Текст книги "Планета МИФ"
Автор книги: Вильям Александров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Он обернулся к нам, у него было улыбающееся лицо, но улыбка была какая-то жалкая…
– Переселиться – переселился, – повторил он, – и, как видите, довольно удачно. И далее, я бы сказал, вовремя. Не так ли? Вы ведь воспринимаете меня, как живого?
– Да, – сказал Аллан. – Абсолютно.
– Ну что ж, значит, с этой задачей я справился…
Он стоял задумавшись, с фломастером в руке.
– Я смогу работать дальше, смогу направлять работу лаборатории… – он говорил, словно убеждал себя в чём-то, словно доказывая себе, что был прав.
– Да, конечно, – сказал Аллан. – А если хочешь, мы возьмем тебя в космос, полетим, как прежде… – Он словно оправдывался в чём-то перед Валентином, словно убеждал его, что положение у нас у всех равное, что мы с ним – живые и Валентин, записанный в ящике, – это одно и то же. Но все трое мы одновременно почувствовали неловкость. Видимо, оттого, что в воздухе все время висело что-то недосказанное.
– Ну хорошо, с первой задачей ты справился прекрасно, я бы даже сказал, удивительно. Мы воспринимаем тебя сейчас, как если бы ты был, ну, скажем, в космосе, и мы с тобой держали связь. Верно я говорю, Виктор?
– Да, – согласился я. – Это, пожалуй, наиболее близкое сравнение. Я, например, никак не могу осознать, что мы разговариваем сейчас… с биотронным ящиком, хотя понимаю, что это так.
– Не совсем так, – быстро поправил меня Аллан и посмотрел на экран. – Общаемся мы все-таки с ним самим, с его личностью, а ящик, он, ну как бы явился соединительным мостом между нами и Валентином… Так ведь, Валентин?
– Да, пожалуй, – сказал Валентин, но не очень уверенно. – Я ощущаю себя так, как раньше, я чувствую себя все время связанным с ящиком, но не чувствую своей зависимости от него. Скорей, наоборот. Я знаю, что он зависит от меня. При желании я могу его выключить, при желании могу стереть ту или иную запись, могу даже…
Мы с Алланом застыли, разинув рты. Вид у нас, судя по всему, был довольно глупый, потому что Валентин замолчал, перевел взгляд с него на меня.
– Как ты обычно включал ящик? – спросил Аллан.
– Нажимал кнопку на пульте. Вот эту, красную. – Он подошел к большой вертикальной панели, смонтированной на стене. – Видите, она сейчас нажата и горит красный свет. А когда хотел выключить, нажимал соседнюю, чёрную. Вот, смотрите…
Аллан поднял руку, но не успел звука вымолвить – Валентин нажал чёрную кнопку и экран стал гаснуть. Сперва он затуманился, изображение расплылось, размылось, потом оно совсем пропало, наступила какая-то странная полутьма, и голос Валентина пропал, но в то же время на экране мелькали неясные тени, и какие-то странные обрывки звуков, перемешиваясь, слышались в отдалении, то усиливаясь, то замирая совсем.
– Валентин! – закричал Аллан. – Валентин! Нажми красную кнопку! Ты слышишь меня? – повторял он властно, – Нажми красную кнопку!
– Ничего не понимаю, – пробормотал я. – Ведь никакой кнопки в действительности нет…
Но Аллан не слушал меня.
– Валентин! Валентин! – кричал он. – Ты слышишь меня?
– Сейчас, погодите… – услышали мы какой-то сонный голос с экрана. – Тут темно, я ничего не вижу… Ага, вот, нащупал…
Экран вновь засветился. Валентин стоял у панели и щурился от света.
– Не нажимай больше чёрную кнопку, – сказал Аллан с облегчением. – Что ты чувствовал, когда, выключил ящик?
– Я, кажется, уснул. Потом услышал сквозь сон твой голос. Ты звал меня?
– Да.
– Раньше этого не было… – виновато сказал Валентин.
– Ты понимаешь, что произошло? – спросил Аллан.
– Кажется, понимаю… Когда я раньше нажимал кнопку, ящик отключался, а я продолжал действовать без него. Теперь я нажал ее…
– Ты нажал ее в своем воображении.
– Да. Отключить его по-настоящему я не мог. Но он повел себя так, как если бы его действительно отключили. Сознание мое затуманилось… Видимо, я спал.
– Больше не делай этого, – сказал Аллан. – Бог его знает, сумеешь ли ты включить в следующий раз. Ты говорил, что можешь стирать записи?
– Да, вот этим рычагом.
– Никогда не прикасайся к нему, слышишь?
– Хорошо.
– Ну, а теперь я отключу тебя. По-настоящему отключу, а потом включу снова. Так что ты не бойся.
– А я не боюсь, – улыбнулся Валентин.
– Садись в кресло.
Валентин послушно сел и спокойно посмотрел на Аллана.
– Готов?
– Готов.
– Выключаю.
Он вынул вилку, отключающую питание ящика.
Экран совсем погас. Теперь мы видели только его холодную вогнутую матовую поверхность. Несколько секунд мы молча смотрели на экран.
– Что он должен сейчас чувствовать? – спросил я.
– Не знаю. Скорей всего – ничего. Полный провал.
Он подождал еще немного. Затем включил. Валентин сидел в кресле, в той же позе.
– Что ты чувствовал?
– Ничего. Мне казалось, что ничего не изменилось. Ты выключал?
– Выключал. – Сказал Аллан. – С этим ясно. Ты возвращаешься к себе на той же точке, на которой ящик был отключен. Ты не устал? Может быть, на сегодня хватит?
– Может быть… – задумчиво сказал Валентин.
2
– Ну? Что вы обо всем этом думаете? – спросил меня Аллан, когда мы остались вдвоем.
Я не оговорился, не могу подобрать другого слова. Мы действительно только что были втроем, но вот Валентин ушёл. Ушёл куда-то к себе.
Аллан вызвал Юну. Сказал, что мы ждем их с Линой, но больше ничего объяснять не стал и выключил экран.
Мы сидели, молчали. Он набил свою трубку, закурил. Дым был совсем прозрачный, почти невидимый, и удивительно ароматный. От него шло чудесное волнующее тепло, словно открыли дверь в цветочную галерею. Собственно, и делал он этот табак из цветов по какому-то особому, им самим придуманному способу. У меня сладко закружилась голова.
– Ну так что вы обо всем этом думаете?
– Мне кажется, он бросил вызов самому господу богу.
– Мы все время бросаем ему вызов. Когда создаем межпланетные станции. Когда пробиваем пространство. Когда сдвигаем время.
– Нет, Аллан, это не совсем то. – Я поднялся с тахты, подошел к его огромной космической карте. – Все, что вы говорите, совершается в пределах существующего в природе. И пространство, и время, и планеты существуют в природе независимо от нас. Мы только научились… ну, как бы это сказать, состязаться с космическими скоростями и расстояниями, с движением планет и звезд. А он сделал то, что неподвластно природе.
– Что?
– Сохранил мыслящую материю.
– Он ее не сохранил. Он ее воспроизвел, вернее, даже записал, снял с нее слепок. Природа делает то же самое ежечасно, ежесекундно. Она воспроизводит мыслящую материю все время. И во все больших количествах.
– Вот именно, – сказал я. – Каждый раз заново и каждый раз сначала, с пустого места. Вот вы ему сказали: не смей нажимать рычаг, помните? А она что делает? Каждый раз нажимает рычаг, стирает все до тла, а потом воспроизводит чистую пленку, на которую все надо записывать заново, с самого начала.
– Ну, не совсем сначала…
– Нет, именно сначала, с самого начала! – убежденно говорил я, увлекшись своим сравнением. – Качество пленки несколько улучшается, она становится более восприимчивой, может быть, более емкой, но запись надо начинать с самого начала – вы же знаете, что происходит с людьми, которые с младенческого возраста оказываются изолированными от общества!
– Да, – согласился он. – Тут вы правы, она действительно каждый раз нажимает на этот проклятый рычаг. А общество затем заново пишет все на ней. Значит, общество играет роль хранителя информации. В обществе, в его материальной и духовной культуре сохраняется все, что накоплено мыслящей материей за все время ее существования.
– Я не отрицаю роли общества… И воспитания… Именно оно делает человека человеком. Все верно. Однако обратите внимание – жизнь мыслящей материи не увеличивается, человек по-прежнему живет 70–80 лет, ну пусть мы сумеем продлить продолжительность жизни до ста лет. А период, который требуется, чтобы записать информацию на чистую пленку, катастрофически увеличивается. Чтобы передать только основную информацию, общую и специальную, еще недавно достаточно было 20–25 лет. Сейчас уже требуется 25–30 лет. Что же остается на долю активной деятельности человека?! И все потому, что каждый раз надо начинать сначала. Вспомните, Аллан, что говорил Валентин – мыслящая материя умирает в самом начале пути, гибнет из-за того, что изнашивается оболочка. В чём дело? Почему такое несоответствие?
Я разошёлся, распалился так, как будто это он, Аллан, был тем самым господом богом, который что-то – не предусмотрел, и я требовал от него исправить ошибку.
Он улыбнулся, выбил свою трубку.
– Одно из двух, – сказал он. – Либо в этом есть какой-то смысл, либо Валентин прав: природа оказалась просто неподготовленной для сохранения высшей формы жизни.
– Если бы в этом был какой-то смысл, мыслящая материя не воспринимала бы свою смерть так трагично, не протестовала бы так яростно против смерти. Значит, что-то тут не так, что-то не так! Вот почему я говорю: он бросил вызов богу! И вызов справедливый!
– Пожалуй! – сказал Аллан. – Пожалуй, вы правы. Вот только что из всего этого получится?..
3
Аллан посмотрел на часы.
– Сейчас подойдет их ракета. Пойдемте, Виктор, посмотрим.
Мы прошли в галерею. Оттуда хорошо было видно, как к причальной мачте, обозначенной своим, светящимся остовом, медленно подплывала по воздуху тоже светящаяся сигарообразная полоска. Ракета шла сейчас в режиме воздухоплавания, на раскинутых тормозных крыльях, но их не было видно, они лишь угадывались по тому, как ракета мягкими толчками опускалась, приближаясь к вершине мачты. Вот еще один толчок – и она застыла в неподвижности – легла на мачтовую площадку.
– Красиво, не правда ли? – сказал Аллан приглушенно. – Уж сколько и куда ни приходилось отправляться на ракетах, а вот этот момент всегда волнует. Наверно, в этом сказывается одно из самых древних и глубинных свойств человека: ждать встречи и грустить при расставании.
Вскоре мы увидели, как сверху вниз по мачте проехала кабина лифта. А еще через несколько минут услышали мягкий хлопок – это открылась пневматическая дверь горизонтального лифта.
Две женщины вошли в галерею и пошли нам навстречу.
Какие они были разные! Собранная, стройная, словно выточенная из цельного куска мрамора Юна, с холодновато-прекрасным лицом античной статуи, и вся порывистая, чуткая, худенькая Лина, с лицом, которое не назовешь уж очень красивым, но удивительно живым, переменчивым, излучающим какое-то внутреннее сияние. Сейчас оно было исполнено страдания, но и это не портило его, а делало, если можно так сказать, еще более человечным и в этой человечности прекрасным.
По дороге Лина, видно, сдерживалась. А тут, увидев Аллана, сразу потеряла выдержку, кинулась к нему, прижалась головой к его плечу.
– Аллан, – говорила она сквозь слезы, – Аллан, это ведь неправда, да? Этого ведь не может быть, чтобы он умер?! Он не мог умереть, Аллан! Он обещал мне, что никогда не умрёт! Он много раз говорил мне, что никогда не умрёт…
Мы переглянулись.
– Она все время твердит это… – сказала Юна. – Она не верит, что… Она все время ждет его, говорит, что он придет.
– Он знал, что я не могу жить без него, так уж получилось, мы росли вместе, жили по соседству, он был старше меня на пять лет, но я не отставала от него ни на шаг, со всеми своими вопросами и обидами бежала к нему, не к отцу, не к матери, а к нему – он всегда защищал меня и учил меня всему, что знал сам, все свободное время был со мной – мальчишки над ним потешались, дразнили нас женихом и невестой, а он никогда не обижался, только улыбался своей доброй улыбкой и говорил мне, чтобы я не расстраивалась. Когда ему исполнилось двенадцать, ему подарили воздушную лодку, он пошел ее пробовать, а я прибежала на берег, увидела, как он скользит над водой в своей лодке, и кинулась вплавь, чтобы догнать его, но сил не хватило, мне было семь лет, я стала тонуть… Я не кричала, звука ни одного не издала, только билась изо всех сил, захлёбывалась, чувствовала, что теряю сознание, и последняя моя мысль была, я помню: он так и не узнает, что я плыла ему навстречу. А он почувствовал что-то, помчался к берегу, пролетел надо мной, увидел меня сверху, кинулся в воду и спас меня. С тех пор он никогда не оставлял меня одну, брал с собой во все свои путешествия, ничего не делал без меня, всегда все мне рассказывал, каждую минуту, каждую секунду я знала, где он, что с ним, я была ему всем – женой, матерью, другом, помощником. У нас родились дети, двое детей, но вся моя жизнь была в нем, я не мыслила себя без него, и он всегда говорил, что не проживет и дня без меня, что мы, наверное, составлены из чего-то единого, и если один из нас умрёт, то в тот же миг умрёт и другой, поэтому, если когда-нибудь с ним что-то случится, и мне скажут, что его нет в живых, чтобы я не верила, он все равно придет, он не может уйти без меня… А я живу, Аллан, я не умираю, значит, и он жив, он не мог умереть, правда ведь, Аллан?!
Она говорила все это захлёбываясь, заливаясь слезами, ее колотила дрожь, и Аллан держал ее худенькие плечи в своих руках, прижимал ее к себе, гладил по голове, как маленькую, и я впервые увидел в ого глазах слезы.
Он привел ее в свой кабинет, усадил на тахту, сам сел рядом, а с другой стороны села Юна, и так вот, обняв Лину с двух сторон, они немного ее успокоили. Видно, выплеснув все, что накопил, ъ в душе за эти дни, она обессилела, затихла, только вздрагивала время от времени, прижавшись лицом к груди Юны.
Аллан спросил меня глазами. Я кивнул. По-моему, это надо было сделать.
– Лина, – сказал он, – Валентин не обманул тебя. Он вернется.
Она подняла голову, глаза ее умоляюще смотрели на Аллана.
– Значит, он не умер?! Значит, это правда, – он не умер?!
– Я не знаю, как это тебе объяснить. Считай, что он в длительном космическом полете, считай, что он далеко, очень далеко, и когда он сумеет вернуться – неизвестно. Если ты обещаешь, что ни одним звуком, ни одним жестом не обмолвишься о смерти, ты сможешь видеть его, разговаривать с ним вот здесь, у этого экрана.
Она растерянно смотрела на нас.
– Я… Я не понимаю.
– Ты хочешь его видеть? Живого, такого, как всегда. И разговаривать с ним?
– Да! Да! Да! Это можно сейчас?
– Можно… Но только… Помнишь, что ты мне обещала?
– Я постараюсь, Аллан. Я сделаю все, что нужно, я… – она подавилась слезами.
– Пойди умойся. Приведи себя в порядок. Чтобы следов твоих слез не было. Чтобы ты была такая, как всегда. Он же разговаривал с тобой из космоса?
– Да. Всегда.
– Считай, что так и будет.
Она все еще недоверчиво смотрела на нас, потом сорвалась с места, выбежала и вернулась буквально через минуту. И я поразился тому, что может сделать с собой женщина за какие-то несколько мгновений. У нее было другое лицо – полное ожидания и надежды.
– Помни, что ты обещала! Это очень важно.
Она не ответила. Ока не сводила глаз с экрана.
Аллан включил ящик. Экран засветился, и мы увидели Валентина. Но, странное дело, он не сидел в кресле, где мы оставили его в прошлый раз. Он стоял у панели и что-то делал. Когда включился экран, он обернулся, увидел нас, потом ее, и по лицу его прошла судорога.
– Лин… – голос его сорвался. Он хотел сказать что-то еще, но не смог. Он сделал шаг к экрану, протянул руки. Она бросилась к стене, прижалась к ней, стала гладить ее ладонями.
– Ты живой! – говорила она. – Я знала, что ты живой! Раз я живу, значит, и ты живой! Господи, какое счастье, что я тебя вижу! Я знаю, ты очень далеко, ты в космосе, но это ничего, главное, что ты жив, а значит, вернешься, пусть не скоро, пусть, когда-нибудь, но вернешься!
Слезы безостановочно текли по ее лицу. Она прижалась мокрой щекой к экрану, и Валентин, там, по ту сторону, провел ладонью по ее щеке.
– Не плачь, – сказал он, – не надо плакать. Ты же видишь – все в порядке.
Я видел, ему трудно держать себя в руках, еще секунда – и он сорвется.
Я дал знак Аллану.
– Валентин, – сказал он, – сеанс связи сегодня короткий, сейчас она оборвется. Ты хочешь что-то сказать?
Он кивнул головой и через силу улыбнулся.
– Поцелуй ребят, – сказал он. – В следующий раз приведи их. И не волнуйтесь. Все будет хорошо. Слышишь – хорошо! Я ведь никогда не обманывал тебя, верно?
Она стояла, как распятая мадонна у экрана, прижавшись к нему всем телом, раскинув руки.
Аллан нажал кнопку.
4
Мы проводили Лину, вернулись обратно. Всю дорогу Аллан был мрачен, почти не разговаривал. Только когда вошли в галерею, он сказал:
– Вы заметили – он стоял у панели.
– Да, я тоже удивился.
– А ведь в прошлый раз мы оставили его в кресле, не так ли?
– Да… Может быть, вы тогда забыли отключить питание ящика, только выключили экран?
– Я выключил ящик, я это хорошо помню. Экран выключается кнопкой, а питание ящика – вилкой. Я отключил ее от сети.
Мы вошли в комнату, Аллан подошел к пульту, мрачно осмотрел вилку. Не включая ее в сеть, нажал кнопку. Экран был темен, но мы услышали какой-то слабый шелестящий звук: как будто листы бумаги переворачивали. Аллан вставил вилку, экран вспыхнул, и мы увидели Валентина. Он стоял возле письменного стола и решительно листал какую-то книгу.
– Валентин, – сказал Аллан, – в прошлый раз мы оставили тебя в кресле, а потом ты оказался у рычага. Что это значит? У ящика есть собственное питание?
– Да, Аллан, есть. Я не хотел говорить вам об этом… Оно слишком слабое, чтобы я мог общаться с вами, но достаточное, чтобы я мог думать и работать. Когда вы отключаете ящик, я остаюсь в полном одиночестве, один на один с самим собой, но я продолжаю думать. В прошлый раз, когда я остался один, мне вдруг сделалось очень тяжело. Я представил себе синее-пресинее весеннее небо, белые плывущие облака, зеленую траву, представил себе жизнь с ее воздухом, светом, простором и людьми, и мне так тоскливо стало от сознания, что я обречен на долгое, может быть, вечное одиночество, что я решил нажать рычаг.
Я уже подошел к панели – и в это время вы включили экран, я увидел Лину… Вы хорошо сделали, что привели ее. И хорошо, что не сказали ей всего, пусть она думает, что я в космосе. Она действительно умрёт, если узнает, что меня нет совсем. Собственно, ради нее я придумал эту штуку с ящиком. Я знал: всякое может случиться. Теперь, когда я увидел ее, я понял: я не напрасно сделал это. Для нее я живой – это главное. Но я постараюсь быть живым не только для нее. Я буду работать круглые сутки, я совершу невозможное… Перевезите завтра ящик в Институт, пусть поставят его в лаборатории, пусть соберутся все, кто может и хочет поспорить о богом, я думаю, общими силами мы его одолеем!
Планета МИФ
1
Мы сидели в библиотеке Аллана – небольшом круглом зале.
Был дождливый зимний вечер, за продолговатым, горизонтально вытянутым, изогнутым окном, напоминавшим лобовое стекло космического корабля, расплывчато светились сигнальные огни порта. Включенные на полную мощность, они пробивали завесу тумана, разноцветными лучами прощупывали тяжёлую свинцовую гладь воды, плотное облачное небо. Они словно подбадривали идущие в тумане корабли и ракеты, словно приветствовали их, давая знать о близости порта, хотя вели их в тумане совсем другие лучи – невидимые, электронные.
Я подумал о том, что все это не больше, чем иллюминация, что если бы вдруг почему-то погасли все эти мощные прожектора, – морские и воздушные корабли все равно шли бы заданным курсом, все равно причалили бы в точно назначенном месте и в точно назначенный срок. Но людям, как видно, этого мало. Им надо видеть живой переменчивый свет, собственными глазами чувствовать его цветное тепло…
– А знаете, Виктор, я иногда завидую людям двадцатого века.
В недоумении я обернулся к Аллану. Он сидел в кресле, откинув голову назад, фокусируя свои бинокулярные очки. Он только что просмотрел очередной выпуск «Рассказов Аллана», записанных мной и вышедших в свет миллионным тиражом. Я привез ему сигнальный экземпляр кассеты и, как всегда волнуясь, ждал, что он скажет. И как всегда, он сказал нечто неожиданное.
Он снял очки, извлек маленькую, с пятак величиной, кассету, подержал ее на ладони, подбросил, словно взвешивая, повертел в пальцах.
– Люди прошлых веков могли позволить себя роскошь создавать большие книги – весомые, ощутимые, – в голосе его я услышал неподдельное сожаление. – Они могли листать их, рассматривать, они сживались с ними, как с живыми существами – я говорю, конечно, о настоящих книгах… – Он глянул на меня и, видно, почувствовав мое смущение, тут же поправился: – Я не хочу сказать ничего плохого о вашей работе, Виктор. Вы записали все очень ярко, интересно, я бы так никогда не смог… Да и смонтировано все умело – музыка, цвет и голос чтеца подобран хорошо, хотя я предпочитаю глазами читать, без всякой музыки и цвета – они мне мешают. А вообще – хорошая работа, и иллюстрации отлично выполнены, со вкусом, без аляповатости… Все хорошо. Но вот я кончил читать… – он снова подбросил на ладони маленький чёрный кружочек с цветной наклейкой, – и все! Ни зрительно, ни эмоционально я это не воспринимаю. Разве что наклейку.
Он стал разглядывать цветную наклейку, где был изображен он сам и было написано название книгофильма.
А я снова подумал о лучах прожекторов в порту – не в этом ли их назначение?..
– Да, наверно, вы правы, – сказал я, рассматривая стены библиотеки, сплошь испещренные крошечными ячейками. – Но, согласитесь, надо же чем-то платить за выигрыш в объеме. Сколько у вас книгофильмов?
– Что-то около ста тысяч.
– Вот видите! Представьте себе, что вам надо разместить сто тысяч томов… Да вам всего вашего дома не хватило бы!
Он кивнул, подошел к стене, отыскал глазами какую-то надпись, выдвинул ящичек, положил туда кассету.
– Ну вот, – сказал, он. – Одной кассетой больше.
Он Стоял лицом к стене, переводил взгляд с одной надписи на другую, и я догадывался, что каждое название рождало в нем множество воспоминаний – ведь это был раздел библиотеки, где хранились описания его путешествий, рассказы об экспедициях и исследованиях, в которых он принимал участие. И лица друзей, наверно, проходили перед ним – иных уже не было в живых…
– Я у вас в долгу, Виктор, за вашу работу. Если б не вы, многое так и осталось бы неописанным, у меня не хватает терпения описывать во всех подробностях, да и времени жаль, хочется больше сделать.
– Напрасно, – сказал я. – Убежден, у вас это получилось бы лучше. Стихи ведь у вас получаются.
– Стихи – другое дело. Это непроизвольно, нахлынет в какой-то момент – и все, А так…
Он выдвинул нижний ящик побольше, стал перебирать в нем что-то.
– Хотел бы сделать для вас приятное, да сам не знаю, что вам подарить. На этих пятаках и надписи не сделаешь…
– Подарите мне еще одну вашу историю, для меня это лучший подарок, вы знаете.
– Постараюсь… Только, право, Виктор, мне кажется, все, что могло вас интересовать, я вам уже пересказал.
Я засмеялся.
– Если б я не знал вас так давно, Аллан, то мог бы испугаться. К счастью, мне доподлинно известно, что вы ошибаетесь. Более, того, я даже хотел бы вам напомнить об одном вашем обещании.
– Сделайте милость, Виктор… – он продолжал перебирать кассеты, но я видел, что он насторожился, он всегда великолепно угадывал мои мысли.
– Вы обещали, что когда-нибудь раскроете тайну планеты МИФ.
Он еще некоторое время стоял, наклонившись над ящиком, потом выпрямился и рассмеялся.
– Поймал все-таки! Я думал, забыли давно. Сколько лет прошло?
– Десять. Как видите, я тактично молчал все эти годы. Вы ведь сказали тогда: «Может быть… Когда-нибудь… Лет через десять». Вы уж простите, но я подумал: может быть, оно уже наступило —. это «когда-нибудь»?
– Да… Планета МИФ…
Он посерьезнел, подошел к окну и долго стоял, глядя в сырую ночную мглу, прорезаемую лучами прожекторов.
– Аллан, – сказал я. – Бог с ней, с этой планетой. Нельзя – так нельзя.
– Пожалуй, теперь можно. – Он снова подошел к библиотеке, нажал какую-то замаскированную кнопку, открыл ящичек на высоте своего плеча, стал перекладывать что-то. – Но только с одним условием, Виктор, я буду называть ее не тем именем, под которым она была широко известка в свое время, а так, как она числится у меня здесь, в моем каталоге: Могучая Ипсилон Феникса – сокращенно МИФ. Согласны?
– Разумеется, Аллан. Разве только, если я опубликую потом ваш рассказ, кое-кто не поверит, решит, что все это выдумка.
– Поверят! Дело тут не в названии. Впрочем, надо все по порядку…
Он стал выбирать из ящичка кассеты, какие-то карточки с перфорацией, потом, видимо, вспомнив, принялся разыскивать еще что-то, наконец, решив, как видно, что так будет лучше, вынул весь ящичек из ячейки и перенес его на стол вместе со всем содержимым, поставил бережно и прикрыл ладонью.
– Здесь хранится все, что связано с этим делом… Вернее, почти все. Десять лет я пе прикасался к этим материалам по причинам, которые вы поймете потом. – Он отнял ладонь от ящика. – С чего же начать?..
2
Ее открыли в начале века. Какой-то астроном Северной обсерватории обратил внимание на странное расположение вновь обнаруженных звезд в созвездии Феникса. Они располагались точно по окружности, а в центре была непонятная пустота. Никакими известными тогда радиотелескопами нельзя было обнаружить внутри ни малейшего признака твердого тела или излучения. Вращались звезды вокруг этого центра. Внимание учёных всего мира было привлечено к данной точке Вселенной. Можно без преувеличения сказать, что в какой-то момент все астрономические трубы, все приборы земли оказались направленными в одну точку. Раз звезды вращаются вокруг какого-то центра, значит там должно быть мощное тело, обладающее огромной массой. Но никто ничего прибавить не мог – в центре созвездия зияла пустота.
Страшно заинтересованные учёные предположили, что существующие приборы просто не улавливают волновых колебаний. И вот тогда-то появился на свет сверхмощный мазерный телескоп. В его создании участвовали физики всего мира. С огромным интересом ждали они того дня, когда раскинутые на просторах Сахары колоссальные излучатели будут направлены в сторону Феникса. Наступил этот день. И снова – ничего. Ни малейшего проблеска.
Тогда принялись за расчеты. Они показали, что в центре симметрично расположенных по кругу звезд должно находиться гигантское тело колоссальной плотности. Только такое тело, обладающее невероятной массой, может держать «на привязи» целую звездную систему. Эта сверхзвезда, а вернее, сверхпланета, так как она должна была быть твердой, получила название Могучая. Но открыта она была «на кончике пера», как некогда Леверье теоретически открыл Нептун.
Надо было найти какие-то физические признаки ее существования.
Началась целая астрономическая эпоха, проходившая под знаком Могучей. Состязаясь друг с другом в изобретательности, величайшие умы первой половины века, целые творческие коллективы, лаборатории, объединения строили удивительные приборы, разрабатывали проекты один другого великолепнее чтобы засечь наконец ее, поймать, так сказать, на ощупь. В погоне за Могучей были открыты гравитационные волны, новые частицы, были найдены принципиально новые способы локации…
По ходу были сделаны важнейшие открытия в области физики и техники. Появились даже новые ответвления в физике – такие как гравитационная статистика, галактическая магнитная теория. Если мы открыли магнитный резонанс – это благодаря Могучей…
Я не хочу сказать, что всего этого не было бы без охоты за Могучей. Конечно, со временем пришли бы ко всему, но погоня за ней подстегнула умы, она раззадорила всех, она не давала покоя…
А тут еще было высказано предположение, что огромной мощности силовое поле вокруг Могучей как бы захватывает радиосигналы, посылаемые с Земли, они движутся возле нее по замкнутому кругу, поэтому локация с Земли безуспешна, необходим штурм Могучей при помощи межзвездных зондов.
Эта идея дала новый толчок развитию космонавтики. К середине столетия был создан первый фотонный двигатель и ракета, разогнанная до скорости, близкой к скорости света, покинула солнечную систему, ушла в направлении Феникса, неся на борту мощнейший квазерный генератор для автоматической локации. Но когда по всем расчетам зонд был уже вблизи Могучей, сигналы прекратились. Последние сигналы показывали, что зонд попал в сферу мощного магнитного поля, и все попытки автоматов изменить траекторию его движения не дают результатов…
Было еще много попыток зондировать Могучую, были придуманы остроумнейшие системы, позволяющие использовать силу магнитного поля для торможения и перевода ракеты на круговую орбиту, но ничего не помогало – участь всех зондов была похожа. Они приближались к району Могучей, но как только делались попытки «прощупать» ее, сигналы тут же прекращались – внезапно и навсегда.
Было высказано много теорий, предположений – от самых простых до самых фантастических, вплоть до того, что Могучая обитаема, там высокая цивилизация, и чувствительные станции, едва уловив сигнал, тут же перехватывают волны, так как жители Могучей не хотят никаких контактов с иными мирами…
За пять десятилетий была создана обширная литература о Могучей, история ее штурма занимала уже несколько десятков томов, многие учёные, институты целиком посвятили себя этой проблеме. Несколько Академий наук учредили почётные премии за разрешение этой загадки.
Несколько раз поднимался вопрос о посылке экспедиции, но Всемирный Космический Центр всякий раз налагал вето, считая, что нет достаточных гарантий надежности.
Наконец, где-то лет тридцать тому назад, когда открыли способы гравитационной защиты, ВКЦ дал разрешение на экспедицию.
Подготовлена она была очень тщательно, возглавил ее один из самых крупных учёных и астронавтов того времени, в составе экипажа были специалисты многих направлений. В подготовке участвовали ведущие научные центры мира, координировал подготовку ВКЦ.
Они стартовали в начале 2170 года и через двадцать девять месяцев по земному исчислению, идя с субсветовой скоростью, приблизились к району темного пятна. Учитывая опыт прошлого, они шли с таким расчетом, чтобы лечь на дальнюю орбиту Могучей, и оттуда, с расстояния примерно в три четверти пути, они подтвердили, что все идет нормально. Сигнал, разумеется, был получен с большим опозданием, к моменту его прихода они должны были находиться уже на расчётной орбите, на Земле ждали дальнейших сообщений, но сигналов больше не поступало. Это предвидели заранее и не волновались – считалось, что пока «Дальний» будет находиться на орбите Могучей, связи может не быть, когда же он ляжет на обратный путь, связь возобновится и мы наконец узнаем что-нибудь. Но прошло еще пять месяцев, затем десять – связи не было. Теперь уже волновались, но еще надеялись. Когда же прошло еще десять месяцев и с «Дальнего» не поступило ничего, надеяться перестали. Правда, еще через некоторое время был принят какой-то странный, очень слабый сигнал, но шёл он совсем с другой стороны, откуда-то из туманности Андромеды. О нем поговорили и перестали.
