Волна!» И другие подхватывали: «Верно, это волна!» Или: «Есть такое – его ни во что не ставят, и силы у него мало, но что оно прикажет, то и делают. Что это?» Начинают кричать ответы, один, другой, третий, пока наконец кто-нибудь не скажет правильно: «Моча!» Загадать загадку хотелось каждому. Вот и еще: «Есть такое – уложит в постель, когда захочет, будь ты хоть самый сильный на свете. Что это?» – «Болезнь!»

Игра в самом разгаре, а наши матери уже начинают звать нас домой. «Канави, ты где?» – кричит моя мать. И каждый из мальчиков, узнав голос своей матери, бежит домой: не послушаешься, может и нашлепать.

«Ну что это за ребенок? – говорила мать, когда я прибегал. – Недавно вымылся и опять уже грязный!»

Иногда, чтобы добиться чего-нибудь, я начинал реветь, и мне говорили: «Если перестанешь плакать, отведем тебя к бабушке, и она будет рассказывать тебе разные истории».

«Бабушка, – просил я, оказавшись наконец у нее, – расскажи историю про Чингги!» И бабушка начинала рассказывать про Чингги, который сделал из берцовой кости великана удивительный барабан. Рассказывала о вожде Лапаяпе, который умер, когда попытался этот барабан украсть. Слышал я от нее и о вожде деревни Лои, который принес туда москитов, потому что, думал он, односельчане у него ленивые и слишком долго спят; и историю о вожде деревни Мбули, который умер от стыда, потому что, когда он спал, великан украл у него детородный член и заменил своим, огромным.

Я донимал ее вопросами: «Бабушка, а где живет Чингги? А Пандрилеи – человек? Или он разом человек и птица?» В конце концов, слушая ее истории, я засыпал.

В безветренные дни, во время отлива, я собирал мальчиков, чтобы поплыть с ними к рифам ловить рыбу.

«Литау, – говорил я товарищу, – где ребята? А ты сам не хочешь половить рыбу, пока отлив? Вода с рифов скоро сойдет!» – «Еще бы, конечно, хочу! Отец починил мою лодку и сделал мне вчера новую острогу». – «Если другие ребята не захотят, можем мы поплыть вдвоем в твоей лодке? У меня тоже новая острога». – «Конечно, можем! Моя лодка для рыбной ловли, мы в ней оба поместимся».

Когда ловить рыбу отправлялось много ребят, мы делали для нее ловушки – складывали в воде стенки из камней. До чего же рады бывали мы, когда оказывались наконец у рифов! В самый отлив море гладкое-гладкое, и уж тут мы думали только о том, как бы поймать побольше рыбы. Потом начинал дуть ласковый юго-восточный ветерок. «Поднимается ветер», – говорил Литау. «Да, скоро прилив», – отзывался я.

Домой мы возвращались с уловом, когда солнце уже клонилось к закату. Обычно, чтобы рыба не пропала, бабушка ее коптила, а потом продавала на рынке.

Чаще всего я возвращался с рыбной ловли голодный. Когда мы ели, надо было сидеть спокойно. Я вообще-то любил болтать, и дедушка часто говорил мне: «Слишком много болтаешь, Канави. Чем будешь есть, если рот у тебя занят разговорами? Когда ешь, помалкивай, тогда пища лучше переваривается».

Если мы, дети, а особенно девочки, не сидели прямо, бабушка говорила: «Почему не сидишь прямо, Паилеп, почему кособочишься? Что у тебя, нарыв?»

Именно во время еды, когда собирались все вместе, нам, детям, приходилось выслушивать больше всего поучений от дедушки и бабушки. «Если отец и мать говорят вам, чтобы вы что-то делали, – твердили они, – надо их слушаться. Если увидите, что где-нибудь валяется чужая вещь, не берите ее. Если у других что-то есть, не просите – захотят дать, дадут сами. А будете попрошайничать, люди начнут говорить о вас плохо».

Однажды мы, как всегда, вымыли после еды руки, и я услышал, что меня зовет мать.

– Канави, тебя зовет мать, – сказала бабушка, – говорит, отец отправляется ловить рыбу. Хочешь с ним?

– Еще бы!

Обрадованный, я побежал к отцу.

– Отец, куда мы поплывем?

– К горе Чапомпоу.

– А ты взял мою удочку?

– Конечно! Разве ты не видишь? Вон она, в лодке.

День был прекрасный, а теперь солнце садится, и мы будем ловить рыбу всю ночь! Какие же разные облака вдали, там, где небо опускается в море! Вон то похоже на рыбу-меч, а то – на далекие холмы. Но что за ними, еще дальше?

– Отец, край света там, где небо опускается в море? Дальше я ничего не вижу. А почему? Может, что-то мешает? А море, оно тянется так до самого края света?

Отец был занят – определял, где мы сейчас находимся, ведь ночью найти рифы трудно.

– А где Рабаул[24]24
  Город на острове Новая Британия, находящемся к востоку от Новой Гвинеи; местные жители называют этим словом весь остров Новая Британия.


[Закрыть]? – опять заговорил я. – Наверно, где-нибудь за небом? А что вы сделали, когда ваш корабль доплыл до места, где небо опускается в море? Проделали дыру в небе? А правда наш Манус[[25]25
  Крупнейший из островов Адмиралтейства; находится к северу от Новой Гвинеи.


[Закрыть] очень большой? Наверно, это самая большая земля на свете.

– Видишь горы Чапомпоу и Мору? Вон какие они высокие! И видишь, как земля змеей уползает за край неба? А ведь там, дальше, тоже земля. И все это наш Манус.

– Но ты говорил, что Рабаул еще больше. Я не могу этого себе представить.

– Да, Рабаул еще больше и длиннее, но есть другие земли, намного больше, чем Рабаул, – сказал отец.

– А я раньше думал, что других земель, кроме Мануса, на свете нет, потому что я никогда их не видел. Да, и еще скажи мне про луну: она светила над Рабаулом, когда ты там был?

– Светила, она там такая же, какой ты ее видишь здесь.

– Ну, уж в это поверить я не могу! У нас, на Манусе, своя луна, а над Рабаулом другая, и так везде. В каждом месте своя – ведь она светит прямо над нашей головой, так как же она может светить сейчас и над Рабаулом?

– Нет, луна на свете только одна. Так говорится в Писании. Это мне сказал патер, когда я был в миссии.

– А где бог? Говорят, он на небесах. А где небеса?

– Никто здесь, на земле, не знает, где небеса и какие они.

– Наверно, в облаках. И наверно, там есть деревья, камни и рыбы, все как у нас. А это правда, что, когда мы умираем, наш дух улетает на небеса?

– Да, – сказал отец. – Это правда.

Уже стало совсем темно.

– Отец, как мы найдем рифы в такой темноте?

– Видишь мыс Пели, вон там? – И отец показал рукой. – Когда его бок загородит гора Чапомпоу, это будет значить, что рифы рядом.

Он греб, а я глядел не отрываясь на мыс и на гору. По всплескам было слышно, как хорошо он гребет, – они были мерные и совсем похожие один на другой. Мыс Пели придвигался к Чапомпоу все ближе и ближе, и вот уже гора начала на него наползать.

– Отец, бок мыса за Чапомпоу!

– Ты не ошибаешься? – спросил отец.

– Нет, это точно! – ответил я.

– Тогда посмотри вокруг, рифы должны быть около лодки.

Я стал приглядываться в темноте.

– Да вот они, отец, прямо у балансира!

Отец опустил в воду якорь-камень фунтов десять весом, привязанный к концу длиннющего куска, отщепленного от ствола ротанга; а потом, чтобы я не простудился ночью, сделал в лодке шалаш.

– Поудишь, Канави, или ляжешь спать?

– Поужу! – выпалил я.

– Хорошо, но будь внимателен. Когда клюнет маленькая рыбка, вытаскивай поскорей, пока ее не съела рыбина покрупнее. По-моему, сегодня будут ловиться макрель, морской окунь и барракуда.

Он зажег керосиновый фонарь и подвесил его к носу лодки, а потом надел на крючок наживку и опустил в воду.

– Мелкая рыбешка сразу поплывет на свет. – И не успел еще отец договорить эти слова, как леска у него в руке задергалась.

– Ну вот, уже, – сказал отец. – Кажется, большая. Наверно, макрель – она всегда рвется то в одну сторону, то в другую. Смотри в оба, она и подпрыгнуть может!

Отец стал тянуть леску к себе, а рыбак себе. Наконец он смотал почти всю леску, все восемьдесят фатомов[26]26
  Английская мера длины; равен приблизительно 1,83 м.


[Закрыть]. Рыба долго сопротивлялась, но потом сдалась и всплыла на поверхность.

– Сынок, бери острогу и приготовься, – сказал отец. – Вот она, бей!

Не попасть в рыбину, такую большую, было просто невозможно. Острога вонзилась ей между глаз. Отец втащил рыбу в лодку.

– Ты не ошибся, отец: это макрель! – восхищенно сказал я.

Отец снова закинул удочку в море. На этот раз он поймал барракуду – за такую наверняка дадут пять палок саго! Потом попалась барракуда поменьше, потом еще одна и еще. А потом отец поймал рыбу коэи.

Я бы хотел не спать до самого рассвета, но мои веки слипались.

– Отец, у меня закрываются глаза – видно, они очень хотят спать, – сказал я. – Светать начнет скоро?

– Нет, не скоро, еще середина ночи. Посмотри вон на ту звезду – около нее еще несколько, и все вместе они похожи на ската.

Я посмотрел туда, куда он показывал, и увидел несколько звезд. И вправду, они были немножко похожи на ската.

– Когда скат окажется над Чапомпоу, утро будет уже близко. О том, что скоро наступит рассвет, можно узнать еще по трем утренним звездам – они называются «апатал». Сначала восходит одна, за ней – другая, а когда взойдет третья, начинает светать.

– А петухи? Ведь они тоже поют перед рассветом, – сказал я.

– Петухи и поют три раза для того, чтобы приветствовать эти звезды – первую, вторую и третью.

Последние слова отца прозвучали где-то далеко-далеко – я уже уходил к брату смерти, сну.

Первое по-настоящему тяжелое переживание было у меня, когда умерла тетя Керата и мама пошла ее оплакивать. Тогда я впервые увидел мертвого человека и узнал, как он выглядит. Вид у тети Кераты был такой, будто она мирно спит, и я подумал: что это значит, умереть? Приятно ли это? Больно ли? Что чувствуешь, когда умираешь?

Ответить на эти вопросы толком никто не мог, но сперва мне просто не верилось, что смерть – это что-то плохое. Только услышав, как причитает бабушка, я понял: смерть приносит человеку страдания. Бабушка причитала:

 
Смерть, из-за тебя я потеряла разум.
Смерть, что мне делать?
Смерть, куда мне идти?
Смерть, ты сжигаешь мне тело.
Смерть, ты сжигаешь мне сердце.
Это ты пришла, Смерть?
О Смерть,
Смерть, о Смерть!
 

Что это за печальные песни, что они значат? Что умирать плохо? Что умирать страшно? Люди ненавидят смерть, это ясно, но смерть, видно, человека любит, иначе зачем бы она к нему приходила?

На другой день тетю Керату похоронили. Я спросил у матери:

– Мама, отчего умерла тетя Керата?

– Ш-шш! Что за ребенок, до чего длинный у него язык! – сердито прошептала она.

– Мама, ну скажи! – не отставал я.

– Говорят, ее погубили колдовством. Будто один человек из Усиаи хотел на ней жениться, но он ей не нравился, и из-за этого он ее убил, – тихо сказала мать.

Но почему же, подумал я, ей не помог дядя Посангат? Все знают: дядя Посангат тоже умеет колдовать. Или его колдовство оказалось слишком слабым? Но спросить об этом я не посмел.

Мы часто ходили к Посангату, когда болели. Однажды у моей старшей сестры вдруг распухла нога. Опухоль росла, и боль тоже. Ночью сестра плакала, и начала плакать мать: было очень жалко сестру, а как ей помочь, она не знала. Отчего опухло, никто не понимал – ведь сестра ни обо что не ударялась.

– Пойду к Посангату, – решил отец, – своим колдовством он может победить чужое. Позову его, пусть к нам придет.

Посангат осмотрел распухшую ногу и кивнул.

– Наверно, переступила через чей-то имбирь – должно быть, хозяин огорода положил его, чтобы защитить свои посадки от колдовства. Ничего страшного тут нет, все будет хорошо.

Дядя Посангат достал из мешочка кусок имбиря и начал его жевать, а потом, не выплевывая имбирь, взял в рот еще орех арековой пальмы, бетель и известку и начал жевать все вместе. Когда он все это хорошенько разжевал, получился комок красивого темно-красного цвета. Приподняв больную ногу, он выплюнул на нее жвачку, а потом подошел к двери, стал в проеме и выбросил вверх руки с такой силой, что захрустели суставы.

Дядя Посангат вернулся к постели и сказал улыбаясь:

– Все, завтра опухоль спадет.

На другой день ноге стало лучше, а на третий день опухоль прошла совсем.

Это осталось в памяти у меня навсегда. Не поверить в то, что я видел собственными глазами, я не мог. Проявлений наших древних верований и обычаев мне довелось увидеть уже совсем немного. Христианство сменило их, еще когда я был маленьким. Обрядам инициации и танцам с масками был положен конец. Но все же случалось, что мой народ обращался к своим предкам, а не к христианскому богу.

Помню день, когда отец, вернувшись с ночной рыбной ловли с большим уловом, разделил рыбу на две кучи.

– Эту будет коптить бабушка, – сказал он, – а эта – тете Ниалау, сегодня вечером она устраивает для своего сына церемонию чани.

– Церемонию чани? – переспросил я. – А что это такое?

– Увидишь вечером сам.

Мне так не терпелось увидеть эту церемонию, что, когда дедушка позвал есть, я куска не мог проглотить.

– Иди сюда, Канави, пора поесть! – бубнил он. – Ты посмотри, живот у тебя вот-вот к спине прилипнет. Ну-ка, садись и – ам, ам! Поешь как следует. Вот ты ловил с отцом рыбу, а ночи теперь холодные – не лови слишком часто, будешь хворать!