Текст книги "Гостеприимная Арктика"

Автор книги: Вильялмур Стефанссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА XLI. НА ВОЛОСОК ОТ ГИБЕЛИ

Двадцать третьего января я отправился к мысу Альфреда с двумя санями, шестнадцатью собаками и в сопровождении эскимосов Эмиу и Алинняка, жены последнего Гунинаны и их десятилетней дочери Икиуны. В пути мы иногда останавливались в снежных хижинах, построенных группой Уилкинса, но большей частью нам не удавалось их найти, так как при облачном небе дневной свет почти совершенно отсутствовал, а следы саней Уилкинса замело вьюгой.

Около двух третей пути мы прошли благополучно. Однако возле о. Бернарда нам пришлось пережить приключение, которое могло окончиться очень печально.

Вечером 31 января, пройдя мимо восточной оконечности о. Бернарда, мы остановились на ночлег в найденной нами одной из снежных хижин Уилкинса. Предшествовавшей осенью, когда мы еще не знали, что «Полярная Звезда» находится всего в 20 милях к северу, Томсен и Найт, по моему поручению, отправились на о. Бернарда и устроили на его восточной оконечности склад пеммикана и керосина, которыми должны были воспользоваться наши группы во время зимних санных путешествий. Теперь я решил забрать эти припасы и отвезти на «Полярную Звезду», а потому нужно было дождаться дневного света, чтобы отыскать склад.

На следующий день погода была очень ясная, и в полдень солнце почти показалось на горизонте, так что нам удалось разглядеть склад не только в бинокль, но и невооруженным глазом. Тогда я поручил Эмиу съездить за припасами.

Как уже упоминалось выше, Эмиу вырос в Аляске. Там он привык к быстрой езде на собаках, и для него было большим удовольствием мчаться в легких санях со скоростью 12–14 миль в час. Эта склонность Эмиу оказалась для нас полезной, и мы поощряли ее, предоставляя ему самых резвых собак и посылая его с разными спешными поручениями на сравнительно небольшие расстояния. Для того, чтобы доехать до о. Бернарда, забрать со склада 100–150 кг груза и вернуться к нам в лагерь, Эмиу требовалось не более часа.

Предполагалось, что Эмиу выедет сразу же после полудня. В это время я находился в хижине и записывал собранные мною этнографические сведения. Увлекшись работой, я не следил за тем, что происходило вне хижины, но был уверен, что Эмиу уже уехал. Однако около 2 часов дня, когда мы собрались, чтобы поесть, неожиданно вошел и Эмиу, что меня очень удивило. Он объяснил, что упражнялся в постройке снежных хижин и что съездить на склад он еще успеет, так как эта поездка, по его мнению, займет лишь несколько минут.

Никто из нас не заметил в точности, когда Эмиу выехал; но, по-видимому, это произошло около 3 часов, когда дневной свет уже почти отсутствовал. Выйдя из хижины в 5 часов, я заметил, что звезды светили очень ярко, так что следы, оставленные вчера нашими санями, были ясно видны на снегу. Я не представлял себе, чтобы при таком освещении можно было заблудиться, и то, что Эмиу еще не вернулся, меня не обеспокоило. Но в половине шестого я все же решил в качестве меры предосторожности поместить на крыше хижины зажженный фонарь. Этот «маяк» был виден на расстоянии, по крайней мере, 5 миль в любом направлении; но беда была в том, что в звездную ночь фонарь, виднеющийся на горизонте, очень трудно отличить от настоящей звезды.

В 8 часов мы уже серьезно беспокоились. Нам было ясно, что произошло. Заблудиться по дороге на склад Эмиу не мог, так как силуэт острова, находящегося на юго-западе, отчетливо вырисовывался на фоне заката. Эмиу, несомненно, добрался до склада, погрузил припасы на сани и выехал обратно. Но тут для него, вероятно, оказалось роковым то обстоятельство, что он вырос среди белых жителей Аляски, которые приписывают собакам слишком большую сообразительность. Эмиу наивно думал, что его собаки лучше умеют находить дорогу, чем он сам. Поэтому он, конечно, сел на сани, прикрикнул на собак, и они помчались в сторону лагеря. Через какие-нибудь 15–20 минут они должны были оказаться возле лагеря, но, очевидно, не разглядели его или просто сгоряча пронеслись мимо, так как после суточного отдыха пришли в очень резвое настроение. Наша снежная хижина была построена на береговом льду, и кругом не было никаких опознавательных знаков, за исключением санной колеи, видневшейся на снегу при свете звезд. Вероятно, лагерь уже находился в нескольких милях позади Эмиу, когда он заметил, что заблудился.

Большую часть вечера мы провели вне хижины, крича и стреляя; в морозном воздухе и мертвой тишине этот шум, вероятно, был слышен на расстоянии 4–5 миль. Около полуночи мы прекратили звуковую сигнализацию, но оставили фонарь на крыше.

Затем мы легли спать, намереваясь встать около 5 часов утра, чтобы найти след саней Эмиу и отправиться по этому следу. К несчастью, ночью начался шторм. Между 4 и 5 часами утра пошел снег, а к 6 часам разыгралась такая вьюга, что на расстоянии какой-нибудь сотни метров уже нельзя было ничего рассмотреть. Накануне вечером мы могли бы разыскать колею саней Эмиу возле склада и проследить ее дальше при свете фонаря; но это представлялось нам нецелесообразным, так как Эмиу, вероятно, ехал настолько быстро, что мы не смогли бы его догнать. Кроме того, мы имели только один фонарь, и казалось наиболее благоразумным использовать его в качестве «маяка» на крыше хижины. Теперь же, во время сильной вьюги, проследить санную колею при свете фонаря было невозможно. Небо заволоклось тучами, а солнце должно было подняться не выше горизонта, да и то лишь в полдень, так что до 10 часов утра мы ничего не могли предпринять.

В 10 часов Алинняк и я вышли на поиски. Алинняк направился прямо на восток от хижины, а я – прямо на запад; мы надеялись, что при этом один из нас набредет на след саней Эмиу. На моем пути на запад я шел зигзагами, проходя через каждый небольшой участок по три раза; но, хотя я продвигался таким образом на протяжении нескольких миль, пока не попал на неровный морской лед, мне ничего не удалось найти. Когда я вернулся в лагерь, Алинняк уже был там. Он нашел след саней на расстоянии менее 100 м от лагеря, с подветренной стороны. Очевидно, собаки Эмиу не могли не почуять запахов лагеря, но все же промчались мимо, не реагируя на них, так что Эмиу ничего не заметил. Алинняк попробовал идти по этой колее, которая вела на берег Земли Бэнкса, к северо-востоку; но постепенно она становилась все менее заметной, так как, несмотря на частые зимние вьюги, на многих прибрежных участках снег был очень тверд, а в низких местах все было занесено теперешней вьюгой. Вследствие этого Алинняк был вынужден прекратить поиски, но надеялся, что их можно будет возобновить, когда погода прояснится.

Таким образом, нам приходилось ждать перемены погоды. В течение этого дня и вечера мы с большой тревогой размышляли о судьбе Эмиу. Отправляясь в свою поездку, он был легко одет и имел при себе лишь короткий охотничий нож (тогда как для вырезания глыб при постройке снежной хижины требуется длинный нож). Искусством постройки снежных хижин Эмиу к этому времени овладел еще недостаточно; но мы все же полагали, что он сможет соорудить для себя убежище. Весь вопрос был в том, не впадет ли он в паническое настроение, так как оно помещало бы ему сообразить те простые меры, которые он должен был принять для своего спасения.

На второе утро погода прояснилась. К этому времени мы пришли к заключению, что Эмиу, наверное, поступил так же, как поступили бы на его месте Алинняк и я. Снежную хижину, построенную на морском льду, очень трудно заметить, в особенности во время вьюги. Но даже при неблагоприятной погоде сравнительно легко различить черный корпус корабля и мачты, вырисовывающиеся на фоне неба. В декабре Эмиу посетил, вместе с Томсеном, «Полярную Звезду», а потому должен был знать, что она находится примерно в 20 милях к северу. Я был убежден, что она зимует у самого берега Земли Бэнкса, так что, если идти вдоль берега, ее легко найти. Нам казалось весьма вероятным, что, когда Эмиу не смог найти нашего лагеря, он решил ехать к «Полярной Звезде». Поэтому я направился к «Полярной Звезде»; тем временем Алинняк снова пошел по санной колее Эмиу, а Гунинана с девочкой оставались в лагере.

В течение всего утра стояла прекрасная погода, и в полдень солнце впервые в этом году показалось над горизонтом. Я шел к «Полярной Звезде» не прямо, а зигзагами, влезая время от времени на торосы и осматривая в бинокль окружающую местность. После полудня погода внезапно переменилась, и начался снегопад. Полагая, что я нахожусь еще в 12–14 милях от «Полярной Звезды», я пошел прямо и ускорил шаг. Но темнота наступила очень быстро, а снегопад все усиливался. Когда я находился в 7–8 милях от предполагаемого места стоянки судна, уже нельзя было различить береговых откосов на расстоянии более 10–15 шагов. Но так как ветер обычно гонит снег сравнительно невысоко над землей и лишь в самые сильные бури снежная «завеса» поднимается на высоту 15–30 м, я надеялся, что смогу разглядеть такой высокий предмет, как, мачты «Полярной Звезды», тем более, что Уилкинс должен был в ожидании моего прибытия зажигать на мачте каждую ночь топовый фонарь.

Думая, что судно стоит возле побережья Земли Бэнкса, я старался не отклоняться от берега. Но в темноте это было нелегко. Единственный надежный способ заключался в том, чтобы идти зигзагами, под острыми углами. При каждом зигзаге я сначала шел в сторону берега, пока не убеждался, что нахожусь на суше, а затем шел в сторону моря, пока не убеждался, что нахожусь на льду. При этом, как я всегда делаю в подобных обстоятельствах, я часто опускался на колени и рыл ножом ямку, чтобы выяснить, стою ли я на льду или на земле. Вследствие зигзагов мне приходилось пройти около 4 миль, чтобы продвинуться вперед на 1 милю. Но, несмотря на свою медленность, этот способ передвижения не надоедал мне, так как он представляет для меня интересную игру. Как известно, простое избавление от неприятного состояния или от близкой и реальной опасности уже является одним из самых острых наслаждений. Поэтому прибытие к цели пути всегда оказывалось для меня тем приятнее, чем труднее было найти дорогу. Также и на этот раз я живо предвкушал тепло и комфорт предстоящего отдыха на «Полярной Звезде», встречу с Уилкинсом и, в особенности, с Эмиу, так как мне казалось почти несомненным, что я найду его там живым и здоровым.

Около 5 часов вечера, в самую непроглядную метель, я решил, что до судна мне остается пройти примерно 5 миль. При 4 милях зигзагов на каждую милю пути, я продвигался вперед около 3/4 мили в час, т. е. должен был прибыть на место до полуночи. Однако полночь наступила, а я все еще не обнаружил «Полярной Звезды». Не заметить ее у берега и пройти мимо я, очевидно, не мог; поэтому я продолжал идти все дальше и дальше часов до 5 утра. Наконец, мне стало ясно, что, из какого бы расчета ни исходить, я забрел слишком далеко.

Я попытался вспомнить все, что Уилкинс говорил мне о местонахождении «Полярной Звезды»; но в моей памяти отчетливо удержались лишь следующие его слова: «Полярная Звезда» вполне защищена от напора льдов, так как она вытащена из воды под защиту островка, расположенного возле побережья. Это сообщение я до сих пор понимал в том смысле, что судно находится на побережье Земли Бэнкса и защищено от напора льдов соседним островком; но, как я теперь догадался, слова Уилкинса означали, что судно находится на берегу островка, со стороны Земли Бэнкса. Уилкинс не сказал, далеко ли отстоит этот островок от побережья, а потому я не мог надеяться увидеть судно, пока погода не прояснится настолько, чтобы можно было различать предметы на расстоянии нескольких сот метров. Таким образом, единственное, что мне оставалось делать, это остановиться и дожидаться перемены погоды, а затем идти назад по берегу и искать судно.

Лучший способ убить время – это спать. Я не чувствовал себя утомленным, и спать мне не хотелось; но я все же улегся на небольшой бугорок спиной к ветру и, прикрыв лицо рукой, чтобы защититься от наносимого снега, попытался заснуть.

В прошлом полярные исследователи были убеждены, что тот, кто заблудился в арктической местности, должен стараться не засыпать, так как сон в подобных условиях приводит к смерти. При этом думали, что холод не только не препятствует сну, но даже сам вызывает сонливость. В ранней молодости я тоже придерживался этого мнения, так как мне его внушали с детства. Возвращаясь домой в санях после вечеринок и танцев, я воображал, что меня клонит ко сну под влиянием «лютого холода Дакоты», которого я боялся, так как много читал о нем в нью-йоркских журналах; в действительности, мне тогда хотелось спать лишь потому, что время было позднее и уже прошел тот час, когда я обычно ложился.

Все мы знаем, что, когда нам холодно в постели, нам трудно заснуть. То же самое происходит с человеком, который «для здоровья» спит на веранде, но покрылся слишком тонким одеялом; и, наконец, то же испытывает человек, лежащий на арктическом снегу и одетый в платье, которое недостаточно его защищает от холода во время неподвижного состояния. Первым результатом сонливости или засыпания является замедление пульса, которое, по-видимому, непосредственно приводит к общему понижению температуры тела. Люди, просыпающиеся оттого, что им было холодно в постели, сразу же чувствуют, что им стало теплее; для этого достаточно лишь перехода в состояние бодрствования (если только они не испытывали слишком сильного холода). Те же явления происходят с человеком, пытающимся заснуть в таких условиях, в каких я был в данном случае. Начало засыпания сопровождается ознобом, вызывающим пробуждение, так что в подобных условиях мне никогда не удавалось проспать более четверти часа, а еще чаще случалось, что я совсем не мог заснуть. Будь я одет теплее, я мог бы проспать дольше.

Таким образом, если пересмотреть этот вопрос с точки зрения здравого смысла и опыта, становится очевидным, насколько опасны обычные попытки воздерживаться от сна во что бы то ни стало. Это заблуждение, по-видимому, было причиной нескольких десятков смертных случаев во время зимовки китобоев у о. Гершеля. Заблудившиеся люди воображали, что сон означает верную смерть, и пытались бодрствовать в течение неопределенно долгого времени. Этого можно было достигнуть лишь путем непрерывного хождения взад и вперед. Но в паническом настроении, вызванном боязнью замерзнуть, люди ходили быстрее, чем следует, и постепенно утомлялись. Увлажненная потом одежда превращалась в «хороший проводник тепла», т. е. уже не защищала от холода. Наконец, в состоянии крайнего истощения человек переставал бороться со сном. Засыпание при таких условиях, конечно, может окончиться смертью. Но если человек без всякой паники ложится спать, как только почувствует утомление или сонливость, и в особенности, если он это сделает прежде, чем его одежда будет увлажнена потом, то, чем дольше он сможет проспать, тем лучше и безопаснее будет для него.

Я пролежал на моем холмике около часа; через каждые 10–15 минут я вставал, чтобы встряхнуться и восстановить кровообращение, а затем снова ложился. Под утро сквозь поредевшие тучи стали просвечивать проблески зари и снегопад уменьшился. В 6 часов я встал и пошел на юг. К 7 часам ветер был средней силы, и можно было различать темные предметы на расстоянии около 500 м. Это позволило мне идти быстрее, описывая зигзаги под менее острыми углами, так что теперь я проходил примерно 1,5 мили в час. На берегу я теперь искал не столько судно (так как уже знал, что оно должно находиться у островка), сколько человеческие или санные следы, которые должны были идти с корабля на сушу и обратно.

В половине одиннадцатого, во время одного из моих зигзагов в сторону моря, я увидел санную колею, которая, по-видимому, была проложена не более недели назад и вела на сушу. Пройдя по этой колее около полумили, я набрел на следы ночлега двух-трех человек, у которых, по-видимому, было не более пяти собак, причем последние были запряжены в сани гуськом. По этому признаку я смог определить, что здесь побывала запряжка Наткусяка, так как остальные наши упряжки запрягались попарно, как принято в Номе (упряжку гуськом я предпочитаю для рослых собак, везущих тяжелый груз, тогда как второй способ более пригоден, если требуется быстрая езда). От этой стоянки санная колея вела прямо к морю. Истолковав все найденные мною следы по методу Шерлока Холмса, я пришел к следующему заключению: люди, ночевавшие здесь, были вынуждены это сделать, так как вечером они заблудились; на следующее утро им удалось увидеть судно или какой-нибудь известный им объект, позволяющий определить местонахождение судна (в противном случае они отправились бы вдоль берега, вместо того чтобы повернуть прямо к морю). Через несколько минут ходьбы это заключение подтвердилось, так как сквозь метель я увидел впереди, на расстоянии 300–400 м, мачты «Полярной Звезды». Это было в половине первого, а из лагеря возле о. Бернарда я вышел накануне около 8 часов утра, т. е. 29,5 часов назад.

Здесь уместно будет упомянуть, что, как показал мой личный опыт, человек, привыкший к абсолютной нерегулярности в еде, может очень долго пробыть без пищи, не ощущая голода; я полагаю, что это обстоятельство представляет некоторый интерес, так как при обычных условиях мало кому случается производить эксперименты в этом направлении. В течение второго года моего пребывания у эскимосов я привык уходить утром без завтрака и, проведя весь день на охоте, вечером есть два раза в течение 3–4 часов; такой распорядок оказался удобным и не причинял мне никаких лишений. Впоследствии я часто проводил без пищи по 20–30 часов, при непрерывной или почти непрерывной ходьбе. К концу подобной прогулки я никогда не испытывал более острого аппетита, чем рабочий, обедающий после трудового дня в нормальное время или с небольшим опозданием.

На «Полярной Звезде» мне был оказан самый теплый и приветливый прием. Меня поспешили накормить, но я был не в состоянии приступить к еде, пока не договорился о продолжении поисков Эмиу: он не прибыл сюда, и его отсутствие внушало все более серьезные опасения. Уилкинс собирался немедленно запрягать собак, чтобы ехать на поиски; но метель опять стала усиливаться, и уже темнело, так что до следующего утра ничего нельзя было предпринять.

Зимняя база Уилкинса была устроена удобнее и целесообразнее, чем прочие наши зимние базы. Ему никогда не случалось прежде устраивать арктический лагерь, и никто из его группы не имел предвзятых мнений по этому вопросу, а потому инициатива Уилкинса ничем не была стеснена.

Сооружение больше всего напоминало коллективные зимние жилища туземцев северовосточной Сибири, которые размещают по нескольку малых палаток внутри большой палатки. Уилкинс прежде всего устроил наружную палатку. Затем на каждом из четырех углов он установил в качестве опорного столба железный бак с керосином емкостью в 450 л и поверх его – несколько ящиков с песком или с углем. Из рей «Полярной Звезды» и некоторого количества плавника он устроил, на достаточной высоте над крышей палатки, остов второй крыши, которую затем обил холстом и покрыл слоем снега. От передней двери внутрь палатки шел длинный проход, по обе стороны которого были расположены ниши для собак, по одной на каждую собаку. Другой проход вел в палатку, служившую кладовой и находившуюся под той же снеговой крышей. Снаружи все выглядело плоским, и, за исключением вентиляторов и дымовой трубы, не замечалось почти никаких признаков человеческого жилища; но внутри было очень уютно. В плохую погоду все необходимые для лагеря работы можно было выполнить, не выходя наружу. Отсюда, конечно, не следует, что в Арктике пребывание под открытым небом, хотя бы и в бурю, сколько-нибудь тягостно; однако иметь все сосредоточенным под одной крышей, несомненно, очень удобно, так как это избавляет от большого количества ненужных перемещений. Проходы в палатке были устроены с некоторым уклоном вверх, чтобы воздух циркулировал не от собачьих ниш к жилому помещению, а наоборот, из жилого помещения к собачьим нишам, и мог выходить наружу через заднюю дверь.

На следующий день, рано утром, установилась хорошая погода. Уилкинс и Мартин немедленно отправились к югу, чтобы установить контакт с Алинняком и помочь ему в поисках; но, проехав лишь несколько миль, они встретили Алинняка с семьей и Эмиу, который рассказал следующее.

На о. Бернарда он легко нашел склад, погрузил пеммикан и прочие припасы на сани и самым быстрым ходом выехал обратно к лагерю, надеясь приехать туда через несколько минут и полагаясь во всем на вожака своей упряжки. Как правильно определил по следам Алинняк, собаки промчались мимо лагеря на расстоянии сотни метров с подветренной стороны, но ничем не реагировали на запахи лагеря, а поэтому и Эмиу его не заметил. Он не подозревал ничего плохого, пока не оказался на таком мягком снегу, каким не мог быть снег, лежащий поверх ровного морского льда. Тогда Эмиу остановил собак и, выкопав ямку, нашел под снегом траву. Затем он начал ездить в разные стороны, стараясь обнаружить наш снежный дом; в это время фонарь уже был зажжен и ясно виден, но он, очевидно, принял его за звезду. После целого часа безуспешных поисков, Эмиу вполне правильно решил вернуться на о. Бернарда и еще раз попытаться проехать оттуда домой. Найти остров и место, где был склад, ему удалось, но, выехав оттуда, он опять заблудился и оказался на суше. Вторичное возвращение на остров тоже оказалось безрезультатным.

Тем временем наступило утро, надвинулись тучи, и начался шторм. В ожидании дневного света Эмиу остановился, вскрыл жестянку с пеммиканом, накормил собак и сам съел немного пеммикана со снегом. Около полудня Эмиу возобновил поиски, но не мог найти ни лагеря, ни острова, так как буря усилилась, и трудно было заставить собак идти против ветра. Еще не потеряв самообладания, Эмиу позволил собакам свернуться в клубок и заснуть. Сам Эмиу тоже попробовал заснуть; для этого он улегся в сугроб, рядом с собаками, так как там было несколько теплее, чем на санях, которые не представляли никакой защиты от ветра.

Эмиу сознался, что в следующую ночь настроение у него было тоскливое, а на третье утро он, очевидно, был окончательно охвачен ужасом, так как утратил все хладнокровие и сообразительность, которые проявлял до тех пор (если не считать легкомыслия, с которым он вначале предоставил собакам искать дорогу к лагерю). Эмиу не смог связно объяснить, что произошло в это утро; но Алинняк рассказал мне, что вскоре после того, как мы с ним расстались, он влез на торос и в бинокль увидел на суше Эмиу, ехавшего на своей упряжке по направлению к востоку. В это время уже стояла ясная погода; красноватое освещение неба показывало, с какой стороны находится юг; о. Бернарда и Норвежский остров, – т. е. два крупных опознавательных объекта, хорошо знакомых Эмиу, – были видны, как на ладони; можно было различить на северо-западе даже о. Робилярд, возле которого зимовала «Полярная Звезда»; и тем не менее Эмиу удалялся от них, направляясь вглубь Земли Бэнкса. В этом направлении он не мог ожидать помощи, так как там не было ни одного человеческого жилища до самого «Белого Медведя», зимовавшего по другую сторону Земли Бэнкса. Зная Эмиу, я убежден, что он не имел ни малейшего представления о том, как добраться до «Белого Медведя» напрямик: единственный знакомый Эмиу путь к этому судну шел в объезд через мыс Келлетт.

На этот раз приключение окончилось благополучно. Но мне известны случаи, когда при аналогичных обстоятельствах возникали настоящие арктические трагедии, казавшиеся необъяснимыми. Когда находят людей, заблудившихся и погибших от холода, причем различные признаки показывают, что перед смертью они совершили ряд непонятных поступков, то принято думать, что их рассудок помрачился от страданий и, может быть, от сильного холода. Но Эмиу утверждал и, по-видимому, вполне правдиво, что он не испытывал холода, кроме моментов пробуждения от кратковременного сна, не был голоден и вообще не испытывал никаких страданий и лишений, за исключением того, что ему было «тоскливо». И вот, несмотря на это, он среди бела дня ехал в направлении, прямо противоположном правильному. Эмиу имел при себе хороший бинокль и, внимательно посмотрев в сторону моря, мог бы увидеть нашу снежную хижину или, по крайней мере, привязанных возле нее черных собак на фоне снега. Алинняк, у которого легкие не из важных, с большим трудом догнал Эмиу, пробежав за ним несколько миль. Время от времени Эмиу останавливался, оглядывался по сторонам и отдыхал; тем более непонятно, почему он не заметил крупных опознавательных объектов на берегу.

Впоследствии мне часто рассказывали об эскимосах, заблудившихся в ясную погоду. Я полагаю, что с эскимосом это легче может случиться, чем с опытным белым человеком, так как эскимос меньше привык к напряженной работе интеллекта и, кроме того, легко поддается суеверному страху.