Текст книги "Дети ночных цветов. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Виталий Вавикин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

– Бадди?

– Да?

– С тобой-то что? Я думал, ты не особенно ладил с Льюисом.

– Я-то? – Бадди нервно моргнул. Неожиданно ему захотелось рассказать Осторе о Рипли. Да он бы так, наверное, и сделал, если бы знал, что следом за этим не придется объяснять и все остальное: химикаты у себя в номере, травмированные руки, тварь, управляющую его телом, истинную причину бегства из Милвилла. – Нет. Со мной все в порядке, – заверил повара Бадди, стараясь выглядеть как можно более убедительно. – Просто переживаю за Сэнди и… – он снова болезненно моргнул. – Знаешь, я вчера немного перебрал с лекарством и…

– Знаю, – Осторе снисходительно улыбнулся. – Ханниган уже рассказал об этом всем, кому мог.

– Вот как? – Бадди напрягся, чувствуя подвох. – И…

– Не волнуйся. Даже Палермо понял, что дело в пилюлях. У тебя, должно быть, сильно болели руки, и ты принял их слишком много. Так он и сказал Ханнигану.

– Да. Не очень хорошо вышло… – Бадди замялся, глуповато улыбнулся и пообещал, что в следующий раз будет более осторожен с приемом лекарств.

Осторе кивнул и оставил его одного, решив, что скоро вернется Сэнди. Но она не вернулась. Заказы накопились, заставив Осторе самого обслуживать недовольных посетителей. Бадди вышел на улицу. Сэнди сидела на скамейке, глядя куда-то вдаль.

– Видела, как я разговаривал с Осторе? – осторожно спросил Бадди.

Сэнди кивнула. Бадди кивнул в ответ и сел рядом с ней. Он чувствовал необходимость что-то сказать, но не мог найти нужных слов. Поэтому они просто сидели рядом и молчали. «Почему она не плачет? – думал Бадди. – Почему ни о чем не спрашивает?» В какой-то момент ему начало казаться, что она еще не знает о том, что Льюис мертв. Может быть, догадывается, но боится признаться себе. Бадди повернулся к ней, встретился с ней взглядом и понял, что ошибся. Она знала, но пока еще не решила, как должна реагировать. Может быть, нужно было заплакать. Да. Сэнди знала, что должна заплакать, пыталась выдавить из глаз слезы, но не могла. Все чувства, казалось, закончились сегодня утром, когда она узнала, что Хэмп Льюис пострадал. Тогда и были выплаканы все слезы и сказаны все слова. Теперь ничего не было. И это пугало и злило Сэнди.

Она просидела так почти час, затем, как-то внезапно очнувшись, вспомнила, что оставила работу, поднялась на онемевшие ноги и, пошатываясь, вернулась в кафе.

Вечером, вместо запланированного Осторе барбекю и пива, она выпросила у Бадди ключи от «БМВ» и уехала в Честон. Уехала одна, предупредив, что вернется не раньше утра. Бадди и Осторе проводили ее до стоянки, не переставая надеяться, что она либо передумает, либо предложит им поехать с ней. Но она не сделала ни того, ни другого.

– Можем позвать Камилу и Франческу, – предложил Осторе без особого энтузиазма. – Думаю, они не откажутся от пары сосисок и пива.

– Думаю, не стоит, – сказал Бадди, и Осторе с облегчением согласился с ним, отправившись на кухню.

Какое-то время Бадди оставался на стоянке, бездумно наблюдая за проезжающими по автостраде машинами. Он старался ни о чем не думать, старался не обвинять себя в смерти толстяка-механика, но мысли невольно снова и снова возвращали его к Рипли. «Как я вообще, черт возьми, смог до этого додуматься?!» Бадди вспомнил, как после визита к Рипли встретил Джона Грэнни, вспомнил, как до этого пытался разобраться в том, что создавала в сарае тварь, находившаяся раньше в его теле. «Кажется, я точно принял слишком много таблеток в тот день», – решил Бадди, потому что как-то иначе объяснить все, что сделал, казалось невозможным.

Он нетерпеливо заерзал на скамейке, жалея, что дал Сэнди свою машину. «Но ведь тогда она бы осталась, – решил он. – А так у меня теперь есть свободный вечер, чтобы избавиться ото всего, что я притащил в свой номер из сарая… Вот только как это сделать без машины?» Бадди вспомнил о свалке мусора за кафе. «Я могу упаковать все в мешки и вынести из своего номера». Идея пришлась ему по вкусу, за исключением того, что если Сэнди или Осторе заметят его, то обязательно проверят, что в мешках, а этого допускать было никак нельзя. Да и не только Сэнди или Осторе. Франческа, Камила, Ханниган, Палермо – любой из них задастся вопросом, откуда у Бадди Хоскинса взялось столько мусора. Он тяжело вздохнул и сокрушенно посмотрел на свои забинтованные руки, признавая, что придется ждать, когда он сможет снова водить фургон.

«Только бы никто не вошел в мой номер». Бадди раздраженно нахмурился. На кой черт он вообще восстановил у себя ту лабораторию?! Что хотел узнать? Ответ на какой вопрос хотел получить? Какое зелье пыталась создать тварь? Хорошо. Узнал? Бадди задумался, вспомнил записи, которые делал. «Но я же не химик, черт возьми! Это еще глупее, чем идти к Рипли и просить его избавиться от Хэмпа Льюиса! – гневно подумал Бадди и тут же похолодел. – А что если это был не я? Что если тварь каким-то образом убедила меня это сделать?»

Он попытался восстановить в памяти все, что с ним произошло прошлым днем, но не смог. Все было словно в тумане. Он принадлежал и не принадлежал себе одновременно. «Или же я просто спятил. Съехал с катушек».

На мгновение Бадди показалось, что все жители отеля, все работники кафе вышли на улицу и смотрят на него, требуя ответа. «Есть лишь один способ, чтобы проверить», – решил Бадди и неспешно поплелся в свой номер.

«Безумие или тварь – не самый удачный выбор, – думал он. – Но другого нет. Я никогда бы сам не стал просить психопата убить нормального человека. Никогда бы не устроил у себя лабораторию».

«Но ты ведь бросил Трэйси в колодце», – напомнил ему собственный голос в голове.

«Это другое», – возразил ему Бадди.

«Почему? Думаешь, сбежав, ты дал ей шанс спастись? Нет. Она, наверное, умерла там. И не было никакой твари. Только ты».

«Она жива. Жива, так же, как Джон Грэнни из Омахи. Если бы с ним что-то случилось, то меня бы не выпустили из участка, но я здесь. Так что…»

«Но Трэйси не Джон Грэнни. Она не сможет выбраться сама».

«Ей помогут. Шериф, отец, бармен – все равно кто, но помогут».

Бадди вошел в свой номер, остановился у стола с пробирками. Исписанные в прошлую ночь листы бумаги грудой лежали на стуле. Бадди взял блокнот, открыл первую страницу. Ничего. Лишь черные каракули на белых листах. Даже не буквы, не формулы. «Значит, спятил, – Бадди для верности пролистал блокнот до конца, просмотрел другие листы. – Или спятил, или всю это комедию устроила тварь, чтобы обмануть меня». Он долго стоял у стола, наблюдая за колбой, под которой работала газовая горелка. «Даже сейчас тварь производит свое зелье… – Бадди задумался. – Или сейчас я отрицаю свое безумие, тону в сомнениях и придуманных оправданиях».

Он размахнулся и ударил первую попавшуюся под руку колбу, смахнув ее со стола. Звякнуло стекло. Жидкость вылилась из разбитой колбы на пол. Бадди затаился, помня, что случилось, когда он попытался сжечь сарай.

«Если тварь все еще во мне, то это повторится», – подумал он, готовясь к худшему.

«А ты не думал, что сам причиняешь себе боль? – спросил его голос-предатель. – Не думал, что вообразил тварь внутри себя, чтобы оправдать свое безумие?»

– Хватит! – Бадди размахнулся и разбил еще одну колбу.

«Спятил я или нет, но этого не будет в моем номере!» Перед глазами вспыхнула новая мысль – он разобьет все эти колбы, разберет пол и спрячет их здесь, в этом номере! А потом переедет в другой номер и забудет обо всем!

– Да! Именно так все и будет! – Бадди нацелился на самую большую колбу, но рука отказалась служить ему. – Ну же! – он заскрипел зубами, пытаясь вернуть себе контроль над телом, но не смог. Не было сил даже сопротивляться. Только смотреть. Как и в тот день, когда он сжег себе ладонь левой руки. – Нет. Только не снова! – прошептал Бадди, но не услышал свой голос. Он мог только видеть и чувствовать. – Нет! – Бадди зажмурился, решив хоть так воспрепятствовать твари причинить ему вред. – Нет, нет, нет, нет! – застонал он, чувствуя, как поднимаются веки. Он снова видел и все еще чувствовал.

«Это безумие! Я сам причиняю себе боль! Сам! Сам!» – попытался Бадди убедить себя, но это не дало никаких результатов. Его собственные руки, которые больше не принадлежали ему, осторожно освободили газовую горелку.

«Нет! Пожалуйста! Я… Я больше не буду! Клянусь!» – взмолился Бадди. Синее пламя горелки, казалось, заполнило весь мир. «Я все сделаю! Все, что ты захочешь!» Мир растворился. Осталось лишь пламя. Бадди вспотел. «Только не причиняй мне боль!» Он затаился. Мысли в хаосе метались внутри головы. «Нет! – Бадди увидел свою левую руку. – Только не снова, – пальцы сжались в кулак, оставив мизинец. – Не надо! – он хотел закричать. Больше всего хотел закричать, надеясь, что кто-то услышит и придет, чтобы спасти его. – Ну пожалуйста! Пож…»

Боль обожгла сознание. Синее пламя охватило кожу и ноготь. «Ну хватит! Хватит! Хвааатиииит!» На мгновение Бадди показалось, что он сейчас потеряет сознание. Черные пятна заволокли мир. Запах горелой плоти наполнил легкие. Кричать! Кричать! Кричать! Рука онемела до локтя. Выше была боль. Темноты перед глазами стало больше. Черной, обуглившейся темноты. Но забвения не было. «Нет!» Бадди понял, что отключиться не удастся. Он видел свой палец. Видел, как чернеет, сворачивается ноготь, слышал, как шипит плавящийся жир.

«Я все сделаю, только пусть это закончится!» Бадди почувствовал, как сжимается желудок. Горящая плоть черной копотью начала подниматься к потолку. Бадди уже не пытался кричать – не было сил даже умолить прекратить эту пытку. Он был сломлен, смят, раздавлен. Но не мертв…

Что-то подсказывало ему, что если он попытается лишить себя жизни, то у него все равно ничего из этого не выйдет. Будь то тварь внутри него или же собственное безумие – неважно, оно остановит его, обязательно остановит. Хотя в безумие Бадди не верил. Слишком все было логичным, продуманным. Словно одно «Я» внутри него не в силах вытеснить или найти компромисс с другим «Я», просто подавило его. Выждало, затаилось, набралось сил, и когда вернулось, то сила его оказалась несоизмеримой с той, которой обладал он сам. Если бы он смирился или ничего так и не понял, то, возможно, эти два «Я» так никогда бы и не пересеклись, но он понял и попытался противостоять. И попытка провалилась. Тварь нашла его слабое место, нашла его страх – страх перед болью…

Иногда Бадди думал о том, так ли это было с жителями Милвилла или же нет? И если так, то как долго они были в состоянии сопротивляться этому вторжению? И сопротивлялись ли вообще? Трэйси, шериф Спилмен, бармен… Или им просто не оставляли другого выбора, как и ему? А может, они и не могли ничего сделать? Засыпали ночью и просыпались утром, не помня, что было, не имея доступа к целям и планам тех, кто подчинял себе их тела.

Бадди размышлял об этом довольно часто, особенно долгими вечерами, когда вся его жизнь превращалась в ожидание. Руки, за исключением мизинца на левой руке, который пришлось ампутировать, начинали заживать, но это мало его волновало. Жизнь, мечты, надежды – все рухнуло, превратилось в пепел. Иногда он пытался убедить себя, что сошел с ума, что ему еще можно помочь, если обратиться к специалисту, но… Но это были лишь слабые надежды и попытки утешения. К тому же очень сложно было поверить, что ему удалось все это придумать. Взять хотя бы Рипли и Гермину – они были реальны, об этом говорила Сэнди, это подтверждал Осторе, знали о них и Камила, и Палермо. Хотя причем тут Рипли и Гермина?! Бадди не сомневался, что пройдет немного времени, и все, кто находится в отеле, превратятся в таких же, как эта чокнутая парочка.

Тварь больше не скрывала от него свои секреты, не считала его больше врагом. Тварь знала, что он слуга. Слуга, которому не нужно ничего объяснять, лишь приказывать, направлять. Единственное, что не мог понять Бадди – может ли тварь читать его мысли? Он думал об этом осторожно, маскируя свои мысли за действиями и другими переживаниями.

Иногда, прокрадываясь на кухню и вливая в приготовленные блюда созданное тварью новое зелье, Бадди осторожно задавался вопросом, что произойдет, если он откажется делать то, что тварь приказывает ему. Нет, он не сопротивлялся ее воле. Он просто думал об этом. Подходил к плите, ждал, что сейчас последует новое наказание, но ничего не происходило. Тварь либо не слышала его, либо не считала нужным слушать.

«А может, дальше моего тела ее власть не распространяется? Хотя даже тело не может принадлежать ей всецело. Есть какая-то грань. Что-то, что заставляет ее делиться со мной, а меня с ней. И чем больше каждый из нас находится в этом теле, тем меньше сил остается у нас на борьбу. Если, конечно, эта борьба еще имеет значение» – когда эти мысли впервые пришли в голову Бадди, он испугался их, решив, что наказание будет неизбежным. Сколько у него еще осталось пальцев? А что потом? На что нацелится тварь? Какие части не имеют к ее плану никакого отношения?

Бадди ждал почти целый день, ужасаясь от картинок, которые подбрасывало ему разыгравшееся воображение, но ничего не случилось. «Значит, тварь контролирует только тело», – решил Бадди. Его мысли стали более смелыми. Он словно просыпался, отходил ото сна, от наркоза, главным составляющим которого была боль. «К черту боль! К черту тело!» Бадди больше не пытался изучить свои искалеченные, покрытые шрамами руки. Они заживали, но это было неважно, не имело особого значения. Так же, как ожоги на левой ноге, полученные, когда лопнула одна из колб и раскаленные химикаты, мгновенно сожрав ткань, добрались до плоти. Нет, к телу своему он давно потерял интерес.

Возможно, это случилось в тот день, когда тварь доказала ему, что он ее раб, или же когда доктор в больнице, осмотрев его мизинец, сказал, что ампутация – это единственный выход. Бадди не знал точно, когда это случилось, но это было не так важно. Куда сложнее было врать и притворяться, играть друга Сэнди и Осторе, зная, что скоро они превратятся в таких же рабов, как и он сам. А может быть, даже хуже.

«Разве Рипли и Гермина похожи на жителей Милвилла? – спрашивал себя Бадди. – Нет. Но кто они тогда такие? Что они такое? И это новое зелье, которое гнала тварь в его номере, словно самогонщик в далекие времена сухого закона, что это, черт возьми?! Что оно делает? Ведь ни Рипли, ни Гермина не похожи на тех, чье тело находится во власти твари». Бадди не знал, почему, но ему казалось, что он способен отличить с первого взгляда тех, в ком живет тварь, и тех, в ком ее нет. К тому же он еще слишком хорошо помнил Милвилл.

Какой бы ни была природа тварей, поселяющихся в людях, но они имели интеллект. Они общались. «Иначе как же быть с туманом на окраине города?» Или если не общаются, то используют разум своих носителей. Неважно. Бадди думал об этом все свое свободное время. А времени у него теперь было много. Он не знал, что ему дадут эти раздумья, но ничего другого не оставалось. У твари был план. Твари, завладевшей его телом. Что ж, значит, план должен был быть и у него. Пусть даже он больше и не надеялся, что сможет вернуть себе свое тело, не говоря уже о своей жизни.

«Нужно было остаться с Трэйси», – думал Бадди, довольно часто возвращаясь в тот день, когда бросил ее, оставив в колодце. Он вообще довольно часто возвращался воспоминаниями в свое прошлое, находя в нем то успокоение, которого не мог найти прежде. Детство, юношество, работа, женщины, друзья – неважно, лишь бы в этих воспоминаниях не было твари, или хотя бы контроля этой твари над ним. Пусть это будут просто Сэнди и Осторе, но пусть не будет Милвилла и тумана. Пусть не будет ничего, что не поддается логике. Разве он не мог просто приехать сюда, остановиться в отеле, устроиться на работу? Конечно, мог. По крайней мере, в своих мечтах и фантазиях. Тварь оставила это нетронутым, чистым и светлым. Мечты и фантазии.

Иногда Бадди подолгу сидел на кровати и разговаривал сам с собой, представляя, что находится в совершенно другом месте, проживая другую жизнь.

Достоевский как-то писал о человеке, приговоренном к смерти. За час до казни он думает, что если бы ему пришлось жить где-нибудь на высоте, на площадке, где едва можно поставить ноги, а кругом были бы пропасти, океаны и вечный мрак, то он готов бы был жить там целую вечность, только бы не умереть сейчас. Бадди никогда не читал Достоевского, но чувствовал нечто подобное. Правда, не верил, что сможет умереть, даже если захочет. Не сейчас. Ему не позволят. Не позволят жить. Не позволят умереть. Поэтому остаются лишь фантазии, иллюзии, притворство. Последнее особенно выводило Бадди из себя.

Он не знал, должен ли продолжать общаться с Сэнди и Осторе так же, как и раньше, или может заморозить эту дружбу? Имеет ли для твари, поселившейся в нем, это какое-нибудь значение или нет? Потому что если можно избежать дружбы, то он поступит так незамедлительно. Он им больше не друг. Он их враг. Но они считают его другом. И это сводит с ума. Это мешает мечтать, убивает фантазии. А мечты и фантазии – это все, что у него осталось. Без них он умрет.

Несколько раз Бадди робко обдумывал возможность того, чтобы выдать себя. Сделать, например, так, чтобы кто-то зашел в его номер и увидел, чем он занимается. Или рассказать обо всем Сэнди. Неважно, как скоро тварь возьмет над ним верх. Главное – сделать так, чтобы Сэнди услышала его и уехала из отеля. Но каким будет наказание? Боль? Страдания? Воображение включалось, начиная рисовать настолько безумные картины, что у Бадди сводило живот. Но внешне все оставалось прежним. Никто не замечал перемен. Даже Рипли и Гермина выглядели такими же странными и чокнутыми, как и раньше.

Бадди столкнулся с ними как-то раз на улице. Они стояли во дворе отеля и молча наблюдали за ним. Бадди закрылся в своем номере, выглянул из окна. К чокнутой парочке подошел мальчишка из соседнего номера. Они не разговаривали. Просто стояли и смотрели на окна, за которыми прятался Бадди.

«Началось! – подумал Бадди, вглядываясь в лицо мальчишки. – Скоро все станут такими! Все в этом чертовом отеле! А может быть, и в округе, штате, стране…»

Он задернул шторы, закрыл дверь на ключ и прижался к ней спиной, пытаясь отдышаться…