Текст книги "Волосы Вероники"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

У Татьяны Леонидовны Соболевой четверо детей Пожалуй, во всем НИИ ее никто в этом отношении не перегнал. Четверо детей в наше время – это большая редкость. Невысокого роста, кареглазая, с мягкими чертами лица, Соболева не производила впечатления обремененной семейными заботами замотанной матери Ей еще не было сорока. Дело свое знала – она переводила со скандинавских языков, редко отпрашивалась с работы, ссылаясь на неотложные домашние дела, что нельзя было сказать об Инге Владимировне Губановой Худощавая, со смуглым удлиненным лицом и миндалевидными глазами, она всегда куда-то спешила, опаздывала, не успевала. Она переводила с испанского и итальянского. Муж частенько заходил за ней в конце рабочего дня. Это была несколько необычная пара: она – высокая, худая, с нервным лицом и быстрыми движениями, и он – маленький добродушный толстячок с розовой лысиной.

Грымзина говорила, что они замечательно живут, толстячок просто носит свою ненаглядную Ингулю на руках. Представить это было бы довольно трудно… Муж Инги Владимировны, Губанов, работал собкором по Ленинграду какого-то отраслевого журнала.

Для приличия мои сотрудники поинтересовались: хорошо ли я отдохнул в Крыму? Так загорел! Наверное сейчас на море – благодать? Каково же было их удивление, когда я сказал, что провел отпуск в глухой деревеньке в Валдайском районе.

– Теперь стало модно ездить в деревни, на озера, – заметила Альбина Аркадьевна Уткина. – Мои друзья-журналисты тоже на месяц укатили на двух машинах в Прибалтику. На какое-то тихое озеро, где можно рыбу половить. И где людей поменьше.

– Что же ты с ними не поехала? – метнула на нее насмешливый взгляд Инга Владимировна. – Ты ведь у нас женщина свободная.

– Я люблю Черное море, – сказала Уткина.

– На путевку не рассчитывай, – заявила Грымзина. – Надо было раньше подавать заявление – все уже распределено на этот год.

– Мои друзья-артисты пригласили меня на сентябрь в Пицунду, – очаровательно улыбаясь, ответила Альбина Аркадьевна. – Они там снимают какой-то многосерийный фильм, ну и уговорили меня сняться в небольшой роли.

– Ты еще и артистка? – вытаращилась на нее Грымзина.

– Они меня целый месяц уговаривали, – скромно проговорила Уткина. – Привязались, какой-то ужас! Говорят, я именно тот самый типаж, который они днем с огнем по всему Ленинграду искали.

– Типаж! – усмехнулась Губанова.

– Я всю жизнь мечтала сняться в кино, – заметила до сего времени молчавшая Татьяна Леонидовна Соболева.

– Еще двоих родишь, и снимут, – коротко хохотнула Грымзина. – Как мать-героиню!

– Я завидую, что у тебя четверо детей, – вздохнула Уткина.

– Кто тебе мешал? – покосилась на нее Евгения Валентиновна. – Дело немудреное.

У Грымзиной единственный сын уже женился и живет в Мурманске. У Губановых, по-моему, одна дочь, а Альбина Аркадьевна – бездетная. Почему у людей нет детей, спрашивать нетактично: мало ли почему не бывает детей? Многие и рады бы завести, но не получается, есть разные причины, которых касаться не стоит. А Грымзина, видно, по роду своей общественной работы привыкла бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь. Я видел, как прошла тень по симпатичному лицу Уткиной. Когда мои сотрудницы при мне заводят свои женские разговоры, мне бывает неловко, такое впечатление, что они меня и за мужчину не считают.

– Я очень хотела ребенка, но…

– Муж был против? – уставилась на нее настырная Грымзина.

– При чем тут муж! – с досадой вырвалось у Альбины Аркадьевны.

Обычно она никогда не срывалась, но Коняга способна и камень вывести из себя.

– Спасибо за угощение, – поблагодарил я, намереваясь покинуть мое женское общество, но Грымзина не позволила уйти.

– Появилась новая кандидатура, – доверительно сообщила она. – Я в райкоме узнала. – И умолкла, чтобы слушатели переварили, на ее взгляд, ошеломляющую новость.

– Неужели Степанов? – уставилась на нее Губанова.

– Степанов давно отпал, – сказала Евгения Валентиновна.

Кто такой Степанов, я не имел ни малейшего представления. За месяц отпуска тут, гляжу, многое произошло!

– Лободин? – заинтересованно спросила Альбина Аркадьевна. Уж она-то всегда была так далека от всех институтских интриг!

– Лободин в райкоме не прошел, – отрезала Грымзина. – С нашей помощью. Тоже мне директор! Он в Политехническом еле-еле с кафедрой справляется, а его хотели к нам.

– Кто же тогда? – все взоры обратились к Коняге. Лишь Татьяна Леонидовна пила кофе и задумчиво смотрела в окно. Ее не занимали эти разговоры.

– Пилипенко! – изрекла Евгения Валентиновна. – Из Москвы.

– Я про такого и не слышала, – заметила Альбина Аркадьевна. – Он симпатичный?

Грымзина метнула на нее презрительный взгляд, мол, голодной куме одно на уме, а вслух произнесла:

– Говорят, крупный ученый, с этой кандидатурой нам будет трудно бороться…

– А зачем бороться? – вмешался я. – Крупный, говорите, ученый, ему и карты в руки.

– А как же Артур Германович? – удивленно взгля нула на меня Грымзина. – Мы его хотим.

– Точнее, он этого хочет, – усмехнулся я.

– Одна надежда, что Пилипенко не пожелает уезжать из Москвы, – не обратив внимания на мои слова, продолжала Евгения Валентиновна. – Он в нашем центральном НИИ работает замом.

– Надо будет прочитать про него в энциклопедии, – сказала Альбина Аркадьевна. – Там, наверное, и портрет есть.

– Мы уже многого добились, – говорила Грымзина. – Райком полностью поддерживает кандидатуру Артура Германовича, не возражают против него и в обкоме. Против наше министерство и Академия наук.

– Не так уж мало! – ввернул я.

Волей-неволей, а я тоже понемногу втягивался в эту возню с назначением директора института. Странно, что до сих пор не принято никакого решения. Стоит прийти в институт новому директору, и разом прекратятся все пустые разговоры, а через несколько месяцев наверняка сложится такое впечатление, будто новый руководитель и родился в нашем институте, никому и в голову не придет усомниться в его компетентности и достоинствах.

– Сколько мы уже без директора? – сказала Альбина Аркадьевна. – И ничего, работаем.

– Вы заходили к Артуру Германовичу? – спросила Евгения Валентиновна.

Я еще ни к кому не заходил, даже не успел Великанова повидать, он вчера только вернулся из командировки.

– Обязательно зайдите, – со значением произнесла Грымзина. – Он несколько раз спрашивал про вас.

– Хочет предложить мне командировку в Штаты? – усмехнулся я.

– Об этом он мне не докладывал, – отпарировала Евгения Валентиновна.

– А мне и предложили бы поездку в Америку, я отказалась бы, – сказала Соболева. – Очевидцы рассказывают, в сумерки в большом городе опасно выйти из дома. Убийства, насилия, грабеж! Моего знакомого в Чикаго среди бела дня ограбили.

– Подумаешь, простые смертные! – усмехнулась Губанова. – Там в президентов и разных знаменитостей стреляют, как в куропаток. Чтобы прославиться, наподобие Герострата.

– Про Герострата мы как-нибудь слышали, – заметила Грымзина. – И вообще, при чем тут мифология?

– Жуткая страна, – вздохнула Соболева.

– Я с удовольствием съездила бы туда, – вмешалась Альбина Аркадьевна. – Одно дело читать про Америку, другое – все посмотреть своими глазами.

– А какие там мужчины! – усмехнулась Грымзина. – И желтые, и черные, и даже красные. Про белых я молчу.

– Красные? – наморщила лоб Соболева.

– Я имею в виду индейцев, – снисходительно пояснила Евгения Валентиновна.

– Они ведь живут в резервациях, – возразила Альбина Аркадьевна. – И каждый год в защиту своих прав совершают марш протеста в Вашингтон. Ставят свои вигвамы прямо напротив Белого дома. И вождь в кожаных штанах и орлиных перьях на голове зачитывает петицию.

– Откуда они орлиные перья берут? – заметила Соболева. – Орлов-то почти не осталось.

– Индейцев еще меньше, – сказал я.

– Когда-нибудь они снимут скальп у очередного президента, – мрачно предсказала Губанова.

– В штате Флорида есть знаменитый дельфинарий, – мечтательно проговорила Уткина. – Я очень люблю дельфинов. Там держат и касаток. Огромные киты выпрыгивают из воды…

– На потеху людям, – ввернула Грымзина. – За чем ехать в Америку? У нас в Абхазии на Черном море тоже есть дельфинарий. И дельфины прыгают сквозь горящие обручи. Цирк на воде.

– Думаю, что кроме китов и… – Уткина бросила насмешливый взгляд на Грымзину, – …разноцветных мужчин, в Америке найдется еще на что посмотреть.

– А какую тебе роль предложили? – задумчиво посмотрела на Уткину Соболева.

– Птичницы Анастасии…

– Я думала, принцессы, – усмехнулась Коняга.

– Современные птичницы, доярки, телятницы и есть принцессы… – нашлась Альбина Аркадьевна.

Когда мои женщины разговорятся, их не остановить. Я вышел из комнаты и в коридоре увидел Скобцова.

– На ловца и зверь бежит! – приветливо улыбаясь, он протянул мне руку.

Мы прошли мимо пустующего кабинета покойного Горбунова, исполняющая обязанности директора института Ольга Вадимовна Гоголева не пожелала его занять. Кабинет Скобцова помещался в противоположном конце коридора. Артур Германович положил руку мне на плечо, так мы и шли по длинному коридору. Как два близких друга. Полагаю, что заместителю директора было не совсем удобно идти: я был на голову выше его. Серый в полоску костюм сидел на нем как влитый, в тон рубашка и галстук, густые седые волосы зачесаны назад, загорелое лицо до синевы выбрито.

– Как отдохнули? – спросил Артур Германович. – Хорошо сейчас на Черном море?

Пришлось и ему объяснять, что я провел отпуск в деревне.

– Мечтаю как-нибудь сесть в машину и забраться куда-нибудь в глушь… – мечтательно проговорил Скобцов. – Тихое голубое озеро, сосны на берегу, палатка, костер и уха в закопченном котелке…

Многие так красиво говорят, но почему-то предпочитают отпуск проводить на фешенебельных черноморских курортах. Да и трудно было мне представить импозантного Артура Германовича в брезентовой куртке и резиновых сапогах, заросшего щетиной, с удочкой или походным топориком в руках. Уж скорее он смотрелся бы на пляже в модных японских плавках, окруженный красивыми женщинами… Я вспомнил, что несколько лет назад поговаривали, будто у него был роман с Уткиной и якобы их вместе видели не в первозданной глуши, о которой он так красочно рассказывает, а на берегу Черного моря в Сочи.

Обычно женщины с трудом удерживаются, чтобы не рассказать о подобном приключении, но Альбина Аркадьевна оказалась на высоте: ни разу не проговорилась, наоборот, начисто отрицала, что у нее что-то было со Скобцовым. Будь иначе, она уже давно не работала бы в нашем институте: Артур Германович нашел бы способ от нее избавиться.

В кабинете мы уселись на диван, на нас строго смотрели со стен ученые с мировым именем. Слушая пустопорожний разговор о том, как трудно жить в городе, когда жара и каменные здания раскаляются, а на дачу в будний день невозможно выбраться – текучка заедает, совещания, деловые встречи с иностранными гостями, учеными, я думал о том, что Артур Германович по своим способностям, пожалуй, добился всего, чего можно только пожелать. Откуда в человеке эта неистребимая жажда большего? Лезть и лезть все выше и выше, покуда не сорвешься и с треском не покатишься вниз? Есть же у нашего великого классика Александра Сергеевича Пушкина известная сказка о рыбаке и рыбке. По-моему, поставив перед собой задачу стать директором Ленинградского филиала НИИ, Артур Германович переоценил себя и возможности золотой рыбки. Не оказаться бы ему в роли старухи у разбитого корыта?.. Наверное, даже умный человек, достигнув служебного потолка по своим способностям, начинает испытывать неудовлетворение: ему хочется еще большего, хотя это большее уже ему не по силам. Сколько я знал случаев, когда человека, великолепно справлявшегося со своим делом, выдвигали на более ответственную работу и он ее заваливал, потому что она была ему не по плечу. Более того, этот человек терял уважение своих коллег, товарищей. Когда он был на своем месте, его ценили, а тут вдруг все замечали, что «король-то голый», и уже он не такой умный, как думали, и не такой уже ценный работник, как полагали… А многие ли, даже зная свои возможности, имеют мужество отказаться от повышения, более высокой зарплаты, других привилегий, которые дает высокий пост?

Вот если бы мне вдруг предложили должность заместителя директора института, отказался бы я?

– Вы знаете, что наш филиал после трагической кончины незабвенного Егора Исаевича, – перешел к делу Артур Германович, – по всем показателям плетется в хвосте? Москва нами недовольна. Вчера меня вызывали в обком, – он подчеркнул, что именно его вызывали, а не Гоголеву, – там тоже пришлось мне краснеть.

– В чем же причина? – спросил я, хотя отлично знал, что ответит Скобцов.

– Я очень уважаю Ольгу Вадимовну, она весьма толковый ученый, но наш филиал ей не потянуть. Не подумайте, что я недооцениваю наших дорогих женщин, однако надо признать, что существуют высоты, которые им недоступны. Вы знаете, что женщин не назначают командирами воздушных лайнеров? Аркадий Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, а вот, чтобы женщины командовали полками, дивизиями, даже в зрелом возрасте, я не слышал, – продолжал Скобцов. – Наш институт – это тоже своего рода дивизия, и командовать им должен мужчина.

– Вы, Артур Германович, служили в армии? – спросил я.

Он остро взглянул мне в глаза и тут же отвернулся: в глаза Скобцов не любил смотреть. Вопрос мой явно ему пришелся не по душе. Воевать он не мог, потому что, когда кончилась война, ему от силы было лет пятнадцать. Чего же он тогда оперирует такими сугубо военными терминами, как полк, дивизия, командир? Наш институт сравнивать с дивизией по меньшей мере смешно.

– Даже, если бы Ольга Вадимовна стала директором института, я не думаю, что вы от этого что-либо выиграли, – помолчав, заметил Артур Германович.

– Мне все равно, кто будет директором, – устало сказал я. – И меня удивляет вся эта мышиная возня. Люди взбудоражены, только и разговоров о кандидатах на пост директора. Уборщицы и те в раздевалке толкуют об этом!

– Я вот о чем хотел поговорить с вами, – посерьезнев, сказал Скобцов. – Чтобы у вас не было иллюзий, будто я рвусь на это место, сразу поставим точки над «и». Меня директором не назначат, я знаю это точно. Признаюсь вам, что я надеялся на лучшее отношение ко мне вышестоящих органов… Но, как говорится, с горы виднее. Сейчас меня волнует другое: кто лучше? Пилипенко или Гоголева? Это две реальные кандидатуры на пост директора. С Пилипенко я часто встречался по работе, был с ним в заграничной поездке. Впечатление у меня от него сложилось такое: педант, замкнутый человек, к своим сотрудникам относится жестко, излишне требовательный. Когда он пришел в наш центральный НИИ, его туда пригласили из Киева, он потащил за собой старых знакомых, с которыми много лет работал бок о бок. Не исключено, что он потащит их в Ленин град. В Москве он был заместителем директора, а здесь сам владыка… Очевидно, произойдет перестановка кадров и у нас. Не буду скрывать, это в первую очередь коснется руководства института, не исключено, что и лично меня. В филиале НИИ я работаю двенадцать лет, и мне было бы больно расстаться с ним…

– Я не знал, что вы пессимист, – сказал я.

– Скорее, реалист, – улыбнулся Скобцов. – Перед нами альтернатива: Пилипенко или Гоголева. Как ни прискорбно, но я выбираю Гоголеву. А вы кого? – он опять быстро взглянул на меня и забарабанил пальцами по резной красноватой ручке кожаного кресла.

– А как же авиация? – не сдержал я улыбки. – Женщины, вы говорите, никогда не командовали лайнерами…

– Я выбираю из двух зол меньшее, – пожал он плечами.

– Вы думаете, у нас есть выбор?

– Сейчас с мнением общественности очень и очень считаются, – повторил он слова, которые я часто слышал от Грымзиной.

– Я против Ольги Вадимовны ничего не имею, – сказал я. – И против Пилипенки я тоже бороться не буду.

Если бы мне предложили должность заместителя директора института, я отказался бы от нее – это я теперь знал точно. Не по Сеньке шапка. Мне и моя должность нравится, я чувствую себя на своем месте. Честолюбие я никогда не считал пороком, говорят, оно двигает прогресс. Но и у каждого честолюбия должны быть свои границы, которые не следует переступать.

Уже в коридоре я вспомнил, что Грымзина что-то толковала о моей командировке в США или ФРГ. Всеми поездками заправляет Скобцов, однако он и не заикнулся об этом. Испытывал он меня или действительно смирился с тем, что не быть ему директором института, и теперь заботится лишь о том, чтобы не потерять того, что имеет?..

Я зашел к Великанову. Он стоял у раскрытого окна и курил. Даже не оглянулся, когда я переступил порог. Легкий ветерок шевелил на затылке его темные волосы, солнечный блик играл на выпуклом стекле очков.

– А-а, отпускник! – сказал он, поворачиваясь ко мне. – Загорел, отдохнул…

– Только не говори, что я приехал с юга, – попро сил я.

– Еще месяц, и птицы полетят на юг, – с грустью произнес он. – А у меня отпуск в ноябре. Не угнаться мне за солнышком!

– Слетай на Кубу, там круглый год лето.

– Видишь ли, меня туда забыли пригласить…

– А что же Миттеран?

– Что Миттеран? – озадаченно посмотрел на меня Великанов. – Опять покушение?

– Он тебя не приглашал на Лазурный берег? В Ниццу?

– Ему сейчас не до меня, – невесело улыбнулся Геннадий Андреевич. – Террористы не дают в наш век государственным деятелям покоя: покушение за покушением! Еще Рейган не вышел из госпиталя, как подложили бомбу для бывшего президента Франции… А что делается в малых странах Азии и Африки? Покушения, перевороты, путчи, авиакатастрофы, заговоры… Ей-богу, капиталистический мир сошел с ума! Террористы свирепствуют, Пиночет – в Чили, что ни день то злодейские убийства в Сальвадоре. А Израиль?..

Ну, теперь сел на любимого конька, не остановишь!

– Я тут зарубежные журналы просматривал – на интересную статью наткнулся, – перебил его я. – Американцы в ливермерской лаборатории разрабатывают новую систему лазерного оружия: устанавливают его на космическом корабле и каким-то способом производят ядерный взрыв.

Великанова совсем не трогало то обстоятельство, что я был в курсе всего того, что он рассказывал. Как тетерев на току, он упивался своим красноречием. Куда смотрит наша Грымзина? Можно было бы давно поручить Геннадию Андреевичу каждое утро проводить в институте обзорную политинформацию на международные темы…

Еще минут десять я терпеливо слушал его, потом не выдержал, повернулся и хотел было уйти, но тут он замолчал, схватил меня за руку и спросил:

– Ты знаешь Пилипенко?

Я чуть не расхохотался: и Великанова захватила эта институтская карусель! Помнится, когда я в отпуск уходил, его не очень-то волновали назревающие перемены в нашем НИИ, его больше того занимала безвозвратная потеря своего реферата.

– Страшный человек, – доверительно заявил я. – Если придет в наш институт, всех разгонит. Говорят, у него никогда Доска приказов не пустует: что ни день, то обязательно кому-нибудь влепит выговор. И увольняет не по собственному желанию, а по статье.

– Чего ты-то радуешься? – подозрительно посмот рел на меня Геннадий Андреевич.

– А я уже место себе в другом институте подыскал, – беспечно продолжал я. – Зарплата такая же, а директор – золото!

– Я тоже слышал, что он крутой мужик, – сказал Великанов. – А с другой стороны, нам и нужен руководитель с твердой рукой. Пока, без директора, народ избаловался, на работу опаздывают, у меня трое из отдела на бюллетене. А вчера «больную» Сидорову встретил на Невском в кинотеатре «Художественный». Вместе смотрели бразильский фильм. И хоть бы стыдно ей стало! Помахала издали ручкой, мол, привет, шеф! Гейгер прямо на работе что-то пишет свое для издательства. А когда я его застукал, знаешь, что он мне сказал: «Чего вы, Геннадий Андреевич, икру мечете?..» Обрати внимание: «икру мечете…» Раньше он никогда не позволял себе подобной наглости!.. Говорит, что, пока начальства нет, нужно кое-какие свои дела-делишки поправить…

– Ты же его начальство!

– И мне советует устраивать свои дела, например тоже в рабочее время написать для какого-нибудь технического журнала статью и заработать… детишкам на молочишко…

– Тоже его слова? – поинтересовался я.

– А чьи же еще?

– И что ты?

– Запретил ему заниматься халтурой, тогда он подал заявление об отпуске за свой счет Скобцову, и тот подмахнул ему…

– Мои дамочки тоже пробавляются разговорчика ми, – вздохнул я.

– В общем, худо, Георгий, без директора…

Я заметил на его щеке пучок невыбритых волос, наверное торопился на работу… Геннадию Андреевичу можно было не бояться самого строгого начальства, он был добросовестным, пунктуальным работником, а дело свое знал досконально. Отдел технической информации покойный директор Горбунов всегда ставил в пример всем.

Я признался Великанову, что пошутил насчет Пилипенки, я его в глаза-то не видел.

– И чего это мы так близко к сердцу принимаем каждую новую кандидатуру на пост директора? – задумчиво сказал Великанов.

– Вот именно, – заметил я.

– Да по мне пусть директором назначают хоть уборщицу тетю Надю.

– Тетя Надя, пожалуй, не справится, – в тон ему ответил я. – Образования маловато.

– И все-таки лучше бы утвердили Гоголеву, чем варяга со стороны, – заметил Геннадий Андреевич.

– Так и Скобцов считает, – сказал я.

– Вот Скобцова все это должно волновать, – проницательно заметил Великанов. – Раньше, когда он сам рассчитывал стать директором, он восстанавливал всех против Гоголевой, а теперь ратует за нее. Я бы, на ее месте, если она станет директором, первым же приказом по институту уволил Скобцова.

– Она этого не сделает, иначе Артур Германович не воевал бы сейчас за нее.

– Рассчитывает на то, что Ольга Вадимовна выше мелких склок… По-моему, она единственная, кто не участвует во всех этих интригах, которые уже полгода плетут Скобцов и твоя Коняга Грымзина… А ей-то что за выгода?

– Ей лишь бы будоражить общественность и не заниматься переводами… Как ты думаешь, выберут ее председателем месткома?

– Вряд ли, – подумав, сказал Великанов. – Глуповата она и грубовата.

– Жаль, – вздохнул я. – Видно, мне с ней куковать до скончания века.

– А мне с Гейгером! Хрен редьки не слаще.

В раскрытое окно залетела крапивница. Суматошно закружилась по комнате, привлеченная блеском очков Великанова, попыталась усесться на них, потом успокоилась и приземлилась на белый крашеный подоконник. Мы зачарованно смотрели, как бабочка складывает, а потом снова расправляет красивые в черных и желтых точечках крылья.

– Ищет зимнюю квартиру, – сказал Геннадий Ан дреевич. – Забьется в щель – и до весны!

– И никаких забот.

– А что, если все-таки Скобцова назначат? – после продолжительной паузы спросил Великанов.

– Не думай об этом, – сказал я.

Великанов снял очки, пока протирал их носовым платком, серые глаза его помаргивали. На переносице отпечаталась красная полоска от дужки. Я внимательно смотрел на него, кажется, Геннадий Андреевич за этот месяц еще прибавил в весе: живот выпирает из-под пиджака, щеки округлились, а глаза печальные и усталые.

– По кружечке бы пива? – взглянул он на часы… – Заскочим в бар после работы?

Вот она откуда, излишняя полнота: пристрастие к пиву! Великанов любил пиво, помню, просил меня, когда я уезжал в отпуск, раздобыть ему воблы. Да где ее теперь сыщешь, воблу? А вялить рыбу в деревне мне и в голову не пришло. Впрочем, у официантов в баре за тройную цену всегда можно разжиться вяленой рыбкой.

«Нет, – подумал я, – к черту пивной бар!..»