Текст книги "Планета МИФ"
Автор книги: Вильям Александров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Я приехал на заседание Совета и снова сделал подробный доклад. А потом выступил Председатель и сказал, что наша экспедиция практически доказала то, о чём Совет давно догадывался, но так как человечество к межгалактическим перелетам не готово, держал в тайне все эти годы, оградив Запретом неразумные попытки горячих голов пройти через магнитный центр и выйти в межгалактическое пространство. Он сказал, что сейчас ведется разработка теории межгалактических перелетов и как только она будет завершена и будут построены первые межгалактические корабли, Запрет будет снят, и тогда доклад, сделанный сегодня, сможет быть обнародован. В настоящее же время распространение сведений о магнитной пушке может привести только к новым напрасным жертвам. Поэтому он предлагает сохранить Запрет еще на некоторое время.
И Совет проголосовал за сохранение Запрета.
– И вы согласились с этим?! – закричал я. – Вы – Аллан!!!
Он улыбнулся.
– Вот точно так же закричал тогда и я. И еще я сказал им, как называл их Бандровский.
– А они?
– Они покачали головами, улыбнулись печально и сказали, что в дни их молодости, когда они летали в Космос, они тоже находили для Совета хорошие прозвища. Потом меня увёл к себе Председатель. К вот что он мне сказал:
– Дорогой, Аллан, я прекрасно понимаю, что вы сёйчас чувствуете. Но поймите, дело не только в риске, которому подвергнет себя и других каждый, кто захочет воспользоваться магнитной пушкой.
Дело в том, что еще на какое-то Бремя надо сохранить миф о Могучей. А когда его не станет, возможно, родится новый научный миф или гипотеза, называйте как хотите. Вот так-то, мой дорогой, лет восемь, а то и десять придется подождать;.
И он взял с меня слово, что я буду молчать до тех пор, пока не построят первый межгалактический корабль.
Вот и вся история, Виктор. История Планеты МИФ..
– Да… Странная история. Значит, и я должен молчать?
– Совсем немного, Виктор. Через месяц – два будет официальное сообщение. А пока вам, как писателю, представляется возможность поразмыслить обо всем…
Плывущие листья
– Через полчаса у меня лекция в Академии, – сказал Аллан Хотите, поедем вместе?
Я согласился. Мне давно хотелось побывать на его лекциях в Академии Космонавтики, но все никак не получалось – то он был в экспедиции, то я был загружен работой.
– Тогда подождите минуту, Виктор. Я сейчас. Переоденусь только.
Он вышел и буквально через минуту вернулся в парадной форме – светло-сером облегающем костюме из мягкой ворсистой ткани с бледно-голубыми нашивками на отворотах. Крошечные золотистые звездочки на них обозначали количество дальних космических рейсов, в которых он принимал участие. Их было что-то около тридцати.
В сочетании с его ослепительной сединой, моложавым лицом и гибкой атлетической фигурой все это было очень красиво. Я откровенно залюбовался им. Он заметил это и смутился.
– Ненавижу этот парад! Гораздо лучше чувствую себя в рабочей форме. Но нельзя, не разрешается.
Он быстро собрал нужные кассеты, уложил их в плоскую металлическую коробочку, напоминающую древний портсигар, сунул ее в боковой карман. Надел на запястье радиобраслет, взял в руки берет из той же мягкой светло-серой материи.
– Ну вот и все. Поехали.
Мы вышли в горизонтальный лифт, проехали минут пять, перешли в вертикальный лифт, и он вынес нас на среднюю площадку башни. Здесь уже ждала дежурная авиетка.
Молоденький сияющий пилот, видимо, счастливый тем, что ему выпало везти самого Аллана, распахнул дверцу, усадил нас в кресла.
– В Академию? – спросил он, не сводя восторженного взгляда с Аллана.
– Да, да… И побыстрей, пожалуйста. В нашем распоряжении двадцать минут.
– Я мигом, оглянуться не успеете.
– Мигом не надо, – улыбнулся Аллан. – Лети на второй скорости.
Мы мягко оторвались от башни, описали дугу над морем и полетели в глубь полуострова, в сторону Старого Крыма, где прямо в центре лесного массива, в окружении могучих многолетних платанов, стояли корпуса Академии.
Когда мы разворачивались над морем, Аллан указал мне на скалу, напоминающую гордый профиль человека.
– Скала Волошина. Помните? «И на скале, замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой…»
– Интересно, – я вгляделся в темный утёс, – фантазия поэта загипнотизировала десять поколений людей. И все верят, что это на самом деле его профиль.
– А это действительно его профиль!
– Ну да? Вы что, сверялись?
– Сверялся. По автопортретам. Он же еще и художник был отменный. Вот напомните, я вам покажу его акварели.
– Художник мог невольно подпасть под влияние природы, – сказал я.
– Это, конечно. – согласился Аллан. – Художник всегда под влиянием природы. Но и она тоже чувствует художника. Вы не верите?
– Мистика!
– А я верю. И я вам докажу, вот увидите…
Мы приземлились на посадочной площадке, расположенной прямо посреди лесного массива, и тут же к авиетке подкатил открытый сигарообразный автокар с эмблемой Академии, напоминающий небольшую ракету со срезанным верхом.
– Ну вот и отлично, – сказал Аллан. – Кажется, вовремя. Спасибо! – поблагодарил он пилота.
Тот покраснел, как девушка, и вдруг достал из кармана комбинезона плоский кружочек с яркой наклейкой. Я сразу понял, в чём дело: последний мой книгофильм об Аллане. Парень застенчиво протянул его Аллану и попросил:
– Надпишите, пожалуйста.
Я уже привык к этому и не удивлялся.
– Нет уж, – сказал Аллан. – Сначала пусть автор оставит свой автограф… Если найдет место.
И он, улыбаясь, выставил свою ладонь, на которой красовался кружочек. На обратной стороне его я с удивлением обнаружил свое изображение.
– Простите, я не знал, – проговорил пилот, пожирая меня глазами.
Поистине слава моего друга начинала осенять и меня.
Я расписался кое-как под своей крошечной цветной фотографией в ярко-голубом овале. То же самое сделал Аллан на лицевой стороне под своим изображением.
– О! Вы даже не представляете себе, какой это для меня подарок! – запинаясь, проговорил парень, пряча кассету в нагрудный карман, – Это ведь на всю жизнь!
– Ну уж на всю! – Аллан притронулся ласково к его плечу. – Желаю тебе пересесть на ракету.
Мы поехали через лес.
Была славная осень, деревья стояли притихшие, отяжелевшие под грузом увядающей листвы. Подсвеченные солнцем, охваченные багряно-желтым огнем осени, они наполняли душу сладостной печалью.
Возле небольшой речки, почти ручья, через который перекинулась, окунув ветви в воду, старая ива, Аллан попросил остановиться. Мы вышли из машины, подошли к этой иве. По воде плыли опавшие листья. Они цеплялись за ветви плакучей ивы, останавливались, кружились и плыли дальше.
– Вот здесь прошла моя юность, – вдруг сказал он. – Когда я учился в Академий, я часто приходил сюда, очень любил это место… Оно мне дом напоминало.
Он спустился к воде и, придерживаясь одной рукой за почерневший ствол, опустил другую в воду, выловил небольшой листок, подержал его на ладони, улыбнулся чему-то, достал платок, завернул в него лист.
– Поехали, – сказал он.
Потом, уже в машине, когда мы подъезжали к главному корпусу Академии, я спросил его, как это решились разместить жилые и учебные помещения прямо тут, в лесу, а не на жилом ярусе Города.
– Сделали исключение для будущих космонавтов, – объяснил он. – Было специальное решение Высшего Совета. Люди, которые покидают Землю, должны хорошо помнить, какая она.
Мы прошли по длинному пустому вестибюлю, уставленному кадками с пальмами, поднялись на второй этаж, подошли к двери с надписью «Зал № 9».
Аллан посмотрел на часы.
– Пора, – сказал он и открыл дверь.
В небольшом зале с какими-то особой конструкции пюпитрами, расположенными амфитеатром, сидели юноши и девушки в темных облегающих костюмах, напоминающих спортивное трико. Перед каждым на наклонной доске пюпитра стоял маленький экран, лежали наушники и серебристый шлем.
– Здравствуйте, друзья, – приветствовал их Аллан, – Садитесь, пожалуйста.
Он поискал глазами свободное место поближе – для меня, но я показал ему, что сяду дальше, мне так будет лучше. Я прошел в самый конец, сел в последнем ряду, с краю. А он поднялся на возвышение, на котором был смонтирован пульт управления.
Всю заднюю стенку занимал экран.
Аллан подошел к пульту, привычно потрогал рукояти, провел пальцами по кнопкам и клавишам, оглядел приборы.
– Итак, в прошлый раз мы говорили с вами о критических ситуациях в космосе, о тех случаях, которые заранее предусмотреть невозможно, к ним можно готовиться лишь психологически. Необходимо выработать в себе быструю и верную реакцию, иметь крепкие нервы, ясную голову, сильную волю. Это все верно, и отработкой всех этих качеств вы здесь занимаетесь практически. Но есть еще одно качество, без которого могут оказаться бесполезными все эти навыки, полученные здесь и приобретенные длительным опытом. Я говорю о вашем духовном мире, о способности чувствовать, любить, понимать Землю. Тот, кто хочет осваивать Космос, должен обладать большим сердцем, способным вместить не только Космос, но и Землю…
Я вижу, некоторые из вас улыбаются, думают, наверное: Вечно Аллан со своими парадоксами, нашел что сравнивать – безграничный океан Космоса и ничтожную песчинку, какой на самом деле является со своим размерам Земля в мироздании. Но я не оговорился, не пошутил ради красного словца. Земля, с историей ее цивилизации, с многострадальным путем человечества от варварства к вершинам человеческого счастья, к величайшим достижениям разума и любви, дает нам, людям, неизмеримо больше, чем весь необъятный Космос вместе взятый, со всеми его мирами – открытыми и еще не открытыми. Они ведь только потому и представляют для нас интерес, что мы, дети Земли, познаем их в сравнении. И какими бы чудесами ни удивлял нас Космос, какие бы примеры иной жизни он нам ни преподносил, ничего дороже Земли у нас нет, потому что это наш родной дом. Каждый человек когда-нибудь уходит из родного дома, он может полжизни или даже всю жизнь провести в странствиях, поражаясь невиданным красотам мира, но родной дом, Родина – всегда с ним, в нем самом, это его корни, без них он зачахнет, перестанет быть Человеком.
И горе тому, кто не понимает этого!
Я знаю, вы все рветесь в Космос, во вселенную, вам не терпится вырваться на ее просторы, унестись к неизведанным мирам, с улыбкой поглядеть оттуда на крошечную точку, которая когда-то была для вас такой большой, такой необъятной… Но, поверьте мне, именно тогда, глядя оттуда, вы поймете, что она значит для вас, эта точка, вы поймете, что если не станет ее, то все остальное для вас лишится смысла: все поиски, все открытия, все гениальные догадки – все окажется ни к чему.
Мне приходилось встречать людей, которые этого не понимали. Они отдавали свои сердца Космосу, а для Земли там уже не оставалось места. И они всегда расплачивались за это. Расплачивались и в Космосе, и на Земле.
Когда мы ехали сюда с моим другом, я думал, что бы вам рассказать, чтобы яснее подтвердить свою мысль, я перебирал в уме множество историй, которых сам был участником и свидетелем, можно было рассказать и то, и другое… В это время мы подошли к вашей маленькой речке, почти ручью, по ней плыли листья…
И я вспомнил.
Мы прилетели на странную планету. Она поразительно напоминала Землю: вода, небо, холмы, воздух – все было такое же. Но на ней росли удивительные цветы, они все время меняли окраску, они переливались всеми возможными цветами, и мы, как завороженные, глядели в иллюминаторы, не в силах оторваться от этого феерического зрелища.
Но надо было выходить, и, как положено по правилам, я отправил сначала двоих. Они вышли в скафандрах, но вскоре радировали, что воздух прекрасный, напоенный ароматом, приборы показывают, что состав атмосферы земной, скафандры не нужны… Потом они сообщили, что здесь чудесные плоды, по вкусу напоминающие кокосовый орех, только гораздо вкуснее, просили прислать чехлы, чтобы наполнить их плодами, принести на корабль. А еще через некоторое время связь прекратилась. Вернее, они не отвечали на наши вызовы, а их радиобраслеты продолжали посылать периодические сигналы.
Мы подождали еще некоторое время, затем я выслал на поиски еще группу из трёх человек. И – то же самое. Воздух, сообщают, удивительный, плоды действительно валяются повсюду, напоминают по виду огромные груши, но товарищей пока не нашли, идут по пеленгу. А примерно через полчаса доносится по радио странная песенка:
Пляшут мухи на слонах,
Пляшут блохи на конях,
Пляшут все, пляшут все,
Ой, подохнешь, – на овсе,
Ой-ха-ха, ой-хо-хо,
Как приятно и легко!
И опять сначала: «Пляшут мухи на слонах…» А сквозь эту дикую неразбериху слышу голос одного из троих: «Выходите все, идите сюда!»
Я заподозрил неладное. Дал команду никому больше не выходить, и если от меня не будет сообщений, поиск вести только на авиетках в скафандрах. Затем надел скафандр и пошел по пеленгу.
Я шёл через заросли этих огромных переливающихся цветов, не в силах оторвать глаз от этого буйства красок, и в какой-то момент почувствовал, что у меня голова кружится и туманится сознание, качать меня начинает даже. Или это цветы странные раскачивались? А в наушниках все громче звучала эта идиотская песенка. Благо, она служила мне пеленгом, я шёл на нее. И, странное дело, мне показалось, что цветы раскачиваются в такт ей…
Я прикрыл ладонями стекло скафандра и шёл теперь уже почти вслепую, на звук. Наконец песня зазвучала совсем рядом, и я увидел их. Все пятеро стояли без скафандров, раскачиваясь, каждый напротив своего цветка, не сводя с него глаз, и горланили что-то, глаза мутные, лица блаженные… Но самое-поразительное было то, что цветы раскачивались вместе с ними.
Они увидели меня, и не успел я опомниться, как они окружили меня, стали плясать вокруг, орать что-то, сорвали с меня скафандр…
И я почувствовал, как меня захлёстывает волна одуряюще-сладостного аромата…
Остальное помню смутно. Помню только, что все происходящее показалось мне страшно смешным, я стал хохотать, а они вместе со мной. И чем больше я хохотал, тем смешнее мне становилось.
А потом я засмотрелся на огромный цветок, с длинными, лианообразными извивающимися в воздухе лепестками, они напоминали гибкие тонкие руки балерины, переливались волнами и, казалось, звали к себе, манили…
Я стал раскачиваться вместе с ними. И душу стало наполнять блаженное чувство легкости и счастья. Наверно, такое состояние испытывали курильщики опиума… Нельзя сказать, что я полностью потерял сознание, я даже думал о том, как нас будут искать и какое это будет зрелище, а где-то, краем сознания, даже думал о том, как бы их предупредить, говорил что-то в радиобраслет, но не было чувства опасности, было блаженное спокойствие, эйфория какая-то…
А потом, через некоторое время, я увидел всех остальных, весь экипаж корабля. Они подходили к нам с такими же идиотски-блаженными улыбками и так же раскачивались все до одного и кричали мне: «Молодец, что ты нас вызвал! Такого действительно на Земле не увидишь!»
Как выяснилось впоследствии, я передал им по радио: «Выходите все, идите скорей сюда, такого больше никогда не увидите!» И они пошли, прямо так, без скафандров, и пока дошли сюда, были уже одурманены. Они хохотали до слез, держались за животы от смеха и раскачивались вместе с нами.
Не знаю, сколько продолжалась эта пляска.
А потом начались странные видения.
Я увидел, как с неба спускается огромный серебристый шар и из него выходят удивительно красивые люди. Они все были в облегающих серебристых одеждах, стройные, веселые, приветливые. Они радостно улыбались, кричали нам что-то, их глаза сияли восторгом и счастьем. Ни одного хмурого, серьезного, ну просто равнодушного лица. Из всех глаз струился такой свет радости, какой можно увидеть только у очень счастливых людей.
Они подошли к нам, обняли каждого, и я увидел по лицам товарищей, что им передавалось это ощущение безмятежности и радости.
Ко мне подошла прекрасная светловолосая женщина, посмотрела на меня с нежностью, как смотрят на давно ожидаемого любимого человека, она ласково прикоснулась к моим вискам своими тонкими пальцами, и я почувствовал, как удивительное умиротворение и счастье вливаются в душу.
Она повела меня к серебристому шару.
Мы вошли в шар, он поднялся, полетел, и вскоре перед нами раскинулся сказочный край, напоминавший древние изображения райских кущ – прозрачные реки в сверкающих песчаных берегах, чудесные сады, изумительные по простоте и изяществу дома, и всюду, всюду – эти радостные, счастливые, красивые люди.
Они катались па лодках, резвились на пляжах, гуляли в садах, пели, играли, танцевали, и нигде ни одного печального лица, ни одного существа, которое было бы чем-то озабочено.
– Праздник? – подумал я.
– У нас всегда так, – ответила она мне мысленно и опять ласково прикоснулась к моему виску.
– Но ведь должны же вы работать, что-то делать, создавать все это?
– У нас все есть, – ответила она так же. – Мы любим друг друга, радуемся жизни, веселимся, стараемся сделать друг другу приятное…
– Но кто-то должен добывать пищу, строить дома, делать одежду, машины?
Она улыбнулась.
– Это было раньше, давно, очень давно. Мы не помним этого. С тех пор, как мы изобрели генератор счастья и облучаем им вот эту ткань, – она притронулась к своему серебристому костюму, – все изменилось. – Тебе трудно понять, но скоро ты наденешь такой костюм и все поймешь, и станешь таким, как мы.
Шар опустился на площади прекрасного города, мы вышли и увидели толпы серебристых людей, которые приветствовали нас.
Потом нас провели в сверкающий зал, где стояли какие-то странные аппараты, вроде рентгеновских, нас подводили к ним каждого по очереди, что-то включали, смотрели на круглую шкалу. Там было три черты – белая, зеленая и красная. И каждый раз, после того как включался аппарат, стрелка переходила белую черту и серебристые люди удивлённо качали головами, потом стрелка доходила до зеленой, и они хмурились, когда же она переваливала за красную, они в ужасе бросались в стороны и о чём-то громко и взволнованно говорили…
– Не пугайся, – сказала мне моя провожатая. – Это мы измеряем степень вашего страдания, чтобы знать, какую дозу облучения счастьем вы должны получить. Честно говоря, мы даже не знаем, хватит ли всей мощности наших генераторов, никогда мы не видели такой степени страдания… Но ничего, мы надеемся, скоро все пройдет, и вы забудете все, что было раньше.
Скоро принесли облученные костюмы и предложили переодеться. При этом, сказали они, ни одной вещи, ни одного предмета из привезенных с собой нельзя брать, иначе от несовместимости может случиться неприятность.
Потом они все исчезли, оставили нас одних, и мы стали переодеваться.
Когда я снимал свой земной костюм, из записной книжки выпал желтый кленовый лист. Я положил его перед отлетом и забыл про него. А сейчас мне стало жаль его оставлять, я поднял его и спрятал на груди, под серебряным костюмом.
Нас осмотрели, вывели на площадь, и толпа приветствовала нас восторженными криками. Потом посадили каждого в отдельный шар и в сопровождении своих провожатых мы полетели в разные стороны.
Мы летели над их удивительной планетой, и всюду я видел те же чудесные цветы и веселых людей. Но почему-то все подернулось дымкой.
Моя провожатая показала мне на что-то внизу и стала говорить, но, странное дело, – теперь я не слышал ее, более того, – ничего уже не понимал. Она удивлённо посмотрела на меня, потом улыбнулась, взяла меня за руку.
И в тот миг, когда она прикоснулась к моей руке, все вдруг исчезло – серебряный шар, чудесные цветы, серебристые люди – все затуманилось и пропало куда-то, а вместо этого я увидел нечто совсем иное.
Я увидел небольшую речку, петляющую в осенних зарослях, старую иву, повисшую над водой, опустившую в нее ветви, и маленького мальчика в коротких штанишках. Мальчик залез на почерневший ствол ивы, обхватил его одной рукой, а другую опустил в воду и ловил плывущие по воде листья…
– Аллан, – долетел откуда-то женский голос. – Ты же сорвешься!
– Нет, мама! – звонко закричал мальчик. – Я держусь крепко!
– Ну смотри не упади! – опять послышался голос, и молодая красивая женщина в белом, улыбаясь, вышла на противоположный берег.
И так явственно, так реально было это видение, что я закричал и очнулся.
В тускло мерцающем фиолетовом небе стояли чужие звезды, рядом слабо светились, свернув свои ластообразные лепестки, ядовитые цветы, а возле них лежали и сидели без движения мои товарищи, застыв в самых нелепых позах.
Голова тошнотворно кружилась, я с трудом одолевал дурноту, тяжёлая пелена застилала глаза, но сознание вернулось – на долго ли? Я стал с трудом вспоминать… Что это было? Сон? А дальше что? Скоро будет рассвет, опять раскроются гипнотические цветы, и снова начнется эта пляска. Пляска смерти…
Что можно сделать? Что?! Что?!
Я попробовал сдвинуться с места, но руки и ноги были как тряпки. И все-таки… Я со стоном перевалился на живот и пополз. Куда? Я еще сам не знал. До корабля не добраться – это было ясно. Значит, нужно что-то сделать здесь, на месте.
Я ползал вокруг, толкал своих товарищей, но они были как мертвые. И тут я вспомнил про скафандр, они же сорвали с меня скафандр, он должен быть где-то здесь…
Я нащупал его не скоро. Долго еще ползал вокруг и как только прикасался к этим проклятым цветам, они тут же начинали шевелиться и переливаться во тьме. Потом опять затихали.
Наконец я нащупал его. Отыскал в темноте запасной кислородный баллон, отвинтил трубку и стал дышать. Сознание прояснилось, но сил было мало. Я подтащил баллон к одному из наших, приложил трубку ко рту, зажал нос. Когда он зашевелился, я стал тормошить его, но он отбивался, что-то мычал, стонал: «Отпусти! Не хочу!»
Он не хотел просыпаться.
Но я все-таки заставил его открыть глаза, насильно поднял на ноги. Он дико озирался и все норовил снова лечь, досмотреть свой сон…
Наконец мне удалось вернуть его к сознанию, и он, шатаясь, как пьяный, побрел за мной.
Мы нашли скафандры первой двойки, надели на себя и кое-как пошли к кораблю.
Прежде всего включили вентиляцию. Потом снарядили авиетку. Положили в нее сколько могли баллонов с кислородом, подвезли туда, где лежали наши товарищи…
Взлететь с этой проклятой красавицы нам удалось лишь на третий день – люди никак не могли прийти в себя.
Уже на обратном пути, в полете, они стали рассказывать друг другу – кто что видел во сне.
Один рассказывал, что они прилетели в город влюбленных – там тоже повсюду росли пылающие багровым дурманные цветы и возле каждого из них целовались девушки и юноши.
Другой говорил, что был в храме поэзии – там звучала райская музыка и пели восхитительные песни.
– А вы? – спрашивали они меня.
– Я увидел свое детство, увидел, как листья плывут по воде, – говорил я им.
И они пожимали плечами.
