Текст книги "Новые рассказы южных морей"

Автор книги: Вити Ихимаэра

Соавторы: Джон Вайко,Колин Джонсон,Марджори Кромомб,Кумалау Тавали,Джон Калиба,Альберт Вендт,Патриция Грейс,Ванесса Гриффен,Биримбир Вонгар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Фиджи

Ванесса Гриффен

Островитянка

На молу, поджав под себя ноги, сидит женщина. Насадив на крючок наживку, поплевав на нее как следует, она встает, размахивается, и нейлоновая леска, со свистом прорезав воздух, опускается далеко впереди. С минуту женщина стоит неподвижно, всматривается в круги на воде, потом, подобрав юбку, садится и замирает.

Кажется, она может бесконечно сидеть и ждать. Руки спокойно и уверенно держат леску, чутко реагируют на малейшее движение под водой. Вот вроде клюет – она быстро дергает леску на себя, стараясь подсечь рыбу. Проворно, но без суеты, вытягивает и видит, что на крючке ничего нет. Вновь терпеливо возится с наживкой, поплевывает на нее, потирает руки. И снова леска летит далеко в море, и снова женщина садится и ждет.

Время от времени она поднимается, подставив лицо солнцу, выгоревшая юбка полощется на ветру. Рядом в корзине из кокосовых листьев – наживка. Женщина ловит рыбу – на Фиджи это обычная сцена. Проходит час, другой, третий, а она все сидит и терпеливо ждет, изредка почесывая затылок, щурится от нестерпимо яркого солнца, провожая взглядом пыхтящий пароходик, который курсирует между островами. А руки все так же чутко сторожат леску. Вот на черный буек, там, где поблескивают на солнце неровные выступы рифа, сели чайки. Великолепно море, но женщина видит его каждый день и уже не замечает всей красоты.

Наконец ее терпение вознаграждено – она вытягивает леску, на крючке бьется маленькая рыбка. Женщина, не выпуская леску из рук, ударила серебристую рыбку о каменную стену, и вскоре та затихла. Теперь можно снять с крючка и положить в корзину.

И снова: прилаживает наживку, поплевывает, размахивается, закидывает леску и садится, поджав под себя ноги. Солнце уже не палит, идет на закат, дует прохладный ветерок.

Тихо и спокойно кругом. Но вдруг подбегает собака, начинает обнюхивать корзину. Женщина замахивается, чтоб отогнать ее, но замечает, что к ней спешат двое европейцев, судя по всему муж и жена. Лицо женщины тут же расплывается в приветливой, добродушной улыбке. Мужчина отзывает собаку и сдержанно улыбается в ответ.

– Не бойся, она не кусается, – говорит он.

Но женщина боится не за себя, а за улов. Европейцев уже нет рядом, а страх остался. Она то и дело поглядывает на корзину, отгоняет мух.

До захода солнца она поймала еще рыбешку. В серой предвечерней дымке не различить ни рифа, ни чаек, море сливается с горизонтом. Зажигаются фонари, пора идти домой. По шоссе проносятся машины. Женщина поднимается, потирает затекшую поясницу. Для тех, в машинах, она лишь согбенная тень при дороге, им нет дела до того, что у нее разламывается поясница, – все труднее ей приходить на мол и ловить рыбу, да и улов скуден. Но вот сильная женщина выпрямляется, гордо глядит на море – те, в машинах, этого уже не увидят.

Она сворачивает с дороги к дому. Там, в маленькой комнате, ждут ее двое внуков. Вечно они простужены, голодны, клянчат чего-нибудь поесть. Она успокаивает их, когда ласковым словом, а когда и подзатыльником, чтобы не вертелись под ногами. Потом садится чистить рыбу. На примусе в кастрюле – остатки таро, на ужин не хватит. Она поднимается, идет в темный угол, достает из табачной жестянки полдоллара.

– Сбегай-ка в магазин – говорит она старшему, – принеси банку тушенки да хлеба.

Зажав деньги в кулаке, мальчик убегает, а фиджийка устало садится и замирает.

Концерт

На первом после обеда уроке обычно клонило ко сну. Солнце палило нещадно. Мисс Реннер вошла в класс и сразу заметила, как приуныли девочки – еще недавно они весело щебетали, а сейчас сидели, сонно склонившись над партами. Пожалуй, нужно быть с ними поласковее сегодня, решила она.

– Девочки, – сказала она, – а у меня для вас приятная новость.

Они тут же встрепенулись – ни сонных лиц, ни усталых поз.

Подождав, пока наступит полная тишина, она, словно конфеткой, угостила их:

– В следующую пятницу в Суву приезжают известные музыканты. Думаю, нам с вами будет интересно послушать их концерт.

Она остановилась: как-то ее воспитанницы воспримут эту новость? По классу пошел шепот, предложение девочкам явно пришлось по душе, они заулыбались.

– Нечасто здесь, на Фиджи, мы слушаем хорошую музыку. Так что нужно воспользоваться счастливым случаем.

Не спуская с класса внимательного взгляда, она села за стол. Девочки притихли. Они не понимали, чего от них ждут. Наступила неловкая пауза.

Мисс Реннер пришлось первой нарушить молчание. Она стала рассказывать о музыкантах. В окно ей хорошо был виден сад – сейчас в лучах яркого солнца он играл разными красками. Ровно подстриженный газон расстилался изумрудным ковром, на кустах блестели глянцевитые листья – красные, желтые, зеленые. А вот розы и хризантемы, к сожалению, так и не прижились. Сухая земля и палящее солнце сделали свое дело: остались только пожухлые стебельки.

– Пока вы не слышали великих композиторов, девочки, вам, конечно, трудно понять, что такое настоящая музыка, – продолжала учительница.

А за окном кусты и деревья в своем ярком наряде будто кружатся в праздничном хороводе. Мисс Реннер видит тень под кустом, там еще таится прохлада.

– Вы, я не сомневаюсь, любите слушать музыку по радио. Но ведь этого мало, если ты культурный человек.

Как, однако, причудливо переплетаются ветви деревьев!

Девочки слушали молча. Кое-кто из них тоже любовался садом. Другие смущенно переглядывались, хоть жаркий летний день и разморил их, в голове вертелись десятки вопросов о предстоящей поездке, не знаешь, с какого начать.

Но вот мисс Реннер замолчала и оглядела класс. Одна из девочек подняла руку.

– Слушаю тебя, Аката. – Учительница улыбнулась. Эту девочку она любила, хотя и не выделяла среди других учениц. Тоненькая, чистенькая, воспитанная, прекрасно владеет английским.

– Мисс Реннер, а когда мы поедем в Суву? В котором часу?

Сразу же заговорили и остальные:

– До ужина или после?

– А возьмут всех?

– Сколько стоит билет?

Мисс Реннер улыбнулась и подняла руку, призывая к тишине.

– Мы поужинаем пораньше, в половине шестого. В шесть уже уезжаем. Поедут только старшие, за порядком будут следить старосты. Собираемся быстро, но без суеты. – И с особым значением прибавила: – В театре нужно показать, что вы умеете себя вести. Не смеяться, не разговаривать во время концерта, аплодировать, только когда кончат играть.

Все с нетерпением ждали этой поездки. Еще бы – приехать в большой город, где вереницы машин, шумные толпы у кинотеатров, соблазнительные витрины магазинов. Что по сравнению с этим их тихая, сонная школа с ее дисциплиной и порядком!

Наконец пришла пятница. За ужином мисс Реннер никак не удавалось утихомирить девочек. Садясь в автобус, они тоже кричали, толкались, каждой не терпелось поскорее уехать. То и дело слышалось привычное: «Займи мне место сзади!» Наконец все расселись. В тот вечер мисс Реннер просто покорила девочек своим видом. На ней было палевое платье, на шее – нитка жемчуга, дополняли ансамбль жемчужные серьги. Мягкие тона ей очень шли, а когда она накидывала легкий шарф, то и вовсе казалась красавицей. Девочки долго перешептывались.

– Здорово она сегодня выглядит, правда?

– Да, прямо не узнать!

– Ничего особенного. Просто платье красивое.

Мисс Реннер последней села в автобус на место рядом с водителем, с ее губ не сходила легкая улыбка. Приподнятое настроение передалось и ей.

Автобус долго ехал по пыльной дороге, но девочки этого не замечали. Словно на маленьком плоту, неслись они по стихии леса, лишь только фары – светлячки указывали им путь в ночи.

Но вот с обеих сторон замелькали столбы, четкая белая полоса разлиновала дорогу – они въехали в город. После темной ночной дороги яркие огни ослепили девочек. В Суве им доводилось бывать и раньше, но сейчас, будто впервой, они с жадностью разглядывали витрины, машины, гордых и неприступных горожан. После тихой школы, после дороги с ее буйной природой город ошеломил их. Недалеко от муниципалитета автобус остановился. Девочки торопливо вылезли, отряхивая пыль, оправляя платья. Мисс Реннер построила своих учениц, убедилась, что все в сборе, и повела их к большому подъезду. Девочки то и дело оглядывались по сторонам – в театр они приехали в первый раз. Цилиндры, белоснежные сорочки, черные костюмы – все так изысканно и нарядно. У подъезда их внимание привлекли продолговатые светильники, но больше ничего рассмотреть не удалось, так как служитель в униформе уже поторапливал их, указывая, куда идти.

Они стали подниматься по лестнице, ноги утопали в мягком ковре. Девочки переглядывались, лица светились счастьем.

– Ой, как здорово! – только и повторяли они. Поднявшись по ступенькам, они попали в нарядное фойе: дым сигарет, приглушенные голоса, мягкие тона вечерних туалетов дам, черные фраки, белые манишки мужчин. Мисс Реннер остановилась у входа, осмотрелась и повела всю группу в свободный угол. Девочки перешептывались, смотрели по сторонам – прямо глаза разбегались. Люди расступались, пропуская их. Сбившись тесной стайкой, девочки, не переставая озираться, обменивались впечатлениями, порой хихикали, прикрывая ладошкой рот. Кругом все так интересно: и пол, выложенный плиткой, и необычное освещение. Их оживленный разговор уже привлекал внимание. Это не ускользнуло от мисс Реннер, беседовавшей с другими учителями. Она обернулась, нахмурилась и неодобрительно покачала головой. Девочки виновато заулыбались и притихли. Зрителей между тем становилось все больше и больше – в воздухе плавали целые облака сигаретного дыма.

С любопытством разглядывали девочки вечерние платья, изящные туфли, красивые перчатки, украшения. Хотя куда интереснее следить за поведением публики. Вон лысый господин курит трубку и оживленно беседует с пожилой дамой. Увлекшись, он начал жестикулировать – девочки так и прыснули со смеху. Вот он задел кого-то рукой, и одна из девочек, не выдержав, засмеялась. На минуту воцарилась неловкая тишина. Подошла мисс Реннер.

– Не ожидала я от вас, – только и сказала она и повела их в зал. Его освещала всего одна люстра, на сцене тоже был полумрак, там стояли стулья, черные пюпитры, у кулис тяжелыми складками свисал занавес. Зал был почти полон, и публика с интересом оглядывала входивших. Но вот свет стал медленно гаснуть, по проходам торопливо шли к своим местам опоздавшие. Свет погас, наступила тишина. Луч прожектора выхватил из темноты музыкантов, раздались аплодисменты. Артисты в черных фраках торжественно заняли свои места, и аплодисменты смолкли.

Вышел ведущий, представил оркестрантов, сказал, что они оказали всем присутствующим большую честь, приехав в Суву. Он говорил еще что-то, но слышно было лишь в первых рядах. Вот он замолчал, музыканты встали, улыбаясь, вежливо раскланялись. Потом настроили инструменты, и концерт начался.

Мисс Реннер была полностью захвачена музыкой, она подалась вперед, не сводя глаз со сцены и теребя программку. А девочки слушали только полчаса, потом внимание ослабло, только самые громкие и бравурные места увлекали их. Куда интереснее смотреть на длинноволосого нервного скрипача, он то и дело дергал головой, волосы падали на глаза. Девочки подталкивали друг друга, хихикали и умолкли, только когда дама, сидевшая впереди, обернулась и строго на них посмотрела. Но скоро им надоело сидеть просто так, одни задремали, другие без конца ерзали, обмахиваясь программками. Меланхоличная музыка, казалось, сама располагала к дремоте в этих мягких и удобных креслах.

Но вот словно сотни птиц взмахнули крыльями – раздались бурные аплодисменты, музыканты раскланялись и ушли за кулисы. Зажглись огни, начался антракт. Сидящие впереди обменивались мнениями, мисс Реннер улыбалась, откинувшись на спинку кресла, – она была безмерно счастлива.

– А вам понравилось? – обернувшись к девочкам, вглядываясь в их лица, спросила она.

Кое-кто нерешительно поддакнул, другие только заулыбались и закивали головами. Не сознаваться же учительнице, что они не слушали.

Мисс Реннер еще раз оглядела своих учениц.

– В театре есть буфет.

Как хорошо избавиться, хоть на несколько минут, от гнетущей торжественной тишины зала. Вернувшись на свои места, они твердо решили: будем слушать всерьез. Публика внимала каждому звуку, все взгляды были прикованы к сцене. Девочки пытались слушать так же внимательно, но музыка зазвучала опять тихо и нежно, а мягкие кресла так и располагали к дреме. Девочки уже клевали носами, когда эта засоня Мириони все испортила. Безуспешно борясь со сном, она посмотрела на часы в тот момент, когда музыка затихла. Мириони замигала и хлопнула в ладоши. Один раз. В абсолютной тишине этот хлопок прозвучал как раскат грома. И – тишина, тишина, затаившая дыхание от ужаса. В публике прошел возмущенный шепот, люди поворачивали головы, чтобы взглядом испепелить невежу. А музыканты играли спокойно и невозмутимо. Девочки испуганно присмирели. Мисс Реннер сидела, вытянувшись, как струнка, вне себя от негодования. А Мириони застыла от ужаса, поднеся руку к губам.

Однако и в этом девочки усмотрели смешное. Наблюдая за Мириони и переглядываясь, они буквально тряслись от еле сдерживаемого смеха. Нежные звуки наполняли зал, а школьницы тщетно пытались унять накатывающий на них смех. Конечно, от праздничной, неповторимо торжественной обстановки концерта ничего не осталось, хотя музыканты продолжали играть, а зал по-прежнему слушал их затаив дыхание.

…Автобус катит по городу, а девочки выслушивают холодные, злые слова мисс Реннер: они не оправдали ее доверия. Сказать нечего, они сидят, уставившись в окна. За чертой города автобус прибавил скорость. Уже не видно городских фонарей, под колесами не асфальт, а гравий. Вновь автобус летит сквозь кусты, свежий ветер обдувает лица.

И вдруг, не сговариваясь, девочки запели, их голоса то накатывались, то затихали в зеленом безбрежье. Вот фары – светлячки высветили знакомые деревья школьного сада. Голоса смолкли. И тут мисс Реннер вдруг поняла, как прекрасно было это пение. Жаль, что они поют только фиджийские песни, подумала она.

Западное Самоа

Альберт Вендт

Потомок горы

Вирусы гриппа захватили Фалефануа, что, как орел с простертыми крыльями, лежит у подножия бесстрастной горы, и принялись плодить трупы. Сначала они переплыли на паруснике океан, а когда белые матросы перенесли их в своих глотках на берег и здесь с плевками оставили, переползли через горную гряду на восток. Так они получили свободу под солнцем, как судья восседавшим на медном небе, под солнцем, которое посылало свои ядовитые лучи на горы, на жилища людей, на деревья, и берег, и море.

Неподвижный, как изваяние, главный вождь Mayra сидел, скрестив ноги, и впитывал в себя вопли и стоны плакальщиц. Он не отрывал глаз от жены, лежавшей посреди галечного пола и укрытой лучшими циновками. Мухи кружили над лицом мертвой женщины. Пронзительный крик птицы вырвал Мауга из оцепенения, и опять им завладела боль. Она ползла откуда-то из самой глубины живота, заполняла рот и проливалась из глаз. Мауга выглянул на дорогу. Там плакальщицы готовились к еще одной церемонии. Он смотрел, как за ними, наверное на кладбище, длинной чередой шли люди. Скоро и он пойдет той же дорогой с телом жены. Мауга содрогнулся.

Первым умер его старший сын – наследник его имени, потом дочь, теперь вот жена. Юркая фуиа прервала размышления Мауга. Когда она исчезла в тени деревьев, он на секунду прикрыл глаза и, сдержав судорогу, сотрясавшую его тело, властно сказал:

– Хватит!

Вопли тут же стихли.

– Она умерла. Все кончено. Она умерла. Она ушла к богу.

И замолчал, не в состоянии справиться с удушьем. Язык его распух от боли и уперся в стиснутые зубы, угрожая сорвать с вождя маску показного спокойствия.

– Божья воля, – прошептал он.

И сразу как не бывало жаркого удушья, тело его стало холодным, как лезвие ножа. Прервав плакальщиц, Мауга поднялся, торопливо вышел из дома, пересек дорогу и, продолжая чувствовать на себе пристальные взгляды оставшихся в доме людей, скрылся за деревьями.

Там он сел на землю и еще долго бормотал:

– Божья воля… Божья воля…

Он, казалось, убеждал самого себя, да так оно и было. С тех пор как началась эпидемия, Мауга потерял счет дням и жертвам. Реальной оставалась только боль, да еще страх перед непостижимым. Он лег на спину и стал впитывать в себя пагубу ослепительных лучей. Он ничего не видел и не понимал, в голове у него был только вызывающий одну бессильную ярость мрак. Как мясо плотно охватывает кость, так и этот мрак поглощает Мауга и всех его людей. На банановом листе повис паук, потом скользнул вниз. Мауга, не двигаясь, наблюдал за ним, и вдруг его пальцы взметнулись вверх, сомкнулись и раздавили паука. Что-то вроде догадки пронеслось в его голове, когда он рассматривал мертвого паука. Да. Эпидемией бог пожелал наказать его и всех людей. Издалека до Мауга донесся гул церковного лали[27]27
  Большой барабан.


[Закрыть], и он опять закрыл глаза. Еще одна жертва. Бог разгневался, и гнев его не знает границ. Мауга разделял эту веру своего народа. Он повернулся на бок и неловко встал на ноги. В это мгновение погребальный плач вновь просочился сквозь деревья и опять будто приморозил его к земле. Так морской ветер со свистом срезает ветки с деревьев. Вопли, как копья, вонзались ему в голову и вселяли в него ужас. Пойманный ими, окруженный со всех сторон, как мозг в кости, Мауга задрожал от страха, ибо они гасили последний проблеск света в его голове. В оцепенении глядел он, как, танцуя в восковом зное, опускались вокруг него на трепещущую землю листья. Но вот и лали, и плакальщицы постепенно стали отступать, как отступает, уходя с небесной выси, солнце. Мауга встряхнулся, словно так он хотел вытолкнуть из себя мрак, наружу, на деревья. Он всматривался в высь, в солнце, распятое в небе. Сейчас нигде не спрячешься. Он опустил голову и побрел дальше, еще дальше, в тень деревьев.

Внезапно он остановился. Зеленый ковер из папоротников будто выскользнул у него из-под ног и неожиданно бросился вправо, туда, где из земли бил родник и заполнял глубокое, круглое, как кокосовый орех, озеро. Мауга с трудом дотащил свое тело до воды и, нагнувшись, долго смотрел, как его рот жадно всасывает воду. Едва он оторвался передохнуть, как его вырвало, будто выпитая им вода взорвала желудок. Стало легче. Он лежал и смотрел на свое отражение. Постепенно ужасная эпидемия уходила из его памяти, и со дна ее забились воспоминания юности, такие же пленительные и чистые, как эта родниковая вода. Семена воспоминаний лопались и, прорастая, изгоняли из головы и из сердца горький мрак.

Мауга сел. Он подвернул лавалава[28]28
  Кусок материи, обертываемый наподобие юбки вокруг бедер от пояса до колен, реже до щиколоток.


[Закрыть] и опустил ноги в воду. Прохлада медленно поднималась по его ногам и дальше по всему телу, возвращая ему жизнь. Ветер прошелестел в деревьях и пригладил его поседевшие волосы. В голове у него вдруг прояснилось, и он увидел, как она выходит из-за деревьев: Фануа – та девушка, что станет его женой, высокая, тонкая, явившаяся ему из чрева деревьев. Как и сейчас, он сидел тогда, уставившись на воду, и делал вид, что не замечает ее. Но словно успокоительный бальзам коснулся его глаз, когда он увидел ее. Она в изумлении остановилась, обнаружив возле озера юношу, возле своего озера.

Потом девушка осторожно двинулась дальше, а он незаметно наблюдал за нею. Он увидел, как она вздрогнула и, словно защищаясь, прикрыла обнаженные груди руками. Но, больше уже не глядя в его сторону, она обошла озеро и села напротив. Потом небрежным жестом зачерпнула в ладони воды и выпила ее, как бы говоря: «Это мое озеро!» Он поднял голову и встретил ее пристальный и, как ему показалось, сердитый взгляд.

– Я хотел пить, – услышал он свой оправдывающийся голос.

Она не ответила. Будто никого рядом не было. Она высоко подняла лавалава, открыв солнечным лучам и его взгляду нежную кожу, потом опустила ноги в воду. Он вежливо отвернулся. Теперь она делала вид, что не замечает его. Упершись руками в землю, чтоб удобнее было сидеть, она зевала и потягивалась, и ее упругие груди будто бросали ему вызов. Полуприкрыв веки, он впитывал в себя ее красоту, и сердце его глухо колотилось о ребра. Ему было отчего-то стыдно, неловко, и он отвел глаза: ему казалось, что она гонит его с озера. Ну нет, не бывать этому!

– Подумаешь какая! – вдруг выпалил юноша.

Теперь она смотрела прямо на него, и он почувствовал, что свалял дурака. Тогда он встал и пошел прочь. Она засмеялась ему вслед. Он остановился.

– Останься! – крикнула она. – Я могу уйти, если ты хочешь.

Он повернулся к ней, чувствуя, как между ними возникает понимание: она захотела поделиться с ним озером. Она улыбнулась. И он заметил, что она натянула на колени лавалава и скрестила на груди руки. Он с облегчением вздохнул, хотя и был разочарован: теперь она казалась ему как-то неестественно скованной. Солнце стояло прямо над деревьями, и его лучи, пробиваясь сквозь листья и ветки, тихо ложились на воду. Был знойный день. Хор цикад пел в одном ритме с их сердцами.

– Пора купаться. Скоро стемнеет, – сказала она и стала стаскивать с себя лавалава. Юноша покраснел и отвернулся, хотя ему очень хотелось смотреть на нее. Но он оглянулся, только услыхав всплеск воды, рассеченной ее телом.

– Хорошо – крикнула она.

Ее тело по самую шею было скрыто водой. Мокрые, прилипшие к голове и шее волосы блестели, как черная лава.

– Иди сюда!

Он стал раздеваться, и ему показалось, что она хихикнула. Но в это мгновение она изогнулась и нырнула. Едва она исчезла под водой, он быстро стянул с себя лавалава и тоже нырнул. Там, в прохладной зеленой воде, он открыл глаза. Она парила прямо перед ним, и золотистая нагота ее тела наполняла его желанием. Он поспешно вынырнул, и она, ослепив его брызгами, засмеялась. Их смех встретился и затерялся где-то в глубине деревьев, в блекнущем свете.

Через три недели он сделал ее своей женой так же естественно, как она показала ему себя там, на озере…

Хруст веток прервал поток его воспоминаний… Теперь она умерла… Мауга быстро выпрямился. Приближающийся треск в ломком подлеске спугнул хрупкое видение. Мауга плеснул водой в распухшее лицо и стал ждать.

Опустив голову, к нему шел его сын Тиму. Тонкая ниточка следов тянулась за ним по траве. Тиму остановился рядом с отцом и долго глядел на него сверху, потом нежно коснулся рукой его головы. Мауга медленно повернулся, нашел глазами осунувшееся лицо своего одиннадцатилетнего сына, обнял мальчика и притянул к себе. Это был его последний сын, наследник имени Мауга. Мауга, Сын Горы. Этому имени много веков, столько же, сколько деревне, которой грозит гибелью разгневанный бог, когда-то далекий, как свет безразличной, не видимой с земли звезды, а теперь такой страшный. Горечь и возмущение растравляли сердце Мауга, едва в его памяти оживала умершая жена.

– Боже! Боже! Боже!

Мальчику казалось, что жалобные стоны отца пронзают его тело. Никогда он не видел его таким беспомощным и похожим на других людей. Отец всегда был для него Скалой, Горой, таким же высоким и недоступным, как гора за деревней, та гора, что дала жизнь его семье. Мальчик долго смотрел на сидящего отца, и ему хотелось отчитать его, как ребенка. Когда он станет вождем, он никогда не разрешит себе быть слабым. Разве не этому учил его отец?

Он пошевелился, стремясь высвободиться, но отец держал мальчика так же надежно, как история и мана[29]29
  Достоинство, авторитет, общественное положение (маори). Здесь: могущество, магическая сила.


[Закрыть] титула вождя приковали к себе самого Мауга. Мало-помалу сердце мальчика смягчалось в огне сыновней любви, пока не заполнилось ею, как озеро водой, и тогда он обхватил руками голову отца, будто заслонил ее щитами. Этот человек больше не был для него горой, далекой и бесстрастной. Он ощутил в нем отца, которому любовь сына нужна теперь так же, как сыну всегда была нужна любовь отца.

Неожиданно Мауга оттолкнул мальчика и выпрямился. Хватит. Он – Мауга. Боясь встретиться с глазами мальчика, вождь не поднял головы и не повернул лица. Ему было стыдно, что он оказался таким же слабым, как и другие люди.

– Все кончилось, – сказал мальчик мужчине. – Маму похоронили.

Выражение лица Мауга не изменилось. Это так обидело Тиму, что его любовь стала гневом. Шагнув в сторону, он обеими руками поднял большой камень и с силой швырнул его в озеро. Потом бегом пересек поляну и исчез за деревьями.

Мауга остался спокоен, и когда камень разбил его отражение в воде, и когда к берегу побежали волны, и когда поднялся со дна, как черный сон, ил. Потом нее оно наполнилось взбаламученным илом. Тогда он вскочил на ноги и бросился к деревьям, к дому и гулу лали. И вдруг остановился. В последний раз оглянувшись на горы и не в силах оторвать глаз от самой высокой вершины, Мауга замер, увенчанный последними лучами заходящего солнца.