Текст книги "Новые рассказы южных морей"

Автор книги: Вити Ихимаэра

Соавторы: Джон Вайко,Колин Джонсон,Марджори Кромомб,Кумалау Тавали,Джон Калиба,Альберт Вендт,Патриция Грейс,Ванесса Гриффен,Биримбир Вонгар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Часть третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ

XI

Хватит, не беги. Что за спешка? Все равно идти некуда. Гуляй себе. Некуда, совсем некуда идти.

Огни молочного бара притягивают меня с другой стороны улицы. Вот я уже на пороге и в нерешительности останавливаюсь. Одно приключение позади, стоит ли начинать другое?

Два коротких шага, и что потом? Кого я там встречу и чем кончится эта встреча? «Мальчики, мальчики, избегайте греха. Избегайте плохих компаний, как всеуничтожающего огня».

Но пока разум тянет меня назад, ноги делают роковой шаг вперед.

Не видно ни Денизы, ни кого-либо другого, с кем я хорошо знаком. Я сижу один за столиком и смотрю, как желающие-поверить-что-они-живые ребятишки, подобно привидениям, двигаются по воле автомата.

Я будто в первый раз оглядываю знакомые побеленные стены… Имена, нацарапанные мелом или губной помадой, имена влюбленных внутри пронзенных сердец. Выше пятно от красного вина, как расплывшийся крест, с которого стекают красные капли. Расползшийся образ страдания. Горький вкус поражения, уксусная пустота.

Проклятое место, ловушка. Тот самый стол, за которым юноша, то есть я, сидел в тот самый вечер, когда ему исполнилось семнадцать, и посасывал кока-колу, расслабленный, не ожидающий ничего плохого…

– Эй, приятель, откуда у тебя такие туфли?

– Дед Мороз положил в чулок.

Открывается дверь, и входит мужчина. Коренастый, с тяжелым взглядом, будто охватившим сразу весь зал и переходящим от стола к столу, с лица налицо. Официант опускает блокнот, слов не слышно, одна невнятица, замирает даже автомат.

Юноша, пригнувшись, посасывает кока-колу и играет в спокойствие. В дверной проем ему видна улица. Дождь стремительными потоками несется по асфальту, стекает с большой черной машины, что стоит у тротуара… Фараон может прийти сюда за кем угодно. Они не могли узнать: он ни одной душе не проболтался о взломе. А больше за ним ничего нет… если только они не нашли кастет.

Он поднимается из-за стола, нашаривает в кармане монету и с деланным безразличием, не торопясь, идет к музыкальному ящику. Небрежно просматривает список песен. Вспыхивают радужные огоньки, когда он трогает переключатель… Краденые вещи лежат в комнате на самом виду, чтобы их нетрудно было найти. Хорошо еще, что он успел потратить почти все деньги.

Тяжелая рука ложится ему на плечо, и он оборачивается. Великан отгибает воротник пальто, ярко блестит значок.

– Полиция. Идемте, пожалуйста, со мной.

Он делает отчаянную попытку вырваться. Напрасно.

– Может быть, напоследок одну коротенькую.

– Нечего. Двигайся. Я не собираюсь возиться с тобой до ночи.

Он отвечает пошел-ты-к-дьяволу жестом скорее для публики и выходит, рука фараона лежит на его плече.

Всего несколько тяжелых и холодных капель падают на него, пока они пересекают тротуар к ожидающей машине. Детектив пропускает его вперед, потом залезает сам на переднее сиденье, и шофер, тоже из фараонов, трогает машину с места. Опять в каком-то злобном отчаянии хлещет дождь. Дворники шуршат и щелкают, и через мокрую арку видна извивающаяся дорога, похожая на черное, выходящее из моря чудище. Шурш-шурш, щелк-щелк, парню из бара сегодня семнадцать.

Эта мысль застревает у него в мозгу на все долгие дни до суда. И вот он сидит, прислонясь к стене, и ждет своей очереди. С одной стороны жирный полицейский стережет выход, с другой – зарешеченное окно.

Парню из бара сегодня семнадцать, ты погулял, теперь давай плати… Семнадцать, семнадцать. Парню сегодня семнадцать.

Настоящая ловушка, этот день рождения. Один раз хотел отпраздновать. Дурацкое торжество. Ну и детектив. Теперь получай, что заслужил, – вот тебе наконец-то настоящий подарок… Расплачивайся за кастет, который они нашли, за вещи в комнате и нож под подушкой… Ты сошел с ума, парень, совсем сошел с ума… Сгореть бы им в адском пламени!

Семнадцать, семнадцать, погулял, теперь отвечай. Неплохо для семнадцати…

– Эй, парень. Пора идти.

Ну и ну, опять этот толстяк Робинсон. Я-то думал, он отделается рапортом, ан нет, притащился-таки в суд. Дорогой ты мой старик, ангел ты мой хранитель, надзиратель мой. Сколько же забот было у тебя с тех пор, как мальчик бросил свою расчудесную работенку и стал порхать из общежития в комнату, из комнаты в другую.

– Слушай меня, – говорит он. – Не умничай с судьей. Держи рот на запоре, понял? Говори только, когда спросят. Запомни, отвечать на вопросы надо вежливо, не забудь добавлять «сэр», и все будет в порядке. Я буду сзади.

Они входят в зал, и фараон просачивается вслед за ними. Подсудимый сидит рядом со старым Робинсоном – длинноволосый юнец и толстяк… И сокрушается, что не может сидеть в одиночестве и быть центром внимания. Как Марлон Брандо, как настоящая шпана, который цедит слова уголком рта.

Быстро семенит судья по делам несовершеннолетних, стараясь придать себе важный вид. Не получается. Такой коротышка не может внушить уважения. Все встают, юноша тоже, и оказывается, что он тут едва ли не выше всех. Судья движется к своему месту и опускается на скамью, стоящую на двух толстенных юридических фолиантах. Он сел, и все тоже садятся.

Многозначительная тишина прерывается хихиканьем. Иегова поднимает глаза. Крыло ангела-хранителя упирается подсудимому в ребра. Процедура начинается.

Первым дает показания фараон, арестовавший его. Предъявляет кастет, нож, краденые вещи. Потом он садится на место. Вызывают ангела-хранителя, и тот с шумом вскакивает на ноги.

– Ваша честь, у Департамента опеки несовершеннолетних было много хлопот с подсудимым с тех пор, как он оставил Свонвью, куда был направлен в возрасте девяти лет после того, как обвинялся и был признан виновным во взломе и краже. Там он получил неплохое образование, и ежегодные табели свидетельствуют о том, что он не глуп. Об этом времени вам, Ваша честь, представлен рапорт Департамента. В начале прошлого года он был освобожден и передан под мое наблюдение. Департамент подыскал ему хорошее место в солидной фирме и определил в общежитие. К сожалению, даже в таких условиях ничего хорошего из него не получилось. Без моего ведома он сбежал из общежития и бросил работу. Я потерял с ним контакт и не видел его вплоть до того момента, как был уведомлен, что его забрали по обвинению в угоне машины. Он был осужден на шесть месяцев тюрьмы для несовершеннолетних. После его освобождения я вторично подыскал ему работу и приличное жилье, но он снова сбежал. Я узнал, что он живет в поселении аборигенов, где завел дружбу с самыми нежелательными элементами. Он сам на четверть абориген, и потому они разрешили ему остаться с ними. Однако через несколько недель он покинул лагерь и перебрался в город. Здесь он снял комнату, но не исправился и не попытался найти работу. Вместо этого он зачастил в молочный бар, который хорошо известен полиции как рассадник преступлений. Я уже отмечал, что подсудимый умен и легко мог бы найти себе работу, если бы захотел, но он с презрением отталкивает любую помощь. Я искренне считаю, что он один из наших самых трудных. Сэр, могу ли я вручить вам заявление, которое он продиктовал мне, находясь в предварительном заключении?

И он вручает судье две отпечатанные на машинке страницы. Судья напяливает очки и изображает на лице глубокую задумчивость. Уличный шум заполняет зал суда. Фараон шаркает огромными ногами. То и дело кто-то кашляет. Слышно чье-то тяжелое астматическое дыхание.

Судья разглаживает лоб и поднимает глаза.

– Подсудимый, займите, пожалуйста, свидетельское место.

Никакого специального свидетельского места нет и в помине, значит, он просто должен подняться и сделать шаг вперед.

– Вы пишете в своем заявлении, что не верите в бога?

– Ну.

Ангел-хранитель толкает его в бок.

– Нет, сэр.

– И поэтому вы не хотите присягать на Библии?

– Нет, не хочу.

– Тогда дайте честное слово, что будете говорить правду.

– Я? Честное слово?

И опять Робинсон толкает его в бок.

– Хорошо, сэр.

– Вот так-то лучше. Почему вы совершили преступление?

Он отчаянно хватается за брошенную ему соломинку надежды.

– Я не мог найти работу, не было денег. Я хотел есть, и надо было платить за комнату.

– А вы пытались найти работу?

– Нет.

– Зачем вы взяли одежду?

– Моя совсем истрепалась и вышла из моды. Я не хотел выделяться из толпы. Вы знаете, как они смотрят, если кто плохо одет.

– Надеюсь, ты правильно ответишь на мой вопрос. Чувствуешь ли ты себя виноватым в том, что сделал?

– Нет. Я голодал, и мне надо было платить за комнату. У этих праведников есть все, что нужно и мне, и даже намного больше. Они живут в роскоши.

– Что значит слово «праведник»?

– А, обыкновенные люди, те, кто любит работать и все прочее.

– Ты говоришь так о порядочных людях. – Он опять читает что-то в бумаге. – И воспитатель, и полицейский – оба утверждают, что у тебя в комнате большая коллекция грязных книжонок – всякая там уголовщина. Тебе нравятся такие книги?

– Раньше я думал, это то, что надо. Теперь мне скучно их читать. Я теперь вообще ничего не читаю.

– Как я понял, ты часто бываешь в молочном баре?

– А куда мне еще ходить? В лагерь? Там только и делают, что пьют и дерутся. А в молочном баре я могу послушать музыку и поболтать с кем-нибудь.

– Насколько я понимаю, там собирается определенная группа молодежи, которую называют «шпана». Ты тоже считаешь себя шпаной?

Я стараюсь найти правильный ответ на этот вопрос.

– Ну?

– Нет… сэр.

– Кем же ты считаешь себя?

– Думаю, я поклонник современной моды, сэр.

– Да? Значит, по-твоему, между ними есть разница?

– Да, есть, сэр. Я…

– Может быть, разница заключается в том, что шпана ходит с велосипедной цепью, а «поклонник современной моды» с ножом и кастетом?

Судья взглядом показывает на улики. Это шутка, и приглушенный смех эхом разносится по залу.

– Можешь сесть. Перерыв десять минут. Мистер Робинсон, будьте добры пройти со мной.

Семнадцать, семнадцать, погулял – теперь плати. Король из бара не должен быть похожим на праведников. Семнадцать, и второй суд… Он король из бара, и не праведник.

Возвращается судья.

– Обсудив дело с воспитателем подсудимого, я не нашел смягчающих вину обстоятельств. Посему, не имея в своем распоряжении ничего, что стоило бы принять во внимание, я считаю своим долгом приговорить сего юношу к тюремному заключению. И выражаю искреннюю надежду, что это послужит хорошим уроком и ему, и всем прочим.

Его бледное, пустое лицо поворачивается к подсудимому:

– Восемнадцать месяцев принудительных работ. По месту заключения тебя подвергнут медицинскому обследованию и будут лечить, если это необходимо.

Получай, приятель. Ничего себе подарочек. Восемнадцать миленьких месяцев на полном обеспечении и в приятной компании. Все старые школьные дружки, и на каждом старый школьный галстук…. «Мальчики, мальчики, избегайте греха. Избегайте плохих компаний!» Восемнадцать миленьких, мерзких месяцев… все пропало. Пусть все эти грязные подонки сгорят в адском пламени.

Когда подсудимого выводят из зала суда, он смотрит в окно на небо. Облака бегут рысью, стремясь закрыть последний чистый кусочек. Он идет в туалет, и там его выворачивает наизнанку. Ангел-хранитель предлагает ему сигарету…

Кто-то хлопает его по спине.

– Привет, друг!

– Привет, друг! – как попугай повторяю я. – Куда направляешься?

– Никуда. Гуляю.

Я оглядываюсь и вижу Джеффа, вместе со мной освобожденного из тюрьмы.

– Привет, приятель, – говорю я снова. – Как там твоя куколка с выпуклостями?

– Очень я ей нужен, – говорит он. – Ей теперь подавай много денег.

– Ага, – отвечаю я. – Ага. Все они такие.

– Но я-то адски ее хочу.

– Значит, тебе так ничего и не перепало? И не в чем покаяться?

Он отводит взгляд в сторону.

– Я адски ее хочу.

– Ага. Как листья. Как весна.

– Эй, ты что?

– Как ад. Как огонь. Как жизнь.

– Эй! С тобой все в порядке?

– Ага. Конечно. Ты хочешь эту свою толстую куколку. Она хочет толстый кошелек. Ты не получил ее. Она не получила его. Ну и что?

Он садится возле меня, достает из кармана бутылку и разливает остатки содержимого в два стакана.

– Друг, я не знаю, что мне делать, – говорит он. – Все то, о чем мы спорили там в тюрьме, есть бог или нет. И о Христе – бог он или обманщик, а может, его вовсе нет?. Помнишь?

– Ага. – Я отпиваю из стакана и, не отрываясь, смотрю на большое винное пятно на стене. – Ну и что?

– Послушай, у тебя мозги лучше, чем у меня, – говорит он. – Лучше, чем у всех, кого я знаю. Если то, что ты говорил, правда… если ты еще… если это все выдумано специально для нас, чтобы они всегда оставались наверху…

Я смотрю на него. Он хочет, чтобы я сказал ему, потому что ему надо получить свою толстую кралю и он готов на все, лишь бы достать денег.

Одним глотком допиваю ром и поднимаюсь.

– Совершайте свое спасение сами. У меня другие проблемы.

– Значит, ты передумал? Хочешь стать честным?

Я молчу.

– Я думал, в тебе что-то есть, – говорит он. – А теперь я понял: ты такой же, как мы все. Ты тоже боишься.

– Кто сказал, что я боюсь?

– А может быть, ты исправился, – говорит он печально.

– Да, как дьявол.

XII

Вина больше нет, поэтому мы плетемся к стойке, заказываем кока-колу и возвращаемся обратно за тот же стол.

– Хорошо повеселился? – спрашивает Джефф.

– Нет, – отвечаю я. – Обычно. Попал к университетским, думал, они получше, а они еще хуже, чем шпана. Богатые, вот и выходят сухими из воды.

– Что-нибудь придумал? – спрашивает он.

– А как же, – вру я. – Хочу для начала выбраться из города. Дерьмовый город.

– И я тоже, – говорит он. – Хорошо бы уехать отсюда и забыть о ней, вот только не знаю куда. Говорят, можно получить работу на пшенице, но я никогда не был в тех местах.

Я спрашиваю его, где точно, и он называет мой родной город.

– Ага, – говорю я. – Вот здорово было бы найти там работу. Просто здорово.

– Ты там кого-нибудь знаешь, да?

– Еще бы. Все они там с добрейшими, с лучшими намерениями, и их милые детишки тоже, те, которые избивали меня в школе. Да… Теперь они, наверное, все выросли. Здоровые тупые деревенщины с бараньими мордами и набитым пшеницей брюхом.

Я чувствую, как прежняя ненависть поднимается во мне вновь разгорающимся пожаром.

– Меня выставили оттуда для моего же блага, когда мне стукнуло девять. И направили прямехонькой дорожкой в ад. Ага. Точно. Представляю, каков теперь этот городишко и его граждане, с их-то славой радушных хозяев. Всегда открытый дом. Всем, чем богаты, парень. Бери, что хочешь. Они позеленеют от счастья, когда увидят меня.

– Значит, не пойдет, – говорит Джефф. – А я-то думал, если найду кого, чтоб не одному, то рискну…

– Ты и нашел, – отзываюсь я.

– Ты что?

– Я часто думал поехать и потрудиться для них. Так идем!

– Ты спятил, – останавливает меня Джефф. – Туда добрая сотня миль.

– Девяносто восемь. А если на красивой новой машине?

– Ха! Ты, наверное, еще пьянее, чем кажешься.

– Тогда за дело. Идем.

– Мы не можем.

– Почему? – Мне становится смешно. – Будем ждать Годо?

– Кого?

– Да так. Один приятель. Литературный.

– Такое надо серьезно обдумать, – говорит Джефф.

– Послушай, друг, – я понижаю голос. – Я обдумывал это в деталях все последние восемнадцать месяцев. Оставалось только назначить время. Да еще добыть фонарик и кое-какие инструменты.

– Угу, – отвечает он, – да еще красивую машину.

– Ну, это-то не проблема.

– Я дал себе слово больше не делать глупостей. Не хочу еще раз попасться.

– Как знаешь, – говорю я ему. – Я тебя не заставляю. Не хочешь – не надо. Но то твое дельце с машиной – сущая глупость. И правильно, что ты попался.

– Ага, – соглашается он. – Я сделал ужасную глупость.

Я опять поднимаюсь.

– Пока, друг. До скорого.

– Ты хочешь провернуть это один?

– А почему бы и нет? – Я говорю это небрежным тоном, хотя для подобной затеи мне совершенно необходим помощник. Если он не согласится, пойду спать. Опять они завладели мной, воспоминания о том городе, не стоит он того. Я иду к двери, и Джефф следом за мной.

– А что за план? – спрашивает он.

– Взять машину, – говорю я. – Потом заглянуть в какой-нибудь магазинчик в этом дерьмовом городе и навсегда слинять из штата. Начать все сначала. Новый город. Новая жизнь.

– Ух, вот здорово, – говорит он. – Начать сначала. Все чисто. И ничто не висит на шее, как булыжник.

– А твоя краля? – спрашиваю я.

– Сука она. Мне стыдно, что я так ее хотел.

– Забудь ее, – говорю я ему. – Будут деньги, будет много таких сук. Так всегда бывает.

– Я забуду ее, если мы выметемся отсюда. Где мы возьмем фонарик и инструменты?

Он по-настоящему увлекся, и теперь мне придется идти до конца.

– Здесь поблизости живет мой приятель, – говорю я, он даст нам все, что мы захотим.

– Ты уверен? – переспрашивает он. – Уже поздно.

– Конечно, – отвечаю я. – В любое время дня и ночи.

– Вот это товарищ, – говорит он.

И я соглашаюсь.

– Да, товарищ.

Я подумал о том же парне, у которого взял тряпки, что сейчас на мне. Он не скажет «нет», даже если очень захочет.

Мы идем к его дому. Там я захожу за угол и стучу в открытое окно. Я слышу, как он дышит во сне. Перелезаю через подоконник и трясу его. Он садится на постели и совсем уж было собирается закричать, но я быстро закрываю ему рот рукой.

– Это я. Извини, что так поздно, но мне нужен фонарик, еще ломик и отвертка. Думаю, у тебя найдется?

– Да, – говорит он, встает и неловко идет в темноту. – Надеюсь, ты мне когда-нибудь их вернешь.

– Конечно, – отвечаю я. – С процентами. Спасибо, друг. Мне пора. До скорого!

– До скорого! – шепчет он в ответ. – Ни пуха ни пера.

Вот я опять на улице. Мы быстро оглядываем несколько оставленных на ночь машин и проходим мимо. Они мне не подходят. Старые и тихоходные. Наконец возле цитадели Армии спасения я вижу холеную, горячую с виду машинку, именно такую, как мне хотелось. Воинствующая христианка. Почти новая. Хорошо. Будет в счет их долга за то, что они до посинения мордовали меня в тюрьме гимнами.

– Вперед, Христово воинство! – шепотом кричу я.

Нигде ни души. Пробуем двери – эти дураки забыли их запереть. Подарок судьбы. Мы быстро прыгаем внутрь. Было бы уж слишком ожидать, что они оставили еще и ключ, да это и неважно! Соединяем провода за щитком, и мотор начинает гудеть.

На первой дистанции я уступаю руль Джеффу. Мне надо хорошенько подумать, к тому же у меня так напряжены нервы, что я сразу начну гнать и наведу на нас фараонов. Господи, итак, я решил сработать это дельце и убраться из штата, и я хочу довести его до конца. Раньше мне было плевать, а теперь я не желаю опять попасть в каталажку.

Джефф хорошо ведет машину, надежно. Тридцать пять, сорок, пока по обеим сторонам мелькают городские фонари, и пятьдесят, когда они стали реже! Свобода! Серая тюрьма забыта. Теперь скорей!

Мы болтаем и смеемся. Дорога стремительно бежит назад. Фары мчатся по желтой дороге между двумя рядами эвкалиптов.

– О боже, отец-спаситель, дай нам денег и спаси от фараонов.

– Ха, она все же шикарная красотка, ну, та… – говорит Джефф. – Глядишь, мы еще к ней вернемся. Сменим номер, раздобудем краску, и готово.

– Нет, – говорю я. – Лучше мы бросим машину где-нибудь в зарослях. Может быть, возле Калгурли. К тому времени об угоне объявят во всех газетах. Придется подыскать другой драндулет – предстоит большая работа. И бензин достать не мешало бы, хотя заправочные станции для нас самый большой риск с тех пор, как загудел мотор.

– Ха, ты обо всем подумал, – говорит Джефф.

– Ага, – отвечаю, – и не жалей этот драндулет. Выжми из него, что возможно. Пусть горит резина на проводах. Плевать.

Меня переполняет шикарное ощущение всемогущества. Я больше не ничтожный червяк. Я бог, и мотор ревом возвещает миру о моей силе.

Светящиеся стрелки указывают на невидимые в темноте повороты. Колеса пищат и визжат. Держись, друг. Даже боги умирают!

Мы врываемся в сверкающий огнями город. Яркие фонари на улицах. Красные неоновые буквы горят над ночным кафе и заправочной станцией. Мы подъезжаем к стоянке. Тут можно наскоро выпить горячего кофе, что-нибудь съесть, а заодно подзаправить машину. Мы с трудом вылезаем из нее и бросаемся в кафе. Заказываем себе перекусить и просим залить в машине бак.

Дымящийся кофе и булочки с котлетами немного снимают напряжение, но, когда я закуриваю сигарету, Джефф замечает, что у меня дрожат руки.

– Нервничаешь? – спрашивает он.

Я отвечаю ему, что это даже неплохо – сохраняется готовность к действию. На часах в кафе – час ночи. Нельзя терять ни минуты, а я волыню с сигаретой.

– Ну пойдем, – подгоняет меня Джефф. – Чего ты ждешь?

Я смотрю на незнакомую тень по ту сторону освещенного окна:

– Наверно, Годо.

– Кого, ты сказал?

– Никого… «Миг, и все исчезнет, и мы снова окажемся одни среди ничего…»

Ко мне опять вернулось мрачное настроение. Желание действовать пропало.

– Ладно, – говорю я. – Пошли.

Денег у нас только – только заплатить за еду и бензин, но Джефф весел и самоуверен. Он глуп и верит в меня.

– Мы уже проехали полпути, – говорит он по дороге к машине. – Теперь твоя очередь вести.

И вот мы снова в пути. За рулем я быстро успокаиваюсь. Появляется ощущение слитности с машиной, и мне приходится напомнить себе, что я решил быть сам по себе, чужим всему и всем. Больше никаких привязанностей, даже к ма. Это было труднее всего, но, с тех пор как я в последний раз был на свободе, от нее тоже ничего не осталось.

Ма тогда уже снимала дешевенькую меблирашку недалеко от Перта. До этого я пару раз виделся с ней, и она имела некоторое представление о моей жизни. Поначалу она все приставала ко мне с разговорами о доме и о постоянной работе, но к тому времени уже поняла, что она ничего не может для меня сделать, так же как я для нее – разве только совсем разбить ей сердце. В тот раз она и не заикнулась о доме. Одиночеством пахнуло на меня, когда она, открыв дверь, стояла там такая отчаявшаяся и такая слабая, но я все равно не чувствовал жалости. Может, она ждала благодарности за то, что произвела меня на этот паршивый свет? Надеюсь, она неплохо проводила время, когда заполучала меня, – мы квиты…

– Здравствуй, ма. Я прямо из этой сволочной тюрьмы.

– Знаю, сынок, – сказала она. – Ты себя неплохо прославил.

– Откуда ты знаешь? – удивился я. – Я думал, они не печатают имена несовершеннолетних.

– Приезжал твой друг.

– Друг?

– У него еще такое прыщавое лицо.

– А… Это знакомый. У меня нет друзей.

– У меня тоже, говоря по правде, – вдруг сказала она. – А без друзей невесело. Я приехала сюда после смерти мистера Уилли, думала, что смогу иногда видеть вас всех. Другие-то и вовсе не кажут носа. Они слишком хороши для своей несчастной, старой ма.

Да, для них она не сделала столько, сколько для меня, и они покидали ее без сожаления, не то что я. Господи, она похожа на выжатый лимон и совсем махнула на себя рукой. Ходит непричесанная, в грязном, старом платье. Надо как можно скорее драпать отсюда. От старья вонь еще хуже, чем от тюрьмы.

После этого я навестил ее всего один раз. Да, сразу же после той машины, где в портфеле было полным-полно мелочи – одни пенни и всего пара шиллингов.

– Это опять я, ма. Твой сын. – Она открыла дверь. – Привез тебе денег. Тут одна мелочь, даже не знаю сколько. Обменяй на серебро, если хочешь.

– Спасибо, сынок. Пенсы всегда пригодятся. Буду платить ими за газ.

Я вываливаю всю мелочь ей на постель.

– Хорошо, что ты обо мне не забываешь, сынок. После платы за квартиру у меня почти ничего не остается от пенсии.

Я смотрю на нее. Потом спрашиваю:

– У тебя что-нибудь болит?

– Я была в больнице, – отвечает она. – Но теперь мне лучше. Иногда меня навещает священник, а недавно я была на исповеди, в первый раз за много лет.

– Уж она-то тебе помогла!

– Да, сынок. Я немного успокоилась. Там был хороший священник, он сказал…

– Мне пора идти, ма. Я договорился тут с одной птичкой. Еще увидимся, ма… когда-нибудь.

Это значит никогда…

Дорога поворачивает к моему родному городу. Мы тихо въезжаем на окраинную улочку, останавливаемся и закуриваем, чтобы немного успокоиться. Темно. Ничто не нарушает ночную тишь.

– Порядок, – говорю я. – Можно ехать дальше.

Какой-то леденящий душу звук разрывает тишину, и мы застываем возле машины. Я слышу тяжелые удары крыльев, поднимаю голову и вижу темные очертания птицы на фоне неба. Холодные глаза звезд заставляют меня глядеть и глядеть в них, наполняя страшным сомнением. Вплоть до этого момента все, что я сделал и хотел сделать, представлялось мне правильным и справедливым, а теперь непонятно по какой причине кажется неправильным. Правильного и неправильного не существует, напоминаю я себе. Я понял это давно. Это всего лишь трюк, и праведники пользуются им, чтобы удержаться наверху. Я внимательно гляжу на Джеффа, надеясь, что он чувствует то же самое и сейчас пойдет на попятный. Я мог бы тогда, облив его презрением, с честью выйти из игры. Но он бросает сигарету и достает из машины ломик. Он слишком глуп, чтоб усомниться, когда полдела позади. Он уверен: все будет в порядке, потому что я так сказал.

Я решил начать с магазина скобяных товаров на углу и направляюсь туда, чуть пригнувшись, своей обычной кошачьей походкой. Пока мы ищем ворота, я различаю в темноте плотную массу каких-то сельскохозяйственных запчастей. Насколько я помню, во дворе должны быть канистры с бензином, а вот и пятифутовые ворота из двух чугунных рам, забранных металлической сеткой и соединенных цепью на замке.

Мы без труда забираемся на них, но, когда спрыгиваем вниз, ворота грохочут. Припав к земле, мы ждем, когда утихнет шум, а потом скользим через двор к магазину. Тут все как раньше, кроме разве лишь металлической сетки на задней веранде. Плохо. Чем бы ее разрезать? Я оглядываюсь вокруг и вижу маленькую дверцу, но она крепко заперта на замок. Беру ломик. Скрежет. Но дверь не поддается. Делаю еще попытку. Несколько быстрых движений – замок со скрипом открывается, падает и ударяет как раз по полоске металла на полу. Грохот кажется нам таким, что должен проснуться и мертвый, и мы застываем, едва осмеливаясь дышать. Все тихо. Я толкаю дверь, и мы, крадучись, пробираемся через неосвещенную веранду.

Луч фонарика скользит по груде старья – ржавому плугу и запчастям к сельскохозяйственным машинам. Позади нас окно, оно ведет в магазин. Я беру фонарик, а ломик отдаю Джеффу.

– Попробуй!

Он подсовывает его острым концом под раму. Старый запор скрипит, поворачивается, и рама приподнимается, образуя отверстие. Отлично. Я осторожно поднимаю окно. Комната будто широко разинула беззубый рот, и мы влезаем в нее, ногами вперед. Джефф подбирает фонарик, засовывает за пояс ломик и заслоняет ладонью луч света.

Я по-быстрому ищу, где может быть касса. Удача не спешит к нам, но зато я натыкаюсь на козлы с винтовками и беру себе одну двадцать второго калибра с патронами. Открываю шестизарядный магазин и загоняю в него патрон за патроном. Похоже, будто кормишь ребенка. Прекрасно. С оружием я чувствую себя в безопасности.

Мы находим незапертую дверь и бесшумно входим в соседнюю комнату, которая оказывается конторой. Удачный взлом. Вытаскиваем ящики, вытряхиваем на пол бумаги. Денег все нет. Я подхожу к столу. Он заперт: должно быть, выручка здесь. Ломиком мы легко его открываем, и вот она – незапертая коробка с деньгами. Мы рассовываем бумажки и монеты по карманам. У нас еще будет время их поделить. Взять больше нечего, кроме винтовки, и я забираю ее с собой.

– Порядок, – шепчу я. – Пошли.

Мы опять во дворе и слышим, как едва различимый поначалу звук постепенно превращается в тяжелые шаги. Идет всего один человек, но идет тяжело, солидно, за версту слышно, что идет сама решительность и власть. Шаг, еще шаг, остановился. Дребезжит цепь и скрипит замок.

– Черт! Похоже, фараон.

Мы, не осмелившись зажечь фонарик, бросаемся через двор к груде хлама, которую приметили раньше. Я поддаю ногой жестянку, когда бегу к спасительному убежищу, и в ночи проносится будто раскат грома. Шаги опять замедляются, потом останавливаются, и яркий луч света скользит по двору, забираясь в самые темные углы, в свалку пустых канистр. Теперь я по-настоящему боюсь. Луч безжалостно движется к нашему укрытию. Даже пот выступает у меня от страха.

За считанные секунды бесконечная вереница воспоминаний проносится в голове. Серые унылые стены тюрьмы, белые, стерильные квадраты камер, серые холодные коридоры, серые длинные дни. Господи, как мне было трудно приучить себя к этой муке. Уговаривать, что мне все равно. Небольшая разница, где быть – везде одно и то же, везде мрак и цепи. Тюрьма хоть в какой-то мере пристанище, во всяком случае, там я скорее дома, чем где-нибудь еще. Но в эти сумасшедшие два дня я опять погрелся на солнышке, посмотрел на небо, подышал свежим сладким воздухом. И так скоро со всем распрощаться? Сидеть и ждать сложа руки? И теперь, когда у меня в руках такая сила?! Никто из них не щадил меня. Почему же я должен пощадить одного из них? В темноте я нащупываю затвор винтовки, патрон точно становится на свое место. Луч движется дальше, и вот уже ударяет мне прямо в лицо. Я зажмуриваюсь, теряю контроль над собой, и винтовка взрывается смертельным выстрелом в сторону слепящего фонаря. Она бьется у меня в руках. Короткий вскрик удивления или боли, глухой удар от падения чего-то тяжелого, и свет гаснет.

В мозгу свербит мысль: «Беги, беги, беги», но я словно окаменел. Я слышу рыдающий шепот, и тут Джефф выскакивает из укрытия и мчится к воротам:

– Быстрей. Надо выбраться из этой чертовой дыры.

Тут во мне будто что-то включается, и я быстро карабкаюсь вслед за ним. В окнах домов на той улице, где мы оставили машину, загорается свет. Джефф бежит в ту сторону. Он не знает, где здесь что, и лезет прямо в капкан. Я бегу в другую сторону, через железнодорожную линию, мимо темного пакгауза и высокой силосной башни, серебристо-серой в свете звезд, мимо пастбищ, в непроглядное убежище зарослей. Сердце стучит как загнанное, не хватает воздуха, но в руке у меня винтовка, защита моей дорогой жизни. Такой дорогой, дорогой жизни.

Между моим страхом и городом уже около мили, я спотыкаюсь, падаю и все же бреду дальше, пока наконец мои глаза немного привыкают к темноте. Я вижу, что вышел к какой-то колее. Останавливаюсь и пытаюсь сообразить. Город в другой стороне, а передо мной еще две-три мили, и будет гора, на которую мы лазили в детстве. Может, это та тропинка, по которой старый мистер Уилли возил свои дрова.

Негромкие голоса просыпающихся птиц бьются в гнетущей тишине, когда я пробираюсь между бумажной шелковицей с истерзанными ветвями и призрачно застывшими эвкалиптами.

Что меня ждет на этот раз, если я попадусь? Наверняка повесят. Если фараон умер. А может, нет. Лучше уж пусть повесят. Секунда, и вечная пустота. Не успокоение. Ничто. Я стараюсь быть разумным, но ужас схватил меня за горло, и колени стали совсем слабыми.