Текст книги "Убить зверя"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Виталий Гладкий
Убить зверя

Пролог. Черная месса

Сырая осенняя ночь родила блеклую луну. Ветер то затихал, то кружил по буеракам и предместью, обрывая уже не крепко держащиеся листья с ветвей и пиная ветхие заборы. Время от времени с отчаянностью подгулявшего безбожника ветер налетал на дверь кладбищенской церквушки, и тогда человек, стоящий на коленях перед иконостасом, нервно вздрагивал, оглядывался, а затем снова начинал истово бить поклоны.

Он был маленького роста, тщедушен и благообразен. Но в его больших выпуклых глазах, вместо должного благочестия и отрешенности, горел фанатический огонь страдальца за веру, творящего последнюю молитву перед тем как взойти на эшафот. Наполовину сгоревшие свечи тревожно мерцали, не в силах разогнать мрак, окружавший коленопреклоненного человека. Казалось, что суровые лики святых ожили и гневно гримасничают, пока еще не в состоянии вырваться из-под слоя бесцветного лака, покрывающего изображения, чтобы наконец обрести свободу и разомкнуть уста.

Но вот странный богомолец поднялся, взял сумку на длинном ремне, которая лежала возле аналоя, и, еще раз перекрестившись, направился к выходу. Видимо, сомнения и терзания оставили его, и он шел уверенной походкой человека имеющего конкретную цель, ради которой можно пожертвовать даже жизнью.

Кладбище было старым, заросшим деревьями и кустарниками. Фигурные православные кресты эпохи "развитого" социализма из дерева и металла соседствовали с каменными дореволюционными склепами и гипсовыми надгробьями периода застоя, уже тронутыми разрушительной силой времени; кое-где – в основном в центральной, престижной, части погоста – высились солидные монументы из гранита и мрамора, сооруженные "новыми" русскими. Полная луна уже вошла в силу и ее таинственное сияние, немного притушенное туманной дымкой ночных испарений, порождало тени самых разнообразных и причудливых очертаний. Не утихающий ветер тоже вносил свою лепту в фантасмагорическую картину, представшую перед глазами человека, который направился вглубь кладбища, старательно избегая мест, освещенных лунным светом. Похоже, его решительность несколько поколебалась под впечатлением увиденного, однако он продолжал пробираться среди надгробий к одному ему известному пункту с упрямством отчаявшегося, лишь время от времени крестясь и бормоча молитвы.

Наконец человек, который до этого шел, пригнувшись, и вовсе встал на четвереньки. Теперь он продвигался вперед со скоростью улитки, смешно виляя тощим задом. Его глаза были прикованы к странному свечению, исходившему из небольшой рощицы, образованной березовой порослью. Когда-то там находился старый погост, а ныне на месте могильных холмиков образовались ложбинки, поросшие травой. И только в глубине зарослей, где высились столетние дубы вперемежку с не менее старыми березами, белело пятно ровной поляны почти круглой формы. В ее центре торчало, словно гнилой зуб, похожее на скифскую каменную бабу изваяние, обезображенное веками, а возможно и тысячелетиями. Трудно сказать, как языческий идол попал на православное кладбище; скорее всего в старину на этом месте находилось капище какого-нибудь кровожадного бога, а те, кто начинали обустраивать скорбное место, не смогли убрать неподъемную каменную глыбу.

Человек заполз под куст и затаился. Его лихорадочно блестевшие глаза были прикованы к поляне, где происходило какое-то странное и таинственное действо. Несмотря на поздний час возле изваяния – а вернее, возле того, что от него осталось – кружком стояли люди. В полном безмолвии они наблюдали за абсолютно обнаженной девушкой и мрачным типом с физиономией киношного злодея. Он был высок, угловат и держался неестественно прямо – будто дрын проглотил. Одеждой ему служила длинная черная рубаха наподобие поповской рясы с нарисованными на ней белой краской каббалистическими символами.

Девушка лежала на импровизированном ложе из ящиков, застеленном алым бархатом. Ее остановившийся взгляд был прикован к звездному небу. Видимо, девушку вовсе не пугал длинный нож в руках зловещего черноризца. Похоже, она находилась в наркотическом ступоре или была загипнотизирована. Их окружало огненное кольцо из толстых ароматических свечей, испускающих тяжелый, вовсе не восковый запах.

Тем временем одетый в черное тип медленно поднял нож вверх, будто намеревался вонзить его в беспомощную, ничего не соображающую девушку. Притаившийся под кустом человек нервно всхлипнул и начал торопливо шарить в сумке, которую он принес с собой. То, что он достал из нее, совершенно не вязалось с его обликом богобоязненного святоши – человек держал в руках связку динамитных патронов. Не отрывая взгляд от зловещего типа с ножом, он вынул из кармана зажигалку и начал торопливо и безуспешно чиркать колесиком по кремню, чтобы поджечь бикфордов шнур, торчащий как плодоножка дьявольского плода.

Обоюдоострый сверкающий клинок медленно пошел вниз. До человека, продолжающего сражаться с непокорной зажигалкой, донесся общий вздох собравшихся на сатанинский шабаш: нож коснулся нежной кожи девушки как раз между двух остроконечных холмиков груди и неторопливо начал спускаться к пупку, оставляя за собой кровоточащую черту. Жертва даже не вздрогнула; казалось, что на рытом бархате лежит не живое существо, а восковая кукла. И тем не менее девушка мерно дышала, а в ее широко распахнутых глазах мерцали искорки сознания, каким-то непонятным колдовским образом замороженным до полного бесчувствия.

При виде такого изуверского ритуала набожный террорист или мститель – трудно сказать, какие соображения подвигли его на изготовление бомбы – коротко и тихо застонал и с еще большим рвением начал терзать видавшую виды бензиновую зажигалку.

Но довести свой кровожадный замысел до логического завершения он не успел…

Выстрелы взорвали благостную кладбищенскую тишину, раздробив ее на десятки вопящих на все голоса осколков. Человек, уронивший от неожиданности свою адскую машину, как завороженный смотрел на поляну, где творился сущий бедлам. Собравшиеся на черную мессу сначала сбились в кучу, а затем начали разбегаться, чтобы уйти от разящего огня неизвестного стрелка. А он свое дело знал досконально – все пули ложились точно в цель. Первым упал, будто сломался в пояснице, зловещий черноризец. За ним пришла очередь и других. Несмотря на переполох, снайпер бил на выбор, как в тире. За каких-то пять-шесть секунд он сделал три прицельных выстрела и трое участников черной мессы упали возле своего фетиша, древнего каменного истукана. Набожный защитник православной веры, глядя на эту кровавую жатву, бессмысленно скалил большие редкие зубы – то ли смеялся, торжествуя, то ли от испуга.

Поляна опустела, но стрельба продолжалась. Только теперь выстрелы слышались издалека, из-за пределов погоста. Притаившийся под кустом человек услышал топот многочисленных ног; какие-то люди ломились в сторону поляны, не выбирая дороги.

Богомолец-террорист не стал ждать дальнейшего развития событий: не поднимаясь на ровные ноги, он побежал на карачках куда глаза глядят – лишь бы подальше от места кровавой бойни. Впопыхах человек забыл и сумку, и динамит, не говоря уже о неисправной зажигалке.

Так никем не замеченный он добрался до кладбищенской ограды, сложенной из кирпича. Местами в ней зияли проломы, и человек пошел вдоль стены двухметровой высоты искать выход, щупая шершавую, словно побитую дробью, кладку, как слепой. Однако тощий ревнитель православной веры не успел сделать и десяти шагов: споткнувшись о груду каменных обломков, он растянулся на земле, при этом больно ударившись грудью. На какое-то время человек потерял способность что-либо видеть и соображать. А когда туман в глазах рассеялся, то ему не осталось ничего иного, как затаиться и молить Бога, чтобы тот помог своему верному слуге и почитателю выбраться из смертельно опасной переделки живым и здоровым – по территории кладбища сновали крепко сбитые парни, вооруженные автоматами и пистолетами. Похоже, им было наплевать на святость места, так как они матерились и богохульничали не хуже пьяных бомжей. Судя по обрывкам фраз, долетавшим до ушей полумертвого от страха террориста-неудачника, они искали таинственного снайпера.

Вскоре голоса отдалились, и человек наконец вздохнул свободней. Он переменил неудобную позу и даже вознамерился продолжить поиски пролома, чтобы выйти на дорогу и убраться отсюда подальше, но тут раздались осторожные, крадущиеся шаги и на фоне подсвеченного луной неба появился черный силуэт мужской фигуры с ружьем наизготовку.

Ревнитель веры обмер. Он даже дышать перестал; однако глаза держал открытыми. Ему очень хотелось, как в сказке, загадать желание и превратиться в мышь, чтобы забиться в норку, да поглубже.

Мужчина ориентировался на местности гораздо лучше, нежели террорист-неудачник. Пролом в стене оказался буквально в двух шагах от притаившегося человека, и неизвестный с ружьем легко и практически бесшумно преодолел полуметровый барьер, отделяющий кладбище от шоссе.

Но тут его везение и закончилось. Чей-то грубый злой голос окликнул:

– Кто там? Это ты, Брага?

В

В ответ громыхнул выстрел.

– Сюда! Здесь он! – это уже закричали с территории погоста.

Богобоязненный террорист обомлел – к пролому бежали со всех сторон, и теперь уйти незамеченным с территории кладбища мог разве что невидимка. Похоже, он не обольщался на предмет человеколюбия и сострадания к ближнему со стороны вооруженных парней, а потому встал на колени и начал обречено молиться.

Спустя минуту или две затрещали кусты и к пролому выскочили сразу трое запыхавшихся крепышей. Один из них держал в руках автомат, остальные были вооружены пистолетами. У кого-то из парней имелся фонарик, и яркий луч суматошливо метался среди деревьев и надгробий, приводя в еще больший трепет совсем потерявшего голову богомольца. Фанатичная уверенность в правильности принятого решения, еще совсем недавно толкавшая его на поступок, совсем не укладывающийся в рамки христианской морали, теперь сменилась элементарным страхом и отчаянием простого обывателя, угодившего в смертельную ловушку.

Все, что случилось потом, террорист-неудачник с ужасом осознал до конца уже дома, в ванной, где тайком от супруги отстирывал свой позор с исподнего. Когда он бежал от кладбища, то единственным, что ему врезалось в память, было ощущение нереальности происходящего. Ему чудилось, что он спит и видит кошмарный сон, в котором за ним гонится дьявол…

Казалось, что зверя родила сама ночь. Бесшумный, как смерть, он в стремительном прыжке опрокинул одного из парней на землю и вмиг разорвал горло. Второй, бежавший чуть сзади, все-таки успел уловить какое-то движение, и вскинул пистолет. Но выстрелить не успел – черная тень щелкнула клыками, с хрустом сломалась кость, и крик, в котором слились боль, ярость и страх, взметнулся к небу и унесся с ветром в сторону предместья. Третий от неожиданности нажал на спусковой крючок автомата, но из-за отдачи оступился и упал, зацепившись за корневище. Пули ушли вверх, кроша ветки и листву; почти не видимый в темноте зверь, оставив вторую жертву, все так же без единого звука метнулся к последнему из парней и придушенный хрип, донесшийся до потерявшего способность здраво мыслить богомольца, сообщил ему, что чудовище расправилось и с третьим.

Человек, уже не осознавая, что делает, неловко завалился на бок и, обхватив голову руками, скрючился.

Интуитивно он понимал, что пришел его конец. Как любой истинно верующий, человек не боялся умереть, но если смертный час приходит в таком кошмарном обличье, то даже самый сильный и смелый человек может поневоле дрогнуть.

Поступи зверя он так и не услышал. Его присутствие человек определил только по тому, как всколыхнулся и уплотнился воздух. И в тот же миг он сначала почувствовал резь в животе, а затем с ним случилось то, что в народе называется "медвежьей" болезнью. Зверь обнюхал человека и, как позже вспоминал террористнеудачник, недовольно фыркнул – словно чихнул. А затем он исчез, будто его растворила ночь, утерявшая спрятавшуюся за тучи луну.

Отлеживался человек не долго. До памяти его привел чей-то мат, раздавшийся совсем близко, среди зарослей терновника, облюбовавшего себе местечко у самого забора. Видимо, один из парней попал в колючую ловушку и теперь пытался из нее выбраться. Богомольный террорист вскочил на ноги и ринулся к пролому. Перебираясь через битый кирпич, он упал и расшиб до крови лоб, но боль от раны была пустяком по сравнению с пережитым страхом и моральными страданиями, материализовавшимися в виде мокрых штанов…

Утро застало человека перед домашним иконостасом. Еще никогда в жизни он не молился так истово и самозабвенно.

Глава 1. Опер по прозвищу Штымп[1]1
  Штымп – простак (жарг.).


[Закрыть]

Крокодил вырастал на глазах; вот он наконец выбрался из ванной, дотащил свой хвост до дивана и начал карабкаться на тумбочку, где стоял старый будильник.

– Брысь… гад…– старший оперуполномоченный городского уголовного розыска майор Клевахин вяло махнул рукой – и проснулся.

Крокодил из кошмарного сна превратился в здоровенного рыжего таракана, деловито и нахально исследующего когда-то лакированную, а теперь испещренную многочисленными кружочками от стаканов с горячим чаем крышку тумбочки. Похоже, ему было абсолютно наплевать и на хозяина квартиры, ворочающегося в не разобранной постели, и на хриплый голос будильника, от негодования подпрыгивающего на своих коротких рахитичных ножках.

– Убью, зараза… – Клевахин на ощупь нашел тапочек и замахнулся; таракан с осуждением пошевелил длинными усами и степенно удалился.

Успокоив старого приятеля – Клевахин приобрел хриплоголосого звонаря сразу после окончания Высшей школы милиции – он достал из портсигара папиросу, закурил и лег на спину.

Потолок… Давно не беленный, в ржавых подтеках – соседка с верхнего этажа забывала закрывать краны с регулярностью женских месячных. Но заставить ее возместить ущерб или хотя бы самолично прокупоросить и забелить зеленовато-коричневые проплешины не могли ни его приятель, участковый Бочкин, ни ЖЭУ. По пьяной лавочке Бочкин петушился: "Чего мы с этой грымзой церемонимся?! Давай я шепну пару слов местной шпане. Ей устроят такую "профилактику", что небо с овчинку покажется. Ты только скажи". "Использование служебного положения в корыстных целях…" – угрюмо отвечал Клевахин, изображая из себя честнягу. Бочкин горячился, доказывая свою правоту, но майор был непреклонен – он лучше, чем кто-либо знал, что связаться с Грачихой (так прозвали его соседку с верхнего этажа) может только умалишенный. Ее побаивались даже качки-рэкетиры, "смотрители" дикого рынка, где Грачиха, бабища гренадерского роста и весьма солидной комплекции, торговала всякой всячиной. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: она гоняла их, как бобиков, сызмальства.

Пора на службу, подумал Клевахин, с ненавистью посмотрев на стрелки часов. Опять очередная оперативка, снова горы человеческого мусора, от копания в котором ум за разум заходит…

Майор, кряхтя, поднялся.

Кухня встретила Клевахина горой немытой посуды и запахами прогорклого жира. Стараясь не замечать полного бардака вокруг, майор поставил чайник на конфорку и направился в душ, где полоскался и брился не более пяти минут. Обжигаясь, торопливо выпил чашку кофе и, на ходу грызя сухарик, выскочил из квартиры как погорелец.

Набитый под завязку трамвай качало на изношенных рельсах, словно утлое суденышко в штормовую погоду. Клевахин ловил кейф, прислонившись к дебелой молодухе, которая старательно делала вид будто ее прижали не к живому человеку, а к стенке. Он чувствовал себя неловко, ему даже хотелось извиниться, но давно забытое молодое желание вдруг сковало не только тело, но и язык. Покраснев, словно вареный рак, майор уставился в окно, страстно желая, чтобы дребезжащий монстр, детище послевоенных пятилеток, поскорее добрался до его остановки.

Скобаря он заметил совершенно случайно – даже не заметил, а почуял, как старый розыскной пес. Казалось, щипач[2]2
  Щипач – карманный вор (жарг.)


[Закрыть] материализовался позади молодухи из воздуха, будто нечистый дух, потому как пройти по трамваю мог разве что гном. Рядом со Скобарем вертелся и его напарник, вечно простуженный и сопливый Пенчик.

"Дура…" – с досадой подумал Клевахин про смазливую молодуху, которая забыла, что в толчее дамскую сумочку нужно держать не на спине, а спереди и обеими руками.

Рука Скобаря уже шарила внутри изящной вещицы из лакированной кожи, когда блудливые глаза карманного вора наконец наткнулись на обжигающий взгляд майора. Щипач буквально остолбенел. Он знал, что легче пролезть в игольное ушко, нежели уйти от Штымпа; а сейчас мент застукал его на горячем.

"Вали отсюда, вонючка!" – мысленно приказал Клевахин: ко всем радостям жизни ему только и не хватало сейчас произвести задержание этого сукиного сына, чтобы пассажиры трамвая – в том числе и пышная, как сдобная булочка, молодуха – узнали, что он легавый. По нынешним временам органам милиции, которым он отдал больше двадцать лет жизни, особо гордиться нечем.

Скобарь поначалу даже не поверил, что его отпускают с миром. А когда наконец до него дошло, что по какой-то причине Штымп не хочет брать их с Пенчиком на цугундер, он изобразил кающегося грешника и начал преданно есть майора глазами, будто хотел сказать: "Гражданин начальник! Век свободы не видать, благодарствую, по гроб жизни не забуду." Карманники ретировались, инцидент заглох в самом зародыше, жаркая, словно печка, молодуха, многозначительно зыркнув на Клевахина исподлобья, сошла на очередной остановке, и опустевший трамвай, с облегчением разразившись длинным звонком, повернул на Прорезную, где стояло длинное серое здание городского управления внутренних дел.

– Живой? – спросил, пожимая майору руку, его тезка, тоже Николай Иванович, капитан Берендеев.

– А что, кто-то сомневался? – с кислым видом откликнулся Клевахин.

Вчера он отключил телефон и квартирный звонок, чтобы его никто не потревожил среди ночи. Майор уже забыл, когда в последний раз спал спокойно. Убийства (а это был профиль Клевахина, старшего опера "убойного отдела") случались почти каждые сутки, и этот дьявольский конвейер до того вымотал Николая Ивановича, что он плюнул и на служебный долг, и на своего грозного начальника, и на чувство дружеской взаимовыручки – его отдел был укомплектован лишь наполовину и приходилось работать за двоих.

Впрочем, у Клевахина друзей вообще не было. Несмотря на простоватый вид и прозвище, прилепленное кем-то из воров в законе, Штымп был мастак на подковырки и розыгрыши. А кому нравится дружить с бомбой, начиненной иголками, которая взрывается в самый неподходящий момент?

– Бузыкин уже все провода оборвал, пытаясь тебя найти. Колотится еще с ночи. Хотели даже нарочного посылать, но никто не знает где ты живешь.

Клевахин мысленно рассмеялся – после развода с женой он прикупил квартирку в Заводском районе, в том доме, где прошло его детство, а проще – у черта на куличках, однако сообщить, кому следует, свой новый адрес не спешил. Номер телефона майор оставил себе старый, но официально он пока числился за его прежним жилищем.

Бузыкин – его шеф. Полковник. Когда-то он был подчиненным и учеником Клевахина, но врожденная гибкость спины и незаурядная способность точно определить, где нужно лизнуть, а где куснуть, вознесли Бузыкина на пьедестал вовсе не соответствующий его способностям в сыскном деле.

– Что так? – нехотя поинтересовался майор.

Поинтересовался больше ради проформы, чтобы поддержать разговор. Он точно знал, зачем понадобился Бузыкину среди ночи: одно дело документы в папочки подшивать и устраивать выволочки подчиненным, а другое – самому копаться в дерьме.

– Очередное ЧП. Три трупа, двое в реанимации, на ладан дышат.

– Ни фига себе… Круто. Даже по нынешним временам. Где это случилось?

– На Чулимихе.

– В поселке?

– Нет, на кладбище.

– Разборка? – с надеждой спросил Клевахин.

Мафиозно-рэкетирские дела его не касались, ими занималось недавно созданное управление по борьбе с организованной преступностью. Поэтому майор с невольным трепетом ждал ответа, мысленно возопив к ангелу-хранителю: пронеси! Ему только и не хватало ко всем другим проблемам кучу жмуриков, явно тянувших на очередной "висяк". А что это будет именно так, Клевахин почти не сомневался. Не было у него сомнений и насчет намерений Бузыкина – видимо, тот решил положить на горб майора очередной чувал с неприятностями.

– Не похоже. По крайней мере, так говорили парни из дежурной опергруппы.

– Кто из наших был на выезде?

– Тюлькин.

– Твою мать… – матернулся Клевахин.

Старлей Тюлькин был из породы людей, про которых сложена народная присказка: ты ему плюй в глаза, а он в ответ – это божья роса. Короче говоря, в оперативно-розыскной работе Тюлькин звезд с неба не хватал.

– Пойду… – обречено вздохнул майор, и поплелся в направлении кабинета Бузыкина.

"Тезка" Берендеев ехидно ухмыльнулся…

– Товарищ майор!.. – начальственный бас Бузыкина, рано располневшего лысеющего блондина, в небольшом кабинете звучал словно иерихонская труба.

Приклеив на лицо свою "служебную" мину – смесь чинопочитания, туповатого добродушия и покорности судьбе – Клевахин полностью отключился от восприятия действительности. Пока полковник упражнялся в риторике, распекая подчиненного, майор мысленно подсчитывал во что ему обойдется ремонт жилища.

Минуты через три он тяжело вздохнул и оставил это бесплодное занятие – с его зарплатой не то что евроремонт, но даже облицевать туалет и ванную кафелем в ближайшем обозримом будущем весьма проблематично. Хорошо хоть с квартирой ему повезло: в аккурат через месяц после развода майора с женой умерла бездетная тетка Клевахина, и он выручил за ее добротный деревенский дом необходимую для покупки скромной однокомнатной клетушки сумму.

– Игорь Петрович, у тебя минералки не найдется? – невинно хлопая ресницами, спросил Клевахин у вошедшего в раж полковника.

– Чего!? – Бузыкина будто кто по башке хватил; он даже рот не закрыл, остановленный вопросом майора на полуслове.

– Я говорю водички, минералки…

– Николай Иванович! – возопил возмущенный полковник. – Ты опять за свое!?

– Ладно, Игорек, кончай базар-вокзал, – фамильярно ухмыльнулся Клевахин. – Сам говоришь, что время не терпит. Пойду я. Считай, что "кладбищенское" дело в производство принято. Берендеева в напарники дашь?

– Нет! – отрезал остывающий Бузыкин. – Тюлькин уже в курсе, так что…

– Ладно. Пока, товарищ полковник.

С этими словами Клевахин пошел к выходу.

– А минералка? – быстро спросил Бузыкин.

– Спасибо. Как-нибудь в другой раз.

– Старый козел… – прошипел ему вслед полковник. – Ты у меня когда-нибудь допрыгаешься. Штымп гребаный…

Клевахин этих слов не услышал. Да ему было и наплевать на мнение Бузыкина о своей персоне. Его мысли сейчас занимало другое – у кого перехватиться до получки.

Тюлькин сидел в кабинете, обложившись бумагами, и с глубокомысленным видом коптил сигаретой потолок.

– Здорово…– буркнул майор и присел на свободный стул.

– Здравия желаю! – бодро ответил старлей и поторопился потушить окурок.

– Кучеряво живешь, – кивнул Клевахин на пачку "Мальборо", лежавшую возле импровизированной пепельницы – ракушки морского моллюска.

Тюлькин смущенно пожал плечами и промолчал.

– Личности убитых и раненных на кладбище установлены? – спросил майор, с тоской глядя на серое плачущее небо за окном.

Он не любил позднюю осень. И не только из-за мерзкой дождливой погоды. Обычно в это время кривая тяжких преступлений на графике в кабинете Бузыкина резко взмывала вверх, превращаясь в высокий горный пик.

– Почти всех…– как-то робко ответил Тюлькин.

– Ну? – удивился майор – это было что-то новое.

Из своей богатой практики он знал настолько медленно, со скрипом, раскручивается маховик следственной машины, особенно когда случается такое ЧП, как этой ночью.

– Дай список, – угрюмо глянул он на Тюлькина.

Заряд утренней бодрости, которую можно было с известной натяжкой выдать за остатки вчерашнего хорошего настроения, улетучился словно папиросный дым на сквозняке. Тягостное предчувствие, появившееся у него после короткого разговора с капитаном Берендеевым, вдруг стало принимать очертания некоего стихийного бедствия, пока еще до конца не осознанного, но вполне реального, надвигающегося с неотвратимостью снежной лавины. И убежать от нее он уже не мог.

Список впечатлял. Фамилии, которые там значились, вызвали у Клевахина даже не нервный озноб, а настоящий зубодробительный мандраж:

Кирюхин В.А., директор фирмы "Абрис". Сукин сын, каких поискать. Один из самых состоятельных людей города, друг мэра. Псих и извращенец.

Опришко С.К., бывший комсомольский секретарь, неизвестно чем занимавшийся, юрист по образованию.

По слухам, гомосексуалист. Родственник вице-премьера.

Сенчук Г.Л., мастер спорта по боксу, один из бригадиров местного "пахана", вора в законе Базуля. Кличка Череп.

Эти уже в морге. В реанимации лежали Ватагин и Солодовник, известные в определенных кругах как Вата и Калган. В обоих было по две ходки в места не столь отдаленные. Короче говоря, компашка собралась еще та…

– А кто остался за кадром? – спросил сквозь зубы Клевахин.

– Какая-то девица. Ее нашли в кустах в полуобморочном состоянии и в чем мать родила.

– Где она?

Тюлькин замялся.

– Ну! – поторопил его майор.

– Кгм! – старлей смущенно прокашлялся. – В общем, она сбежала…

– Твою мать!.. – неожиданно даже для себя взорвался Клевахин. – Упустить такого важного свидетеля – это нужно уметь. Что там случилось?

– У нее был порез на груди. Приехала "Скорая", ей сделали перевязку… Никто даже не мог предположить, что она окажется настолько прыткой. Пока врачи занимались остальными, девица позаимствовала медицинский халат и смылась. Там такая была запарка…

– Хреновому танцору вечно что-то мешает – то калоши, то собственные… Ладно, что теперь поделаешь.

Сфотографировать ее догадались?

Тюлькин сокрушенно покачал головой.

– Ясно, – тяжело вздохнул майор. – Все как всегда. Бардак. Чему вас только учили в школе милиции? А, о чем я говорю!

– Можно сделать фоторобот…

– И на нем она будет похожа на добрую половину городских девушек.

– Тогда как…

– Молча! – отрезал Клевахин. – Займись фотороботом. Теперь ты мой напарник. Кому из следователей поручили это дело?

– Атарбекову.

– Да-а… Дела наши скорбные… – Клевахин поморщился, словно от зубной боли.

По идее, он должен был радоваться, что "кладбищенское" дело ведет Атарбеков – чего-чего, а высокого профессионализма Темирхану Даудовичу не занимать. Но с другой стороны майор знал, что Атарбеков построил себе двухэтажную виллу в престижном районе, куда воткнуться было труднее, нежели стать народным депутатом. Там жили только "новые" русские и "отцы" города. Под громадные особняки они оттяпали добрый кусок центрального парка вместе с прудом, и теперь покой "сироток" – так прозвали новоявленных нуворишей городские острословы – охранял взвод милицейского спецназа. Интересно, за какие такие заслуги обычный следователь попал в круг избранных?

– Поеду на Чулимиху, – решил Клевахин. – Надеюсь, охранение вокруг кладбища догадались выставить?

– Обижаете, товарищ майор… – На лунообразной физиономии Тюлькина появилось смешанное выражение досады и торжества. – Я настоял.

Понятно. Значит опергруппой, выехавшей на место ЧП, командовал лично Бузыкин. Так что винить Тюлькина в раздолбайстве Клевахин был не вправе – сыщицкий "почерк" своего бывшего стажора он знал не понаслышке.

– Извини, – буркнул Клевахин, одеваясь.

"А на кладбище все спокойненько, ни друзей ни врагов не видать…" – вспомнил майор слова когда-то очень известной песни, когда вышел из милицейского "жигуля" у ворот погоста. Вокруг царила настолько пронзительная тишина, что кровавые ночные события казались чьей-то гнусной выдумкой. У входа неприкаянно топтался дюжий омоновенц, потихоньку матерясь и время от времени потирая озябшие руки.

Дождь, зарядивший с утра, закончился и прояснившееся небо дохнуло даже не осенней, а зимней морозной прохладой. Клевахин сумрачно взглянул на кладбищенскую церквушку, и, заметив через открытую дверь черную фигуру священника, невольно кивнул головой – поприветствовал его. Он не был верующим, но к религиозным убеждениям относился с пониманием.

Дорожки между могил оказались ухоженными и посыпанными крупнозернистым речным песком. Только крохотная площадь перед церковью и центральная аллея были заасфальтированы.

Клевахин шел почти наобум, практически не руководствуясь бестолковыми объяснениями Тюлькина.

Старинное кладбище впечатляло размерами и какой-то удивительной святостью, тронувшей даже зачерствевшую душу майора. Обычно крикливое воронье, сбитое в стаи, пролетало над головой бесплотными и беззвучными тенями. Но возможно Клевахин ошибался и дело было вовсе не в святости погоста, а в той трагедии, что разыгралась здесь ночью.

Первым, кого встретил майор в этом тихом и скорбном месте, был Атарбеков. Он бродил между могил, как призрак отца Гамлета, что-то бормоча себе под нос, и по своему обычаю часто-часто кивая головой, будто одобряя собственные мысли. Завидев Клевахина, он поторопился к нему навстречу.

– Рад возможности снова работать с вами, – сердечно сказал Атарбеков, пожимая руку майора.

– Взаимно, – широко улыбнулся Клевахин.

Следователь был невысокого роста, худощав, жилист и говорил с легким акцентом. Его живые черные глаза не знали ни секунды покоя, катаясь внутри глазниц ртутными шариками. -… Осмотр места происшествия произвели из рук вон плохо, – с досадой рассказывал Атарбеков. – Затоптали все, что только могли. Можно, конечно, пенять на ночное время, но какой осел додумался вызвать роту внутренних войск!? Чтобы хоть с какой-то пользой прочесать все эти кладбищенские заросли, нужно было "подвесить" вертолет с сильным прожектором, но на это ума не хватило.

Похоже, Атарбеков еще не знал, кто возглавлял выездную опергруппу, а потому возмущался горячо и вполне искренне, не боясь уязвить самолюбие не участвовавшего в осмотре кладбища Клевахина, а в перспективе и того самого "осла" – майор в интриганах не числился и держал язык на привязи.

Следователь привел майора к камню, где происходили основные события. Вытоптанная трава, какие-то ящики, темные пятна засохшей крови…

– Что они здесь среди ночи делали? – осторожно поинтересовался Клевахин.

У него уже была своя версия, но он хотел знать, что думает Атарбеков. Вернее, не что думает, а как относится к ночным событиям на кладбище городской официоз. Майор был уверен на все сто процентов, что Атарбекова назначили вести это дело вовсе не случайно.