Текст книги "Жестокая охота"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

8. ПОЛКОВНИК ДИТРИХ

Маркелов застонал и открыл глаза. Темно, душно. Он лежал на какой-то площадке, которая, громыхая, перемещалась в пространстве; расслышав шум мотора, старший лейтенант сообразил, что находится в кузове грузовика. Придерживаясь за борт, поднялся, сел. Ощупал голову, которая раскалывалась от боли: волосы слиплись, на темени торчала огромная шишка. Вспомнил все и от отчаяния едва не закричал – плен! Выругался вполголоса – полегчало. Где же ребята? Что с ними?

Встал на четвереньки, начал обследовать кузов. Только в углу запасное колесо и канистра; стенки, обитые жестью, крыша над головой, дверь на замке – фургон. Пнул несколько раз ногой в дверь, но она даже не шелохнулась. Возвратился к канистре, открыл ее, понюхал – пахнет бензином. Отставил в сторону. Но жажда была нестерпимой, и Алексей снова бессознательно потянул канистру к себе; отхлебнул маленький глоток и обрадовался безмерно – вода! Стоялая, с сильным запахом бензина, но все же вода. Пил долго, жадно, чувствуя, как с каждым глотком восстанавливаются силы. Плеснул воды в ладони, умыл лицо, смочил грудь и затылок. Головная боль постепенно ослабевала. Присел на запасное колесо, задумался…

Грузовик, скрежетнув тормозами, остановился; дверь фургона отворилась, и два эсэсовца грубо стащили Маркелова на землю. Его привезли в какой-то город: за высокой каменной стеной, окружающей вымощенный грубо отесанным камнем двор, виднелись в рассветной дымке красные черепичные крыши домов, а кое-где и вторые этажи.

Осмотреться как следует Алексею не дали: последовала команда угрюмого фельдфебеля, и конвойные повели его в глубь двора, где стояло одноэтажное приземистое здание с зарешеченными окнами. Вошли внутрь, прошли через длинный коридор, в конце которого было несколько дверей, обитых черной кожей, не доходя до них, свернули налево. Еще десяток шагов – и эсэсовцы втолкнули Алексея в крохотную одиночную камеру, похожую на каменный мешок.

Металлическая койка на шарнирах была поднята к стене и закрыта на висячий замок, узкое, напоминающее бойницу дзота окошко, почти под потолком камеры, забрано толстыми прутьями; присесть были не на что, кроме как на пол – мокрый, заплесневелый.

Через полчаса принесли завтрак – кружку воды и небольшую краюху хлеба. А еще через час Алексея привели на первый допрос.

В комнате было светло, чисто и, несмотря на казенную мебель, даже уютно. За письменным столом сидел широкоплечий капитан с Железным рыцарским крестом на мундире и что-то писал. Не поднимая головы, показал на стул напротив. Алексей сел. Капитан молча продолжал писать.

Спорилась дверь, и кто-то вошел в комнату; капитан, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.

– Хайль Гитлер! – вскинул руку.

– Хайль… – высокий костистый полковник подошел к капитану и подал ему руку. – Молодец, Генрих! Красивая работа. Здесь, я думаю, – полковник показал на грудь капитана, – кое-чего не хватает…

– Благодарю, господин полковник!

– Не за что. Достоин. Ну, а теперь к делу. Говорите по-немецки? – обратился полковник к Алексею.

Алексей молчал – решил не открывать, что знает немецкий язык.

– Ладно, будь по-вашему, – на чистейшем русском языке сказал полковник. – Русский язык не хуже любого другого. Ваша фамилия, звание, часть, где служили, с каким заданием направлены в наш тыл? Вопросы понятны? Если чересчур много, могу задавать по порядку. Ну, я слушаю. – Полковник уселся в кресло, которое пододвинул ему капитан.

– Я не буду отвечать на вопросы.

– Почему? – Полковник вынул сигару, прикурил; ароматный дым наполнил комнату. – Почему? – повторил он свой вопрос. – Вы считаете, что мы в полном неведении о цели вашего пребывания здесь? Ошибаетесь, лейтенант Маркелов.

Алексей почувствовал, как неожиданно заломило в висках, однако ни один мускул не дрогнул на его лице – он все так же спокойно смотрел на полковника.

– Завидная выдержка, Генрих, – показал полковник сигарой в сторону Маркелова.

– Сильный противник, – небрежно кивнул тот.

– Да, твоим молодцам досталось… Итак, господин Маркелов, – снова обратился полковник к Алексею, – мне все-таки хочется поговорить с вами доверительно, без ненужных эксцессов, которые в ходу у гестапо. А нам придется прибегнуть к его методам, если мы не найдем общего языка.

– Ну зачем же меня пугать, полковник Дитрих, – Алексей иронически улыбнулся. – Оказывается, разведчики вермахта почитывают наш “Боевой листок”, интересуются нашим боевым опытом. Что ж, понятное стремление, у нас есть чем похвалиться.

Полковник Дитрих выпрямился в кресле, нахмурился, но тут же взял себя в руки и безмятежно посмотрел на Маркелова.

– О-о, мы, оказывается, знакомы. Похвально, молодой человек, очень похвально. Полковник Северилов может гордиться своими питомцами. – Дитрих поднялся, прошелся по комнате. – Вот что, господин Маркелов, у меня есть к вам дельное предложение. Я не буду, как у вас в России говорят, наводить тень на плетень – мы оба разведчики и должны понимать друг друга с полуслова. Ваше задание нам известно, маршрут мы вам предложили свой, помимо вашей воли и тех координат, которые нанесли на карту в вашем штабе, – дезинформация уже пошла в эфир, и опровергнуть ее ни вы, ни кто-либо другой уже не в состоянии. Не могу не отдать должное вашей проницательности – мы не ожидали, что вы так скоро обнаружите подвох. И уж вовсе не могли представить себе подобный ход развития событий в дальнейшем. Тут вы нам преподали хороший урок. Только благодаря оперативности капитана Хольтица и опыту вашего покорного слуги удалось восстановить статус-кво. Не без потерь: на минах подорвался бронетранспортер, несколько мотоциклов, взорвался и грузовик, который вы бросили на дороге. Но они навели нас на след. Все было очень логично – вы обязаны были проверить разведданные, уж коль появились сомнения в их достоверности. А значит, нам оставалось только ждать вас… Так вот, по поводу предложения. Я хочу предложить вам жизнь. Да-да, жизнь и свободу. Это очень ценные человеческие категории, смею вас уверить, тем более когда впереди молодость, зрелость – как у вас. Что вы на это скажете?

– Предложить или продать?

– Ну зачем так утрировать. Даже если и продать, то, поверьте мне, не за бесценок. Человеческая жизнь значительно дороже, тем более ваша.

– В чем смысл предложения?

– Это другой разговор! И он меня радует, – полковник Дитрих подвинул свое кресло к Алексею. – Поскольку за дезинформацию, которую вы передали в свой штаб, вас, если вы возвратитесь, по голове не погладят – расстрел обеспечен, вы это знаете, – предлагаю продолжать работать на нас. Да, именно продолжать работать, как вы до этого и поступали, не подозревая об этом. В скором времени ожидается наступление русских, и, поверьте моему опыту, на этот раз немецкая армия возьмет реванш за все свои неудачи. Мы дошли до Москвы, но оказались здесь. Так почему бы истории не повториться? Тем более что вермахт получил новое мощное оружие, которое способно склонить чашу весов военной удачи на сторону рейха.

– Я подумаю…

– Думайте. Жду вашего ответа, но не позднее четырех часов дня.

– Мне нужно видеть моих разведчиков. Они живы?

– Да. Хольтиц!

– Слушаю, господин полковник! – капитан вытянулся в струнку.

– Собери всех в одной комнате.

После того как увели Маркелова, полковник Дитрих надолго задумался. Капитан Хольтиц почтительно молчал, внимательно наблюдая за выражением лица шефа.

– Вижу, Генрих, у тебя есть вопросы ко мне, —не меняя позы, тихо проронил Дитрих.

– Да, господин полковник.

– Ты хочешь спросить, поверил ли я этому русскому? Ах, Генрих… – полковник отрешенно посмотрел на Хольтица. – Кому дано понять душу славянина? Я знаю, тебе хотелось бы применить особые методы допроса в надежде, что русский заговорит. Что он откроет тайну кода, и мы сможем провести радиоигру. Вздор, Генрих! Он не сказал пока ни “да”, ни “нет”. Это обнадеживает. Значит, этот русский не фанатик – великолепно. Похоже, что он решил сыграть на нашем инструменте свою пьесу. Отлично! Дадим ему такую возможность.

– Но, господин полковник…

– Генрих, в данный момент нам он уже не нужен…

Заметив недоумение на лице Хольтица, полковник Дитрих снисходительно похлопал его по плечу.

– Настоящий контрразведчик должен всегда иметь в виду перспективу. Русская разведгруппа доложила в свой штаб все, что вы им разрешили увидеть. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы дезинформация сработала. Надобность в услугах русских разведчиков отпала, поскольку чересчур обильная информация и удивительная легкость, с которой ее добыли, могут насторожить полковника Северилова. То, что группа исчезла, не вызовет особого беспокойства: уже седьмая по счету и более удачливая – все-таки кое-что прояснилось. Теперь для нас вопрос состоит только в том, чтобы надежно закрыть линию фронта для других русских разведгрупп и подтвердить информацию лейтенанта Маркелова. А вот по поводу этих русских разведчиков… – полковник Дитрих прошелся по комнате. – Понимаешь, Генрих, после спецобработки мы получаем искалеченное тело, а нам нужно заполучить искалеченную душу славянина. Вернее, не искалеченную, а исправленную в нужном для нас аспекте. Вот это и есть перспектива.

– Простите, господин полковник, я не совсем понял: вы хотите их перевербовать?

– А почему бы и нет, Хольтиц? Война еще не закончена, и для нашей победы все средства хороши. Мы, к сожалению, практически не занимались подобной работой с фронтовой разведкой противника. Русский разведчик знал, что в плену его участь незавидна – допрос и расстрел. Поэтому выбор у него был, как видишь, небогат, и он дрался до последнего,

– А если Маркелов ответит отказом?

– Это ничего не изменит. Возможно, так и будет. Не будем особо огорчаться. Нужно терпеливо работать, Генрих, всего лишь. Одного-двух из них мы должны, если можно так выразиться, перевоспитать. Главное, посеять в их души надежду выжить, а уж всходы нужно будет лелеять заботливо и целенаправленно. Пашню мы подготовили – дезинформация отрезала им путь назад. Исправить положение невозможно, значит, необходимо искать выход. Вот мы им этот выход и предложим.

Полковник Дитрих надел фуражку и направился к двери.

– В шестнадцать я буду здесь, Хольтиц. Хорошо присматривайте за русскими. И пусть будут с ними, по возможности, вежливыми и предупредительными – это производит впечатление…

9. В ПЛЕНУ

Капрал Виеру лежал на охапке прошлогодней соломы и предавался горестным размышлениям. Еще утром куда-то забрали Берческу, и настроение Георге оставляло желать лучшего. Из головы не выходила неверная Мэриука и ее муж, этот хромой слизняк Догару. Изредка Георге вспоминались подробности драки с немецкими солдатами, и тогда его губы кривила невеселая улыбка, которая сменялась хмурой озабоченностью: чем все это закончится? Немцы скоры на расправу…

Лязгнул засов, дверь камеры от&орилась, и два эсэсовца небрежно швырнули на солому окровавленного человека. Когда охранник замкнул камеру, Георге подошел к новому узнику поближе и только теперь рассмотрел, что это русский солдат. Он был без сознания.

“Вот сволочи!” – зло обругав про себя эсэсовцев, Виеру подложил раненому под голову побольше соломы, осторожно повернул его набок и принялся искать место ранения. Нашел с трудом – гимнастерка и нательная рубаха были заскорузлыми от засохшей крови и висели лохмотьями. С удовлетворением отметив, что пули прошли навылет и, по его разумению, не должны были зацепить жизненно важные органы, Георге тем не менее озабоченно нахмурился – видимо, русский потерял слишком много крови.

Не мешкая, он снял свое белье, порвал его на бинты, как сумел, промыл водой тело вокруг ран и хорошо перебинтовал спину и грудь русского солдата. Тот не приходил в себя. Георге приложил ухо к груди раненого, прислушался; русский дышал тяжело, сердце стучало сильно и гулко.

“Доктор нужен, – тревожился Георге, прикладывая мокрую тряпицу к голове русского. – Лихорадит…”

Виеру решительно направился к двери камеры и принялся стучать кулаками в почерневшие от времени дубовые доски.

– Тебе чего?! – рявкнул сквозь зарешеченное окошко? в двери охранник*

– Доктора позови! Умрет человек.

– Пусть сдыхает, это не мое дело! А тебе советую больше не стучать, паршивец, иначе… – охранник недоговорил, но выражение его лица было красноречивым.

– Сам ты!.. – ощетинился Георге, сжимая кулаки.

Немец в ярости рванул засов, но благоразумие взяло верх; с силой закрыв окошко и бормоча себе под нос угрозы, он удалился.

– Во-ды… – прошептал, не открывая глаз, русский солдат. – Пи-ить…

– Что? – обрадованно подскочил к нему Георге. – Чего ты хочешь?

Сообразив, что по-русски он знает только несколько слов из солдатского разговорника – “Рюки верих”, “Цтой”, “Зидавариси плэн”, “Биуду страниц”, – Георге в отчаянии пытался угадать, что говорит русский.

– Во-ды… Во… А-а-а… – застонал русский.

“Может, воды?” – бросился Виеру к бачку возле двери, нацедил полную кружку и осторожно принялся понемногу вливать воду в запекшиеся тубы. Русский глотнул раз, другой, затем жадно припал к кружке и осушил ее до дна; бессильно откинувшись на солому, он некоторое время лежал неподвижно, словно собираясь с силами, потом открыл глаза и посмотрел на обрадованного Георге.

– Где… я? – слова прошелестели, как легкое дуновение ветерка.

– Я солдат! – ударил себя в грудь Георге. – Понимаешь, солдат. Румын я! Георге Виеру.

– Что… со мной?

– Я Георге Виеру, румынский солдат! Ру-мы-ни-я, – по слогам выговорил Георге.

– Румын… – наконец понял раненый и в изнеможении закрыл глаза. – Плен…

На этот раз и Георге понял, что сказал русский, но свою радость по этому поводу выражать не стал – молча присел рядом с ним и тяжело вздохнул…

Перед обедом звякнуло окошко, и в нем показалось лицо какого-то офицера, судя по фуражке; Георге сделал вид, что не заметил его, – закрыл глаза и притворился спящим.

– Господин капитан, здесь румынский капрал, – голос мордатого охранника.

– В другую камеру, – приказал офицер.

– Некуда, – заупрямился охраните. – Полчаса назад получили новую партию, все забито под завязку.

– Ладно, черт с ними, – выругался офицер. – Здесь места всем хватит. Русские, румыны – все равно…

Когда за Алексеем захлопнулась дверь камеры, его тут же сжали в объятиях.

– Живой!! – Татарчук, несмотря на синие круги под глазами и засохший порез на щеке, засиял как новая копейка. – Живой… – гладил Маркелова, словно маленького ребенка.

– От бисови очи… – ворчал похожий на оборванца Пригода, смахивая украдкой счастливую слезу.

Степан Кучмин молча ткнулся лицом в грудь Маркелова и отошел в глубь камеры.

– Колян… плох, – негромко молвил, не глядя на старшего лейтенанта.

Ласкин, успокоенный присутствием товарищей, лежал в полузабытьи, изредка постанывая.

– Ласкин, ты меня слышишь? – склонился над ним Маркелов.

Ласкин открыл глаза, затуманенные болью, и, увидев Алексея, попытался улыбнуться.

– Ко-ман-дир… – прошептал с трудом и снова прикрыл веки.

Маркелов стиснул зубы и отвернулся; на глаза ему попался Георге, который скромно примостился в углу камеры.

– А это кто? – спросил у Татарчука.

– Капрал румынский.

– Подсадка? – шепнул старшине на ухо Маркелов.

– Не похоже. С какой стати?

– А вот с какой… – Старший лейтенант отошел в другой конец камеры. – Идите сюда, – и рассказал разведчикам о предложении полковника Дитриха.

– Вот фашистская морда! – Татарчук даже задохнулся от ненависти. – За кого нас принимает…

– Что теперь? – пытливо посмотрел на Маркелова Степан.

– Поэтому и хотелось вас всех увидеть. Может, в последний раз…

– Э-э, нет, командир, – Татарчук упрямо тряхнул головой. – Рано хоронишь и себя, и нас. Подумаем.

– Тут и думать нечего… – Кучмин оглянулся на Георге, который прислушивался к их разговору. – Слушает. Эй, парень! Подойди сюда.

– Не понимаю, – растерянно развел руками Георге. – Только по-немецки.

– Что он говорит? – поинтересовался Татарчук.

– Я разбираюсь в румынском так же, как и ты, – ответил ему Кучмин. – Может, знает немецкий язык?

– Поговори с ним, – поколебавшись, сказал Маркелов, решив, что терять уже все равно нечего.

– Подойди сюда, капрал, – позвал Степан Виеру еще раз, уже по-немецки.

– О-о! Как хорошо! – обрадовался тот. – Господин знает немецкий!

– Какой я тебе господин! – возмутился Степан. – Господа нас в эту камеру посадили. Расскажи нам, кто ты и как сюда попал.

Пока Георге сбивчиво рассказывал о своих злоключениях, Маркелов, глядя на его открытое, довольно симпатичное лицо, пытался уловить в голосе хотя бы одну фальшивую нотку, но тщетно – судя по всему, капрал говорил правду.

“Впрочем, что из того? Будь он даже трижды шпик, – думал Алексей, – в нашем положении это безразлично”.

– Нужно попытаться, командир… – горячо зашептал Татарчук. – Последний шанс…

– А Ласкин? – спросил его Маркелов.

Старшина потупился, безнадежно махнул рукой и отошел в сторону.

– От того, что мы умрем вместе с Коляном, – сурово глядя на Маркелова, сказал Кучмин, – пользы для общего дела никакой. Мало того, что влипли по уши, мы еще и своих подвели. Вот про что нужно думать в первую очередь. Кто-нибудь из нас обязан дойти к своим, даже если для этого потребуется жизнь остальных.

Георге видел, что русские что-то задумали. Неужели попытаются бежать? Немыслимо! Охрана, пулемет на вышке, возле ворот пост… Нет, нужно предупредить! Это верная смерть!

– Послушайте! – подскочил он к Кучмину. – У вас ничего не выйдет! – Георге скороговоркой выпалил свои соображения.

– Тихо! – зажал ему рот Степан. – Это тебя не касается. Сиди и молчи. Только спокойно, чтобы потом на нас не обижался.

Георге забился в угол, наблюдая за приготовлениями русских; его вдруг зазнобило от волнения.

Степан сильно застучал в дверь.

– Откройте! Сюда! Быстрее! – кричал он по-немецки.

– Кто кричал? – все тот же толстомордый охранник заглядывал в окошко.

– Умирает! Доктора! – вопил Степан, показывая на Пригоду, который лежал на полу неподвижный, подкатив глаза под лоб.

Охранник уже хотел послать этих русских к чертям собачьим, но вовремя вспомнил строгий наказ капитана Хольтица как следует вести себя с ними, и сломя голову помчался звонить в тюремный лазарет. Доктора, как всегда, на месте не оказалось, и взмыленный охранник, прихватив еще двоих солдат на подмогу, направился в камеру, чтобы забрать оттуда “умирающего” и отправить в лазарет – подальше от греха, пусть с ним там разбираются, а ему лишние неприятности по службе ни к чему.

Солдаты, подхватив Пригоду под руки, поволокли его из камеры; толстомордый охранник в это время держал остальных под дулом автомата. Когда дверь закрылась и засов, звякнув, встал на место, охранник поставил автомат на предохранитель, нашел ключ на связке – и услышал сзади приглушенные стоны и звук падения чего-то тяжелого. Он резко обернулся. Солдаты лежали на полу, а русский был уже в двух шагах от него. Охранник попытался вскинуть автомат, но тяжелый удар швырнул его на стену…

Отступление 4. Старший сержант Пригода

Новобранцы запрудили перрон небольшой станции. На запасных путях пыхтел паровоз, собирая все мало-мальски пригодные под погрузку вагоны; захрипший военком в последний раз– проверял списки, тревожно посматривая на небо. Черный густой дым выползал из-за горизонта, надвигаясь на станцию, – горели хлеба. На западе, где-то в районе села Камышовки, шел бой.

– Мамо, идить додому, – упрашивал Петро Пригода свою мать. – Бо стриляють…

– Ой, моя дытыночка-о… – беззвучно плакала она, цепляясь за пиджак сына сухими руками.

Пригода, смущаясь, прикрывал мать от новобранцев своей широкой спиной и уже в который раз уводил ее с перрона в чахлый скверик, мимо которого шла дорога в их село.

– Мамо, идить…

Мать покорно соглашалась, скорбно кивая головой, но стоило Петру направиться к перрону, она снова шла за ним…

Наконец подали вагоны. Толпа на перроне заволновалась, зашумела; женский плач заглушила на какой-то миг гармонь, но тут же на высокой ноте захлебнулась, жалобно вздохнув мехами.

“Юнкерсы” свалились на станцию внезапно: на малой высоте прошли вдоль железнодорожного полотна и, сделав “горку”, стали набирать высоту. Бомбы посыпались на состав, на станционные постройки, несколько разрывов ухнуло в скверике.

– Возду-ух! – чей-то отчаянный крик растворился в грохоте.

Петро Пригода, крепко сжав руку матери, бежал к неширокой полоске посадки, которая тянулась вдоль дороги; “юнкерсы” пошли на второй заход…

Пулеметная очередь настигла Пригоду уже около посадки: пули взрыхлили землю под ногами, и Петро с размаху рухнул в жесткую, выгоревшую на солнце траву. Прикрыв голову руками, он долго лежал неподвижно, с неожиданно проснувшимся страхом прислушиваясь к удаляющемуся реву самолетных моторов.

Станция горела. Паровоз лежал возле насыпи, окутанный облаками пара, железнодорожная колея вздыбилась вывороченными рельсами, на месте небольшого вокзальчика кружила пыльная пелена, сквозь которую изредка проблескивали языки пламени.

– Мамо, мамо, вставайтэ! – Пригода тормошил мать, которая лежала как-то неловко, на боку.

А на цветастой кофточке расплывалось яркое-красное пятно…

Мать похоронили на следующий день после обеда. Почерневший от горя Петро сам выкопал могилку, сам сколотил гроб из досок, которые готовил на новую хату. Дед Макар почти силком увел его с кладбища поздним вечером; ночь Пригода провел без сна, а на утро стал собирать вещмешок. Но уйти не успел – село заняли немцы. Правда, надолго они не задержались: обшарив хаты и курятники, гитлеровцы поспешили на восток. Петро отсиделся в погребе, куда его запихнул дед Макар, – подальше от греха, как бы чего не вышло…

Через две недели в селе разместился штаб немецкого пехотного полка. Хату Макара Пригоды, которая стояла на краю села, возле речки, немцы обходили стороной – еще дореволюционной постройки, она почти по окна влезла в землю, издали напоминая своим видом старый, трухлявый гриб-боровик с соломенной шляпкой. Петро по-прежнему отсиживался взаперти, но уже не в погребе, а в сарае, в хорошо оборудованном и замаскированном подполье времен гражданской войны. Вместе с дедом Макаром Петро очистил его от старого хлама, перетащил туда зерно, картошку и сало, а также старую отцовскую берданку.

Однажды Петро, не выдержав своего добровольного заточения, решил сходить проверить удочки-донки, которые дед Маг кар ставил с вечера за огородами на берегу реки. Радуясь свежему воздуху и богатому улову, не заметил, как зашло солнце. Торопливо вытащив плетеный из ивовых прутьев садок, он уже было направился домой, как к противоположному берегу подъг ехала повозка, запряженная парой немецких гунтеров, и два солдата, раздевшись догола, бултыхнулись в воду.

Затаившись в кустах, Петро некоторое время наблюдал за ними, затем, решившись, снял рубаху, брюки и, набрав побольше воздуха, нырнул.

Немец ушел под воду беззвучно. Когда Пригода вынырнул в лозняке, второй солдат бегал по берегу и орал что было мочи, нелепо жестикулируя. Схватив одежду и садок с рыбой, Петр, не одеваясь, побежал через заросли домой.

Внезапная смерть солдата подозрений не вызвала: видимо, немцы решили, что просто утонул. Два дня его искали, а потом махнули рукой – река в этом месте была глубокая, изобиловала водоворотами, и тело, судя по всему, затащило под какую-нибудь корягу.

А через несколько дней после этих событий Пригода, прихватив берданку, ушел к мосту в шести километрах выше по течению.

Мост был новый, добротный, построенный за год до начала войны. При отступлении взорвать его не успели – немцы выбросили парашютный десант. Теперь мост охранял взвод немецкой пехоты. Но поскольку линия фронта была уже далеко, а хутор рядом, немецкие солдаты сутками бражничали, радуясь передышке, оставляя на мосту наряд из двух-трех человек.

Пригода влез на старую раскидистую вербу возле берега и, затаившись среди ветвей, просидел до полудня, наблюдая за мостом. Солдаты охраны удили рыбу; изредка кто-нибудь из них поднимался на мост и, прогулявшись туда-обратно, возвращался на берег к своей удочке.

Повздыхав – близок локоть, да не укусишь, – Пригода слез с вербы и лесными зарослями пошел к Ореховой балке…

Одноконная повозка вынырнула из-за поворота неожиданно. Старая тощая кляча, понуро склонив морду к земле, еле плелась; возчик, конопатый, широколицый полицейский, привязав вожжи к передку телеги, подремывал, обнимая винтовку, а сзади, развалившись на охапке сена, полулежал немецкий солдат.

У Петра задрожали руки, когда он вскинул берданку к плечу. Прикусив до крови губу, Пригода набрал полные легкие воздуха и, мысленно утешив себя, что с такого близкого расстояния промахнуться невозможно, нажал на спусковой крючок.

Грохот выстрела словно смел полицейского с телеги – вскинувшись, он рухнул под колеса; лошадь с испугу всхрапнула и шарахнулась в орешник. “Попал!”, – радуясь удаче, выскочил Петро из своей засады; мельком взглянув на солдата, который хрипел, отплевываясь кровью, Пригода в два прыжка настиг полицейского, который, скуля, пытался уползти в кусты, и с разбегу опустил ему на голову приклад берданки…

Телегу Пригода сбросил в Чертов яр, километрах в четырех от Ореховой балки; туда же отправил и трупы, присыпав сверху глиной и сушняком. Клячу выпряг и верхом доехал до болота, где и оставил ее на одном из островков среди топи, куда дорогу знали только он и дед Макар.

Возвратился домой под утро. Дед Макар только крякнул, увидев трофеи внука – автомат, винтовку и две гранаты; молча обнял его и, ткнувшись колючей щетиной в щеку Петра, поспешил в хату. Принес чугунок вареной в “мундире” картошки, нарезал сала и, покопавшись в углу подпола, вытащил бутылку самогонки. Выпили молча. Дед закусил табачным дымком самокрутки, а внук приналег на еду. Когда рассвело, дед Макар надел рваную фуфайку, взял в руки клюку и пошел в село. На немой вопрос Петра коротко ответил:

– Та пиду, розвидаю…

Вернулся довольный и повеселевший. Оказалось, что немецкий штаб откочевал поближе к линии фронта и в селе осталась только ортскомендатура, а при ней лейтенант, три немецких солдата и несколько полицейских.

– Баба з возу, кобыли лэгшэ… – так прокомментировал это событие дед.

Про случай в Ореховой балке пока никто ничего не знал…

Мост не давал Петру покоя. Он уже несколько раз пробирался к заветной вербе, подолгу присматриваясь к движению на дороге, которое осенью заметно усилилось. И охрана моста стала понадежнее: немцы опутали берега колючей проволокой, построили пулеметный дзот и вышку, на которой постоянно дежурил часовой, осматривая в бинокль окрестности.

Попробовал было Пригода еще раз сунуться в Ореховую балку, да едва ноги унес, наткнувшись на немецкий патруль, – ушел через болото.

Немцы явно осторожничали. Беззаботность первых дней войны уступила место угрюмой сосредоточенности, злости. В селе свирепствовал ортскомендант, его подручные денно и нощно рыскали по дворам в поисках продуктов для армии фюрера. Раза два заходили и к деду Макару, но у того, кроме двух ведер картошки и последней курицы, ничего найти не удалось.

Как-то Петр поделился своими мыслями по поводу моста с дедом. Тот покряхтел, закурил, чуток подумал, а затем хитро подмигнул внуку и потащил его за собой.

За сельским выгоном, в зарослях терновника, дед отыскал кучу взрыхленной земли, над которой возвышался стабилизатор неразорвавшейся авиабомбы. Молодой Пригода пощупал холодный металл и с сожалением взглянул на деда Макара – то ли тот не понял его замысла, то ли того… на старости лет. Но дед, сняв ватную безрукавку, с которой не расставался даже в жаркие летние дни, поплевал на ладони и принялся отбрасывать землю в сторону предусмотрительно захваченной лопатой.

– Диду, чы вам робыты ничого? – придерживал Петр старика за рукав.

– От бисового батька сын! Вырис до нэба, а ума як у ции жылизякы… – И дед объяснил Петру, для каких целей сгодится авиабомба. – На, копай, – ткнул ему в руки лопату. – Може, бойся?

– Та вы що, диду?! – Петро заработал с завидной сноровкой.

Взрыватель вывинчивал сам дед Макар, который в гражданскую служил артиллеристом; Петра, несмотря на его уговоры, дед отогнал подальше, в канаву: “Як нэ повэзэ, то прямо до бога за пазуху попаду, бо воно вжэ и пора…” Но все обошлось благополучно. Тщательно припрятав железную болванку со смертоносной начинкой, дед и внук поспешили домой…

Ночь выбрали потемней. Плот, на котором лежала привязанная авиабомба, отбуксировали поближе к мосту утлой лодчонкой. Дед Макар остался в камышах, а Петро, раздевшись, вошел в воду и, стараясь не шуметь, поплыл дальше, подталкивая плот, где лежали, кроме бомбы, связанные проволокой гранаты и моток веревки.

По мосту громыхали немецкие грузовики. Вода уже была по-осеннему холодной, и без плота Петру пришлось бы туго – тело закоченело, и руки повиновались с трудом. Под мостом течение оказалось особенно быстрым, и Пригода едва не упустил плот. Привязав его к свае, он обхватил ее ногами и некоторое время отдыхал; затем, еще раз проверив надежность креплений связки гранат, взял веревку, лег на спину и, отдавшись на волю течению, принялся торопливо распускать моток.

Когда его прибило к берегу, в руках оставалось не больше трех метров веревки – расчет оказался точным. “Ну, гады! – весь дрожа от нетерпения, Петро ждал, когда на мост вползет очередной грузовик. – За маму!!” – и изо всех сил потянул веревку, другой конец которой был привязан к кольцу предохранительной чеки гранаты.

Взрыв раскроил темноту огненным всплеском; центральная часть моста вместе с грузовиком рухнула в реку, деревянные щепки и осколки градом посыпались в воду и прибрежные заросли.

Лодка едва не опрокинулась, когда Петро в радостном возбуждении вскочил в нее.

– Ну?.. – дед Макар обхватил его за плечи.

– О! – показал Петро большой палец и усиленно заработал веслами, выгоняя лодку на быстрину.

А возле моста в это время шла беспорядочная пальба – ошеломленная взрывом охрана в панике поливала реку и лес свинцом.

Только дома при свете каганца дед Макар заметил, что Петро ранен – видимо, какой-то осколок задел ему плечо. Но что было внуку до этой царапины, когда в груди бушевала неуемная радость победы?!

Ранним утром в село нагрянула рота эсэсовцев. Всех взрослых жителей и детей согнали к школе. Забрали и деда Макара. Сквозь щели в двери сарая Петро видел, как немцы подталкивали прикладами старого Пригоду; где-то в центре села ударила автоматная очередь.

Не в силах больше справиться с волнением и недобрыми предчувствиями, Петро схватил автомат и что было мочи припустил через огороды к старой церквушке. Оттуда с колокольни была хорошо видна школа и скверик возле нее, где стояли сельчане в окружении эсэсовцев. На школьном крыльце расположились немецкие офицеры, среди которых был и ортскомендант; выслушав доклад одного из своих подчиненных, высокий офицер-эсэсовец небрежно махнул рукой и направился к броневику. Эсэсовцы стали загонять людей в школу. Когда последний человек переступил порог, дверь закрыли и заколотили досками.