Текст книги "Планета МИФ"
Автор книги: Вильям Александров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
– Что ты, Джура? Откуда ты взял? Ну-зачем он им, тот камень?
– Не знаю, дядя Саша… Только я сам видел… Там взрыв положили и проводку туда провели… Я сам видел…
– Постой, постой, ты говоришь – проводку туда тянули? – И тут Берестов вспомнил, что во время планерки, когда Бугров перечислял места взрывов, он сказал о каком-то камне. Тогда это скользнуло мимо сознания, и все-таки запомнилось – как же он сказал? «На высоте, возле того камня…» Господи, как же это он не сообразил, что речь идет об этом камне, как же это он мог… Почему? Зачем? Неужели надо было обязательно взрывать там? Или это месть, назло… Но все, что было вчера, весь разговор – все это так непохоже… А может быть, он просто ничего не знает? Какой же это был по счету взрыв? Кажется, третий… Да, да, третий… Первый – на горе, второй – в лощине, третий – у камня… Значит, они должны произвести еще один взрыв, потом снова будет перерыв…
– Побежали, Джура! Быстро! До красной ракеты у нас еще есть время.
Он первым сбежал на тропу. Они успели пробежать метров триста, когда взлетела желтая ракета.
– Ничего, еще можно – до красной! – кричал Берестов на ходу Джуре. – Быстрее, вон до того валуна.
Они успели добежать до здоровенного валуна, когда полоснула красная ракета. Берестов пригнул мальчика к земле, возле самого камня, закрыл его собой.
– Лежи?
Прошло еще минуты две, а может, и меньше, Берестов точно не знал, потом грохнуло, раскатилось эхо и опять посыпались осколки, но теперь они падали где-то совсем близко. Их обсыпало песком и пылью, но, благо, ни один камень не угодил сюда.
Когда утихло, Берестов поднялся, отряхнул мальчика.
– Пошли!
Они снова побежали по тропе вниз. Бот уже миновали дом Курбана, свернули вправо и увидели плоскогорье, на котором стоял небольшой танк, вокруг него суетились люди.
«Готовятся к новому взрыву!»– подумал Берестов и решил прибавить ходу. Но тут дало себя знать сердце. Оно противно заныло, сразу ослабли ноги, сделались ватными. Он прислонился к скале.
– Джура, беги вперед, время еще есть, скажи, чтоб подождали, не взрывали, я сейчас, вот отдышусь только…
Мальчик побежал было, но тут же вернулся.
– Дядя Саша, они меня не послушают. Ругать будут…
– Беги! – закричал Берестов. – Скажи, что я крошу не взрывать. Я прошу… Найди главного, того геолога, скажи…
Влетела желтая ракета.
Берестов сделал усилие, оттолкнулся от скалы, пошел по тропе.
Мальчик бежал впереди, оглядываясь.
Берестов видел, как люди залезали на танк и скрывались в люке. Вот остался кто-то последний. Он взобрался на броню, поднял вверх руку, и Берестов увидел, что в руке у того ракетница. Он хотел крикнуть, но из горла вырвался лишь невнятный хрип.;
– Дя-я-дя! – пронзительно, что есть силы кричал Джура, он кинулся вперед и отчаянно замахал руками. Человек на броне, видимо, услышал крик, но палец, лежавший на спуске, уже успел шевельнуться. Раздался хлопок, визжа взлетела в небо ракета, рассыпалась там красными хлопьями, и в тот же миг человек обернулся.
Берестов узнал Бугрова. Тот увидел мальчика, и лицо его исказила злоба.
– Куда вылез! – орал он хрипло. – Я же сказал: сидеть в доме, сейчас камнем саданет – и поминай как звали!
Мальчик уже подбежал к танку, он говорил что-, то, жестикулируя, но Бугров не слушал его, он схватил мальчишку за руки, втащил на танк, затолкал в люк и только было собрался лезть сам, как заметил Берестова. Тот, шатаясь, шёл по тропе, держась за каменные выступы, и в первую секунду Бугров решил, видно, что художник пьян. Он разразился бранью, но потом соскочил с машины, побежал навстречу Берестову.
– Ты чего, очумел, что ли? Сейчас рванет, быстрее!
Он подхватил Берестова, поволок его к машине.
– Камень… – хрипел Берестов. – Нельзя взрывать… Нельзя… Отмените…
– Какой тебе камень? Чего ты бормочешь? Давай залазь скорее, залазь…
– Я никуда не полезу… – Берестов стоял, упёршись руками в броню. – Я буду стоять вот здесь, пока не отменишь… Там ценность, понимаешь? Великая ценность… Свяжись по радио… Я буду стоять здесь…
Ну и стой – закричал в лицо ему Бугров. – Стой, а я подыхать не хочу – из-за твоего идиотского камня? Тоже псих нашёлся!
Он прыгнул в люк, захлопнул крышку. Берестов смотрел вверх, туда, где виднелся двугорбый край древнего камня. Он резко выделялся на фоне чистого утреннего неба, и только Берестов подумал, что, наверное, в последний раз видит этот уступ, а может быть, и это небо, как заметил, что по склону горы к уступу взбирается человек. Сначала он не поверил, решил, что галлюцинация, но вот человек остановился, выпрямился, замахал руками, ветер подхватил волосы, и Берестов увидел, как они светлой медью блеснули на солнце…
– Галя! – закричал Берестов. – Там Галя! – Он принялся стучать кулаками по броне. – Эй! – кричал он. – Эй, ты! Гад проклятый! Галя там! Слышишь – Галя там!
Крышка откинулась. Бугров высунул голову.
– Ну чего, одумался? Полезешь?
– Галя там! – прохрипел Берестов и не узнал собственного голоса.
Бугров резко обернулся, увидел ее на горе, что-то хотел крикнуть, приказать кому-то там, внизу, в танке, но в это время тяжело ухнуло, и чёрная тень заволокла солнце…
* * *
…Остальное Берестов вспоминал смутно, как во сне. Перекошенное орущее лицо Бугрова, его хрипящее дыхание, когда они все вместе лезли на гору и несли оттуда Галю. Потом он услышал какие-то ржавые, скрипящие звуки, как будто старый замок пытались открыть, и не мог понять, что это так ржаво и надсадно скрипит. А потом с удивлением обнаружил, что это Бугров: стоит на коленях перед Галей, возле ее накрытой чьим-то платком головы и дергается, и где-то там, глубоко внутри, в кем что-то сдавленно и страшно скрипит.
Подбежал доктор, откинул платок, посмотрел глаза. Нащупал пульс.
– Жива! – сказал он. – Но дело плохо…
И тут Бугрова как подменили. Он перестал дергаться, провел рукавом по лицу. Встал.
– Плохо, говоришь?! Так на то ты и врач, чтоб действовать, когда плохо! Давай, приказывай! Все сделаем, но чтоб жила, слышишь! Чтоб жила! Чтоб жила! – повторял он все громче, как заклинание. – Иначе… Иначе… Нет нам всем жизни иначе – понял?!
Он уже кричал – хрипло, неистово. Врач поднял руку.
– Не ори! Это прежде всего… Самолет не сядет. Машиной везти нельзя. А здесь тоже сделать ничего нельзя…
– Нельзя?! – беззвучно закричал Берестов. – Все нельзя!? А что можно?! Что можно сделать, скажи?
– Вертолет вызвать, если сумеет подняться к нам.
Бугров уже не слушал его. Он кинулся к танку, одним движением влетел внутрь, и оттуда донесся его хриплый голос:
– База! База! Это я – Бугров. Это я – Бугров! У нас беда, несчастье у нас! Человек при смерти, слышите?! Передайте в Ташкент: нужен вертолет. Сейчас же, немедленно, вертолет! Вертолет! Слышите – вер-то-лет!
11
Прощаться Берестов пришел к Курбану хмурым дождливым утром. Целую неделю перед этим моросил дождь, иногда переставал, изредка небо прояснялось, но вскоре снова затягивалось тучами. Думалось, вот завтра, наконец, кончится. Но приходило завтра и послезавтра, а погода не улучшалась. Как, впрочем, и настроение. Наконец он решил собираться и ехать, тем более, что после всего происшедшего ничего не клеилось, валилось из рук.
Он все приготовил с вечера и вот теперь стоял на пороге дома старика с рюкзаком за спиной, с альпенштоком в одной руке и с чёрным круглым, наглухо закрытым футляром – в другой.
– Ну вот, Курбан – собрался. Пойду…
Старик смотрел на Берестова своими внимательными, глубоко посаженными глазами, и тому вдруг показалось, что они как-то странно блестят, слезятся, что ли, под нависшими седыми бровями. И походка у него была шаркающая, стариковская, когда он пошел Берестову навстречу, обнял его.
– Когда придешь?
– Не знаю теперь, Курбан. Может, летом, когда потеплеет.
Курбан опять внимательно посмотрел на него, и от этого взгляда Берестову стало не по себе, словно прощались они навсегда.
– Чаткал не забывай, – сказал Курбан. – Геолог пришел и ушёл, а ты… Ты не забывай…
– Ну, что ты, Курбан! Куда же я от ваших гор денусь… Что привезти тебе?
– Сам себя привези, – сказал старик и пошел в глубь комнаты. Оттуда он вернулся с осколком коричневатого камня в руке. – Вот, – проговорил он. – Тот камень… Что осталось…
Берестов взял осколок, подержал в руке, сунул в карман своей куртки.
– Спасибо, Курбан. Будь здоров. Это Джуре от меня передай.
Он положил на супу свой фломастер, обнял старика и вышел. Сырой ветер ударил в лицо, подхватил полы куртки, Берестов стал спиной, застегнул куртку, натянул на голову свой походный берет.
Он вышел на дорогу, прошел немного до моста, и в это время возле него резко затормозил зеленый газик под брезентовой крышей. Открылась дверца, и он увидел потемневшее, осунувшееся лицо Бугрова.
– Уходишь? Что ж не зашел?
Берестов стоял молча, стараясь не глядеть в это тяжёлое лицо с лихорадочно блестевшими глазами.
– Садись, довезу…
Берестов не шевелился.
– Не бойся, не гробану, – Бугров переключил скорость. – В больницу еду…
Берестов сделал движение, чтобы пройти мимо, но что-то во взгляде геолога остановило его: он взялся за борт и перелез назад, вглубь, сел там на боковое сидение.
Бугров хлопнул дверцей и остервенело взял с места.
– Что, рядом со мной сидеть не хочешь? Думаешь: зверь, гад, сволочь – да? Так вот что я тебе скажу… Сидел я в тот вечер в больнице, возле операционной, когда хирурги осколки черепа у нее удаляли, и думал – если не выживет, я тоже жить не буду… – он крутанул руль, объехал рытвину. – Не потому, что наказания испугался. Мне ведь бояться нечего, я все меры принял, под камни сама выскочила… Просто представил себе – нет ее на свете, и так страшно стало – представить себе не можешь. Вдруг понял: что угодно – только бы жила. Пусть парализованная, пусть изуродованная, но только бы жива была, только бы в мире не остаться одному, без нее. Так и решил тогда: если умрёт, значит, двустволку в рот – и ногой… Видно, пощадил меня кто-то там, наверху, помиловал… А то бы шагать тебе пешком, не слышал бы ты ничего этого, и не узнал бы даже, кто такой Сергей Бугров, решил бы – ответственности испугался, струсил, сбежал от суда людского… Так ведь?
Он не оглядывался, смотрел на дорогу, прямо перед собой, но в зеркале Берестов увидел его лицо – покрасневшие, горящие лихорадочным блеском глаза, набрякшие мешки под ними, твердую, застывшую линию губ – и подумал: «Сделал бы! Именно так, как говорит, сделал бы!»
– Что врачи говорят? – спросил он.
– Говорят, жить будет… В сознание пришла… А что уж там дальше – неизвестно, сейчас никто не знает… – Придерживая одной рукой баранку, Бугров щёлкнул зажигалкой, закурил. – Я вот все спросить ее хочу – зачем она под камни выскочила? Да только нельзя, не разрешают… Может, ты знаешь?
– Догадываюсь.
– Так зачем? – Он обернулся, и лицо его вдруг болезненно скривилось. – Зачем!?
– Хотела тот памятник спасти. Думала, увидят ее на горе – взрывать не станут.
– А сказать мне нельзя было? Что я – не человек, зверь какой-нибудь?
– Тогда я спрошу… – сказал Берестов. – Зачем вам понадобилось закладывать заряд именно там, под этим камнем? Что – места другого не было?
– А черт его знает! – Бугров с ожесточением перекинул сигарету из угла в угол рта. – Со зла, наверно, приказал – тогда еще, когда все это у нас с ней получилось. А потом забыл… Вот ей-богу забыл! Думаешь, я тут о каждом камне помнить могу? Да и понятия я не имел, что там ценность какая-то… Ну мало ли, думал, чего там намалевано может быть… Блажь, думаю, какая-то, дурь бабская от разговоров твоих, вот и решил тогда – рвану-ка я этот камешек, так, что и следа от него не останется…
– Вот и не осталось… – с тоской сказал Берестов. – Ничего не осталось…
– Господи, так если бы я знал! Если бы только я знал! Да я бы этот твой камень проклятый колючей проволокой в три ряда оградил, близко к нему никто бы не подошел! Скажи хоть, чего там нарисовано было?
– Сказать! Разве можно это сказать!.. – Берестов хотел еще что-то прибавить, но махнул рукой и замолчал. И Бугров молчал.
Теперь он старательно Бел машину по мокрому шоссе, сигналя фарами, когда шёл на обгон. Было пасмурно, серо, тяжёлая мгла опустилась на землю, и дорога просматривалась не на много вперед. Они уже въезжали в город, когда он вдруг съехал к самому краю обочины и остановился.
– Слушай, – сказал он Берестову и обернулся, – покажи мне картину свою, а?
Берестов некоторое время смотрел в эти сухие красноватые умоляющие глаза, потом открыл футляр, снял целофановую обертку и развернул полотно.
Бугров бережно принял его, долго всматривался-в лицо девушки, сидевшей у костра. Пламя, словно вздрагивая, отсвечивало на ее лице, и казалось, что веки ее едва заметно вздрагивают и щурятся от огня.
– Слушай, – сказал Бугров глухо. – Продай мне ее, а? Я тебе сколько хочешь уплачу. У меня деньги есть, ты не сомневайся, сколько скажешь, столько уплачу…
Он с надеждой смотрел на Берестова, и тому не по себе стало от этого взгляда.
– Зачем она вам? – спросил он.
– Понимаешь, у нее ведь плохи дела, я ведь даже не знаю, сможет ли она двигаться… А тут она как живая…
– Картина не кончена, – сказал Берестов. – Я должен над ней еще работать…
– Ну а потом, когда закончишь?
– Там видно будет…
Бугров вздохнул медленно, свернул полотно, подержал его зачем-то в руке и протянул Берестову. Потом, ни слова не говоря, завел машину и поехал…
12
И еще одна встреча была с Бугровым. Берестов приехал в больницу, но его не пустили к Гале, сказали, что надо разрешение главного врача. Он сидел в коридоре, ждал, когда главный вернется после обхода, и тут откуда-то из боковой застекленной двери, задев ее, шумно вышел человек и пошел по коридору, на ходу натягивая узкий белый халат на свои массивные круглые плечи. По этим плечам Берестов и узнал Бугрова. Он встал, шагнул ему навстречу. Бугров остановился, протянул руку.
– Здорово, – сказал он, – Чего, здесь?
– Узнать пришел… Как она? – волнуясь спросил Берестов.
– Ничего. Отошла после операции… Теперь в Москву повезу, в Институт. Там, говорят, продолжат лечение.
– Сами с ней поедете?
– Сам. А кто же еще? Сам все натворил, сам и поеду.
– А работа? Группа ваша?
– А что группа? Там люди грамотные, они дело знают… Без меня обойдутся. И вообще…
– Что?
– Кончать пора, закругляться. Наработали! – Он отвел взгляд в сторону, и лицо его стало на мгновение насупленно-злым. Потом он устало потер пальцами веки, и тут только Берестов заметил, что глаза у него воспаленно-красные, видимо, от длительного недосыпания. Он хотел спросить, но Бугров опередил его:
– Ну, а ты что? Картину кончил?
– Нет еще… Вот стараюсь. К выставке хочу.
– Когда же она – выставка?
– Недели через три-четыре.
– Жаль. Не будет меня. В Москве буду.
– Да, жаль… А так – пришел бы?
– Конечно. Уж больно хотелось поглядеть… Ну, ладно, я пошел, тут еще дел по горло.
– Постой, – схватил его за руку Берестов. – Я хотел увидеть ее, поговорить. Не знаю, можно ли?
Бугров нахмурился.
– Не надо сейчас. Рано еще. Она ведь говорить еще не может, так, еле-еле… Все слышит, понимает» узнает всех, а говорить не может. Увидит тебя, разволнуется, бог знает что получиться может. Так что лучше потом, когда из Москвы приедем. Ладно?
– Да, наверно, ты прав… – грустно сказал Берестов, впервые называя его на «ты». – Я тут принес кое-что: апельсины, лимоны… Передай, пожалуйста. И скажи, что молюсь я за нее. Каждый день, как подхожу к полотну, разговариваю с ней и молюсь за нее, чтоб все было хорошо. И пишу я ради нее… Вот, понимаешь, поверил я: напишу ее, как живую, такую, какой она мне увиделась тогда, и будет она опять такая же – живая и радостная… Верю я, понимаешь, верю – вот так ей и передай!
13
На открытие выставки собралось много людей, говорили торжественные речи, особенно много толковали о «Девушке у костра».
Возле картины образовалась толпа. Стоявшие позади вытягивали шеи, кто-то принес даже две скамьи, и молодежь – студенты из художественного – залезли на них и бесцеремонно разглядывали полотно поверх голов своих маститых коллег. А Берестов сиротливо жался в стороне, до него долетали отдельные отрывочные фразы, и он чувствовал себя тек, словно это его самого разглядывали сейчас со всех сторон, оценивали, обговаривали.
– В этом что-то есть… – услышал он гнусавый, с аристократическим прононсом, голос мэтра, – особенно вот здесь, в этой игре света на лице… – последовала пауза, и он понял, что старик поднял свою знаменитую, инкрустированную серебром палку и тычет ей в лицо на картине. У Берестова аж сердце зашлось. Но тут же послышался чей-то звонкий голос со скамьи:
– А мы считаем, что все здорово!
– Что именно? – насмешливо и снисходительно отозвался мэтр.
– Все! И мысль, и композиция, и цвет. А главное – то, что не скажешь словами – то, что в глазах, во всем облике… Она же вся светится изнутри, вся в порыве, как птица…
– Браво, браво! – слегка грассируя, воскликнул мэтр и иронически похлопал в ладоши. – Красиво сказано. Правда, все это больше из области литературы, но насчет птицы подмечено тонко. Что-то птичье, – он голосом выделил это слово, – в ней действительно есть.
И, видимо, довольный своей остротой, он вышел из круга и, грациозно выбрасывая вперед свою палку, постукивая ею, пошел через зал к выходу.
И тут дорогу ему преградил молодой человек с темной шкиперской бородкой на румяном лице. Чем-то он показался Берестову знакомым.
– Погодите, – сказал молодой человек, – я услышал ваши слова. Вам не нравится эта картина?
– Я же сказал: кое-что любопытное в этом есть, особенно в цвете…
– Я не о том, – перебил молодой человек, – не о частностях. О них я судить не берусь, я геолог. Но вот в целом, в главном, в том впечатлении, которое она вызывает…
– А какое, смею спросить, впечатление она вызывает у вас? – высоким голосом, почти фальцетом спросил мэтр, и Берестов понял, что он раздражен до крайности, его голос всегда становился визгливым в такие минуты.
– Если одним словом, то я бы сказал: сильное!
– Ну, вот, видите… – мэтр улыбнулся и развел руками. – А я бы сказал: ни-ка-ко-го!
– Что ж, могу вам только посочувствовать, – геолог галантно поклонился. – У вас глубокая сердечная недостаточность, вам надо лечиться.
– А вам… А вам… – задохнулся мэтр, но геолог уже не слушал его, он широко зашагал к Берестову, подошел к нему, молча пожал руку. И тут только Берестов вспомнил его – это был тот самый парень, который встретился ему в поселке геологов в тот вечер, когда он отправился искать Бугрова.
Потом стали подходить другие. Подходили друзья, просто знакомые, студенты. И все говорили о «Девушке у костра». Говорили по-разному, но все взволнованно, искренно. И Берестов разволновался. За свою жизнь он немало выслушал всяких суждений о своих работах, но то, что было сейчас, происходило впервые. Он увидел, что задел людей, растревожил их чем-то, а некоторых даже взволновал по-настоящему. И это волнение сейчас передалось ему. Он комкал в пальцах незажженную сигарету и только повторял: «Спасибо! Спасибо!»
Кто-то обнял его за плечи, поцеловал, и он увидел рядом с собой лицо сына. Оно было тоже взволновано.
– Молодец, папаня, – сказал Виталий тихо. – Ради такого дня стоит жить!
Быстро подошла Алиса, она сияла восторгом и счастьем.
– Родной мой, это чудесно! – Она вглядывалась в его лицо влюбленными глазами, словно впервые видела его. – Мне кажется, это новый период в твоем творчестве, об этом будут еще много писать – вот увидишь! Ее в Третьяковку возьмут или в Русский – помяни мое слово. Ты посмотри, какой успех, как все сразу почувствовали одно и то же, это ведь не так часто бывает… Что? Ты не согласен? Ты почему-то не радуешься, смотришь все время куда-то в сторону… Тебе плохо? Ты ждешь кого-то?
– Ну что ты… – слабо улыбнулся Берестов. – Это просто так… Я никого не жду…
14
«Дорогой Александр Иванович! Вчера принесли нам вашу «Девушку у костра», с дарственной надписью. Я как увидела ее, все вспомнила и расплакалась. Ну я-то – не удивительно: полгода провела в больницах, в санаториях разных, перенесла три операции, намучилась очень. Но сейчас все позади, уже хожу, правда на костылях еще, но врачи говорят, что теперь это дело времени и через год – полтора буду совсем здорова. Все эти полгода Сергей от меня не отходил, ухаживал за мной как нянька, привозил лучших докторов, доставал самые дефицитные лекарства. Он и работу сменил из-за меня, из полевой партии ушёл, работает теперь в Геологоуправлении. Изменился он очень, совсем другим человеком стал, все мне тут в больнице завидуют, говорят – какой замечательный человек, таких, говорят, днем с огнем поискать, а я молчу и думаю: знали бы вы его до всей этой истории – что бы вы сказали тогда! И все время думаю – неужели все должно было так трагически случиться, чтобы он изменился, чтобы открылось в нем вот это – хорошее?! Ведь он сейчас действительно другой человек, он ведь не только мне – и другим помогает как может… Сколько хорошего он сделал для многих, которые лежат тут вместе со мной. Его все полюбили – и врачи, и няни, и сестры… А мне тяжело. Вижу, что это у него настоящее – может быть, в первый раз в жизни, но не знаю, смогу ли я ответить ему тем же.
Так вот, я говорю, что расплакалась, когда увидела вашу картину, и это было не удивительно. Но потом я посмотрела на него и увидела, что и у него в глазах слезы. И это поразило меня больше всего. Вы ведь знаете, как он относился с искусству, к литературе, ко всем так называемым «высоким материям», в которых он видел лишь некое украшение, вроде побрякушек каких-то: можно, дескать, ими побаловаться, а толку от них, в общем-то, ни на грош… Но самое поразительное я узнала после этого. Оказывается, это он добился, чтобы работы в заповеднике прекратили, доказал, что надо оставить этот район неприкосновенным, так как эстетическая и научная ценность этого заповедника выше, чем любая практическая польза, которую можно здесь получить. Он мне никогда этого не говорил, это мне рассказали наши друзья – геологи, которые были на вашей выставке. Вы бы видели, с каким волнением они рассказывали о ваших рассветах и закатах в горах, в тех самых горах, которые они облазили вдоль и поперек!..
Они оставили свои записи в книге отзывов, вы сможете их прочесть и убедитесь: то, что вы делаете, понятно и близко им.
И вот еще о чем я думаю. Если все, что вы создали, способно пробудить человеческое хотя бы в одном человеке, то можете считать, что вы жили не зря. А я думаю, что это произошло не с одним и не с двумя…
Спасибо вам за все. Жаль только, что не уцелел тот камень, но тут уж ничего не поделаешь…
Я надеюсь, что немало ваших новых работ еще увижу, и они всегда будут приносить мне радость. А «Девушку у костра» отдайте в музей, ее должны видеть все, это не годится, чтобы она была скрыта от людей.
Привет вам от всех наших. Будьте здоровы и счастливы.
Галя »
