Текст книги "Тренировочный день 7 (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 16

Он перевернулся на спину, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли. Пять минут, подумал он, пять минут отдыха, вот и все что мне нужно. Рука уже онемела, наполовину из-за жгута, который он наложил выше локтя, наполовину из-за потери крови. Глядя в чистое летнее небо, он вздохнул и расслабился. Чуть-чуть, подумал он, совсем чуть-чуть отдохну, а уже потом… потом перевернусь и встану. Где-то совсем рядом стоит его мотоцикл, он найдет его и доберется до города, а уже там – обратиться за помощью. Ничего страшного не произошло, всего лишь резанная рана предплечья. А еще у него болело все внутри, у этого беглого зека оказался хорошо поставлен удар, да и чутье какое-то звериное… Он закрыл глаза, отдыхая. Все пять минут, подумал он, пять минут не больше. Как он поедет на мотоцикле? Как-нибудь справится, можно даже не доезжать до города, ближайшее село, где есть люди, там ему помогут. Если бы не обстоятельства, он бы сейчас позвал на помощь, может даже просто подтащил к себе охотничью винтовку, гражданскую переделку с укороченным стволом, загнал бы патрон в патронник и несколько раз выстрелил бы в воздух, авось кто-то да придет. Но не сейчас. Сейчас ему сперва нужно было удалиться от этого места подальше, как можно дальше и уже там позвать на помощь.

Звать на помощь в глухом лесу, когда где-то неподалеку ходит «Виктор Полищук», прикидывающийся обычным советским учителем физкультуры и обладающий такими умениями, которых у обычных советских учителей быть не может, а больше всего напоминают набор знаний и умений опытного «ликвидатора» Бюро… ну нет. Выстрелить в воздух сейчас – это все равно что номер телефона этого человека набрать. Привет, Полищук, ты же из Бюро? Да и я, признаться тоже, слушай не в падлу, помоги товарищу, а? Это можно было бы себе представить, если бы они вдвоем служили не в Бюро или Конторе, а в каком-нибудь отделе статистики при министерстве или там в школе работали вместе. Что же касается Бюро, то первое правило Бюро – не упоминать о Бюро. Правило, вбитое в голову на подсознательном уровне. Если о Конторе знали все, при этом Контора была чем-то вроде жупела, пугала на палке, которым пугали как внешних, так и внутренних врагов, то Бюро всегда находилось в тени. И у этого были свои резоны, в конце концов Контора работала внутри страны, она и должна быть на свету, броня и секира нации, щит и меч Союза. Функционеры Конторы с гордостью носили свои красные удостоверения и значки с изображением щита и меча. В то же время Бюро работало снаружи, а потому всегда было глубоко законспирировано. А если вдруг Бюро приходилось работать внутри страны… то это было законспирировано вдвойне. Как там – «свой среди чужих, чужой среди своих»? Вот только если ты из Бюро, то ты чужой везде – снаружи, за Железным Занавесом, на морозе – ты чужой по определению, ты вражеский агент, ты человек с другой стороны баррикад, проводник всемирного потопа. А внутри страны, внутри своей собственной страны – ты чужой вдвойне, потому что тебя тут не должно было быть. Внутренние операции – прерогатива Конторы, а ты что тут делаешь? Несмотря на то, что все делали одно дело, конкуренция между Конторой и Бюро была с самого момента основания служб, периодически обостряясь. И уж если человек Бюро на внутренней операции попадал в лапы конторских, то пощады ждать не приходилось. Вывернут наизнанку, а потом руками разведут, дескать, а мы-то откуда знали, что действительно ваш человек? ГРУ не должно проводить операции внутри страны, этим мы занимаемся… ах, вам нужно было срочно проверить, ах у вас своя операция… ну сами себе злобные буратины что Контору в известность не поставили, а вот вам и ваш человечек обратно… ну да, слюни пускает и под себя мочится и ходить не сможет больше никогда уже… но зато живой. Уж в следующий раз извольте Контору оповестить, а то всякое может случится…

Так что между Бюро и Конторой или между двумя оперативниками даже одной и той же службы дружелюбия было не больше, чем между двумя скорпионами в банке. А учитывая тот факт, что он сам сюда выехал с тем, чтобы Виктор допросить, а потом ликвидировать, ожидать от него пощады и тем более помощи – было бы глупо. Вот что сделает человек с опытом ликвидатора, когда услышит выстрел, а прибыв на место – увидит его, беспомощного, с перевязанной рукой и отбитыми ребрами? Правильно – потихонечку придушит его тут же, рядом с мотоциклом, а потом вспорет живот и на корм рыбам, в провал. Нет, привлекать внимание «коллеги» не стоит, лучше все сделать тихо, главное отдалиться от этого места и найти других людей. Мысленно он уже проделал весь путь – к мотоциклу, спрятанному где-то в кустах, потом – завести мотор, выехать на дорогу и дать газу… до ближайшего села. Он трезво оценивал свои возможности, левая рука онемела, нужно выжимать сцепление, ехать на мотоцикле будет сложно. Да и слабость… потерять сознание во время поездки будет очень неприятно. Вылететь в канаву или на обочину, да еще на приличной скорости… Он открыл глаза и повернул голову. Посмотрел в белесые буркала навыкате и хмыкнул. И почему взгляд всегда автоматически находит глаза? То, что лежит рядом – уже не человек, а просто груда плоти, мертвая и безжизненная. И это белесые буркала уже больше не глаза, а так… вон и муравей ползет по краю века, пробуя человечину на вкус… но поди ж ты, взгляд всегда находит глаза, так, словно мертвец может ответить на какие-то вопросы.

– Что смотришь? – говорит он, глядя в мутные стекляшки мертвых глаз и не ожидая ответа. Усмехается сам себе, дожили, он уже разговаривает с мертвецами… впрочем у беглых зеков с самого начала не было никаких шансов. Он, Наполи Саркисян, бывший оперативник Бюро, человек, который пять лет работал «на морозе», за Железным Занавесом и какие-то трое уголовников… даже не смешно. Самая главная ошибка, которую можно было допустить при конфликте с агентом Бюро – это оставить его в живых. Хотя кто-нибудь вроде того же Полищука смог бы нивелировать эту ошибку, даже оставив Наполи в живых, но он бы заткнул ему рот кляпом, завязал глаза, раздел бы догола и связал руки с ногами. А если не планировал никуда идти, то еще и переломал бы ноги и руки перед тем, как связывать. Но эти… дилетанты. Вторая ошибка – они дали ему возможность говорить. Наполи оглядывается. Чуть поодаль, у кромки провала лежит тело Понтового. Он не доверял своим товарищам, побаивался их. Все что нужно было сделать Наполи – это сыграть на этом страхе, убедить его в том, что он тут третий лишний и что единственный кто может ему помочь – это Наполи. Все же двое против одного – это плохо, но вместе с Наполи уже выйдет двое на двое, а это намного лучше, верно? Тут главное не врать… и Наполи не врал. Такие люди как Понтовый чувствуют ложь издалека, ведь они и сами всю жизнь лгут. Так что все, что говорил Наполи – было правдой. И то, что эти двое явно недолюбливают Понтового. И то, что сам Понтовый явно не такой как они. И то, что он, Наполи – его союзник. Потому что сейчас у Понтового нет выхода, кроме как следовать указаниям этих двоих, которые его же потом и кончат где-нибудь за углом… или под кустом. И тут же предложить выход. Всего лишь – развязать руки. Не совершать подвигов, не ввязываться в конфликт, а всего лишь – ослабить путы на руках у Наполи…

Память услужливо подбросила картинку: Понтовый, облизывая пересохшие губы, косится то на него, то на выход из пещеры, словно ожидая что его напарники вот-вот вернутся. Говорить пришлось тихо, почти шепотом, но каждое слово било точно в цель.

– Послушай. Ты ведь не дурак. Видишь же, что происходит. Они тебя за человека не считают. Как только я им стану не нужен, они избавятся и от тебя. Ты даже не свидетель. Ты – консерва и ты это знаешь. Запас. Белки, жиры и углеводы… повезло тебе что у меня в рюкзаке тушенка есть, но ведь она кончится.

– Заткнись! Мы вместе… – Понтовый облизнул губы и оглянулся.

– Вместе? – Наполи позволил себе кривую усмешку. – Они вместе. А ты – при них. Обуза. Ты думаешь, они поделятся с тобой тем, что найдут у меня? Деньгами, вещами? Нет. Они сбросят тебя в этот же провал следом за мной. И им даже не придется тратить на тебя патрон. Просто толкнут. – Он выдержал паузу, давая яду впитаться, давая словам проникнуть в мозг, усвоиться там, осесть на душу темным осадком.

– А я могу тебе помочь. Ты ведь не хочешь возвращаться на зону? У меня есть деньги. И документы. Я могу устроить так, что ты исчезнешь. Начнешь новую жизнь. Но для этого ты должен мне помочь. Более того – у меня есть Семья. А ты парень толковый, пригодишься. Сам же видел что у меня с собой было, как ты думаешь – я обычный человек?

– Я не стукач. И не крыса. – твердо заявил зек: – думаешь я в спину своим кентам ударю?

– Своим кентам? – Наполи прищуривается: – а ты думаешь ты для них товарищ, а не банка с протеином? Кенты? Кто? Лобо? Или… ты думаешь, что ты друг этому головорезу-якуту? Ха! Ну и ладно, твое дело, Понтовый. Твоя жизнь. Считаешь их «кентами», ради бога. – он отворачивается в сторону. Нельзя давить, нельзя навязываться и напрягать, Понтовый сам должен сделать выводы, сам должен прийти к мысли о том, что ему с остальными не по пути. Более того – он и так уже об этом думает. Просто не делает признаваться. Все что нужно сейчас – это оставить его в покое, пусть дозреет. Другое дело что времени у Наполи мало, а что если этот тугодум не созреет до того момента как Винниту и Лобо решат перерезать ему глотку и бросить в провал?

– … и что же ты предлагаешь? Я против кентов не пойду! – внезапно заявляет зек и Наполи оборачивается, скрывая облегчение, стараясь чтобы на его лице не отразилось то, как он себя чувствует.

– И не надо. – заявляет он: – просто развяжи меня. Ослабь веревки. Если даже у меня ничего не получится, то ты не виноват, я сам развязался, тебя отбросил в сторону. Вот и все. – он поворачивается спиной к своему собеседнику: – ну же! Быстрей, у нас нет времени! – а вот сейчас нужно было давить, давить, давить! Упирать на то, что времени нет, Понтовый уже принял решение и нельзя было ему дать опомниться, начать задумываться… прикосновение холодного металла к запястью дало понять ему что он все сделал верно. Веревки лопнули, и он начал растирать затекшие руки. Встает, разминает плечи и поводит шеей из стороны в сторону. После – молча забирает из рук у Понтового его нож, обычную финку с наборной рукоятью из кожи и плексигласовых вставок. Взвешивает ее в руке. Кивает сам себе и так же, молча – кивает Понтовому на выход из пещеры. Тот оглядывается и Наполи – делает легкий шаг в сторону, за его спину. Пусть Понтовый и выглядит как дрыщ на откорме, однако никогда нельзя недооценивать противника. Шаг за спину, левая рука хватает зека за подбородок, а правой он всаживает острие финки под ухо, там, где начинается челюсть. Зек выгибается в агонии и хрипит, правую руку обжигает огнем, горячая кровь выплескивается из раны, тут сразу и вены, и артерии… Наполи продолжает держать Понтового крепко, не давая ему вырваться.

– Тшшшш… – шепчет он ему на ухо: – тихо-тихо-тихо… все в порядке уже. – он аккуратно опускает тело на землю. Оглядывается. Осталось двое. Один – якут, который умеет считывать следы в лесу и второй – здоровяк Лобо. Но теперь, когда руки его были развязаны, а в правой была зажата острая финка эти двое – всего лишь вопрос времени. Техническая заминка.

Наполи закашлялся, прерывая воспоминания. К чему бы это? Он не испытывал угрызений совести за то, что обманул Понтового, война – это путь обмана, так говорил Сунь Цзы. И если говорить совсем честно, то такой человек как Понтовый и в самом деле мог бы пригодиться Семье. Без родины и флага, готовый на что угодно ради убежища и денег. В будущем – лояльный пес Семьи. Так что, если бы не обстоятельства он бы сохранил ему жизнь, однако слишком много было поставлено на карту, чтобы оставлять позади себя ненадежное звено. Слабое звено. Того, в ком ты не мог быть уверен. Тем более он не испытывал сомнений в том, правильно ли поступил, когда убрал и оставшихся двоих. Правильно. А почему он вспоминает об этом с досадой? Да потому что поймали его как ребенка на противоходе, непростым оказался якут, ох непростым. Несмотря на всю свою угрожающую внешность тот же Лобо умер мгновенно, даже не успев пикнуть, а вот якут… ему Наполи и был обязан как отбитыми внутренностями, так и глубоким порезом на левой руке… вот из-за этого он и прикусывает губу с досадой. Поймали, провели, да, конечно, второй раз он такого не допустит, да и обидчик в провале уже рыб кормит, но все-таки, все-таки…

Пять минут давно истекли. Боль в руке стала тупой и пульсирующей. Внутренности горели огнем. Пора. Пора вставать. Он сгруппировался, опираясь на здоровую правую руку и колени. Мир качнулся, перед глазами поплыли черные пятна. Он замер, тяжело дыша, ожидая, когда приступ дурноты пройдет. Земля. Небо. Сосны. Фокусируйся. Ты в лесу. Ты ранен. Тебе нужно уйти. Приказы, которые он отдавал сам себе, были четкими и простыми, как на учениях. Подъем занял, казалось, целую вечность. Каждый сантиметр давался с неимоверным трудом. Наконец, он стоял на ногах, шатаясь и опираясь на ствол ближайшей сосны. Кора царапала щеку, но он этого почти не чувствовал. Главное – он на ногах. Теперь – найти мотоцикл. Он оставил его в густых зарослях орешника, метрах в ста отсюда, когда обустраивал себе пункт наблюдения. Нужно было просто идти вдоль оврага, забирая чуть восточнее. Он помнил направление. Он двинулся вперед, волоча левую ногу. Правая рука прижимала к груди раненое предплечье, которое он обмотал куском рубахи одного из покойников. Жгут выше локтя давил немилосердно, но ослаблять его было пока нельзя. Слабость нарастала, каждый шаг отдавался гулким эхом в голове. Лес, еще недавно казавшийся таким мирным и летним, теперь превратился во враждебное пространство, полное теней и неясных звуков. Каждый треск сучка заставлял его вздрагивать. Полищук. Мысль о нем была как заноза в мозгу. Он мог быть где угодно. Мог наблюдать за ним прямо сейчас, из-за того раскидистого дуба. Мог уже идти по его следу, как опытный охотник идет за подранком. Паранойя была профессиональной болезнью. Но сейчас она была его союзником, заставляя двигаться вперед, превозмогая боль и усталость. Он не смотрел под ноги, спотыкался о корни, падал на колени, пачкал руки и одежду в сырой земле, и снова поднимался. Упрямо, стиснув зубы, он шел к своей цели. Вот и орешник. Он узнал его – густая стена зелени, почти непроходимая. Он нырнул в кусты, раздвигая ветки здоровой рукой. И вот он. Его «Иж-Юпитер 5», вишневый, с коляской. Верный конь, который должен был вывезти его из этого ада. От облегчения у Наполи подогнулись колени, и он привалился к теплому металлическому боку мотоцикла. Несколько минут он просто стоял, восстанавливая дыхание. Теперь самое сложное. Завести его и поехать. Одной рукой. Он обошел мотоцикл, сел в седло. Левая рука, которой нужно было выжимать сцепление, висела безвольной плетью. Он попробовал согнуть пальцы – они едва шевельнулись, как чужие. Плохо. Очень плохо. Ладно, попробуем так. Он повернул ключ в замке зажигания. Включил нейтральную передачу. Правой ногой нащупал кикстартер. Собрал все оставшиеся силы и резко нажал. Мотор чихнул, дернулся и заглох. Черт. Еще раз. Снова резкий удар ногой. Двигатель недовольно взревел и снова затих. Тишина в лесу после этого короткого рыка показалась оглушительной. Она давила на уши, делая каждый шорох громким и отчетливым. «Тише, тише, ты привлекаешь внимание», – пронеслось в голове. Он замер, вслушиваясь. Только пение птиц и шелест листвы. Показалось. Нужно попробовать с толкача. Он с трудом слез с мотоцикла. Ухватился правой рукой за руль. Наклонился, упираясь плечом, и толкнул. Тяжелая машина нехотя покатилась вперед. Шаг, другой. Набрав небольшую скорость, он запрыгнул в седло, включил вторую передачу и бросил сцепление, которое заранее зажал и зафиксировал импровизированной петлей из веревки. Мотоцикл дернулся, заднее колесо пошло юзом по хвое, и двигатель, наконец, завелся, затарахтел ровно и уверенно.

Вот только… небо вдруг перекосило и пошатнулось, а мягкая земля ударила его в лицо. Слабость. Слишком много крови он потерял.

Когда он открыл глаза, то увидел прямо перед собой зеленое море травинок. На ближайшей травинке сидел одинокий муравей и шевелил усиками. Вот и все, подумал он, вот и все. Потеря крови, спутанность сознания… надо двигаться, надо идти вперед, а лучше – ехать, но он даже встать не может… неужели он так и умрет вот так – на лесной поляне, никому не нужный и никем не узнанный?

Вдруг он увидел не только зелень травы, но и голубую даль неба над собой. Его перевернуло? Или… кто-то перевернул? И что это за далекий гул?

– … а жгут тебе надо бы ослабить. А то без руки останешься… – услышал он далекий и такой знакомый голос. Знакомый голос? Полищук!

– … да не дергайся ты так, хуже себе сделаешь! Успокойся, сейчас тебя в больничку доставим… только жгут перемотаю…

Глава 17

– Ну что с ним? – подскакивает Марина к Виктору, едва только он выходит на деревянное крыльцо фельдшерского пункта.

– Большая потеря крови, скорее всего перелом ребер и ушиб внутренних органов. – говорит Виктор: – но все не критично. Главное тут кровопотеря, еще бы чуть-чуть и уже не откачали бы. Хорошо, что в наше время в любом медпункте запас крови и физраствора есть, так что уже переливают.

– Что значит «скорей всего»⁈ – возмущается Марина: – им человека привезли в таком состоянии, а они даже сказать не могут, сломаны или нет!

– Чтобы точно сказать рентген нужен. – терпеливо поясняет Виктор: – а тут фельдшерский пункт а не областная больница с рентгеном и прочим. Кровь ему перельют, от шока откачают, подождут пока состояние стабилизируется, а потом уже в нормальную больницу направят.

– Так давай мы и перевезем! – вскидывается Марина: – подождем пока Николаю легче станет и перевезем!

– Так. – сказал Виктор, убирая платок в карман и оглядываясь. Сельская пастораль, деревянное крыльцо, выбеленное известкой сверху и выкрашенное синей краской снизу, скрипнуло под его ногами. Доски прогибались в знакомых местах – видно, что по ним ходили годами, и каждая имела свой особый скрип.

Фельдшерский пункт представлял собой типовое одноэтажное здание с высокими окнами в белых рамах. Табличка «ФАП» висела чуть криво, под большими буквами красовалась надпись «фельдшерско-акушерский пункт с. Китаевка». Под ней – расписание работы, выцветшее от солнца. Рядом с крыльцом росли мальвы – высокие, с розовыми и белыми цветами, а вокруг них жужжали пчелы.

Прямо напротив, через грунтовую дорогу, паслось небольшое стадо коров. Черно-белые буренки лениво жевали траву, отмахиваясь хвостами от слепней. Одна из них подняла голову и уставилась на людей большими влажными глазами, потом фыркнула и вернулась к своему занятию. Свежие коровьи лепешки, еще зеленоватые и блестящие, усеивали обочину дороги, источая характерный травянисто-кислый запах.

Посреди дороги красовалась огромная лужа – из тех, что никогда не высыхают даже в жару. Вода в ней была мутно-коричневой, с радужными разводами от машинного масла. Кто-то попытался забросать ее края битым кирпичом, но это мало помогало.

Их белая «Нива», на которой и привезли Николая – стояла прямо у крыльца. Некогда белая, теперь она была покрыта слоем дорожной пыли и засохшей грязи. Лобовое стекло представляло собой кладбище комаров и мошек – десятки темных пятнышек с расходящимися лучиками засохших крылышек. Чуть выше, почти на самом краю стекла красовалось большое зелено-красное пятно с прилипшими надкрыльями крупного жука. На капоте виднелись свежие вмятины, а правое зеркало висело на честном слове.

В воздухе стоял типичный деревенский букет запахов: свежескошенная трава, нагретая солнцем древесина заборов, дым из печных труб, хотя на дворе стояло лето. Явственно тянуло свежим коровьим навозом. Где-то вдалеке раздавалось мычание коров и лай собак. Из открытого окна фельдшерского пункта пахло йодом и спиртом.

Вдоль улицы тянулись покосившиеся заборы – кто из штакетника, кто из рабицы, а кто и вовсе из того, что под руку попалось. За ними виднелись огороды с картошкой, помидорами и огурцами в самодельных парниках из старых оконных рам.

– Витька! – не выдерживает Марина: – ну что? Давай дождемся его и…

– Успокойся. – говорит Виктор: – все нормально с твоим Николаем… и какого черта он вообще в лесу делал? Один?

– Откуда я знаю⁈ – вспыхивает Марина: – не знаю я! Я только недавно с ним познакомилась! И вообще, почему это он «мой Николай», когда он – твой! Это же твой знакомый! Ты же его к себе в комнату посылал чтобы взять рубашку, помнишь? Я тогда с ним и познакомилась… – на лице девушки появляется явственный румянец.

– Угу. Познакомилась. – сухо прокомментировал Виктор: – точно.

– Витька! – Марина несильно ударила его кулаком в плечо: – прекрати! Коле же плохо!

– Да нормально ему уже. Кровь переливают, сказали, что все в порядке, будет жить. Вот только доктор не знает, сможет он играть на скрипке или нет.

– Как не сможет⁈ – всплеснула руками Марина: – почему? С руками что-то? Или… нервы задеты на предплечье, да? Моторика нарушена? Но… я же говорила, что в город везти его нужно! Кто его в селе оперировать будет, коновалы! А я и не знала, что он на скрипке играть умеет…

– И я тоже не знал. – рассеянно роняет Виктор: – да расслабься ты уже.

– Как не знал?

– Ладно, шутка не удалась.

– Витька! Нашел время шутить!

– Успокойся, Марин. – Виктор взял ее за плечи и легонько встряхнул: – все в норме, жить он будет. Просто ему время нужно, чтобы в себя прийти. Пока перевозить его нельзя. А потом его на санитарной машине в город отвезут, мы тут не понадобимся. И от того, что мы с тобой тут на крыльце будем стоять, деревенской пасторалью умиляться ничего не изменится. Я бы уже уехал за Светой с Айгулей, которые, наверное, уже палатку собрали и все глаза проглядели в ожидании… но вот только попросили нас с тобой задержаться, чтобы с участковым поговорить.

– С участковым? – Марина наморщила лоб: – зачем с участковым?

– Рана у твоего Николая на руке уж больно ровная. – поясняет Виктор: – вот и…

– Виктор Борисович? – на крыльцо выходит женщина в белом халате, рослая и широкобедрая: – подождите еще чуть-чуть, я позвонила Сергею Митрофановичу, он сейчас будет.

Виктор невольно оценивающе посмотрел на нее. Жанна Владимировна была из тех женщин, которые с годами становятся только интереснее. Ей было около тридцати восьми, может быть сорок – тот возраст, когда юношеская миловидность уже ушла, но на смену ей пришла зрелая, уверенная красота. Высокая, статная, с той особой осанкой, которая выдает привычку к физическому труду – прямая спина, развернутые плечи, уверенные движения.

Лицо у нее было славянское, с высокими скулами и чуть раскосыми серо-зелеными глазами. Вокруг глаз собралась тонкая сеточка морщинок – след частых улыбок и прищура от яркого солнца. Волосы темно-русые, с первыми серебряными нитями у висков, собраны в небрежный пучок на затылке. Несколько прядей выбились и обрамляли лицо, придавая ей слегка растрепанный, но от этого еще более привлекательный вид. Из пучка торчала шариковая ручка – видимо, воткнутая туда по привычке и забытая.

Белый медицинский халат сидел на ней как влитой, подчеркивая широкие бедра и полную грудь. Руки у нее были рабочие – с короткими, аккуратно подстриженными ногтями без лака, чуть огрубевшей от частого мытья и дезинфекции кожей. На безымянном пальце левой руки белела полоска незагоревшей кожи – след от обручального кольца, которое она, видимо, сняла не так давно.

– Девушка! – Марина обращает свое внимание на нее: – вы же врач! Скажите как там Николай?

– Жить будет. – кивает женщина и достает из кармана халата синюю пачку сигарет «Ту-134». Кладет сигарету в уголок рта и наклоняется к Виктору, который послушно щелкает зажигалкой. Затягивается и выпускает струю дыма вверх. В ее движениях чувствовалась усталость человека, отработавшего долгую смену, но также и привычная собранность медика, готового в любой момент действовать быстро и решительно. Несмотря на явную усталость и отсутствие макияжа, Жанна Владимировна излучала ту особую привлекательность зрелой женщины, которая знает себе цену и никому ничего не пытается доказать. Которая знает, чего именно она хочет от мужчин и от женщин, от стариков и детей и не собирается ни с кем спорить, потому что ее мнение верно, а все остальные могут пойти куда-нибудь за магнитиком на холодильник, чтобы потом рассказывать увлекательные истории «как я пошел нахрен». Виктор знал таких женщин, у них разгон от нуля до «нахрен» за три секунды, а двигатель под капотом настолько горяч, что обжигает руки, пусть и подержан. И, судя по ее твердому взгляду прямо в глаза – она тоже знала таких как Виктор. Что именно она решила про него – он не знал. Но совершенно точно знал, что библейские слова «измерен, взвешен и найден легким» – вот точное описание ее взгляда на него. За долю секунды эта женщина измерила и взвесила его, за то короткое время что он вносил Николая в фельдшерский пункт и стоял рядом, помогая докторше вспороть рукав, чтобы зашить рану. Она – разведена, причем разведена совсем недавно. Или овдовела? Вряд ли, во втором случае она бы все еще носила обручальное кольце, а если уж сняла, то это знак. Это демонстративно. Такая как она была бы заметна даже в городе, а уж в небольшом селе и вовсе предмет для сплетен и зависти… так что просто так она бы обручалку не сняла. Значит – развод. Опять-таки маленькое село… в общем тяжело тут будет Жанне Владимировне себе мужчину найти, даже просто для здоровья и равновесия гормонов, не говоря уже о браке. А жаль, ведь Жанна Владимировна из тех самых, которые коня на скаку остановят и в горящую избу войдет и сложные роды примет, и ножевую рану зашьет. Вот не был бы Виктор признан «легковесным» – обязательно подкатил бы. Тем временем докторша смотрит на Марину и качает головой.

– Жить будет. – повторяет она: – но вот на скрипке играть уже вряд ли.

– Далась вам всем эта скрипка! – не выдерживает Марина: – я и не знала, что он на скрипке играет!

– А он и не играет. – кивает докторша: – костяшки на руках сбитые, такими руками я бы даже к барабану не пустила. Каратэ?

– Скорей всего. – кивает Виктор: – не скрипач наш Коля.

– Да… о, господи, а при чем тут скрипка⁈

– Так в этом и соль. – терпеливо говорит Виктор: – что он и раньше не играл на скрипке и теперь не будет. Поняла? Ну вот, когда объясняешь уже не смешно.

– А, по-моему, смешно. – кивает докторша Виктору: – это же ты жгут наложил во второй раз? Хорошо наложил, где научился? И крови не боишься, привычный.

– Приходилось… – туманно поясняет он, разводя руками: – жить захочешь еще и не так раскорячишься.

– Ну я надеюсь, что все образуется. – говорит докторша: – участковому я была обязана позвонить, Виктор Борисович. Вы главное лишнего не говорите, стойте на своем и все. А так… – она гасит окурок о перила и прицельно выстреливает им в полупустую урну, стоящую у крыльца: – дело молодое, чего уж там.

– … о чем это вы? – не понимает Марина.

– Жанна Владимировна считает, что это мы Николаю руку располосовали и ребра сломали. – отвечает ей Виктор: – ну не обязательно мы с тобой, но в нашей компании это произошло. Жанна Владимировна не хочет, чтобы кого-то из нас посадили и потому вежливо предупреждает нас чтобы мы тут лишнего не сказали. Например, что-нибудь вроде «так ему и надо» или «а я его кааак пнула и ножиком!».

– Что⁈

– А как иначе на вас смотреть? – докторша флегматично пожимает плечами: – привезли молодого парня, знаете только как зовут. Ни где работает, ни сколько лет, ничего больше не знаете. Рука – глубокий разрез, такое о скалу или там об острый сук не сделаешь, тут явно лезвие, причем достаточно острое, я бы сказала – бритвенной остроты. Синяки и кровоподтеки на теле… царапины на коленях, характерно разбитые костяшки на правой руке… и следы на запястьях.

– Следы на запястьях⁈ От чего?

– Кто ж его знает. – задумчиво сказала докторша, глядя куда-то вдаль: – если бы я могла предполагать, то сказала бы что от веревок. Ну или чем вы его там связывали?

– Жанна Владимировна предполагает, что ты играла с Николаем в опасные игры со связыванием. – замечает Виктор: – а потом сломала ему два ребра и полоснула ножом по руке.

– Жанна Владимировна ничего не предполагает. – отзывается докторша: – предполагать будет участковый, ему за это зарплату платят. Но если ваш товарищ буянил по пьяни, а вы его связали, то на будущее – связывайте полотенцами, чтобы на запястьях следов не оставалось. А уж если он вырвался и начал с ножом бросаться, то не обязательно после того, как его обезоружили еще и ногами в живот пинать. Вы уж или крестик снимите или трусы наденьте.

– Я… я не понимаю… – Марина делает шаг назад и оглядывается на Виктора: – что она сказать хочет?

– А вы мне нравитесь, Жанна Владимировна. – неожиданно заявляет Виктор: – определенно нравитесь. Отныне я ваш поклонник. Однако уверяю вас, что все было совсем не так. Хотя ваше предложение… – он улыбается: – все-таки врачи такие циники…

– Да о чем тут речь идет⁈

– Жанна Владимировна предполагает, что Николай выехал с нами на природу, а там мы с ним поссорились, и чтобы он не буянил – связали его. А потом он освободился и нам пришлось выбивать у него из руки нож… в результате чего и был нанесен порез. А ребра у него сломаны потому что сгоряча я его ногами в живот пинал. – весело объясняет Виктор.

– А… зачем ты его ногами в живот пинал? – слабым голосом спрашивает Марина.

– Кто ж его знает? – философски отвечает Виктор: – наверное не понравился он мне. Но вот Жанна Владимировна как настоящий врач мне и говорит – вы в следующий раз либо не бейте его так до полусмерти, чтобы лечить было легче, либо сразу там в лесу и прикопайте, чтобы советскую медицину не беспокоить по пустякам. Так ведь?

– А ты, Виктор, я погляжу, мастер все разжевать и в рот положить. Никак школьный учитель? – прищуривается Жанна Владимировна.

– И тут угадали. – веселится Виктор: – Жанна Владимировна, вы просто чудо! Выходите за меня замуж!

– Молод ты для меня. – фыркает докторша: – кроме того вон уже участковый идет, жених ты наш… лучше думай о том, чтобы тебя не посадили, Казанова.

– Лучше не надо! – вскидывается Марина: – у него уже девушка есть! И невеста! И он еще позавчера Айгуле предлагал в загс пойти!

– Ну конечно. – кивает докторша: – как иначе. Видно же, что кобелина. Давай лучше я… – она шарит по карманам халата и снова достает оттуда синюю пачку сигарет: – давай я лучше угадаю учитель по какому именно предмету… – она снова наклоняется вперед и прикуривает от предоставленного Виктором огонька.