Текст книги "Путь к океану (сборник)"
Автор книги: Виталий Тренев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Царь поднялся, огромный, туго затянутый в мундир, и, усмехаясь, положил большую белую руку на голову почтительно склонившегося генерала.
– А ведь ты когда-нибудь с ума сойдешь от Амура! – проговорил он.
Этот своеобразный комплимент монарха до слез осчастливил сановника. Некоторое время спустя Особый комитет рассмотрел дело и после долгих дебатов вынес постановление – плыть по реке Амуру.
Перед отъездом на Дальний Восток Муравьев снова представился царю. Отпуская губернатора, Николай I сказал со свойственным ему лаконизмом:
– Ну, с богом! Плыви по Амуру, но чтобы при этом не пахло пороховым дымом.
Так окончательно решен был веками лежавший под спудом вопрос о великой реке Амур, вопрос о роли России на Тихом океане.
Известие о том, что плавание по Амуру разрешено, быстро распространилось в Сибирь и вызвало волну восторга почти во всех слоях населения. Отплытие каравана барж во главе с пароходом «Аргунь», выстроенным специально для плавания по Амуру, превратилось в настоящий праздник. Гремели пушечные выстрелы. Толпы народа провожали по берегу флотилию с криками «ура», бросая вверх шапки. Муравьев зачерпнул в стакан амурской воды и поздравил всех с открытием плавания по реке.
Двадцатого мая подошли к месту, где когда-то был русский город Албазин. Следы вала и сгоревшего острога были еще видны. Суда пристали к этому пустынному холму, и при торжественных звуках оркестра, обнажив головы в память отважных предков, десант во главе с генерал-губернатором высадился на берег.
«Что-то родное сказалось сердцу, когда мы вышли на долину, где жили русские люди, где они так долго и храбро отстаивали права своего владения. Первым движением каждого было подняться на остатки албазинского вала и осмотреть его в подробности, и первым взошел на оный Н. Н. Муравьев. За ним мы все преклонили колена праху почивших храбрых и доблестных защитников Албазина».
Так описывает этот торжественный момент один из участников путешествия.
В это самое время Невельской в сопровождении двух казаков через горы, по грязи и тающему снегу пробирался из Петровского в Николаевск, оттуда на лодке в Мариинский пост и дальше на байдарке вверх по Амуру, заготовляя дрова для парохода и отыскивая надежных лоцманов среди прибрежных жителей. В пятистах верстах от поста, у архипелага островов Оуля-Куру, его нагнал нарочный с известием, что в залив Де-Кастри пришли суда из Петропавловска и шхуна «Восток» из Японии от адмирала Путятина с пакетами на имя Невельского и сообщением о том, что объявлена война с западными державами. Оставив Разградского ожидать муравьевскую флотилию, Невельской поспешил в Де-Кастри.
Разградский встретился с судами Муравьева 10 июня. Узнав от Разградского, что до Мариинского поста еще около пятисот верст, путешественники были неприятно поражены, так как полагали, что находятся близ озера Кизи. Продвижение по неизученной гигантской реке было далеко не легким и даже небезопасным; все порядочно успели утомиться. Однако от архипелага Оуля-Куру, несмотря на растущую ширину реки и обилие протоков и островов, дело пошло значительно легче.
Генерал-губернатор сообщал в Петербург о благополучном сплаве:
«Не доходя около 900 верст до устья реки Амура, флотилия вступила в край, как бы давно принадлежавший России. Отважные и решительные действия начальника Амурской экспедиции и всех его сотрудников заслуживают полной признательности. Несмотря на лишения, трудности, опасности и ничтожество средств, при которых действовала эта экспедиция, она в столь короткое время успела подчинить своему влиянию не только дикие племена, здесь обитающие, но даже и самих маньчжуров, приезжающих сюда для торговли. Она фактически указала нам на важное значение этого края для России и рассеяла все заблуждения, какие до сих пор об этом крае имелись».
Но, отдавая должное прошлой деятельности Невельского, Муравьев далеко не был удовлетворен его позицией в настоящее время.
В письме, переданном Муравьеву с Разградским, Геннадий Иванович напоминал генерал-губернатору о необходимости поставить посты в устьях Уссури и Сунгари. Муравьев игнорировал эту просьбу Невельского. Он не желал слушать чужих мнений, считая, что никто лучше, чем он сам, не может знать потребностей края.
XXVI. НЕВИДАННОЕ ОЖИВЛЕНИЕ В ПРИАМУРСКОМ КРАЕ.
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ БОШНЯКА
Одиннадцатого июня Геннадий Иванович добрался до залива Де-Кастри. Здесь стояла целая эскадра русских судов: транспорты «Двина», «Байкал», паровая шхуна «Восток» и многострадальный «Иртыш», команда которого вымерла на одну треть во время бедственной зимовки. «Иртышом» командовал лейтенант Чихачев; прежний командир Гаврилов все еще не мог оправиться от болезни.
Шхуна «Восток» была посыльным судном при адмирале Путятине, который на фрегате «Паллада» прибыл в Японию для заключения договора.
В связи с разразившейся войной Путятин получил приказание со своими кораблями[60] идти к устью Амура.
Адмирал послал в Императорскую гавань корвет «Оливуца», чтобы предупредить зимующие там корабли о том, что объявлена война с Англией, Францией и Турцией. С приходом «Оливуцы» бедственное положение зимовщиков сразу облегчилось. В Де-Кастри Невельской нашел всю команду Муравьевского поста во главе с Буссе. Путятин, отправляя к Буссе извещение о начавшейся войне, предложил снять пост и вместе с командой отправиться на Амур, «если это не противоречит распоряжениям его начальства». Опасливый майор поторопимся выполнить распоряжение адмирала, пренебрегая приказом Невельского разбить команду на отряды по 6–8 человек и маневрировать с ними, заставляя неприятеля блокировать остров.
Майор предпочел более спокойную жизнь и поспешил эвакуироваться, оставив с таким трудом возведенные стены и деревянные башни на произвол судьбы.
Адмирал Путятин находился в Императорской гавани, которую нашел удобной для защиты от неприятеля и начал укреплять.
Геннадий Иванович узнал, что сведения, полученные им о бухтах к югу от Императорской гавани, подтвердились. «Паллада» на пути из Японии близ корейской границы, на южном побережье Уссурийского края, вышла в обширную, закрытую от ветров гавань, которая была названа заливом Посьета. Севернее открыта была удобная, но небольшая бухта, названная бухтой св. Ольги.
В Де-Кастри Невельской получил известие, что в Мариинский пост уже пришел пароход «Аргунь», а вслед за ним движется со своей флотилией генерал-губернатор. Геннадий Иванович поспешил обратно и 14 июня в 7 верстах от Мариинского поста на байдарке встретил караван барж с «Амурским сплавом». Невельской рапортовал Муравьеву о состоянии Амурской экспедиции, о Сахалине и о судах, собравшихся в Де-Кастри и Императорской гавани.
К полудню того же дня вся флотилия собралась у Мариинского поста, который состоял тогда из 8 человек матросов, живших в двух избах.
Муравьев объявил Невельскому, что 350 человек под начальством назначенного помощником губернатора Камчатки и командиром 47-го флотского экипажа капитана 2-го ранга Арбузова и инженерного поручика Мровинского должны следовать в залив Де-Кастри, а оттуда на транспортных судах «Иртыш» и «Двина» в Петропавловск. Сотня конных казаков и горная батарея (4 орудия) остаются в Мариинском посту, остальные же 150 человек направятся в Николаевский пост. «По Высочайшему повелению, – сказал Муравьев, – суда отряда адмирала Путятина: фрегат «Паллада» и шхуна «Восток», должны войти в реку Амур, почему все команды этих судов, а равно и команда Константиновского поста, должны зимовать в Николаевском посту; люди же Муравьевского поста должны на компанейских судах отправиться в Ситху». Таким образом, в постах Мариинском к Николаевском, где помещалось только 35 человек, должно было зимовать около 900 человек.
Двадцать четвертого июня отряд Арбузова на транспортах «Иртыш» и «Двина», с продовольствием на весь путь до Петропавловска, а также с провиантом, привезенным на «Байкале», вышел по назначению. Через несколько часов после их ухода из Де-Кастри прибыл из Петропавловска корвет «Оливуца» с донесением от В. С. Завойко, что он не в состоянии обеспечить вновь прибывших, потому что провианта для находившихся в Петропавловске команд и жителей едва только достанет до 1 ноября, и что ввиду военных обстоятельств снабжение порта морем на кругосветных судах компании (как то делалось) весьма сомнительно, а если суда эти по какому-либо счастливому случаю и успеют войти в порт, то и тогда они привезут только годовое продовольствие, строго рассчитанное на число людей, которое там находится сейчас.
Отношения между Муравьевым и Невельским портились все больше и больше. Совместные хлопоты по подготовке края к обороне еще сильнее подчеркивали разницу во мнениях. Многие распоряжения Невельского раздражали властного и самоуверенного генерал-губернатора. Почва для личной неприязни Муравьева была еще прежде хорошо подготовлена многочисленными врагами Невельского, а разногласия, происходившие между генерал-губернатором и Геннадием Ивановичем чуть ли не по каждому вопросу, только подливали масла в огонь.
Трагедия в Императорской гавани, происшедшая по вине Буссе, бросала, конечно, тень и на Невельского, несмотря на то, что он и его отважные сподвижники сделали все, что могли, для устранения катастрофы[61]. Однако помощь пришла слишком поздно. В продолжение зимы в Императорской гавани из 12 человек команды поста умерли 2 человека, из 48 человек команды транспорта «Иртыш» умерли 1 офицер и 12 человек матросов. Из 24 человек экипажа «Николая I» умерли 4 человека. Таким образом, из 84 человек не стало 19.
Подробное донесение об этом несчастье Невельской получил от Бошняка за несколько дней до прибытия генерал-губернатора.
«Господь бог один знает, – заканчивает Бошняк, – чем бы еще могла кончиться эта печальная драма, если бы Вы не оставили в Императорской гавани значительного количества муки и крупы, и если бы Вы по получении сведений о таком совершенно неожиданном обстоятельстве – сосредоточении здесь 84 человек вместо 12 – не прислали бы нам хотя и скудного, но единственно возможного количества необходимых запасов и оленины, и если бы корвет «Оливуца» не снабдил нас запасами... Прибытие этого корвета оживило нас всех».
Несчастье в Императорской гавани, которое при известном освещении и недоброжелательности можно было бы поставить в вину Невельскому, являлось только поводом для проявления неудовольствия генерал-губернатора, которое на самом деле имело более глубокие корни.
Муравьев еще прежде, про себя, решил судьбу Невельского. Подобного рода сотрудник, инициативный, волевой, способный самостоятельно мыслить, непоколебимый, если считал себя правым, да к тому же еще и имеющий огромные заслуги, способные затмить заслуги Муравьева в Амурском деле, был ему очень неудобен. В то время как Невельской, не обращая внимания на грозные симптомы неудовольствия генерал-губернатора, работал не жалея сил, Муравьев писал своему адъютанту Корсакову:
«...Между тем Невельской просит меня не обездолить его народом и строит батарею в Николаевском порте на увале, кажется, против своего дома, а не там, где приказано – против входа в реку. Он, оказывается, так же вреден, как и атаман: вот к чему ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!
...Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе исправляющим должность начальника штаба; Завойко – начальником всех морских сил... Таким образом Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно»[62].
Удивительна снисходительность Муравьева, не отказывающего Невельскому в честности![63]
Отставка Невельского, своеобразная награда, увенчивающая его замечательную деятельность, была решена. Одно обстоятельство задержало ее: Невельской получил известие, что старшая дочь его Екатерина умерла и жена тяжело больна.
Муравьев проявил достаточно человечности – отставка была отложена. Капитан поспешил в Петровское.
Вот как пишет об этом новом ударе сам Невельской:
«Жену я застал едва только оправившейся от этой потери и тяжкой болезни. Тяжело было нам, родителям, видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке! Тяжко было испытание это нам, и без того отрезанным пустыней от всего света, но что делать, – эта жертва, тяжкая для нас, родителей, была данью исполнения долга, направленного к благу отечества!
С прибытием в Петровское корабля Российско-Американской компании на нем пришел из Аяна брат жены моей мичман Николай Иванович Ельчанинов, которого она не видела более 6 лет. Это свидание благотворно подействовало на жену мою в ее тяжкой горести.
Пробыв трое суток в Петровском, я отправился в Николаевское, чтобы встретить там Н. Н. Муравьева и с ним на шхуне «Восток» осмотреть бар северного фарватера, ибо ввод фрегата «Паллада» в реку более всех меня озабочивал; тем более, что при извилистых лиманских каналах и быстрых течениях ясно было видно, что паровые средства наши весьма были для этого недостаточны».
Остаток лета прошел в работах по подготовке края к обороне.
Муравьев, побывавший в Императорской гавани, познакомился там с Бошняком – ближайшим и деятельным сотрудником Геннадия Ивановича. Лейтенант Бошняк, всю зиму державшийся бодро, сейчас заболел и едва мог передвигаться. Когда миновала всякая опасность для вверенных ему людей и не о чем было больше беспокоиться, нервы сдали и наступила реакция.
Муравьев, знавший о неутомимой, многолетней деятельности Бошняка, видя его желтым, отекшим, с потухшим взглядом, предложил ему отпуск. Решено было, что Бошняк отправится на шхуне «Восток» в Петровское, чтобы собрать вещи. Шхуна должна была возвратиться в Де-Кастри, а в начале июля отправиться в Аян и захватить по пути лейтенанта. Бошняк просил отпустить в Петровское двух верных спутников своих, казаков Семена Парфентьева и Кирилла Белохвостова. С ними сотни верст прошел он по пустыням Приамурья, с ними провел страшную зиму в Императорской гавани. Получив разрешение, Бошняк, опираясь на палочку, торопливо заковылял по трапу шхуны на берег, чтобы порадовать казаков.
В те несколько дней, что стояла шхуна «Восток» в Императорской гавани, лейтенант заметно поправился, поздоровел и повеселел. Но каждый день Бошняк бывал на мыске, где белели 19 свежих крестов. Он приводил в порядок могилы или просто сидел на каком-нибудь дерновом холмике и смотрел на тихие воды бухты затуманенными от слез глазами.
«Кому из сослуживцев придется побывать в этом месте тяжелых испытаний моей молодости, того прошу не забыть тихим поклоном и крестом за меня почтить память моих несчастных товарищей-страдальцев...» – пишет Бошняк в своем дневнике.
Но вот и день отплытия. Парфентьев и Белохвостов весело тащат свои пожитки по трапу шхуны. Бошняк прощается с Императорской гаванью. Загремела лебедка, зашумели пары, и шхуна направилась к выходу из гавани. Медленно прошло судно мимо мыска-кладбища, бородатые казаки сняли шапки и, крестясь, поклонились умершим товарищам. Бошняк надел фуражку только тогда, когда белые кресты скрылись из виду.
Шхуна, побывав в Де-Кастри, отправилась в Петровское и бросила якорь на рейде. Погода была свежая, с моря шли волны, и бурун раскатывался белой полосой вдоль берега. Пришлось пережидать погоду, шлюпка не смогла бы пройти в залив Счастья. Но казакам не терпелось на берег. Бошняк тоже хотел поскорее побывать «дома», увидеть людей, с которыми сжился, как с родными, за годы службы в Амурской экспедиции. Вместе с Парфентьевым и Белохвостовым сошел он в легкую кожаную байдарку. Но случилось несчастье: гребцы оплошали, кипящая пена буруна залила байдарку, и Бошняк с казаками оказались в ревущих и грохочущих волнах. Головы пловцов то скрывались в пенистых гребнях, то выныривали в промежутках между валами. Но вот прокатился вал, и из пены вынырнули только двое. Еще и еще валы, и вот только один пловец борется с волнами недалеко от береговой отмели. Гиляки и матросы из Петровского вытащили изнемогающего Бошняка. Оба казака утонули.
Через несколько дней Бошняк, простившись с Невельским, Екатериной Ивановной и остальными, навсегда уехал с берегов Амура.
XXVII. ПОБЕДА НАД АНГЛО-ФРАНЦУЗАМИ В ПЕТРОПАВЛОВСКЕ.
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ МУРАВЬЕВА
Неприятель считал, что устье Амура не судоходно и не может служить убежищем для военных кораблей.
«Путешественники» Гиль и Остен ручались, что входа в реку нет ни с севера, ни с юга. Они не сумели раскрыть тайну Амура. Такие же сведения приходили и из Петербурга. Вряд ли это случилось потому, что открытия Невельского хранились в тайне.
Скорее всего неприятель был введен в заблуждение тем, что в осведомленных кругах Петербурга не верили Невельскому и не придавали значения его открытиям.
И англичане и французы полагали, что весь азиатский берег Татарского залива скалист и неприступен. На всем протяжении побережья иностранцам известна была только одна бухта – Де-Кастри. Англо-французы думали, что Сахалин – полуостров, Амур недоступен с моря, а главный русский порт и крепость – Петропавловск[64]. Только здесь, по мнению неприятеля, могла базироваться русская эскадра.
Существование этой эскадры в Тихом океане очень тревожило англичан. Базируясь на Петропавловск, русские корабли угрозою нависали над колониальными коммуникациями Великобритании. Известно было, что русская эскадра состоит из старого, но хорошо вооруженного фрегата «Паллада», команда и офицеры которого отлично натренированы многолетним плаванием вокруг света. Кроме этого устаревшего судна, в Тихом океане появился отличный, быстроходный 52-пушечный фрегат «Диана». Корвет «Оливуца» тоже нельзя было сбросить со счета. Кроме этих судов, представлявших по тем временам серьезную силу, в распоряжении русского командования находилась паровая шхуна «Восток» и несколько вооруженных транспортов.
В середине лета 1854 года фрегат «Аврора» пришел из Кронштадта в Тихий океан ускоренными переходами, почти не заходя в промежуточные порты. Еще до объявления войны в Каллао «Аврора» встретилась с кораблями будущих неприятелей, и французы с англичанами имели полную возможность оценить боевые и мореходные качества этого отличного судна.
Военно-морские силы англо-французов на Тихом океане во много раз превышали силы русских. Но неприятель вынужден был разбросать корабли для защиты своих коммуникаций.
Между тем у русского военного командования на Тихом океане не было определенного военно-стратегического плана, и все мероприятия ограничивались подготовкой к обороне Петропавловска и устья Амура.
Общее командование военными силами края осуществлял Муравьев. Старшим флотским командиром был адмирал Путятин, но он имел особое задание – ведение переговоров и заключение договора с Японией. Военные действия не должны были мешать ему в выполнении этой миссии.
На совещании с Муравьевым в Императорской гавани было решено, что Путятин на «Диане» отправится зимовать в Японию, а ранней весной, по окончании переговоров, возвратится в лиман, к мысу Лазарева, и будет действовать сообразно обстоятельствам.
Фрегат «Паллада» после освидетельствования его комиссией оказался настолько гнил и расшатан, что был признан совершенно непригодным для морских походов без капитального ремонта и тимберовки, которые можно было сделать только на специально оборудованной верфи с сухим доком. Такой верфи ни в Петропавловске, ни в Русской Америке не было.
После совещания с Путятиным Муравьев послал корвет «Оливуца» к Завойко с приказанием укрепиться и защищаться в Петропавловске. Передав этот приказ, «Оливуца» пошла в обратный путь и в море разминулась с неприятельской эскадрой, направлявшейся громить Петропавловск. В Петропавловске лихорадочно работали. Завойко в этом случае оказался на высоте положения, сделав все, что было в его возможностях, для защиты порта, хотя возможности эти были ничтожны.
Петропавловск защищали 300 человек солдат сибирского линейного полубатальона во главе с капитаном Арбузовым. Этот отряд, приплыл вместе с Муравьевым по Амуру, на транспорте «Двина» был доставлен в Петропавловск незадолго до нападения англо-французов. Кроме того, в распоряжении Завойко были моряки: гарнизон порта, команда «Двины» и команда «Авроры». Команда «Авроры» из-за спешного перехода в плохую погоду была чуть ли не наполовину больна цингой, но, несмотря на это, авроровцы во главе со своим доблестным командиром, капитаном 2-го ранга Изыльметьевым, показали чудеса выносливости и отваги при укреплении и обороне города. Всего защитников Петропавловска было 879 солдат и матросов и 40 офицеров.
Фрегат «Аврора» и транспорт «Двина» стояли в гавани на якорях, а пушки с бортов, обращенных к берегу, свезены были на береговые батареи. Петропавловск защищало 40 орудий на 7 береговых батареях и 27 орудий на кораблях.
Количество пушечных зарядов было ограничено. К счастью для защитников, за три дня до прихода неприятельской эскадры в Авачинскую губу корабли Российско-Американской компании привезли продовольствия на 10 месяцев.
Восемнадцатого августа эскадра англо-французов вошла в Авачинскую губу. Она состояла из шести парусных кораблей и парохода «Вираго», вооруженного мортирами. Эскадра насчитывала двести тридцать шесть орудий. Среди парусных судов было: три фрегата – «Форт», «Пик» и «Президент», два корвета – «Амфитрита» и «Эвридика» и бриг «Облигадо». Соединенной эскадрой командовали английский адмирал Давид Прайс и французский адмирал Феврие ле Пуант.
Англо-французы дважды (20 и 24 августа) атаковали Петропавловск, высаживая на берег десант и ведя по городу и укреплениям убийственный огонь с кораблей. Оба раза неприятель был отбит, а штурм 24 августа закончился разгромом вражеского десанта и бегством его на корабли. Командир английской эскадры покончил с собой выстрелом из пистолета.
Неприятель потерял до 350 человек убитыми и ранеными. Защитники Петропавловска энергично исправляли повреждения на батареях и кораблях и готовились к отражению нового штурма. 25-го и 26-го англо-французы хоронили убитых и чинили повреждения на кораблях.
Утро 27 августа было пасмурно и туманно. Когда туман рассеялся, наблюдатели с берега заметили, что вражеская эскадра готовится сниматься с якорей. Русские были уверены, что неприятель собирается повторить нападение. Прозвучали сигналы тревоги.
Но на кораблях противника поднимали на ростры гребные суда, и это заставило усомниться в намерениях англо-французов. Неужели неприятель бесславно покидает бухту?
И действительно, развертываются паруса, наполняются ветром, и корабли, кренясь и пеня воду, идут к выходу из Авачинской губы, медленно скрываясь из виду.
Не веря своим глазам, петропавловцы держатся настороже, опасаясь хитрости. Но наступает вечер, ночь, следующее утро. И становится ясно, что неприятель ушел.
Ликование и радость защитников Петропавловска трудно описать. Бойцы отпущены с батарей, в торжественной обстановке отслужены молебен и панихиды по убитым. Во все окрестные селения полетели гонцы, извещая семьи защитников, укрывшиеся там от опасностей осады, что неприятель отступил.
Сообщение о победе в Петропавловске Невельской получил в 20-х числах октября от командира шхуны «Восток» и объявил командам Николаевска радостную весть.
Неприятельская эскадра пошла залечивать раны и зимовать на Гавайские острова. В течение 1854 года ни одно вражеское судно не появлялось в Татарском проливе Англо-французы считали бесполезным искать русские корабли в пустынных водах у негостеприимного побережья, «лишенного гаваней».
С ближайшей почтой Невельской отправил Муравьеву следующее донесение:
«Осмеливаюсь доложить Вашему превосходительству, что в случае продления войны и в 1855 году скорое сосредоточение в Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и Японии, должно, по моему мнению, составлять единственную и главную нашу заботу, ибо если мы благовременно это сделаем, то неприятель, в каких бы то превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать не может, потому что банки лимана, полная для него неизвестность здешнего моря, удаление его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на одну тысячу миль, лесистые, гористые и бездорожные, пустынные побережья Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого сильного врага, пришедшего с моря. Появление его сюда послужит нам не во вред, а в пользу, ибо, блокируя берега Татарского залива, он этим фактически признает их российскими. При сосредоточении в Николаевске судов, людей и всего имущества Петропавловского порта, единственный неприятель для них, с которым неминуемо придется бороться, это мороз и пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все силы наши были обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение из Забайкалья по реке Амуру сосредоточенных здесь людей хорошим и в избытке продовольствием, медикаментами и необходимою здесь теплою одеждою. Каждый прибывший сюда человек, без совершенно полного довольствия пищею и одеждою и без строительных материалов (кроме леса, разумеется) и инструментов, будет нас здесь не усиливать, а только ослаблять и обременять, распространяя болезни и смертность; поэтому не следует присылать сюда людей без полного обеспечения всем выше упомянутым. Здесь, в настоящее время, каждый солдат, прежде всего, должен был быть плотником; самое для него необходимое топор, теплая одежда и полное во всех отношениях продовольствие. С этими средствами он может бороться и выйти победителем неминуемого и лютого врага здесь – мороза и различных в пустынном крае климатических и других условий, вредно действующих на здоровье людей и порождающих различные болезни и смертность. Победивши этого врага, внешний враг, пришедший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен, ибо, прежде чем он доберется до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или уже очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также бесполезно терять своих людей высадкою десантов на пустынные, лесистые, гористые и бездорожные берега Приамурского края, и, таким образом, война здесь будет кончена со славою, хотя без порохового дыма и свиста пуль и ядер, – со славою, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли и чрез это он вынужденным найдется блокировать берега Татарского залива и южной части Охотского моря, для чего необходимо сосредоточить здесь большое количество военных судов, что сопряжено с весьма значительными расходами; между тем как нам он всем этим принесет огромную пользу, так как, блокируя прибрежья, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский край, он тем самым фактически признает их русскими».
В заключение Невельской выразил надежду, что ему дадут знать заранее о решении, какое будет принято относительно Петропавловска.
После личного свидания с Муравьевым Невельской окончательно убедился, что генерал-губернатор придерживается иных взглядов по этому вопросу. Все меры были приняты к тому, чтобы сделать из Петропавловска главный порт на Тихом океане, но, посылая это письмо, Невельской надеялся, что обстоятельства и факты заставят упрямого генерала изменить свое мнение.
Однако пришла первая зимняя почта, привезшая императорский указ от 26 августа 1854 года о производстве Невельского в контр-адмиралы и выговор от Муравьева за то, что фрегат «Палладу» не оставили зимовать в лимане (где он погиб бы от подвижки льдов), а отвели в Императорскую гавань. О донесении же Невельского касательно снятия Петропавловского порта – ничего.
Пришла вторая и третья зимняя почта с русскими и иностранными газетами, а от Муравьева никакого ответа. Из иностранных газет узнали, что общественное мнение на Западе возмущено поражением под Петропавловском сильной и прекрасно оснащенной и снаряженной эскадры и требует самых энергичных мер для уничтожения этой крепости и русской эскадры на Тихом океане. Известно было, что весною эскадра неприятеля, усиленная новыми кораблями, будет снова штурмовать Петропавловск.
Между тем зимою в Приамурье энергично готовились к прибытию новых поселенцев из России и к отражению возможного нападения неприятеля. Фрегат «Паллада», разоруженный и зимовавший в Императорской гавани, был подготовлен к взрыву, на случай, если там появится неприятель. Люди на этот раз были снабжены всем необходимым в изобилии.
В Николаевске выстроили две большие казармы, три офицерских флигеля, дом для помещения гауптвахты, казначейства и канцелярии, склады, кузницу, мастерскую, флигель для инженера, эллинг, на котором строилась шхуна-баржа для перевозов грузов по Амуру и лиману, 12 домиков для семейных солдат и т. д.
В эту зиму в Николаевске зимовало 820 человек, в Петровском – 80, в Мариинском – 150 человек.
Николаевск принял вид городка, намечены были улицы, на которых пока еще торчали пни.
Новопоселенцы на Амуре в свободные от работы часы развлекались: катались с гор, устраивали спектакли, фейерверки, маскарады.
В Николаевске возник настоящий базар. Гиляки и гольды доставляли в городок дичь и рыбу в изобилии.
Невельской очень тревожился о судьбе петропавловцев, но так как его не извещали о мерах, которые предпринимаются для оказания им помощи, то он полагал, что все будет сделано помимо его участия.
В начале мая из Аяна прибыл на оленях нарочный с извещением от генерал-губернатора, что раннею весною в Де-Кастри придет судно с семьей Завойко и другими семьями из Петропавловска. Невельскому приказывалось озаботиться доставкою их в Мариинский пост, а судно ввести в реку. Это еще более уверило Геннадия Ивановича и всех его сподвижников, что Петропавловск решено защищать до последней крайности.
Однако не успел Невельской, выехавший в Де-Кастри, добраться до Мариинского поста, как получил сообщение, что в Де-Кастри прибыли транспорты «Иртыш», «Байкал» и «Двина» с семействами жителей и всем имуществом Петропавловского порта, а следом за ними идет Завойко с фрегатом «Аврора» и корветом «Оливуца» (который также зимовал в Петропавловске). По распоряжению генерал-губернатора Петропавловский порт снят и приказано все сосредоточить в Николаевске на Амуре. Оказывается, что еще зимою Муравьев решился наконец на шаг, неизбежность которого давно, задолго до войны, предсказывал Невельской. Тяжело было генералу видеть, что рухнули его проекты о возведении Петропавловска в степень первоклассной крепости. Сознание собственной ошибки и доказанная фактами правота Невельского еще более увеличили все возрастающую антипатию к нему Муравьева.
