Текст книги "Волосы Вероники"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Теперь стоило лишь Веронике пойти на кухню, как Варя бросала телевизор или книгу и шла за ней. Надев фартуки, они вдвоем готовили обед, на ходу изобретая новые блюда.

Как-то я пришел с работы домой и увидел такую картину: Вероника с распущенными до пояса волосами сидела на стуле, а вокруг нее с огромным гребнем и щеткой суетилась Варя. Все лицо Вероники спряталось в черных с глянцевитым блеском волосах. Варе явно доставляло удовольствие дотрагиваться до удивительных волос Вероники. Я и сам любил запускать в их густые непроходимые дебри пальцы и ощущать их электрическое тепло. Вероника уже давно не носила шапку. Когда она шла по улице, даже женщины оглядывались, такие волосы, как у Вероники, не часто встретишь, но и хлопот с ними не оберешься. Половину времени в ванной она занималась своими волосами: мыла, расчесывала, укладывала. Повсюду валялись заколки. Иногда грозилась укоротить волосы, мол, надоело до чертиков с ними каждый день возиться. Я чуть не на коленях готов был умолять ее не делать этого! Мне доставляло колоссальное удовольствие видеть ее, обнаженную, у большого зеркала в комнате, всю окутанную черным облаком густых длинных волос с золотым отблеском от ночника. Поднимая красивые округлые руки, Вероника выуживала из них мудреные заколки и шпильки, а потом долго расчесывала огромным черепаховым гребнем, высекая голубые искры. Приятно было, проснувшись утром, увидеть на подушке ее порозовевшее лицо с закрытыми глазами, тенями на щеках от длинных ресниц и буйную россыпь черных с блеском волос, которые укрывали ее полные плечи, грудь, будто пушистый плед. Мы расставались, я приходил на работу и еще долго ощущал приятный запах ее душистых волос. Если бы она их обрезала, что при ее характере было вполне возможным, я считал бы себя обворованным. Зазвонил телефон.

– Па, где мы встречаемся? – ленивым голосом осведомилась Варя.

– Разве мы должны были где-то встретиться? – не сразу сообразив в чем дело, пробормотал я.

– Не темни, Шувалов, – засмеялась дочь. – Мы сегодня в ресторан идем, я хотела уточнить, в какой?

Это на Веронику похоже! Не посоветовавшись со мной, пригласила Варю…

– В семь у Думы, – сказал я.

– Ты не оригинален, – заметила дочь. – Все у Думы встречаются. Еще со времен шарлатана Григория Распутина…

– Может, Гоголя? Или Пушкина? – съязвил я. – Почему именно Распутин?

– Я читаю «Двадцать три ступени вниз», – сообщила Варя. – Там есть и про Распутина… Да-а, ты, кажется, недоволен? Я могу и дома посидеть…

– Я прыгаю от радости! – жизнерадостно воскликнул я. – Правда, Варька, это здорово, поужинаем все вместе, потанцуем…

– Тоже мне танцор! – засмеялась она. – Не стыдно? С молодыми женщинами идешь в ресторан, а сам танцевать не умеешь!

– Не опаздывай, – сказал я и повесил трубку.

В ресторане все было, как я и предполагал: душераздирающе грохотал, выл, визжал оркестр электроинструментов, высокая белокурая певица в длинном, до пят, в серебряных блестках платье пыталась со своим слабым голосом пробиться сквозь дикую какофонию, но ее почти не слышали. Странно, но Вероника и Варя, казалось, не замечали всего этого, они были оживлены, охотно откликались на приглашения мужчин, которые, вежливо испросив у меня разрешения, приглашали моих дам. А мне оставалось одному сидеть за квадратным столом, покрытым накрахмаленной, будто жестяной скатертью, и смотреть на них.

В «Европейский» мы не попали, там в этот вечер обслуживали только туристов и членов конгресса защиты мира. К лацканам пиджаков гостей были приколоты розовые карточки с голубем мира Пикассо. У нас таких карточек, разумеется, не было, и мы отправились, как я и предполагал, в «Садко». Солидный, в желтых галунах, швейцар не сразу нас пропустил: долго рассматривал, что-то бурчал себе под нос, потом выдавил из себя, что в малом зале, кажется, есть один свободный столик.

– Порядка не знаешь, па, – сказала Варя. – Надо было ему рублик в клюв сунуть.

– Специалистка! – усмехнулся я. – «Рублик в клюв!» Где ты нахваталась?

– Все жить хотят, – философски ответила Варя. – Таксисту ты оставил сдачу? Почему же швейцара обижаешь? Официанту можешь не давать, он сам тебя обсчитает…

Отвык я от ресторанов, чувствовал себя здесь лишним. Хотя швейцар и сказал, что в зале лишь один свободный стол, на самом деле ресторан был заполнен лишь наполовину. Белогрудыми пингвинами скользили по залу молчаливые вышколенные официанты. Интеллигентные на вид парни в черных костюмах с бабочками совсем вытеснили женщин в белых фартуках и кружевных наколках.

Вероника танцевала с пожилым черноглазым гражданином. У него красные мясистые губы, мягкий подбородок, большой опущенный книзу нос. На среднем пальце золотой перстень с монограммой. Гражданин выделывал вокруг Вероники замысловатые па, приседал, отскакивал в сторону и снова возвращался этаким кандибобером. Я не очень хорошо разбирался в современных танцах, но, судя по всему, он танцевал неплохо. Волосы Вероники толстыми жгутами, наподобие смотанного в бухту корабельного каната, были красиво уложены. Глядя на Веронику, никогда не подумаешь, что у нее дочь шестилетняя, – девчонка и девчонка. Стройная, с узкой талией, она танцевала с удовольствием. Гражданин ловил ее взгляд, чувственные губы его расползались в широкую улыбку. Он пытался прижаться к ней, но Вероника держала его на расстоянии.

Варя второй танец подряд отплясывала с двухметровым парнем в голубом костюме и огромных красных туфлях на каучуковой подошве. Моя дочь не ломала голову над тем, что бы ей надеть на себя в ресторан: как была с утра в потертых джинсах и черной рубашке с карманчиками, так и пришла. Впрочем, и другие юноши и девушки, сидевшие за соседним столом, были одеты почти так же. Помнится, было время, когда вечером не пускали в приличный ресторан без костюма и галстука.

Я залюбовался дочерью. Танцевала она виртуозно. И Вероника танцевала хорошо, но до Вари ей было далеко. С невозмутимым лицом в такт этой сумасшедшей музыке она приседала, изгибалась то в одну, то в другую сторону, иногда казалось, что она опрокинется. Рядом с громадным парнем – он танцевал вяло, в основном стоял на одном месте и переступал с одной ноги на другую – Варя не казалась маленькой. Может, за год, что мы вместе, еще подросла?

– Ты знаешь этого парня? – спросил я дочь, когда верзила отошел.

– Один старый знакомый, – небрежно ответила она. – Баскетболист.

Я молча уставился на Варю.

– Да-да, он из одной команды с… – она запнулась, по-видимому не зная, как назвать Боровикова, и с досадой закончила – Он играет в сборной города.

– Чего ты злишься? – миролюбиво спросил я.

– С чего ты взял? Мне очень весело! – Варя неестественно громко рассмеялась.

Вероника бросила на нее удивленный взгляд, потом посмотрела на меня.

– Тебе завидно, что мы танцуем, Георгий? Мой партнер, кстати он работает на телевидении, уже назначил мне свидание…

– У Думы? – напустив на себя равнодушный вид, поинтересовался я.

– На площади Декабристов, у памятника Петру Первому, – рассмеялась Вероника.

– Терпи, па, – сказала Варя. – Таков удел нетанцующих… У них всегда отбивают женщин.

Грохнула музыка. Я пожалел, что не взял ваты: заткнул бы уши и ничего не слышал! В таком случае надо было бы и глаза закрыть, чтобы ничего не видеть… К нашему столу вразвалку направлялся губастый в кожаном пиджаке. Небрежно глянув на меня и пробурчав: «Вы не возражаете?», он потянулся к Веронике.

– Возражаю, гражданин, – сказал я.

Глядя на меня, он оторопело захлопал глазами, вислый нос у него вдруг начал краснеть, видно было, что телевизионщик уже навеселе.

– Тогда можно вас? – взглянул он на Варю.

– Ни в коем случае, – заявил я.

Вероника и Варя сначала удивленно уставились на меня, потом их стал смех разбирать. Очень уж был потешный вид у гражданина в кожаном пиджаке. Он явно не ожидал такого решительного отпора и не знал, что ему делать. Просто вот так повернуться и уйти, видно, подогретая вином амбиция не позволяла.

– Почему нельзя? – наконец выговорил он, сверля меня выпуклыми черными глазами с чуть заметными на белках красными прожилками.

– Не оправдали вы, гражданин, моих надежд, – сказал я.

– Что? – округлил он и без того выпученные глаза.

Чтобы услышать друг друга нам приходилось кричать: музыка набирала темп, и уже на столе начали дребезжать фужеры и бутылки. Вероника и Варя в открытую хохотали. Серьезными были лишь я и губастый гражданин.

– Гражданин, вы загородили оркестр, – крикнул я ему. – Идите, а то всех дам за столами расхватают…

– Гражданин, гражданин… – пробурчал он. – Какой я вам гражданин?

Я все-таки расслышал, что он сказал, и, приподнявшись со стула, громко заметил:

– Товарищем вас назвать у меня язык не поворачивается.

Он еще потоптался немного и, шлепая толстыми губами, стал пробираться среди танцующих к своему столу. Сделал вид, что не расслышал моих последних слов.

– Здорово ты посадил его в калошу… – сдерживая смех, сказала Варя. – А я так мечтала станцевать с ним! Может, и меня пригласил бы сниматься на телевидение…

– Тебя уже пригласили! – бросил я ревнивый взгляд на Веронику.

– Пригласили бы, да ты помешал, – рассмеялась та.

Заметив, что к нашему столу направляется еще один претендент, я встал и пригласил Веронику. Она удивленно вскинула на меня глаза. Будто звезды в небе, в них отражались все электрические лампочки огромного зала. Одна заколка на затылке раскрыла свой зубастый рот, но почему-то держалась в волосах.

– Ты танцуешь?

– Я говорил, что не люблю танцевать, но никогда не утверждал, что не умею…

Мы станцевали с Вероникой два или три танца, когда я обратил внимание, что с Варей танцует уже не тот двухметровый верзила в голубом костюме, а… Боровиков! Я встретился с ним взглядом – мы находились с Вероникой через три пары от них – и взгляд его мне не понравился. Наглый и одновременно угрожающий. Он лишь криво улыбнулся, не кивнул и не поздоровался, да и вряд ли я ему бы ответил. Настроение у меня сразу упало, и, когда Варя вернулась за стол, я сказал, что не пора ли нам пора?

Вероника не возражала, а Варя как будто даже обрадовалась. И тут, пока мы дожидались куда-то провалившегося официанта, Вероника завела совсем неподходящий разговор.

– Чего это тебя приглашают танцевать одни великаны? – спросила она.

Варя улыбнулась и взглянула на меня.

– Они ко мне почему-то неравнодушны, – ответила она.

– Этот, с которым ты последний раз танцевала, очень симпатичный…

– Ты находишь? – ехидно продолжала улыбаться дочь. – А вот Шувалову он не нравится…

– Шувалов в мужчинах не разбирается, – сказала Вероника. – Он всех кавалеров отпугнул от нашего стола.

– Ты имеешь в виду того губошлепа? – кивнул я на дальний стол, где сидел телевизионщик. Он как раз опрокидывал в свой широкий рот рюмку с коньяком.

– Почему же тебе не нравится Варин спортсмен? – пристала Вероника. Глаза ее блестели, на губах улыбка. Невнимательна была моя Вероника, иначе заметила бы, что этот разговор мне в тягость.

– Варе он тоже не нравится, – пробурчал я.

– Женское сердце – загадка, – улыбнулась дочь. Что она имела в виду, я позже понял, а в этот момент ухватил за рукав проходящего мимо официанта и сказал, чтобы он с нами рассчитался.

– С удовольствием бы, но я вас не обслуживал, – улыбаясь Веронике, сказал официант.

Почему они в ресторанах все будто на одно лицо? Я попросил его поскорее прислать нашего. Тот кивнул и черным призраком растворился в табачном дыму, окутавшем дверь и коридор.

Тот, о ком у нас шла речь, сидел за дальним столом в компании того самого в голубом костюме и бросал хмурые взгляды в нашу сторону. Я подозреваю, что верзила в голубом костюме вышел в вестибюль и позвонил Боровикову, потому что раньше его в ресторане не было. Откуда-то примчался. Был он в толстом свитере и расклешенных внизу черных брюках в обтяжку. Соломенные волосы перьями налезали на воротник, топорщились на ушах. Лицо у него действительно симпатичное: правильные черты, крупный прямой нос, красиво очерченные губы, чуть выпуклые скулы. Я еще ни разу не видел, как улыбается Боровиков. Почему-то больше приходилось видеть его мрачным и недовольным, как сейчас. Плечи у него широкие, сильные большие руки. Если в них попадется мяч, не скоро выпустит… Видел я его на площадке, бегает как гепард и виртуозно забрасывает мячи в сетку. Насколько мне известно, спортсмены не пьют, а Леню мне приходилось видеть чаще всего под мухой. Вот и сейчас он наливает в фужер коньяк. Я ждал, когда он выпьет, но Боровиков поставил бутылку, отодвинул фужер, и наши глаза встретились. Да, в его взгляде была ненависть. Дурак он дурак! Неужели считает, что я и впрямь мог заставить Варю порвать с ним? Дочь никогда бы меня не послушалась, что, кстати, и произошло; она сама решает, что ей делать. А если начнешь на нее давить, то она возьмет и все сделает наоборот. Такое случалось в детстве…

Наконец пришел наш официант и принес счет. Я уже был внутренне готов, что сумма будет приличной, но с трудом скрыл изумление, увидев итог. Ничего не сказав, полез в карман за деньгами, но тут Вероника взяла со стола счет, быстро просмотрела и подняла на официанта, источавшего доброжелательность и галантность, свои большие не замутненные даже шампанским глаза.

– Вы все перепутали, Володя, – ласково сказала она. – Этот счет не наш… Чего тут только не написано! – Она бросила лукавый взгляд на соседний столик. – Это, наверное, вы им насчитали?..

С лица Володи (когда она успела узнать его имя?) сползла улыбка, он сосредоточенно стал изучать счет, потом закивал, заулыбался, что-то пробормотал, мол, с кем не бывает… и исчез.

– Тебя обдуривают, а ты все готов проглотить, – ворчливо заметила Вероника. – Неужели не понимаешь, что он решил нагреть тебя? Мол, один мужчина с двумя хорошенькими женщинами… Даже если и почувствует, что ему приписали лишку, не посмеет возразить. Как же, подумают, что скупердяй… Эх ты, Шувалов!

– А швейцару, пожалел рубль дать, – подковырнула меня и Варя.

– Откуда же ему, бедняге, было знать, что я пожаловал в ресторан с родной дочерью и…

– И… договаривай, милый? – с улыбкой посмотрела на меня Вероника.

– И… почти женой, – выговорил я, будто с плеч сбросил каменную глыбу. Выговорил и не посмел поднять глаз ни на Варю, ни на Веронику.

– Варя, слышишь, твой отец сделал мне предложение?

– Поздравляю, – без улыбки ответила Варя.

Мысли ее были заняты другим. Она нет-нет да и бросала беспокойный взгляд на дальний столик, за которым сидел Боровиков с приятелями.

– Что-то радости мало в твоем голосе, дорогой, – не унималась Вероника.

– Па волнуется, – заметила Варя. – Он всего только второй раз собирается жениться…

Меня спас официант: он деловито подошел к нашему столу и, уже обращаясь к Веронике, протянул ей новый счет.

– Совсем другое дело, – рассыпала она серебристый смех и наградила официанта таким лучезарным взглядом, что даже его меркантильная натура дрогнула, прогнулась, и на лице его появилась не заученная снисходительно-вежливая, а самая настоящая человеческая улыбка.

Счет был ровно наполовину меньше. Я стал ему совать трешку, но он вежливо отстранил мою руку:

– Благодарю, на чай не берем. – И снова улыбнул ся Веронике.

Потом я узнал, что официанты тех, кого нагло обсчитывают, ни капельки не уважают, между собой таких простаков они называют «купцами» и «фуфлом».

– Ты меня удивляешь, па, – насмешливо заметила Варя. – Бедному швейцару пожалел рябчик, а этому наглому типу предлагаешь трюльник!

– Рябчик, трюльник… – покачал я головой. – На каком это, интересно, языке?

– Жаргон, папочка, жаргон, – рассмеялась Варя. – Может, ты не знаешь, что такое бабки? Тачка? Шеф? Мастер? Купец? Маг? Пласт?

– Это ты у какого философа почерпнула? У Платона или Аристотеля? – съязвил я. Что-то очень уж моя доченька развеселилась…

– Такие словечки сейчас употребляет современная золотая молодежь, – ответила Варя.

– А ты какая молодежь? – не унимался я. – Серебряная?

– Ну чего ты пристал? – вступилась за нее Вероника.

– У папы на современную молодежь – зуб, – уколола меня Варька.

Когда мы уходили, я заметил, что у стола баскетболистов в почтительной позе замер тот самый официант, которого я принял за нашего, – или еще заказывают, или рассчитываются. С официантом толковал парень в голубом костюме, Боровиков хмуро смотрел в нашу сторону. Он сделал Варе какой-то знак головой, но та никак не отреагировала. Лицо у дочери было озадаченное, будто она разрешала про себя какую-то важную проблему.

На улице Бродского было сумрачно, дул теплый ветер, фонари светились вполнакала. Зато Невский празднично сверкал огнями, северным сиянием полыхали на крышах зданий рекламные огни, на здании Думы мягко светились круглые часы. Черные стрелки показывали половину одиннадцатого. Небо было чистое, в рогатках телевизионных антенн запутались едва различимые звезды. Их будто серебристой пылью присыпали.

Я предложил пройтись пешком, Варя и Вероника не возражали. Такси все равно не поймаешь. Я уже давно заметил, что таксисты все наглее себя ведут: хотят – остановятся, хотят – мимо проедут. А если и поймаешь, то дотошно выясняют, в какой район тебе ехать, и чаще всего захлопывают дверцу и уезжают, а ты стоишь как дурак и смотришь вслед. Время от времени в ленинградских газетах появится фельетон про таксистов, но либо они газет не читают, либо меры против их хамства теперь не принимаются.

Машин в городе мало? Или желающих ездить на такси стало слишком много?..

Окна жилых домов голубовато светились. Я вспомнил, что сегодня по телевизору показывают чемпионат мира по хоккею. Кажется, чехи играют с канадцами.

– Варенька, ты только не вздумай меня называть мамой, – дурачилась Вероника.

– Какая же ты мама? – рассеянно сказала дочь. – Ты – мачеха.

– Какое противное слово… Мачеха! Варенька, не называй меня мачехой!

– Как же тебя называть?

– Да что я такое болтаю? – спохватилась Вероника. – Может, я и не пойду за тебя, Георгий. Еще с одним не развелась и сразу замуж за другого! Должна же я вкусить все прелести полной свободы? Ни от кого не зависеть, никому не подчиняться… Варенька, хорошо быть свободной?

– Плохо, – ответила Варя. – Из истории известно, что женщины своей свободой еще хуже распоряжаются, чем мужчины. Абсолютной свободы не бывает. В конце концов, человек не свободен сам от себя.

– Варька! Какая ты умная! – восхищенно произнесла Вероника и даже остановилась. – Человек не свободен сам от себя… Это ты про кого? Про меня или про себя?

– Про нас, – улыбнулась Варя.

Я вдруг подумал, что надо было позвонить Острякову и пригласить его с Полиной в ресторан. Анатолий Павлович будет до конца года безвыездно находиться в Ленинграде. Он сам попросил, чтобы пока его не посылали за границу. Сейчас он заведует каким-то сектором в «Интуристе». Как и я, на работу ходит пешком, вернее бегает. Трость он забросил, почти не хромает.

– Дорогой, я все хотела тебе сказать… – наморщила белый лоб Вероника. – Я ведь хотела тогда, летом, ехать в Москву на следующий день… Что же заставило меня переменить решение?

– Интуиция, – подсказала Варя.

– Дай вспомнить… – Глаза Вероники отрешенно смотрели прямо перед собой. И, как всегда, ярко блестели. – Да, мы с подругой собирались к портнихе… Я позвонила, но ее не оказалось дома… Тогда я схватила сумку, запихала в нее кое-какие вещи и бегом бросилась к машине, которая стояла под окном. Будто кто-то требовательно позвал меня…

– Кто-то… Конечно, ты, – улыбнулась мне Варя. – Никогда не ездил на попутках, а тут стремглав помчался на Среднюю Рогатку.

– Я еще издали увидела вас и хотела проехать мимо, но…

– Внутренний голос скомандовал: «Остановись!» – подсказала Варя.

– И я остановилась… на свое горе или счастье?

– Вам лучше знать, – насмешливо заметила Варя и пошла вперед. Наверное, ее утомили воспоминания Вероники.

Странно, Веронике пришла в голову точно такая же мысль, что и мне: случайность или закономерность наша встреча с ней? Я тоже много думал об этом, так же как и о том, зачем я появился на белый свет, – случайность это или закономерность?..

Наверное, на подобные вопросы, которые задают себе многие люди, никто пока ответить не может.

Вероника порывисто схватила меня за руку и, приблизив свое глазастое лицо к моему, прошептала:

– Поедем ко мне, Георгий? Я умираю…

Стоило ей вот так посмотреть мне в глаза, как я тоже загорался. Она слегка прикоснулась к моему виску пухлыми горячими губами.

– Что ты мне такое сегодня говорил по телефону?

– Я сказал, что люблю тебя.

– Наверное, была плохая слышимость, – я звонила из автомата.

– Я сказал, что хочу тебя…

– Обними меня, крепко-крепко!

В этот момент у здания цирка остановились «Жигули» салатного цвета. Оттуда вылез Леня Боровиков. Ветер взъерошил его светлые волосы. Такое впечатление, будто у него в волосы воткнуто перо. Он что-то сказал Варе – она сразу остановилась, увидев его, – и теперь они оба стояли на пустынной площади напротив цирка и смотрели на нас. Смотрела на нас с афиши и знакомая, улыбающаяся во весь широкий рот, круглая физиономия клоуна Олега Попова. Огромная клетчатая его кепка напоминала крышу навигационной станции в аэропорту.

– Ты мне роди, пожалуйста, сына, – сказал я Веронике. – С дочерьми, я гляжу, слишком уж много хлопот…

– Ты собираешься с ним драться? – испугалась Вероника. – Он такой громадный…

– Надо будет попросить Варю, чтобы в другой раз выбирала дружка в легкой весовой категории… – усмехнулся я.

Не сделал я и двух шагов по направлению к ним, как Вероника догнала меня, вцепилась в рукав.

– Если он тебя тронет, я ему глаза выцарапаю, – скороговоркой проговорила она.

– Сейчас будет цирк… у цирка, – сказал я. – Жаль, зрителей мало…

Но никакого цирка не получилось. Я был настроен воинственно. Пусть он сильнее, но я не отступлю, это я знал точно. Я помнил, Варя говорила, что баскетболист точит зуб на меня. Доказывать этому верзиле, что я тут ни при чем, у меня не было никакого желания. У меня уже была раз стычка с ним в Купчино, когда мы с Боба Быковым вызволяли из квартиры Олю Журавлеву и Милу Ципину. Тогда победа осталась за мной. Правда, Боровиков был сильно пьян, сейчас он выглядел вполне трезвым. Драки я с детства не любил, наверное потому, что приходилось довольно часто драться. Армейская спортивная закалка еще сохранилась, и Боровикову не так-то просто будет справиться со мной, хотя он и на голову выше, да и моложе лет на пятнадцать. Где-то в глубине души я понимал всю нелепость ситуации: на глазах родной дочери и любимой женщины я буду драться с парнем, ухаживающим за моей дочерью!..

Вероника ни на шаг не отставала от меня, ветер сбил ее волнистые волосы на одну сторону, расширенные глаза уже не блестели, а сияли каким-то неземным светом. Звездным светом. Появившаяся со стороны Садовой улицы крытая грузовая машина помигала нам фарами, потом объехала стороной.

– Георгий Иванович… я люблю Варю, – с трудом одолев мое имя-отчество, заявил мне посередине площади Леня Боровиков.

– Я ее тоже люблю, – пошарив у себя в голове и не найдя ничего поумнее, изрек я.

– Варенька, и я тебя люблю, – ввернула Вероника.

– Три подряд признания в любви… – насмешливо заметила Варя. – Не много ли для меня одной?

– Я хочу жениться на ней… – мотнув растрепанной головой, сказал баскетболист. – То есть на Варе, – тут же поправился он.

– Слава богу, а я уж подумала, на Веронике Юрьевне, – хихикнула Варя.

Она вдруг развеселилась, острые каблуки ее сапожек застучали по асфальту, она стащила с рук кожаные перчатки и стала хлопать ими друг о дружку.

– Почему вы все это говорите мне? – сказал я. Положение у меня было прямо-таки дурацкое.

– А кому же еще? Вы ведь отец!

– Ты очень наблюдательный, – хихикнула Варя. В этой нелепой ситуации лучше всех себя чувствовала моя дочь. Казалось, ее забавляет вся эта история.

– Я хочу, чтобы вы… – Леня запнулся и повернул голову к Варе, но та приплясывала на одном месте, будто у нее озябли ноги, и смеялась.

– Леня, кто же так говорит? – дурачилась Варя. – Нужно поклониться отцу в ножки и сказать: «Милости вый государь, нижайше прошу руки вашей дочери…» Да, тебе же мои ноги нравятся, в таком случае: «Прошу ноги вашей дочери… Благословите нас с рабой божией Варварой Шуваловой на законный брак…»

– Варя, зачем ты так? – с укоризной посмотрела на нее Вероника.

– А что он тут устроил… цирк? – взорвалась Варя. Леня стоял телеграфным столбом и хлопал глазами.

Вид у него растерянный. Потоптавшись, он подошел к Варе, крепко взял за руку и заявил:

– Короче говоря, мы завтра подаем заявление во Дворец бракосочетания.

Я молча смотрел на них, ожидая, какую еще штуку выкинет дочь. Вероника прижалась к моему локтю, и тоже смотрела на них. Веселее всех было Олегу Попову, он понимающе подмигивал нам, приглашал в цирк, где обещал все проблемы враз разрешить…

Варя высвободилась из рук Боровикова, отодвинула с глаз темную прядь, выбившуюся из-под пушистой шапки, и разразилась целой речью:

– Не пойдем мы завтра, дорогой Ленечка, во Дворец бракосочетания… Он решил за меня! Почему вы, мужчины, думаете, что стоит нас поманить в загс и мы побежим, задрав юбки?

– Варенька, ты ведь в джинсах, – вставила Вероника. Она с нескрываемым интересом следила за происходящим.

– Рано, Ленечка, нам подавать заявление… Я еще не готова к семейной жизни. А что толку выйти замуж и потом развестись? Я хочу действовать наверняка, а ты, Боровиков, пока не внушаешь мне доверия как будущий муж. Ты – эгоист, привык к поклонению, легкой жизни, и потом, у тебя нет профессии… Третий год не можешь сдать экзамены за второй курс института! Или думаешь, если ты известный баскетболист, так тебя не выгонят?

– Осенью сдам, – мрачно сказал Леня.

– То, что у тебя уйма недостатков, – это меня как раз не смущает, – продолжала Варя. – Хороших, положительных я не люблю. С ними скучно, неинтересно, а с тобой, Леня, не соскучишься… Сколько пришлось бы одних твоих поклонниц отваживать… Да и тебя самого надо еще обтесывать и обтесывать, хоть ты и большой, да…

– Варя! – не выдержал я. Ей-богу, мне стало жалко бедного Леню, выслушивающего все это!

– Но и это еще не главная причина, – никак не реагируя на наши реплики, разглагольствовала Варя. – Из тебя со временем можно сделать человека… Но у меня университет, а серьезная учеба и замужество несовместимы. По крайней мере для меня. Так что матримониальные отношения на данном этапе меня не привлекают… Напрягись, Ленечка, пошевели мозгами и правильно меня пойми… А теперь, будь добр, отвези меня домой.

Я любовался Варей, даже оскорбительные для Боровикова слова она сумела так преподнести, что тот, судя по его виду, ничуть не обиделся. Наоборот, услышав ее последние слова, он выпрямился, провел ладонью по волосам – перо на голове пригнулось и снова выпрямилось – и направился к машине. Распахнул дверцу и помог Варе усесться на переднее сиденье, потом обернулся к нам, приглашая в машину.

Варя негромко засмеялась и сказала:

– Им в другую сторону, Леня… Поехали!

«Жигули» резво рванули с места, прошелестели по горбатому мосту через Фонтанку и, мигнув красными огнями, нырнули на улицу Белинского.

– Ты заметил, какими глазами он смотрел на Варю? – спросила Вероника.

– Какими?

– Он боготворит ее.

– Наверное, ей этого мало…

– Я бы хотела, чтобы моя Оксана походила на Варю, – задумчиво произнесла Вероника.

– Пусть Оксана походит сама на себя, – возразил я. – Она – прелесть.

Вероника повернулась ко мне, пристально заглянула в глаза, потом обхватила руками мою шею и, буквально повиснув на мне, стала неистово целовать… Резкий автомобильный гудок раздался совсем рядом: таксист, обогнув нас и что-то крикнув, стремительно промчался мимо.

– Что же мы стоим посередине площади? – первым опомнился я.

– Я люблю тебя, Шувалов, – не отпуская меня, сказала она.

Я тоже хотел ей сказать, что люблю, но она ладошкой закрыла мне рот:

– Боже, как хорошо мне! Ничего не говори! Молчи. В этом мире сейчас только ты и я. Я слышу, как ты молчишь… Я тоже буду молчать. А ты слушай…

Я слышал сначала стук своего сердца, а потом – ее. Прижавшись друг к другу, мы молчали, а наши сердца, перебивая друг друга, что-то торопливо говорили…

Над ее головой как раз между двумя телевизионными антеннами явственно проступило на черном небе такое родное теперь мне и близкое созвездие Волосы Вероники.

1982