Текст книги "Гостеприимная Арктика"

Автор книги: Вильялмур Стефанссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА VIII. ПУТЕШЕСТВИЕ К МЫСУ КОЛЛИНСОН

Первыми выступили в путь Дженнесс, Уилкинс и эскимос Асатсяк, которым я поручил дойти до озера, находящегося возле мыса Хоякетт, и постараться наловить рыбы для прокормления наших собак. Через несколько дней отправилась в путь вся остальная группа, за исключением Пайюрака, который не пожелал оставаться у нас на службе. Он заявил мне, что, когда ему случалось прежде работать на белых людей, он обычно проводил большую часть зимы на корабле, а если совершал поездки, то лишь сидя на санях, тогда как при его путешествии с нами стоянки были очень непродолжительны, а в пути ему приходилось бежать за санями. Подобные условия работы он считал мучительными и издевательскими. В виду такого образа мыслей Пайюрака я весьма охотно расстался с ним на мысе Смитс.

Через несколько времени, возле мыса Холкетт, мы лишились Асатсяка. Кто-то из здешних туземцев признал его подходящим для себя зятем. Асатсяк, по-видимому, ничего не имел против, и нам пришлось махнуть рукой на его обещание прослужить нам 3 года. К заключенному с нами договору он относился так, как обычно относится к международному договору любая великая держава: пока он соответствует ее интересам, она его соблюдает, но если он становится невыгодным, то немедленно нарушается.

Уход этих двух эскимосов не причинил нам особенных затруднений, так как на мысе Смитс мы завербовали хорошего спутника в лице туземца Ангутитсяка. Он добросовестно прослужил в нашей экспедиции в течение последующих трех лет.

Оставив Дженнесса и его переводчика, молодого Хопсона, у эскимосов, живущих в районе мыса Холкетт, мы отправились дальше на восток. Наш переход через бухту Гаррисона произвел сильное впечатление на Мак-Коннелля, о чем свидетельствует интервью, данное им сотруднику «Нью-Йорк Таймс» через несколько лет (в сентябре 1915 г.). Восторженный тон этого интервью (если только он не внесен репортером) объясняется тем, что после моей «гибели среди пустынных льдов», возвещенной газетными заголовками за год до того, я только что «ожил» самым эффектным образом в тех же заголовках. По случаю моего «воскресения из мертвых» был послан репортер к Мак-Коннеллю, находившемуся тогда в Нью-Йорке. Ниже приводятся выдержки из интервью: «...Те, кто думали, что Стефанссон погиб, слишком плохо его знают... Тот Стефанссон, которого они встречали на банкетах или в учреждениях, совершенно преображался, как только оказывался за пределами цивилизованного мира. Я это знаю, так как путешествовал с ним целую зиму. Арктика для него – дом родной... Секрет его длинных и «невозможных» переходов заключается в том, что он умеет позаботиться о своих людях и собаках. В пути он находит нужное направление каким-то особенным чутьем. Однажды я шел за ним в течение нескольких часов сквозь непроглядную метель... Последние два часа мы шли уже в полной темноте, но к концу пути он отклонился с дороги не более чем на сотню шагов. Впрочем, мое выражение «отклонился с дороги» неправильно, так как в действительности никакой дороги не было.

В другой раз я сопровождал его при переходе через бухту шириной в 40 миль. Стефанссон шел уверенно, несмотря на полное бездорожье, и в конце 40 миль вывел нас к небольшой песчаной косе, которую заранее объявил целью нашего пути».

Эти факты, казавшиеся необычайными Мак-Коннеллю и Уилкинсу, в действительности объясняются весьма просто. Прежде всего, я знал данную местность. В ней господствуют ветры лишь трех румбов: самым сильным является зюйд-вест, затем норд-ост и, наконец, ост-норд-ост. Изредка наблюдаются слабые ветры других румбов, но, как правило, сугробы наметаются здесь одним из трех главных ветров. Обычно я знаю, как факт из недавней хроники, какой из трех ветров дул за последнее время; но, во всяком случае, это легко установить и по внешнему виду сугробов. Применяя методы геологов, можно по величине и другим особенностям сугробов определить, какие из них образованы наиболее сильными ветрами; далее, можно определить направление ветра, так как сугроб оказывается наиболее низким и узким с наветренной стороны, постепенно повышаясь и расширяясь по мере приближения к подветренной стороне, где он круто обрывается.

Переход продолжался два дня при мглистой погоде, и, несмотря на правильность моего метода и рассуждений, вероятность погрешности была настолько велика, что, когда в результате я отклонился от намеченной цели лишь на несколько сот шагов (как сказано в вышеприведенном интервью Мак-Коннелля), это, в значительной мере, было просто удачей. Кроме того, первоначально взятое мною направление не было так близко к цели, как думал Мак-Коннелль. За несколько времени до конца перехода через бухту я заметил на льду неровности и бугры, доказывавшие, что мы слишком отклонились в сторону моря, а потому слегка повернул вправо.

В другой раз на Мак-Коннелля и Уилкинса произвело сильное впечатление, что при мглистой погоде, когда берег казался им совершенно лишенным каких бы то ни было характерных признаков, я заранее объявил, что через одну-две мили мы придем к складу, виденному мною несколько лет назад. С моей стороны это был просто шерлок-холмсовский трюк, так как в действительности берег не был лишен характерных признаков и лишь представлялся таким неопытному наблюдателю. По этому берегу я в свое время странствовал много раз, так что знал каждый откос; последний раз я побывал здесь лишь год назад, и вся местная топография еще была свежа в моей памяти. Когда, пройдя мимо устья речки, я предсказал, что через милю мы придем к покинутому эскимосскому лагерю, это было не более удивительно, чем сообщение о том, что через четверть часа ходьбы от арки Вашингтона пешеход окажется возле небоскреба, называемого «утюгом».

Добравшись до устья р. Шагаванакток, мы пережили ряд несложных, но поучительных приключений. Началось с того, что мы нашли санную колею, шедшую от моря. Идя по ней, мы набрели «а следы стоянки, по которым я определил, во-первых, что здесь побывал эскимос Наткусяк, бывший моим спутником в прошлую экспедицию, и, во-вторых, что на побережье должен лежать мертвый кит, к которому и направлялась санная колея. Так как корм для собак был у нас на исходе, на следующий день я послал Мак-Коннелля и Ангутитсяка с санями, чтобы отыскать кита и привезти мяса.

В тот же день я решил отправиться на о. Кросс (возле которого мы теперь находились), так как в случае, если «Карлука» унесло не на запад, а на восток, Бартлетт мог послать на остров людей, чтобы оставить для меня письмо.

Расстояние от материка до острова составляло около 15 миль. Придя туда, я не нашел письма с «Карлука» и вообще не обнаружил никаких следов недавнего пребывания здесь людей.

В это время года (в конце декабря) день всего короче. Вернее будет сказать, что здесь совсем нет дня, так как солнце остается скрытым за горизонтом, и в полдень, даже в ясную погоду, оно дает лишь сумеречное освещение. Но на этот раз стояла пасмурная погода, и, когда я пошел обратно, начался снегопад. Таким образом, чтобы отыскать наш лагерь, мне предстояло решить одну из интересных задач, постоянно встающих перед полярным охотником и не менее увлекательных для меня, чем шахматные задачи.

Каждый эскимос или опытный белый человек выбирает место для лагеря возле какого-нибудь характерного местного объекта, причем предпочитаются объекты с отчетливым контуром. Если расположиться лагерем у подножья большого округлого холма, это не поможет находить дорогу, так как в мглистую погоду или в темную ночь нельзя рассмотреть подобный холм на сколько-нибудь значительном расстоянии. Наиболее полезным опознавательным объектом является длинная гряда холмов с прямолинейным контуром или же откос, обладающий настолько характерными очертаниями, что его нельзя не заметить или ошибочно принять за другой.

Наш теперешний лагерь находился возле откоса, расположенного на восточной оконечности дельты р. Шагаванакток. Чтобы идти к нему прямиком, я должен был направиться более или менее точно на юг. Но когда приходится отыскивать лагерь в темноте или в мглистую погоду, первое правило заключается в том, что не следует идти напрямик. Если сделать это и «промахнуться», то потом неизвестно будет, в какую сторону повернуть. В данном случае я находился к северу от лагеря, расположенного на побережье, тянувшемся с запада на восток. Если бы я слишком отклонился на запад, то рисковал бы заблудиться среди островов и болот дельты реки. Поэтому лучше было заведомо отклониться к востоку, где берег, не представляющий собою речной дельты, по-видимому, должен был обладать более простой топографией, так что, добравшись здесь до берега и идя вдоль него на запад, я мог сравнительно легко отыскать лагерь. Вообще я был знаком с этим побережьем, так как прошел по нему несколько раз во время предыдущих экспедиций; но для охоты я здесь ни разу не останавливался. Теперь, хотя мы и провели уже одну ночь в лагере, я не успел ознакомиться с топографией окрестностей, так как на стоянку мы прибыли уже после наступления темноты, а утром я отправился на о. Кросс еще до рассвета. Однако мне казалось, что лагерь расположен на закругленном мысу и что к востоку от него находится низменность, а позади, в 2–3 милях, начинаются холмы.

Обдумав все обстоятельства и наметив план действий, я повернулся так, чтобы ветер дул мне в щеку под определенным углом; затем проверил на всякий случай по своему карманному компасу со светящимся циферблатом, не меняется ли направление ветра, и пошел так, чтобы выйти на берег примерно в 1–2 милях к востоку от лагеря.

Я знал скорость своей ходьбы и тщательно рассчитал продолжительность пути. Однако через некоторое время я начал беспокоиться, так как путь продолжался уже на час больше, чем я рассчитывал, а до берега все еще не удалось добраться. Было уже около 9 часов вечера, небо заволоклось тучами, и шел снег, так что даже темный предмет на снежном фоне можно было бы рассмотреть лишь в каких-нибудь 10 шагах.

К концу этого непредвиденного часа пути я был крайне изумлен тем, что споткнулся о груду валунов. Дело в том, что несколько лет назад, участвуя в дискуссии о геологическом характере, побережья, я, на основании личных наблюдений, доказал своему оппоненту, что валуны здесь имеются, но лишь в небольшом количестве. Однако количество валунов, о которые я теперь споткнулся, никак нельзя было назвать «небольшим». Я присел на один из них и стал размышлять.

Прежде всего у меня возникло предположение, что я вышел на побережье не к востоку, а к западу от лагеря и забрел в русло р. Шагаванакток, причем случайно вошел в дельту через узкий рукав и не попал ни на один из островов. Однако, тщательно обдумав эту гипотезу, я признал ее неправдоподобной. В начале моего возвращения с о. Кросс было еще сравнительно светло, пока я не оказался примерно в 8–9 милях от лагеря; затем я выбрал такое направление, чтобы выйти на берег в 2 милях к востоку от лагеря, и было бы абсурдом допустить, что за время 8-мильного перехода я ошибся больше чем на 2 мили. Отсюда следовало, что я нахожусь к востоку от лагеря. Однако и этот вывод казался абсурдом, так как из наблюдений прежних лет я помнил, что к востоку от лагеря тянется низкое побережье, а за ним расположена плоская равнина шириной в 2–3 мили. Между тем я натолкнулся на откос, покрытый валунами и напоминающий ледниковую морену. Из этих рассуждений как будто вытекал не менее абсурдный вывод, что я не нахожусь ни к востоку, ни к западу от лагеря. Но правильное решение задачи заключалось в том, что мои наблюдения в прежние годы были ошибочными и, вместо того чтобы выйти на низкую равнину, постепенно повышавшуюся по мере удаления от берега, я попал в замкнутую почти со всех сторон бухту с узким входом, которого прежде ни разу не замечал. Если бы этот вход не был узким, я обнаружил бы его, проходя летом в лодке вдоль побережья или проезжая по нему зимой на санях.

Поскольку я открыл неизвестную бухту, расположенную к востоку от нашего лагеря, мне оставалось лишь идти, придерживаясь ее береговой черты, что я и сделал. Сначала еще можно было рассмотреть в темноте неясные очертания откоса, но он постепенно становился все более пологим и низким, так что мне приходилось идти зигзагами, часто нагибаться и захватывать горстями снег или рыть охотничьим ножом ямки, чтобы определить, нахожусь ли я на травянистом грунте или на льду, покрытом снегом. Я знал, что расстояние до лагеря теперь составляет не более 3 миль по прямой линии, но весьма смутно представлял себе, в каком направлении его искать, а потому оставалось лишь придерживаться всех извилин бухты. На это ушло много времени, и я добрался до лагеря лишь к часу пополуночи, после 17 часов почти непрерывной ходьбы.

Я не ощущал никакой усталости. Когда человек обладает хорошей тренировкой, то даже после очень продолжительной ходьбы чувствует себя способным идти дальше; кроме того, я был в весьма приподнятом настроении, сознавая, что удачно решил чрезвычайно интересную задачу. Найдя данный момент особенно благоприятным для того, чтобы изложить моим спутникам столь поучительный случай, я прочел им о нем пространную лекцию. Лишь впоследствии я сообразил, что она едва ли сильно заинтересовала слушателей и что нельзя ожидать большой восприимчивости от людей, которые несколько часов прождали отсутствующего спутника, заснули от усталости и затем были разбужены среди ночи.

В свое время я внушал им, что один из основных принципов «полярной техники» заключается в следующем: человек, убедившийся ночью в том, что заблудился, должен спокойно остановиться и лечь спать в ожидании рассвета. Теперь один из слушателей спросил, почему я не последовал моему собственному правилу. Оказалось, что я ни разу не вспомнил об этом правиле, так как мне даже в голову не приходило, что я заблудился.

Только люди, проведшие много лет в таких специфических условиях, которые существуют в пустыне, океане или в Арктике, умеют отличать кажущиеся трудности от действительных. Мои два спутника, смышленые молодые люди, пришли в неописуемый восторг от простого трюка – использования снежных сугробов в качестве компаса при переходе через бухту шириной в 40 миль; и те же люди не усматривали ничего интересного или требующего особых комментариев в том, что я разыскал в темноте лагерь при вышеописанных обстоятельствах. За всю мою полярную практику у меня не было ни одного достижения, которым мне так хотелось бы похвастаться, как этими 8–9 часами, когда я ощупью брел в темноте сквозь метель и, преодолев соблазн пуститься напрямик, описывал зигзаги и рыл ямки в снегу, чтобы отличить сушу от морского льда, и когда я не сомневался, что каждый шаг приближает меня к лагерю, хотя не мог разглядеть его, пока не подошел почти вплотную. И вот, когда я хочу похвастаться своим достижением, никто не способен его оценить!

После моей сравнительно неудачной лекции мы начали было спорить, заблудился ли я или нет, но вскоре отвлеклись от этой темы, так как Мак-Коннелль сообщил, что он и эскимос не нашли мертвого кита, и добавил по секрету, что эскимос не особенно усердствовал во время поисков. Сначала они ехали по санной колее; затем Мак-Коннелль уже не смог ее различить и решил положиться на Ангутитсяка, так как наивно думал, что в подобных делах эскимосы непогрешимы. Но когда он потом спросил эскимоса, где колея, тот ответил, что уже давно потерял ее, но надеется найти. Такое заявление, может быть, свидетельствовало о большом оптимизме; однако Мак-Коннель полагал, что Ангутитсяку просто не хотелось резать китовое мясо на корм собакам, так как эту работу он считал слишком трудной.

На следующий день я снова послал Мак-Коннелля и Ангутитсяка искать кита, а сам вышел на прогулку в другом направлении. На обратном пути я подошел к тому месту, где, согласно моим предположениям, должен был находиться кит, и действительно нашел его, а также обнаружил много признаков, доказывавших, что несколько недель назад сюда приходили эскимосы за мясом. Однако следов Мак-Коннелля и Ангутитсяка нигде не было видно. Когда я вечером вернулся домой, мне доложили, что и на сей раз по какой-то загадочной причине найти кита не удалось. Было и смешно и досадно слышать это. Так как мы уже потеряли двое суток, я решил прекратить «поиски» кита, и на следующее утро мы выступили в дальнейший путь к мысу Коллинсона, рассчитывая встретить эскимосов, у которых можно будет достать корм для собак. Этот расчет вскоре оправдался: встречные эскимосы сообщили, что Наткусяк действительно побывал в здешних местах, а затем отправился к мысу Коллинсон, чтобы навестить наши суда, и что поблизости находится оставленный Наткусяком склад китового и тюленьего мяса. На следующий день мы взяли из этого склада необходимое нам количество мяса.

В течение всего пути с мыса Смитс моих молодых спутников немало огорчало то обстоятельство, что мы путешествовали неторопливо и в условиях относительного комфорта, при полном отсутствии героизма и лишений, предусматриваемых классическими описаниями полярных экспедиций; уж если нельзя было равняться по лучшим образцам и совершать трагическое бегство от преследующей смерти, среди ужасов холода и голода, то во всяком случае казалось почти святотатственным легкомыслием превращать наше путешествие в какой-то пикник. Однако оно действительно напоминало пикник; по крайней мере у меня лично настроение было превосходное. Так как в данное время мы, очевидно, не могли повлиять на судьбу «Карлука», то и не задумывались о ней. Среди эскимосов, которых мы встречали на побережье, было много моих старых друзей. Кроме того, я с удовольствием использовал каждую возможность практиковаться в эскимосском языке: после 6 лет пребывания в Арктике я уже довольно бегло говорил на нем, но еще не овладел им в совершенстве.

Беседа с соотечественниками часто бывает неинтересна, если высказываемые ими убеждения знакомы нам с детства или являются отсталыми. Но повседневные беседы с эскимосами чрезвычайно занимательны для меня, так как изобилуют проявлениями неслыханного суеверия. Когда эскимосы рассказывали о своей охоте на тюленей, я наслаждался своеобразной «гимнастикой ума», отделяя в этих рассказах биологические факты от суеверий и гипотез. Очень немногие эскимосы являются настоящими лжецами; однако едва ли найдется эскимос, способный говорить о происходившей в тот же день охоте, не прибавляя много такого, чего совершенно не было в действительности (хотя рассказчик, конечно, убежден, что все это действительно случилось). Но общение с эскимосами не только занимательно. К путешественнику они относятся приветливо, гостеприимно и дружелюбно, сколько бы он у них ни пробыл; это производит чарующее впечатление и заслуживает быть отмеченным как поучительный факт.

Мне всегда представляется, что, изучая быт эскимосов, я могу узнать многое о наших собственных предках. Мы видим людей, которые одеваются в звериные шкуры, часто едят мясо сырым и с внешней стороны во многом напоминают предполагаемый облик нашего предка – «пещерного человека». Однако вместо коварных и свирепых полузверей бродящих с дубинами, мы находим самое добродушное, кроткое и миролюбивое племя, превосходящее по своему нравственному уровню весьма многих представителей нашей цивилизации. Возможно, что эскимосы не во всем отвечают нашим высоким идеалам, но, с другой стороны, ведь и не каждый наш идеал действительно является высоким. Эскимосы не встречают беду с благородным мужеством, а просто игнорируют ее, чему можно только позавидовать. Они едят сколько хочется и не смущаются тем, что кладовая пустеет. Они способны неделями петь и плясать, вместо того, чтобы идти на охоту, так как, по их мнению, «завтрашний день сам о себе позаботится». Если бы им даже пришлось умереть с голоду (чего в действительности никогда не бывает), они до конца сохранили бы свой оптимизм. А к оптимистам вполне применимы слова Шекспира о храбрецах:

 
Трус и до смерти часто умирает;
Но смерть лишь раз изведывает храбрый.
 

ГЛАВА IX. ЗИМА 1913–1914 г.

Мой приезд на мыс Коллинсон не мог считаться радостным событием, так как означал, что в северной партии экспедиции что-то неблагополучно; тем не менее, в южной партии меня встретили очень приветливо. На основании сообщений китобоев и собственных сведений о состоянии льдов здесь уже давно предполагали, что «Карлук» может оказаться в тяжелом положении; кроме того, команда китобойного парохода «Бельведер» в свое время видела дым «Карлука» и определила, что мы затерты льдами в 10–15 милях от берега.

Д-р Андерсон отсутствовал; оставив своим заместителем Чипмэна, он отправился на о. Гершеля, чтобы послать письма и официальные донесения с почтой, которая должна была уйти оттуда в январе.

Чипмэн рассказал мне, что осенью, во время экскурсии в районе р. Улаула, группа членов их партии попробовала применить мой метод «существования за счет местных ресурсов», но потерпела неудачу. История этой попытки напоминала либретто комической оперы.

Тот, кто намерен серьезно охотиться осенью в Арктике и жить за счет этой охоты, должен вставать до рассвета и немедленно выходить из лагеря, чтобы к тому времени, когда станет достаточно светло для стрельбы, оказаться в 8–10 милях от лагеря, т.е. в зоне, где лай собак или запах дыма не могут отпугнуть дичь. Осенний день в Арктике продолжается лишь 4–5 часов, и надо их использовать как можно лучше; для этого охотник поднимается на вершину каждого высокого холма и осматривает в бинокль все открытые склоны холмов и долины Если дичь сначала не будет обнаружена, необходимо продолжать поиски день за днем и неделя за неделей, так как даже в области, изобилующей дичью, могут встретиться отдельные районы, где она случайно отсутствует.

Этих правил партия охотников, о которой рассказывал Чипмэн совершенно не соблюдала, так как состояла, главным образом, из людей впервые имевших дело с Арктикой. Вместо того чтобы разойтись в разные стороны, они шли веселой шумной толпой, мешая друг другу и спугивая дичь на далеком расстоянии, если только она вообще водилась в данном районе. Скорее всего она отсутствовала, так как встретить дичь во время такой короткой экскурсии, продолжавшейся всего неделю было бы чистой случайностью. Единственный результат экскурсии заключался в том, что все признали мой метод несостоятельным и со спокойной совестью стали ожидать весны, развлекаясь чтением Британской энциклопедии или романов, ведением дневников, фотографированием при свете магния и граммофонной музыкой [10]10
  Неизбежным последствием такого время провождения является дряблость мускулов: человек, который провел всю зиму в доме, весной чувствует себя совершенно разбитым, пройдя какие-нибудь 15 миль. Еще худшим последствием праздности являются недовольство, ссоры на личной почве и всевозможные конфликты. В этом заключается причина, по которой я всегда, стараюсь проводить на зимней базе не более двух-трех дней подряд; другая причина состоит в том, что всегда можно найти сколько угодно полезной работы.


[Закрыть].

Пробыв два дня на мысе Коллинсон, мы выехали на восток, чтобы закупить припасы и снаряжение на зимовавших у побережья судах и в местных поселках. Вскоре мы встретили д-ра Андерсона, возвращавшегося с о. Гершеля. Узнав о моем плане обследования дельты р. Маккензи, Андерсон стал резко возражать: он считал, что это предприятие слишком громоздко, потребует чрезмерных затрат, не принесет никакой пользы и сорвет основную программу южной партии, предусматривавшую лишь работы в районе залива Коронации. В ответ я указал, что до залива Коронации наши суда смогут дойти лишь в будущем году и что, имея здесь большую исследовательскую группу, которую все равно приходится оплачивать, было бы бессмысленно не использовать ее.

Мы долго спорили и не могли прийти к соглашению. Андерсон заявил было, что подаст в отставку по должности моего помощника и начальника южной партии, с тем чтобы командование партией я принял на себя, а он оставался бы лишь научным сотрудником. Я возразил, что не приму его отставки, так как должен обследовать море Бофора, а потому не могу остаться в южной партии, работающей на материке.

Продолжая наш путь вдоль побережья на восток, мы посетили несколько эскимосских лагерей и случайно зазимовавшее судно «Белый Медведь», на котором, кроме команды, находилась группа спортсменов-охотников и двое ученых. Дальше, в 15–20 милях к востоку, мы прибыли на «Бельведер», стоявший среди льдов в 1–2 милях от берега. В числе прочего груза это судно доставило припасы для нашей экспедиции; но так как некоторых видов продовольствия не хватало для его собственного экипажа, командир судна, капитан Коттл, попросил меня уступить ему несколько бочонков солонины в обмен на муку, которой на «Бельведере» было очень много.

Я охотно согласился, так как всегда считал, что Арктика изобилует мясом, так что везти его туда с собой незачем. Имея достаточно оленьего мяса, вполне можно обходиться без хлеба и тем более – без солонины. Мука удобна тем, что она, хотя и не является идеальным кормом для собак, в случае необходимости может быть использована в смеси с другим кормом, тогда как солонина вызывает у собак сильную жажду, а зимой в Арктике часто бывает очень трудно достать воду.

На расстоянии суток пути от «Бельведера» зимовала «Полярная Звезда», находившаяся под командой капитана Андреасена и отличавшаяся своеобразной конструкцией. Обычно принято думать, что судно, предназначенное для плавания среди льдов, должно быть чрезвычайно прочным и мощным и иметь такие обводы, чтобы напор льдов приподнимал его. Из этого принципа исходили все современные полярные исследователи. Но при постройке «Полярной Звезды» Андреасен учел то обстоятельство, что у большей части северного побережья Аляски и Канады море мелко и в него впадает много рек, так что весной береговой лед тает под действием их теплой воды; когда морской лед еще настолько толст и крепок, что его не мог бы пробить ни один ледокол, возле побережья часто уже имеется узкая полоса талой воды , по которой могло бы «проползти» судно с очень малой осадкой. Поэтому Андреасен нарочно построил «Полярную Звезду» так, чтобы ее осадка с грузом составляла лишь 1,2 м, а киль сделал выдвижным, чтобы его можно было убирать внутрь корпуса судна. Такая конструкция оказалась очень удачной, и, «виляя» вдоль побережья, «Полярная Звезда» в течение ряда навигационных периодов опережала мощные китобойные суда, пока они пробивали и проламывали себе путь на восток.

«Полярная Звезда» прошла вдоль берега узкой полосой свободной воды, там, где большой корабль не мог бы пройти.

Андреасен не пытался придать «Полярной Звезде» большую прочность, но зато сделал судно сравнительно коротким (длиной около 15 м) и очень поворотливым. Если льды начинали смыкаться и не представлялось возможным уйти от них, то капитан направлял судно полным ходом на какую-нибудь льдину, имеющую пологий склон к уровню воды. Обводы носа «Полярной Звезды» были такими, что, вместо резкого удара о льдину, происходило скольжение, и при этом судно, в силу собственного разбега, наполовину поднималось на льдину, а плоское днище предотвращало крен. Команда быстро выскакивала на лед, закрепляла ледовый якорь и при помощи блоков и талей окончательно вытаскивала судно на льдину. Когда же льды смыкались и возникало давление, оно прилагалось не к судну, а лишь к той льдине, на которой оно стояло. Требовалось только выбрать достаточно массивную льдину, способную выдержать давление. Капитану Андреасену дважды пришлось применить подобный способ, и оба раза выбор льдины был удачен. Впоследствии, когда льды размыкались, достаточно было просверлить во льду отверстие и, поместив в него небольшой пороховой заряд, разбить льдину взрывом, чтобы судно снова оказалось на воде.

Я всегда полагал, что следует обходить природные препятствия или применяться к ним, вместо того чтобы пытаться идти напролом. Поэтому идею Андреасена я сразу же признал правильной, тем более, что ее успешное применение было весьма убедительно. Еще в 1912 г. я восхищался «Полярной Звездой» и решил купить ее при первой возможности, так как при моем методе существования экспедиции за счет местных ресурсов судёнышко типа «Полярной Звезды», поднимающее лишь около 20 т груза, не менее полезно, чем крупное судно для исследователей, везущих с собой все запасы. И вот теперь я договорился с Андреасеном о покупке у него «Полярной Звезды» со всем снаряжением и грузом.

Имея припасы, купленные и выменянные на «Бельведере», «Белом Медведе» и «Полярной Звезде», я уже мог снабдить южную партию достаточным количеством припасов для экспедиции в дельту Маккензи и для путешествия к заливу Коронации.

К новому году мы прибыли на о. Гершеля, а затем выехали по направлению к форту Макферсон.

На второй день пути мы нагнали Стуркера Стуркерсона. Он был в 1906–1907 гг. старшим офицером шхуны, обслуживавшей мою первую экспедицию, а затем поселился с семьей в районе устья р. Маккензи, где занимался охотой. В данное время он возвращался домой после поездки на склад капитана Андреасена, причем весь путь в оба конца должен был составить около 500 миль. Часть собак Стуркерсона погибла от болезни, и он был вынужден сам впрячься в сани, чтобы помочь остальным собакам тащить тяжелый груз. Я сразу же решил привлечь Стуркерсона к участию в нашей экспедиции, как бывалого и самого подходящего для нас человека. Он с радостью согласился, так как, во-первых, его охотничьи дела обстояли неважно, а во-вторых, его привлекала романтика поисков неведомых земель.

Во время дальнейшего пути я купил для предстоящего обследования р. Маккензи моторный баркас у местного поселенца, а его самого нанял в качестве моториста. Второй баркас был куплен на «Бельведере».