355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виталий Тренев » Путь к океану (сборник) » Текст книги (страница 4)
Путь к океану (сборник)
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:57

Текст книги "Путь к океану (сборник)"


Автор книги: Виталий Тренев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Гиляцкие лодки нестройною флотилией приближались к «Байкалу» со стороны левого борта, обращенного к берегу. С правого борта, незаметно для гиляков, был спущен вельбот. Набирая скорость, он обогнул транспорт, гребцы навалились на весла во всю силу, и вельбот понесся к флотилии, как сокол на стаю уток. Он носом опрокинул маленькую лодчонку, которая была ближе всего к «Байкалу», гребцы выхватили из воды двух захлебывающихся, перепуганных гиляков и во весь мах длинных весел пошли обратно к транспорту. Гиляки на лодках подняли многоголосый вопль, полетели стрелы, но вельбот уже огибал корму «Байкала» и через несколько минут был поднят на палубу. Пленников вывели на ростры и объяснили, что им будет очень плохо, если товарищи их не одумаются. Гиляки вступили в переговоры. Воинственный пыл прошел. Они вернули похищенные вещи, получили за это подарки, и пленники были отпущены.

После этого случая с гиляками наладились добрые отношения, и в дальнейшем они, дружески относясь к морякам, помогали им чем могли.

VII. САХАЛИН – ОСТРОВ!

ВХОД В РЕКУ АМУР ВОЗМОЖЕН ДЛЯ СУДОВ С СЕВЕРА И С ЮГА!

Лето подходило к концу, а сделано было очень мало.

После нескольких рискованных попыток пробиться через лиман на «Байкале» и отыскать устье Амура Невельской убедился, что сделать это невозможно, прежде чем не будут найдены и изучены фарватеры, ведущие в реку.

«Байкал» стоял на якоре в безопасном северном рейде, защищенный с одной стороны отмелью, обсыхающей во время отлива, и с трех сторон бесплодными, увалистыми берегами Сахалина. За отмелью без конца и края простирались пустынные и коварные воды негостеприимного лимана. Далеко на горизонте синели горы азиатского берега.

В глубокой задумчивости ходил по палубе Невельской. Трудно было отказаться от мысли найти вход в Амур с внешней, северной окраины лимана. Подробно же исследовать лиман и нанести на карту прихотливую вязь глубин и мелей оказывалось практически невозможным. Площадь лимана составляет около двух тысяч квадратных километров и исследование его потребовало бы массу времени. Поэтому Невельской приступил к решению задач только существеннейшей важности. Следовало найти устье Амура и убедиться, теряется ли оно в песках, и если нет, то искать фарватеры, начиная от устья, а не с моря, так как здесь сама река покажет начало фарватера. Кроме того, надо твердо, раз и навсегда установить: остров Сахалин или полуостров.

Невельской отправил офицеров на двух шлюпках в первую разведку. Одной командовал старший офицер «Байкала» лейтенант Козакевич, другой – мичман Гроте.

Гроте на западном берегу Сахалина должен был обследовать обширный залив Байкал, открытый Невельским, установить, не имеет ли этот залив второго выхода в Сахалинский лиман, а также определить глубины и протяженность канала, начало которого найдено было в лимане подле западного берега Сахалина.

Козакевичу поручалось, следуя вдоль материка, отыскать устье Амура. Если же в устье обнаружатся глубины, достаточные для мореходных судов, то продолжать продвигаться с промерами по найденному каналу вплоть до выхода из лимана в Охотское море. Главное – найти устье Амура.

Невельской взял Козакевича под руку и указал в сторону синеющего вдалеке мыса:

– Вот отсюда начать, Петр Васильевич. С богом...

Первым вернулся мичман Гроте и доложил, что залив Байкал, кроме входа с севера, из Сахалинского залива, никаких других проток и входов не имеет (это было верно). Закончив обследование залива Байкал, Гроте отправился вдоль западного берега Сахалина, но последовательную нить глубин утерял и шел не по извивам канала, а напрямик, то пересекая подводные мели, то проходя над глубинами в 10–16 метров. Так он подплыл к отмели, которая тянулась от Сахалина к темневшему на той стороне пролива высокому мысу.

Мичман, убежденный, что это и есть та отмель, тот перешеек, что соединяет Сахалин с материком, повернул обратно.

Выслушав донесение, Невельской молча посмотрел на Гроте из-под надвинутых бровей и сквозь крепко стиснутые зубы буркнул: «Можете быть свободны».

С тревожным нетерпением ожидал Невельской возвращения своего старшего офицера.

Между тем Козакевич плыл то под парусами, то на веслах вдоль гористого сумрачного побережья. Шлюпка огибала бесчисленные мысы и входила в заливы и бухточки, обследуя каждый изгиб береговой линии. При этом Козакевич внимательно оглядывал бухту, ожидая увидеть характерные очертания китайских джонок, но все вокруг было пустынно и безмолвно, словно от сотворения мира здесь не ступала нога человека. Козакевич и матросы ночевали на берегу, на опушке хвойного леса, дымными кострами спасаясь от свирепых комариных полчищ.

Часовой, сжимая ружье, настороженно вглядывался во тьму, прислушиваясь к непонятным шорохам, треску, к чуждым для него звукам ночной тайги. Наутро, позавтракав жидкой кашей, пахнущей дымом, поплыли дальше.

Ни китайских судов, ни крепостей, ничего, говорящего о принадлежности края Китаю, не находили моряки. Но не находили они и устья Амура.

Наконец, обогнув высокий, крутой, обрывающийся в море мыс, Козакевич увидел огромный залив, далеко, насколько хватал глаз, врезающийся в побережье. Опытным взглядом лейтенант определил ширину залива – 13 километров. Мощное течение, обозначенное крутыми, неправильными всплесками пенистых волн, шло из глубины залива и вначале ровной, а потом прихотливо петляющей дорогою пролагало себе приметный путь, выделяясь более темным тоном на светло-серых водах лимана.

– Братцы, это Амур! – дрогнувшим голосом сказал матросам Козакевич, поднося к глазам зрительную трубу.

– Дай бог, ваше благородие! – за всех отвечал загребной. Матросы с любопытством смотрели на бурные, серые воды реки, мощным потоком устремляющиеся к морю.

Козакевич отыскивал удобное место на берегу, чтобы пристать и сделать необходимые наблюдения. За мысом виднелись юрты и вытащенные на сушу лодки. Судя по всему, это было гиляцкое селение. Какие-то люди в меховых одеждах забегали по деревне, и скоро на возвышенности подле берега собралась толпа местных жителей. Шлюпка подвалила к отмели, и гиляки, сбежав к воде, помогли матросам вытащить ее на песок.

Козакевич дослал секстан и определил астрономическое положение мыса, который гиляки называли мыс Тэбах (это название сохранилось и поныне). От местных жителей моряки узнали, что перед ними действительно устье Амура – широкое, многоводное устье огромной реки, свободно изливающей в море свои воды. Козакевич тщательно оглядывал в зрительную трубу окрестные возвышенности, поросший лесом противоположный берег.

Нигде никаких следов укреплений или хотя бы стоянки китайских судов. Только две деревушки гиляков, живших свободно, не платя никому дани и никому не подчиняясь, виднелись на лесистых берегах Амура. Произведя наблюдения, Козакевич поспешил на «Байкал». В лимане лейтенант обнаружил вехи, поставленные гиляками. Вехи стояли вдоль канала с глубинами от 7 до 10 метров.

Выслушав донесение Козакевича, Невельской побледнел, потом покраснел и, от счастья не находя слов, молча горячо пожал ему руку. Сведения, привезенные лейтенантом, оправдывали все труды и усилия. Вход в Амур был найден! Тяжелый камень свалился с души Невельского.

Теперь нужно было уточнить и, так сказать, заверить сделанные Козакевичем открытия, а также выяснить еще несколько важных вопросов:

1. Остров Сахалин или полуостров?

2. Судоходно устье Амура или нет?

3. Есть ли на Амуре правительственное влияние каких-либо крупных государств или земли эти принадлежат гилякам, которые никому не подвластны?

Геннадий Иванович решил сам все разведать. В поход назначены были три шлюпки: вельбот, шестерка и четверка. Три офицера, доктор и четырнадцать матросов отправлялись с Невельским. 10 июля 1848 года началось это плавание. Запас продовольствия был рассчитан на три недели.

Таким представлялся Татарский пролив до исследования Невельского.

План Невельского заключался в следующем: шлюпки должны были с севера по глубинам, найденным Козакевичем, войти в Амур, подняться по реке вдоль левого берега настолько, чтобы с несомненностью убедиться в том, что это действительно Амур, и в том, что вход в реку возможен для морских судов. Затем предполагалось перейти к правому берегу и следовать вниз по реке. Не теряя «нити глубин», выйти в лиман и, стараясь отыскать южный фарватер, подвигаться к югу либо до тех пор, пока перешеек не помешает дальнейшему плаванию, либо, если перешейка не окажется, дойти до той широты, до которой доходил Браутон, и тем самым доказать, что Сахалин остров, а не полуостров.

Возвратиться Невельской предполагал уже не побережьем материка, а вдоль западного берега Сахалина. Экспедиция отплыла рано утром. Шли медленно, то и дело лотом проверяя глубины. Ветер и волны мешали работе. 11-го числа шлюпки обогнули мыс Тэбах и, оставив позади воды лимана, вошли в Амур.

Это была торжественная минута для Невельского. Гипотеза его подтверждалась: Амур, как и подобало такой огромной реке, мощно и свободно вливался в море. Никакие «пески» не смогли бы послужить ему преградой. И только Сахалин, голубой полоской видневшийся на горизонте, отделял устье Амура от океана, образовывая вместе с азиатским берегом обширный бассейн, названный Амурским лиманом. Полюбовавшись величественным и суровым пейзажем, зачерпнув в кружки амурской воды, моряки поплыли вверх по реке.

Они прошли по Амуру около тридцати километров, делая промеры и постоянно находя глубины, достаточные для плавания морских судов, и добрались до низменного полуострова, тянувшегося поперек реки. Матросы удивлялись ширине Амура, обилию крупной рыбы. Невельской одаривал ножами, табаком и всякою всячиною гиляков, приехавших на лодках из деревни Алом, что лежала на том берегу реки. Геннадий Иванович хотел завязать с местным населением добрые отношения. Попутаю он старался собрать сведения об окрестной стране, насколько это позволяло ему незнание языка. Гиляки говорили много и охотно, стараясь понять, что хочет от них «джан-гин» (купец), даром дающий хорошие вещи, а когда поняли, что Невельской спрашивает о направлениях реки и морского побережья, то один из них, сев на корточки, стал чертить на песке карту.

В устье Амура гиляк изобразил два мыса, один из которых, как уже знал Невельской, назывался Тэбах и находился на левом берегу, а другой, «входной» мыс[22], на правом берегу, гиляк назвал Пронге. Перед устьем Амура гиляк начертил длинный остров и провел к нему черту. Это очень не понравилось Геннадию Ивановичу, так как подтверждало известия о перешейке[23]. Тем не менее следовало собственными глазами убедиться, что этот перешеек существует.

Утром 13 июля Невельской со всей своей флотилией в сопровождении гиляцких лодок пересек Амур у мыса Мео и пошел вниз по реке к мысу Пронге, к выходу из Амура, не прекращая промеры. Здесь шлюпки были тщательно подготовлены для плавания в бурном и опасном проливе: фальшбортами (добавочными досками) повысили борта, осмотрели конопатку в пазах и т. д.

Невельской условился с офицерами о месте встречи на случай, если налетевшая непогода расшвыряет шлюпки и им придется спасаться врассыпную. 15 июля вышли в плавание вдоль гористого материкового берега. Над покрытыми лесом горами высились конические безлесные вершины – гольцы.

Плавание было трудное. То и дело набегали шквалы с дождями, в проливе поднималось крутое волнение, волны захлестывали шлюпки, и приходилось спасаться на берегу. Но не всегда была возможность пристать. Иной раз приходилось на полузатопленных шлюпках, выливая воду ведрами и ковшами, огибать скалистые мысы, о которые бешено разбивался бурун, и отыскивать среди прибрежных камней удобный клочок берега, чтобы выброситься вместе с набежавшей волной. Как только позволяла погода, шлюпки снова шли в море. Часто приходилось далеко возвращаться к месту последнего промера, чтобы «нить глубин» нигде не прерывалась. Невельской со скрупулезной точностью следил за этим. И матросы, и офицеры, и сам командир выбивались из сил от непосильной работы. Отдых на берегу был еще мучительнее, чем борьба с волнами и ветром. Мириады комаров не давали сомкнуть глаз, доводя людей до исступления. Костры-дымокуры не могли отогнать этих мучителей. Чехов, побывавший здесь сорок лет спустя, во время путешествия на Сахалин, пишет: «Я думаю, что если здесь остаться ночевать под открытым небом, не окружив себя кострами, то можно погибнуть или, по меньшей мере, сойти с ума».

Шлюпки продолжали неуклонно двигаться к югу по Татарскому, как тогда говорили, заливу, и на карте у Невельского впервые вместо «белого пятна» ложилась извилистая береговая линия, а цифры перед нею указывали глубины, вполне достаточные для прохода крупных морских судов.

После многих трудов и опасностей 22 июля шлюпки дошли до самого узкого места пролива. Все предыдущие исследователи, от Лаперуза и до мичмана Гроте, находили здесь перешеек, соединяющий Сахалин с материком.

Невельской же открыл пролив шириною в 7 километров.

Но для того, чтобы окончательно убедиться в ошибочности данных предыдущих исследователей, необходимо было дойти до широты 51°40ґ, где побывали Лаперуз и Браутон. На это потребовалось два дня. Теперь уже с несомненностью можно было утверждать, что Сахалин остров.

После 22-дневного плавания, постоянно прерываемого шквалами, Невельской вернулся на «Байкал», закончив трудный поход, блистательно доказав справедливость своих предположений и ниспровергнув дотоле непогрешимый авторитет известных путешественников.

Своим дерзким путешествием, совершенным вопреки желанию влиятельных особ, и сделанными открытиями Невельской задел интересы целой иерархической лестницы чиновников, начиная от Завойко, командира Аянского порта, посылавшего экспедицию Гаврилова, и кончая самим могущественным и мстительным Нессельроде – канцлером империи, изменившим текст донесения Гаврилова и доложившим Николаю I, что Амур теряется в песках и для России никакого интереса не представляет.

Невельской между тем торжествовал победу, сияя доброй улыбкой, жал руки поздравлявшим его товарищам и благодарил их за помощь.

Третьего августа транспорт вышел из лимана и взял курс к северу, делая съемку побережья. У мыса Мухтель, заштилев, «Байкал» стоял среди зеркально-неподвижных вод в тиши погожего осеннего дня, как вдруг вахтенный заметил две черные точки, направляющиеся от берега.

VIII. ИСТОРИЯ ПОРТА АЯН

Это оказались две байдарки, в которых находились тунгусы и один человек европейского облика. На вопрос, кто они, пожилой человек в старой офицерской фуражке крикнул, что он служащий Российско-Американской компании, корпуса флотских штурманов поручик Орлов и просит принять его на борт.

Орлов возвращался из большого сухопутного путешествия, которое совершил по заданию компании. Он обследовал прибрежье Охотского моря и собрал от встречных туземцев сведения об Амуре и окрестных землях. Сведения эти не были новы для Невельского. Но сам штурман очень заинтересовал Геннадия Ивановича и пришелся ему по душе. Это был немногословный, неторопливый человек, небольшой, сухощавый, перенесший столько бедствий и лишений, что они уже были бессильны причинить ему какой-либо ущерб. Глаза Орлова светились живостью и энергией. Невельскому нравилось, как старик (впрочем, это определение мало подходило к Орлову, – ему с одинаковой вероятностью можно было дать и шестьдесят и сорок лет) обращался со своим спутником, тунгусом Афанасием. Он относился к Афанасию без тени начальственного пренебрежения. Видно, их сблизили совместные многолетние странствия по приморским пустыням Восточной Сибири.

Интерес к этому забытому краю, любовь к людям, его населяющим, направляли всю жизненную деятельность Орлова. Он любил рассказывать о простодушии, благородной доверчивости, верности и справедливости тунгусов, в общении с которыми провел много лет.

Из рассказов Орлова о своих странствиях сама собою складывалась история карьеры некоего лейтенанта Завойко и возникновения порта Аян. С интересом слушая бывалого штурмана, Невельской никак не предполагал, что вся эта история тесно сплетется с его собственной судьбой, а благодаря Завойко он переживет самые горькие и тяжкие минуты своей жизни.

Вот эта история, подкрепленная фактами, которых в то время не могли знать ни Невельской, ни Орлов.

В 1840 году лейтенант Завойко, женившись на племяннице Ф. П. Врангеля, председателя правления Российско-Американской компании, перешел на службу компании. Случилось так, что для него не нашлось хорошей вакансии и он должен был первое время довольствоваться местом начальника Охотской конторы. Это был перевалочный пункт компании, не имевший большого значения и не дававший надежд на возможность выдвинуться.

Корабли компании приходили сюда из Аляски и с Алеутских островов. Начальник Охотской конторы должен был принимать от них меха, хранить их на складах, а затем сдавать комиссионеру для доставки в Якутск и дальше. Деятельность не очень блистательная. Но Завойко – человек энергичный, самолюбивый и изобретательный – стал искать пути к изменению такого положения.

И путь этот нашелся. Охотск, почти полтораста лет служивший единственным портом, при помощи которого Камчатка и американские владения сообщались с Россией, был чрезвычайно неудобен и для кораблей и для жителей. Корабли не имели в нем надежного убежища, часто терпели бедствия и гибли. Люди, вынужденные располагать свои жилища сообразно нуждам порта, были лишены леса для отопления, воды и т. д. Все это приходилось привозить издалека. Кроме того, случались наводнения, смывавшие городок вместе с людьми, скотом и завезенными грузами.

Давно шла речь о переносе порта куда-нибудь в более удобное место, но побережье Охотского моря почти не имело вполне безопасных бухт, во-первых, и, во-вторых, между Охотском и Якутском был тракт, которым пользовались, хорошо ли, худо ли, все же почти двести лет. В новый же порт нужно было искать и новый путь. Для решения этих вопросов можно было попытаться открыть судоходство по Амуру и в его устье создать порт, как стремился сделать это Невельской. Но Завойко не обладал дальновидностью Невельского и широтой его ума. Он пошел проторенным путем.

Еще до Завойко начальник Охотского порта Миницкий предпринял изыскания более удобного места для порта. Путь из Якутска к берегам Охотского моря намечался Фоминым в 1806 году по реке Лене и далее в Алдомский залив.

Благодаря своим связям Завойко получил от Российско-Американской компании разрешение действовать по своему усмотрению для подыскания нового места порту. Завойко остановил свое внимание на заливе Аян и в мае 1842 года на китобойном вельботе отправился в путь. Он взял с собой Орлова, «бывшего штурмана», тогда еще ссыльнопоселенца. По всеобщим отзывам, Орлов был опытным путешественником и мастером своего дела; Завойко остался доволен своим выбором.

Но запала у Завойко хватило всего на несколько дней пути, за которые пройдено было 120 верст. Экскурсия оказалась малоприятной. Ночевать приходилось на пустынном берегу, среди еще не стаявших снегов. Намокшие и продрогшие за день путешественники сушились у костра из сырых, дымящих ветвей. А тут еще в один прекрасный день неожиданно подул с моря ветер, и понесло на сушу целые ледяные поля, которые едва не раздавили вельбот. С трудом удалось вытащить его на берег.

Между тем близилось время прихода кораблей с Аляски и островов. Завойко очень кстати вспомнил, что ему следовало быть на месте для принятия грузов. Поручив все дальнейшие труды и заботы Орлову, лейтенант отобрал себе проводников понадежнее и берегом пустился в обратный путь на Охотск.

Орлов же довел дело до конца и, добравшись до Аяна, составил карту Аянского залива, а по пути туда – эскизную карту побережья. Обратный путь он совершил на присланном за ним бриге компании.

На следующий год Завойко, памятуя трудности прошлого путешествия, не поехал с Орловым, а отправил его с тунгусом Афанасием не на вельботе, а на простой рыбацкой лодке.

Орлов и Афанасий довольно быстро убедились, что лодка не годится для плавания по бурному весеннему морю, среди льдов. Они, однако, успели добраться на ней до реки Ульи.

Плыть дальше было и трудно и опасно на перегруженной и тесной лодке. Орлов и Афанасий сделали длительный привал. В несколько дней они перестроили лодку, увеличив ее грузоподъемность и улучшив мореходные качества.

Афанасий проявил большую ловкость и сметливость в этой работе. 10 мая путники уже могли следовать дальше. Путешествие было тяжелым. Днем холод, дождь, ветер, борьба с волнами, течением и льдинами. Ночью приходилось спать поочередно. Наступило время весенних медвежьих свадеб. Медведей было столько, что по ночам лес гудел от их рева и драк.

На десятый день пришли к реке Алдоме и встретили здесь тунгусов, из которых двое согласились следовать в помощь Орлову и Афанасию до самого Аянского залива. 25 мая обогнули высокий скалистый мыс и увидели Аянский залив. На окружавших его горах лежали тучи, залив был покрыт льдом. Путники вытащили лодку на берег, сами же укрылись от непогоды под скалами у озера.

Орлов исследовал Аянский залив и его окрестности как только мог подробно и выбрал место для будущего поселения. Началась рубка леса для построек. Пристанищем вновь прибывшим послужили юрта и дом, сохранившиеся от работавших здесь за несколько лет до Орлова исследователей.

Орлов собрал от окрестных жителей сведения о времени вскрытия и замерзания залива. Он составил тщательную опись залива и карту с промерами. Работы заняли все лето.

Одиннадцатого августа на бриге «Промысел» прибыли наконец Завойко и охотский протоиерей для освящения нового порта.

Завойко привез с собой рабочих и приказал начать постройки на месте, которое выбрал Орлов.

Орлов был счастливой находкой для Завойко. Старый штурман освободил своего начальника от многих забот. Вот как писал об Орлове Завойко: «Не говоря уже о трудностях переезда в 250 миль до залива на простой лодке, нельзя не отдать полной справедливости тому редкому самоотвержению, с которым Орлов действовал при всех случаях...»[24]

С Орлова сняли судимость и возвратили ему чин поручика корпуса флотских штурманов.

Штурман обеспечил исследование Аянского залива и устройство порта. Для отыскания дороги от Маи до Аяна, доставки груза и строительных работ Завойко тоже нашел отличного, редкого помощника. Это был якутский мещанин Березин.

Вместе с нанятыми в Якутске 25 мастерами и разными грузами, на вьючных лошадях, Березин через снега, кормя лошадей травою «сибилла», которую они доставали из под сугробов, добрался за 18 дней до Аяна.

Словом, счастье улыбалось Завойко в его начинаниях.

Орлов, оставшийся на зимовку, забросил на время свои компанейские дела и занялся предприятием, далеким от коммерции. Недостаточный ход рыбы прошедшим летом поверг тунгусов в бедственное положение. Начался голод. Люди, обессилев, безнадежно лежали по юртам, ожидая смерти. Якутские купцы-кулаки направили в Аян караваны оленей с разными товарами и, пользуясь безвыходным положением голодающих и честностью их в выполнении взятых на себя обязательств, закабаляли жителей. Орлов всеми силами боролся с влиянием этих купцов. Много человеческих жизней спас старый штурман. В последующие годы – 1844 и 1845 – Орлов исследовал пути сообщения от Аяна до Якутска по рекам Лене, Алдану, Мае, Нелькану через горы в трех вариантах.

Завойко между тем не терял времени даром. Он добился от правительства заселения вновь найденного Аянского тракта крестьянами; большие деньги истрачены были на приблизительное хотя бы профилирование дороги и устройство переправ.

Общественное положение Завойко резко изменилось. Вместо скромной, незавидной должности начальника фактории он получил пост начальника Аянского порта, главного порта на Охотском море. Аян становился важнейшим связующим звеном между метрополией и тихоокеанскими владениями России. При этом назначении Завойко был произведен через чин: из лейтенанта в капитаны 2-го ранга.

Естественно, что, добившись таких успешных результатов, Завойко был глубоко заинтересован в том, чтобы Аянский порт не потерял своего искусственно созданного значения. Всякие поиски более удобных путей связи с Тихим океаном, чем через Маю, Нелькан, Аян, били прямо по личным интересам Завойко Не без его участия результаты неудачной, поверхностной экспедиции Гаврилова в 1847 году были представлены правительству как исчерпывающие данные о несудоходности Амура.

С одной стороны Невельской, желающий только блага родине, с другой – хлопочущие о личных, частных интересах Завойко и члены правления Российско-Американской компании, – вот какова была расстановка сил среди русских деятелей на Дальнем Востоке.

А над всем этим мрачною, непоколебимою скалою стояли министры. Нессельроде, Чернышев, Вронченко боялись несуществующего китайского влияния на Амуре и в угоду призрачным опасениям не желали никаких перемен на Дальнем Востоке.

На самом деле «боязнь» была наигранной и вызывалась не заботами о безопасности России, а узко личными интересами.

И Нессельроде и Вронченко получали непосредственную выгоду от кяхтинской торговли и потому так непримиримо и воинственно ополчались против решительных действий на Амуре, в местах, на которые Россия имела давние исторические права, в местах, Китаю вовсе не принадлежавших.

Эти беспринципные стяжатели прикидывались осторожными и добродетельными дипломатами, опасающимися «затронуть интересы Китая». На деле же они беспокоились, что вся торговля с Китаем и Дальним Востоком утеряет свой монополистический характер и получит новое, свободное развитие в связи с открытием судоходства на Амуре. Вряд ли Нессельроде и другие чиновники азиатского департамента министерства внутренних дел были так уже не осведомлены о внутренних делах Китая, чтобы «бояться» того, что правительство Китая станет вступать в конфликт с Россией из-за своих весьма сомнительных прав на Амуре.

Вот что писали Маркс и Энгельс в одной из своих статей того времени о состоянии, до которого был доведен великий китайский народ своими выродившимися правителями: «Мы здесь имели перед собой одну из тех шатких азиатских империй, которые, одна за другой, становятся добычей предприимчивости европейцев, – империю, настолько слабую, настолько разбитую, что у нее не было даже энергии пройти через кризис народной революции; даже острая вспышка восстаний превратилась у нее в затяжной и явно неизлечимый недуг, – империю, настолько разложившуюся, что едва ли где-нибудь она способна держать в руках свой народ или оказать сопротивление чужеземному вторжению»[25].

Три-четыре года спустя те же министры, «боявшиеся» одряхлевшей Китайской империи, осмелились единодушно поддерживать Николая I, бряцавшего оружием по адресу сильнейших в ту эпоху государств мира – Англии, Франции и Турции; последняя тоже была страною со все еще мощным военным потенциалом. Они не побоялись вовлечь Россию в безнадежную войну и поставить ее на грань катастрофы.

История порта Аян была миниатюрным подобием этой же картины. Здесь тоже интересы края, а может быть, даже и интересы России в целом приносились в жертву интересам узколичным.

Тайных пружин и особых подробностей этой истории не знал Невельской, с глубоким интересом слушая рассказы Орлова об основании Аяна, о плаваниях старого штурмана вдоль опасных берегов Охотского моря, о его походах по занесенным снегом лесам, о его изысканиях в горных хребтах Джугджура...

А транспорт «Байкал» все ближе и ближе подходил к Аяну, и вскоре под шапкою облаков завиднелись серые скалы.

IX. АНГЛИЙСКИЕ „ТУРИСТЫ". ТРИУМФ НЕВЕЛЬСКОГО

В то время как Невельской в течение целого года был оторван от родины, Н. Н. Муравьев энергично и решительно старался изменить на свой лад мрачные порядки, царившие в Восточной Сибири со времени первых воевод. Он сурово расправлялся со взяточниками и обнаглевшими в безнаказанности казнокрадами, действовал круто и иной раз сгоряча, но работал, не жалея ни себя, ни помощников, ни подчиненных своих.

К «государственным преступникам», отбывавшим срок ссылки, и особенно к декабристам Муравьев относился либерально.

Он подал Николаю I ходатайство о смягчении участи декабристов, ссылаясь на давность их преступления.

«Рано», – отвечал ему Николай.

В первые же дни по приезде в Иркутск Муравьев сделал визиты Волконской и Трубецкой и этим поступком как бы подал пример своим подчиненным. «Он позволил нам смотреть на них (декабристов), как на равноправных членов местного общества», – пишет Струве в своих воспоминаниях.

В Сибири внимание Муравьева самими обстоятельствами снова направлялось на амурские дела.

В те времена в Иркутске был большой круг образованных богатых людей. Они жили открыто, общались на балах и в общественных собраниях. Незадолго до приезда Муравьева в Иркутске появился некий господин Гиль, быстро завоевавший себе общие симпатии и популярность.

Мистер Гиль не очень затруднял себя в объяснении причин, по которым он попал из Англии в эту сибирскую глушь, так далеко от «просвещенной и цивилизованной Европы».

Господин Гиль говорил, что он ученый, с юношеских лет любил путешествия и что его давно привлекала таинственная и суровая Сибирь.

Удобства жизни и умение жить тут таковы, уверял любознательный путешественник, что трудно найти что-либо подобное и в крупных европейских городах. Образованность и высокий тон иркутского общества поразили Гиля.

Если бы не необходимость продолжать на родине свою ученую деятельность, он ничего лучшего бы не желал, как провести в Иркутске остаток своих дней.

Общительный и жизнерадостный путешественник быстро сумел стать любимцем, душою общества. «На него» приглашали друзей и знакомых так, как приглашают на замечательного осетра или на какую-нибудь новинку.

Охотно бывая в русских домах, мистер Гиль еще охотнее общался с ненавидевшими Россию ссыльными поляками, которых здесь было довольно много и которые держались особняком, презирая местное общество.

Проявляя разностороннюю и настойчивую любознательность, нисколько не удивительную для ученого, господин Гиль, как путешественник, особенно интересовался русскими исследованиями на берегах Тихого океана, в южной части Охотского моря и в устье Амура.

Еще до приезда Муравьева у Гиля собраны были ценные сведения и сложилось твердое убеждение об Амурской проблеме. Довольно подробно он узнал об исследованиях Гаврилова на бриге «Константин».

Результаты этого плавания подтверждали мнение Лаперуза и Браутона. Мистер Гиль убежден был, что соотечественник его Браутон не мог ошибиться. Но он исследовал подходы к устью Амура с юга. Пытаясь пробиться к Амуру с севера, русские, которым жизненно необходимо было найти морские фарватеры в устье Амура, свидетельствовали о недоступности реки с этой стороны. Следовательно, Амур действительно недоступен для морских судов, а Сахалин – полуостров.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю